Geum.ru

В. Д. Лелеко пpoctpанctвo повседневности в европейской культуре санкт-Петербург 2002 ббк71 Монография

Вид материалаМонография

Содержание


3.2. Тело человека: иерархия и символика соматического пространства
Подобный материал:
1   ...   6   7   8   9   10   11   12   13   ...   25

3.2. Тело человека: иерархия и символика соматического пространства



В философских и лингво­культу­роло­ги­ческих работах, посвященных концепту пространства, тело берется как исходная точка моделирования, построения и номинации окружающего человека пространства. Вместе с тем человек практически и ментально осваивает не только то, что находится за пределами своего тела, но и топос собственной фигуры, культурная ценность которой не уступает значимости иных пространств. Тело человека может быть рассмотрено как самоценная объемная фигура, имеющая собственную "территорию", функционально и ценностно структурированную природой и культурой. В этом случае во внимание принимается расположение частей и органов тела, их место и функции в системе соматического целого и его иерархическая организация.

Тело человека как объемная фигура имеет вертикальное измерение, определяющее ее рост, верх (голову) и низ (ноги, ступни), и два горизонтальных измерения, фиксирующие правую и левую, лицевую (перед, грудь, лицо) и тыльную (зад, затылок, спину) стороны. Каждая из частей тела занимает определенное место телесного пространства и отличается размерами, психосоматическими и культурными функциями. Роль разных участков тела и расположенных на них органов различна. Среди них есть более физиологически и культурно ценные, и менее ценные, те, без которых возможно существование организма, и те, без которых оно невозможно. Иначе говоря, пространство человеческого тела организовано иерархически.

С момента обретения человеком статуса Homo erectus и Homo sapiens верх и передняя часть его тела человека в ее физиологических и культурных проявлениях в целом оказались важнее и предпочтительнее нижней и задней. Телесно-функциональное и культурное доминирование верха и передней части тела обусловлено дислокацией в этой части соматической территории наиболее важных для жизнедеятельности органов и частей тела: головы, лица и рук.

Голова — важнейшая точка, кульминация телесного верха. Основные функции головы как местонахождения головного мозга — управление телом, поведением, контроль над ними, мыслительная деятельность279. "Теряя голову", "лишаясь головы" в состоянии аффекта или сильного увлечения", человек утрачивает контроль над своим поведением. Язык фиксирует управленческий статус головы в семантических гнездах разных контекстов употребления слова "голова" и производных слов. "Глава" — это и руководитель любого ранга, человек, принимающий решения (на украинском языке "голова уряду" — "глава правительства"), и церковный купол, венчающий сооружение и имеющий сакрально-символический смысл небесного свода. "Главенство" — господство, преобладание, могущество. В мифах и сказках сила и непобедимость часто присуща многоголовым существам280. "Главный" — наиболее важный, основной, старший, решающий. "Во главе" — впереди, в руководящем положении. "Ставить во главу угла" — считать самым важным и т. д.281 Голова выделяется как главенствующий орган и в ментальных представлениях русской крестьянской культуры. Голова — вместилище сознания, синоним человека282.

Голова — орган мышления. Мысль "приходит в голову". Можно сказать, что голова рождает мысль. В мифологической картине мира, в ее антропоморфном варианте, порождающая функция головы трактуется расширительно, универсально. По мнению М. М. Маковского, слова со значением "разум, понимание, ум" этимологически соотносятся со словами, имеющими значение "родить, половые органы"283. (Может быть, отсюда и рождение Афродиты из головы Зевса, и мудрость богини как атрибутивное свойство?) В древнегреческой философии, затем в иудаизме и христианстве универсальные креативные функции передаются логосу. Скажем, у стоиков от логоса как совокупности формообразующих потенций (так называемых семенных логосов) "в инертной низшей материи "зачинаются" вещи". В иудейских и христианских учениях логос переосмыслен "как слово личного и "живого" бога, окликавшего этим словом вещи и вызывавшего их из небытия"284.

