И. Т. Касавин Текст, дискурс, контекст
| Вид материала | Книга |
СодержаниеРаздел III. 1. Неочевидность контекста 2. Типы контекстуализма |
- Дискурс как объект лингвистики. Дискурс и текст. Дискурс и диалог, 608.57kb.
- Дискурс лекция 1 13. 09. 03 Дискурс междисциплинарное явление. Впереводе с французского, 181.42kb.
- Анкета участника международной научно-практической конференции «актуальные проблемы, 62.51kb.
- Философско-мировоззренческий дискурс и культурный контекст творчества м. М. Пришвина, 564.46kb.
- Реферат текст курсової роботи 33 с., 33 джерела, 100.61kb.
- Натуралистический дискурс Реалистический дискурс С. Л. Франк «Духовные основы общества»., 67.6kb.
- Дисциплина : Дискурс рефера т на тему: «Когезия», 273.67kb.
- Дискурс междисциплинарное явление. Впереводе с французского означает «речь». Его сравнивают, 339.82kb.
- И. Т. Касавин, С. П. Щавелев, 4740.63kb.
- Дискурс как объект лингвистического исследования, 104.15kb.
Раздел III.
Глава 8. Контекстуализм как методологическая программа
Анализ понятий «текст» и «текстовая эпоха» подводит к мысли, что текстуальность, несмотря на свою всеобъемлющую и универсальную культурную роль, может быть понята не сама из себя, но по отношению к чему-то иному. Исследование текста как синхронного среза языка обнаруживает в себе следы – речи, деятельности, диахронии, с одной стороны, и условий, окружения, контекста – с другой. Именно контекст и связанные с ним проблемы будут предметом нашего рассмотрения в ряде последующих глав.
1. Неочевидность контекста
Осознание природы и следствий лингвистического поворота в эпистемологии предполагает фокусирование на том историческом по своему значению моменте, когда произошло «крушение Вавилонской башни» – осознание непреодолимого различия национальных языков. Этот момент, многократно повторяющийся в истории, знаменует собой разрыв семантического пространства. Как ни странно, такой разрыв происходит вовсе не с очередным этапом социальной или национальной дифференциации. Наоборот, это случается в периоды активного межгруппового взаимодействия, когда нарушаются групповые границы и происходит невыносимое для человека смешение несовместимого. Возможно, что этапы развития герменевтического метода соотносимы именно с такими ситуациями, когда контекст познания и выражения, ранее не подвергавшийся вопросам и сомнениям, отныне утрачивает очевидность. Так, юридическая герменевтика возникает в эпоху резкой экспансии Рима на сопредельные регионы как выражение необходимости применить римские законы на иной социальной и культурной почве. Формирование библейской экзегетики отражает собой распространение христианства среди языческих народов. Каббалистический и схоластический методы истолкования священных текстов приобретают популярность в эпоху крестовых походов, феодальных войн и глобальных миграций. Рождение филологической герменевтики созвучно «открытию Востока» Европой, возникновению этнографии и буржуазным революциям, разрушившим социальные границы. Именно в такие моменты слова утрачивали привычное употребление, появлялась необходимость в истолковании, и звучали фразы типа «Значение слова – это его употребление», «Смысл слова производен от его контекста».
Философская герменевтика с ее настойчивым вслушиванием в язык вызывается к жизни осознанием того обстоятельства, что язык – вовсе не беспроблемное средство самовыражения и коммуникации, но сложный, саморазвивающийся объект, для вхождения в контакт с которым требуется особое искусство. Данная сложность языка высвечивается особенно ярко, когда его контекст утрачивает прежнюю очевидность. Указание на контекстуальную относительность слова или фразы отныне превращается в методологическую максиму, ибо язык живет во множестве взаимопересекающихся, равно легальных, хотя и по-своему значимых, в разной степени денотативных и коннотативных контекстов.
Антропологический поворот и соответствующая ему эпистемологическая программа в феноменологии результировались в понятии «жизненный мир»282. Подобная же программа герменевтики, выразившая собой лингвистический поворот, строится вокруг понятий понимания и интерпретации, прояснение которых осуществляется путем обращения к казалось бы самоочевидному понятию «контекст». Эта программа, впрочем, не ограничивается герменевтикой, обнаруживая выраженную тенденцию к междисциплинарности. Перечислим хотя бы некоторые из дисциплин, которые используют понятие контекста. Это эпистемология, лингвистика, социальная антропология, психология, история науки, когнитивистика, история философии и даже теология. Соответственно можно говорить о различных типах контекстуализма. Их анализ показывает, что на самом деле понятие контекста не только не самоочевидно, но представляет собой серьезную проблему.
Впрочем, неочевидность понятия «контекст» попадает в фокус теоретического внимания только в том случае, если мы проводим различие между специально-научными теориями контекста и философской проблематизацией данного понятия. Теории контекста имеет своим предметом различные типы целостности и взаимосвязей исследуемого феномена, его включенности в язык, наличную ситуацию деятельности и коммуникации, в локальную и универсальную культуру. Философская рефлексия ставит другие вопросы. Каковы же они?
Допустим, что понимание слова предполагает учет многообразных контекстов. Тогда в пределе его смысл фактически оказывается конгломератом слабо связанных между собой смысловых элементов. Но как же тогда сохранить идентичность смысла, если слово оказывается столь расплывчатым и многозначным, как обеспечить адекватность понимания и взаимопонимания?
Предположим, что генезис или функционирование некоторого феномена культуры (в искусстве, религии, науке и пр.) обусловлен рядом детерминант, или контекстов. Однако, данный феномен также характеризуется собственной идентичностью, отличием от своих контекстов. Каковы же границы редукционизма в контекстуальном объяснении? Сводим ли объясняемый феномен к совокупности контекстов, к примеру, наука к историческим условиям своего формирования?
Пусть каждая теория зависит от присущего ей научного, социального и культурного контекста. Сравнимы ли в таком случае разные, в том числе исторически и культурно дистанцированные теории? Возможна ли их независимая истинностная оценка, их рациональный выбор?
Обсуждение этих и других подобных вопросов не дает окончательного ответа, но углубляет понимание вечных философских проблем, кроющихся за терминами «смысл», «объяснение» или «истина», а также способствует прояснению конкретных методологических дилемм, возникающих в науках и культуре в целом.