Неспособность к мыслительной деятельности или ее неэффективность, ошибочность язык определяет как "безголовость", "безмозглость" или "отсутствие головы на плечах" (в риторическом вопросе: "У тебя голова на плечах есть?"). Отделение головы от корпуса, реальное или воображаемое, метафорическое, и возможность представлять (как pars pro toto) тело целиком ("сложить голову", "отдать голову" — умереть) подтверждает главенство головы в составе соматического целого. Уже в первобытности, а также во многих традиционных культурах голова считалась вместилищем души285. В западноевропейских языках до сих пор живо латинское выражение per capita (букв.: "на одну голову"), которое переводится на русский как "на душу населения"286. "Голова", в русском языке —"душа", — синоним человека в целом. Известный в мифологии и фольклоре мотив помощи мертвой головы герою восходит к древнему обычаю сохранять черепа умерших287. В этом ряду, очевидно, стоит и обычай снимать посмертные маски, создавать бюсты умерших и хранить их в домашних алтарях.

Отрубленная голова — символ умерщвленного противника или преступ-ника288. Особенно эффектна ее "презентация" на блюде. (Достаточно вспомнить графические и живописные воплощения библейских историй о Юдифи и Олоферне, Иоанне Крестителе и Саломее). Но и посаженная на кол при въезде в ворота средневекового города она производила достаточно сильное впечатление.

Костяной "каркас" головы — череп издавна символизирует смерть и бренность жизни, как и в целом скелет, кости. В языковой модели человека "... кости — символ старости (как возраста, близкого смерти — В. Л.), при описании старых людей часто упоминаются именно мерзнущие кости", ибо "кровь уже не греет"289. В европейском изобразительном искусстве XVI–XVII вв. череп — атрибут отшельничества, покаяния, меланхолии, знак презрения к земной жизни и наглядное воплощение ее итога. В "Кающейся Марии Магдалине" Тициана (1560-е гг. СПб. Эрмитаж) череп на переднем плане использован как "подставка" для Библии. В гравюре "Святой Иероним в келье" А. Дюрера (1514) череп лежит на подоконнике. Между ним и Иеронимом, склонившимся над книгой, по диагонали взгляда — скульптурное изображение распятия, за спиной святого, над его головой на стене песочные часы, динамический символ быстротечности, бренности жизни. Череп на раскрытой книге, освещенный лучом света и резко выделяющийся на черном фоне, — в "Св. Иерониме" Караваджо (1625. Рим. Галерея Боргезе). В обнимку с черепом изображены "Меланхолик" Д. Фетти (1613–1621. Париж. Лувр), "Св. Франциск молящийся" Ф. Сурбарана (1630-е гг. Лондон. Нац. галерея). Особенно популярен череп (наряду с песочными часами) как эмблематическое воплощение memento mori в европейском барочном натюрморте XVII в. Можно вспомнить "Memento mori. Череп и букет цветов" Я. Д. де Хема (Дрезден. Картинная галерея), "Vanitas" А. ван Ньюландта (Харлем. Музей Франса Халса. В центре композиции — череп с мухой и кость, стопка ветхих книг, монеты, раковина), "Суета сует" Х. ван Стенвейка (Лондон. Нац. галерея. На краю стола в хаотическом беспорядке: череп, книги, карманные часы с открытой крышкой, морская раковина, музыкальные инструменты и проч.)290. Тема черепа в связи с излюбленной романтиками темой смерти, увлечением творчеством Шекспира, возникает и в искусстве ХIХ в. Гамлетовскую реплику "Бедный Йорик!" некоторые живописцы ХХ в. адресуют самим себе, создавая автопортреты-размышления о жизни после смерти (А. Ларионов, Дю Бюффе)291.

Наиболее важная часть головы — лицо, на котором расположены четыре из пяти сенсорных систем организма: зрение, обоняние, вкус и слух292, а также губы, рот и гортань как органы вербальной и паралингвистической коммуникации (речь, пение, нечленораздельные звуки). Голова и особенно лицо — зона повышенной информационной активности, постоянно работающее приемно-передающее информационное устройство. Львиная доля информации не только поступает к нам через органы чувств, расположенные на лице, но и считывается другими с нашего лица.

Естественно, что голове и лицу уделяется повышенное внимание не только в повседневной жизни, но и в искусстве. Объясняя, почему следует брать голову в качестве модуля для измерения высоты человеческого тела, Д. Барбаро пишет, что "… в ней, как части тела более благородной, главной и видной, заключено сокровище всех человеческих чувств"293. И далее, в описании каждой из частей человеческого тела, итальянский теоретик основное внимание уделяет голове и лицу, размерам лба, носа, глаз, расстояниям между ними и т. п.

Хотя человеческая индивидуальность проявляется во всем: в походке, жестах, интонациях голоса и т. д., основная культурная идентификация и самоидентификация человека определяется его лицом. В житейском словоупотреблении "лицо" ("важное лицо", "важная персона") — синоним личности, да и слово "личность" как общеупотребительное понятие и научный термин производно от слова "лицо". Отсюда выражения: "иметь лицо" в значении "иметь индивидуальность", "потерять лицо" в смысле утраты социального статуса и / или моральной смерти; определение "безликость" как констатация остутствия своеобразия, индивидуальности. Говоря о "подлинном лице" человека имеют в виду "лицо его души", его внутреннюю, духовную сущность.

Тенденции обезличивания, отчетливо обнаруживающиеся в культуре ХХ в., запечатлены в изображениях головы без лица, встречающихся в творчестве некоторых современных живописцев. Так, муляжные герои произведений Дж. де Кирико пугающе безлики в прямом смысле слова. Впрочем, они и в целом не воспринимаются как живые. Отсутствие лица — лишь продолжение отсутствия живого тела. Иное дело у Р. Магрита. Его герои более похожи на живых людей. Желая показать обезличивающее, унифицирующее действие современной цивилизации, Магрит делает главным героем своих живописных произведений мужчину, имеющего вместо головы какие-то заменители или недоступное восприятию зрителя лицо. Тема скрытого лица — одна из ведущих тем творчества художника. В "Первопричине удовольствия" ("Le Principe du plaisir". 1937) дано погрудное изображение мужчины в униформе "белых воротничков" (черный пиджак, черный гастук, белая сорочка) с горящей электрической лампочкой вместо головы. В "Мужчине в котелке" ("L'Homme au chapeau melone". 1964) лицо героя закрыто телом пролетающего мимо белого голубя. В "Не подлежащей разглашению жизни" ("La vie secrete. IV". 1928) обращенная затылком к зрителю и "лицом" к зеркалу мужская фигура отражается в зеркале также со спины. Зритель видит дважды, в "реальном" и зеркальном пространстве только спину и затылок294.

Советский вариант унификации и обезличивания воплощен в крестьянских образах К. Малевича, частности, в "крестьянской" серии его работ 1928–1932 гг. Среди них: "Жатва. Эскиз к картине", "Женщина с граблями", "Крестьяне" и др.295 Художник дал итоговую формулу визуального стереотипа советского человека конца 20-х–30-х гг. Это подтверждают исследования современных ученых. Так, Т. Дашкова выделяет четыре основных иконографических типа человека на основе анализа фото- и изоматериалов массовых советских журналов 30-х гг.: "Многоголовые портреты", "Женщина-станок (женщина-диа­грамма)", "Массовки" и "Безлюдные кадры". Для них характерны: обезличенность (в прямом и переносном смысле), трактовка человека как придатка машины, механизма ("кентаврический объект" — "человек-станок"), акцент на людской массе, в которой индивид растворен, "портретирование" машин, механизмов, заводов, и т. п. без людей. Самодостаточность средств производства в фотографиях этого, последнего типа рождает у современного исследователя "болезненное ощущение нехватки человека" (Курсив Т. Дашковой — В. Л.)296

Вернемся, однако, к основному варианту культурной репрезентации головы, "головы с лицом".

Преступника ищут по подробному словесному описанию его внешности, но главным ориентиром является его фотопортрет в погрудном изображении. Отсеченная голова преступника, посаженная на кол и выставленная на всеобщее обозрение, замещает и представляет, репрезентирует его. Человекоподобные изображения божества возможны в виде головы (голова Будды, например) или лика (иконографический тип "Спаса Нерукотворного"), но невозможны в виде обезглавленного торса. Стать неузнаваемым человек может, скрыв лицо под маской и изменив голос. Изображение лица в посмертной маске; головы правителя на монете или банкноте, медали, ордене; погрудное изображение лица, головы с верхней частью туловища в живописном (графическом, скульптурном, фото) портрете, традиционно заменяет человека в ситуациях, когда достаточно его символическое присутствие, а также при воображаемом, виртуальном общении с ним.

Культурное доминирование телесного верха обусловлено в значительной мере тем, что именно верхняя часть тела отобрана культурой в качестве места обитания души и как территория духовного общения. Здесь размещены основные зоны (органы, части тела), ответственные за этот важнейший вид человеческой деятельности: лицо и глаза (как "зеркало души"), грудь (как местоположение "сердца": органа сенти­мента­льности, чувст­витель­ности), руки как орган "языка жестов". Душевное волнение "теснит" грудь. "Бессердечность" в обыденном словоупотреблении означает бесчувственность, черствость, жестокость. Сердце как средоточие эмоционального начала, эмоциональной жизни в новоевропейской языковой модели человека обычно противопоставляется голове как органу рациональности. Взаимоотношения между "головой" и "сердцем" сложны, каждый из антагонистов может одерживать верх не только в повседневной жизни, но и в религиозной ("мистика сердца" против "мистики головы"), в философии (рационализм и иррационализм), искусстве (классицизм и сентиментализм) 297.

Одна из фунда­мента­льных бинарных оппозиций культуры: тело / душа вопло­щается в пространстве тела, топологически в дихотомии верх / низ. Верх — "полномочный представитель" души, низ живет сугубо органической, собственно телесной жизнью.

В повседневном, деловом, дружеском или интимном общении, предполагающем контакт именно с данным, конкретным человеком, обеспечиваются как необходимая для этого небольшая или короткая дистанция общения, так и обращенность партнеров лицом друг к другу. При такой дистанции воспринимается лишь верхняя часть корпуса. Это обусловливается также и тем, что тела собеседников находятся, как правило, в положении "сидя"298. Либо, если фигура партнера может в принципе быть доступной взору целиком, достаточным для общения оказывается лицо: в ситуациях застолья, конфиденциальной беседы, разговора близких людей. Даже официальная или полуофициальная коммуникация довольствуется обменом информации между головами, лицами (деловое совещание, заседание, собрание, урок в школе или лекция, "говорящие полуфигуры" ведущих телепрограмм). Важным информативным моментом, определяющим характер и содержание общения, является взаимное положение общающихся фигур, особенно — взглядов в вертикальном измерении пространства. Верхняя позиция маркирует более высокий социальный статус и господствующее положение, за исключением ситуаций, когда человек смотрит на другого "свысока" по причине более высокого роста299. "Быть на голову выше" значит превосходить другого (других) в каком-то отношении. Общение на равных, в том числе дружеское, интимное, избирает равновысотную позицию глаз. Докладчик (учитель, лектор) смотрит на аудиторию сверху вниз. В ренессансных "полупарадных" портретах, изображающих сильных мира сего сидящими в кресле, позиция героя, его голова и взгляд выше позиции зрителя. Таковы "Изабелла Португальская" Тициана (1548. Прадо) или "Анжело Дони" Рафаэля (1505. Галерея Питти). В интимном, психологическом портрете ситуация доверительного "общения" героя со зрителем, общения "на равных", моделируется погрудным изображением, показом лица в натуральную величину и равновысотным положением глаз портрета и зрителя ("собеседника"). Таков "Бальтасар Кастильоне" Рафаэля (1514 / 1515. Лувр).

С другой стороны, поскольку позиция "сидя" маркирует более высокий социальный и ритуальный статус (в знаковой соотнесенности с позой "сидя")300, старший (по возрасту, стутусу) сидит, смотрит на младшего снизу вверх, младший — стоит. В известной картине Н. Н. Ге царевич Алексей стоит перед сидящим отцом ("Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе" 1871. Москва. ГТГ). Дипломатический этикет, чтобы избежать этого, требует высокого местоположения трона.

Высокая культурная семиотичность головы, особенно лица, проявляется в том, что особую и богатую семантику имеет каждая зона, часть, деталь лица. Большая часть лица к тому же дополнительно семантизируется выбором цвета волос и прически, макияжем, украшениями. В повседневной жизни человек "носит", как правило, два лица: одно — домашнее, минимально стилизованное, второе — предъявляемое "на людях", официальное, эстетизированное301.

Второй после головы и лица телесной универсалией, представ­ляющей телесный верх и обладающей повышенной культурно-семиотической значимостью, является рука в целом и кисть руки — в особенности. Рука или кисть руки, конечно, не может конкурировать с головой и лицом как культурный символ, заменяющий, замещающий человека и функционирующий в виде отдельной от тела части. Тем не менее, такое автономное существование имеет место и оно, несомненно, обусловлено тем, что рука, наряду с прямохождением, — родовой признак homo sapiens, отличающий его от животных, знак культуры.

Особое внимание руке как телесному органу, сыгравшему решающую роль в становлении homo sapiens, развитии его интеллекта, овладении природой, ее приручении уделяла в свое время марксистская философия. Трактовку руки как главного органа человека, выражающего его родовую сущность, исследователи находят у М. Хайдеггера302. Важность руки, "ручного познания" мира, "ручного мышления" в онтогенезе подтверждается психологами и педагогами. Эта культуротворческая, культурообразующая роль руки осознавалась уже в палеолите. Именно рука "стала первым предметом изображения в палеолитической стенной росписи"303. И хотя в дальнейшем изображений руки встречается не так много, их значение как культурного символа (в этом можно согласиться с М. С. Каганом) не меньшее, чем фаллических изображений. Если фаллос символизировал детородную мощь человека, то кисть руки воплощала его производственно-творческие способности. Руки — естественные орудия труда. Фразеологизмы со словом рука: «золотые руки», «набить руку» означают какую-либо деятельность. Архаическое значение слова «рука» — орудие собирания, загребания304.

Сохранившиеся образы руки относятся к христианской традиции. Созидательно-творческий потенциал руки символически воплощен как прерогатива бога ("Рука Бога". Фреска из церкви Сан-Клемента. Барселона. Испания. XI–XII вв.; Микеланджело. Роспись плафона Сикстинской капеллы. Сотворение Адама. 1508–1512; О. Роден. "Рука Бога". 1897–1898. Музей Родена. Филадельфия)305. О. Роден, последовательно развивая тему руки, воплотил и симметричный божественному творению образ дьявольского совращения: "Рука дьявола, удерживающего женщину" (1902. Музей Родена), и образ руки художника-творца: "Рука Родена, удерживающая торс" (1917. Там же).

Культовая и художественная символизация руки, о которой шла речь, помещает образ руки в сферу "высокой" культуры, оказывающей влияние на повседневную жизнь, но, все же, непосредственно не включенной в ее течение. Такое включение ощущается в большей степени в стихии разговорного языка.

Рука в целом издавна — символ власти. Власть держат в руках. Мы говорим: "Все в руках Божьих", "Своя рука — владыка". Отсюда — "держава" как государство и "держава" как символ власти: сфера с крестом. Этот символ державный правитель, самодержец держит в правой руке при коронации, самой же державой правит, управляет, реализуя властные полномочия. Лица, имеющие такие полномочия — "власть предержащие". Держать и не выпускать (отдавать) может лишь сильная рука. Поэтому "сильная рука" — синоним власти, власть "берут в свои руки". "Длинные руки" власти достают самые отдаленные пространства, поэтому "рука Москвы" может действовать и в Африке, и в США. "Руки манипулируют в политике и политики манипулируют ими. Руками голосуют "за"306.

В словах "правитель", "управлять", "правая рука" отражена одна из фундаментальных оппозиций, с помощью которых человек строит картину мира, — правое / левое. Управляет правая рука, ибо правда, правота, правильность — на правой стороне. Доминирование правой руки у большинства людей, праворукость обусловлена функциональной асимметрией головного мозга. Культура формирует и поддерживает функциональную асимметрию и праворукость, и строит на ее основе правила повседневного, этикетного и ритуального поведения. В русской православной традиции левая рука — шуйца — считалась некрещенной307. Все, что по правую руку, справа, соотносится со счастьем, высоким социальным статусом, мужским началом, активностью, по левую руку, слева — с несчастьем, низким статусом, женским началом308. Связь правой стороны, правого (= "жизни", "честности", "ловкости", "внутреннего", "священного", "хорошего", "красивого") с мужским началом, левой стороны, левого ¾ с женским (= "смертью", "профанным", "плохим", "внешним", "враждебным", "некрасивым") является культурной универсалией, свойственна подавляющему большинству культур309.

Основная культурная функция рук — действие, работа. На уровне быта это проявляется в том, что подавляющее большинство действий по удовлетворению повседневных телесных и духовных потребностей обеспечивается с помощью рук, своих или чужих. Даже в условиях современной насыщенности быта машинами и механизмами требуется палец, который нажимает кнопки и клавиши функций. Но при этом значительная часть работы по обслуживанию собственного тела: умывание, одевание, раздевание, еда, бритье, макияж и т. п. остается заботой для собственных рук.

Связанные руки лишают человека возможности большинства действий и символизируют несвободу. Лишение свободы, заключение под стражу сопровождается связыванием рук или надеванием наручников. Выражение "развязать руки" означает "обрести свободу действий". В "Данае" Рембрандта (1636; 1646–1647. СПб. Эрмитаж) Амур со связанными руками рыдает над ложем царской дочери, оплакивая уготованную ей участь старой девы и невозможность что-либо предпринять, чтобы изменить ситуацию.

Традиционно рука, развитость или неразвитость ее мускулатуры, размеры и форма ее кисти, пальцев (наряду с цветом кожи) была одним из дифференцирующих признаков социального статуса и профессиональных занятий. В живописных портретах основное внимание после лица уделяется рукам. В погрудных изображениях, как правило, присутствуют и руки персонажа — информационно емкая деталь! Рука в перчатке или держащая перчатку подчеркивает принадлежность к привилегированному сословию,— как на тициановском "Портрете короля Карла V" (Мюнхен. Старая пинокатека) или в "Автопортрете с пейзажем" А. Дюрера (1498. Мадрид. Прадо); холеные, тонкие пальцы, узкая кисть дополняют характеристику аристократа, — как в "Портрете молодого мужчины" Рафаэля (1516. Краков. Народный музей) или "Автопортрете" А. ван Дейка (конец 1620-х — начало 1630-х гг. Эрмитаж); грубая и широкая ладонь с деформированными от тяжелой физической работы пальцами неотъемлема от традиционной фигуры крестьянина или рабочего. В "Динарии кесаря" (1516. Дрезден. Картинная галерея) Тициан акцентирует внимание на контрасте кистей рук персонажей-антагонистов: грубой, широкой, мужицкой руки фарисея, протягивающего Иисусу монету, и белой, холеной с длинными тонкими пальцами руки Христа, руки Учителя, Проповедника. Интеллектуальное и в целом духовное превосходство Христа воплощено в утонченности и благородстве его облика.

Среди других, имеющих особую культурную значимость функций руки, важную в повседневной жизни, — экспрессивно-коммуникативная функция, способность руки быть проводником, воплотителем, носителем жеста. Из известного истории культурного арсенала жестов в повседневном общении современников используется сравнительно небольшое их количество. Можно указать жест прощания (помахивание согнутой в локте рукой и (или) "воздушный поцелуй"), рукопожатие ¾ приветствие равных310, вскинутые вверх одна или две руки. Этот, последний, многозначен. В зависимости от ситуации он может выражать отчаяние, проклятие, торжество победы. Прототипом его является жест молитвы, — руки, воздетые к Богу311. Человеку любой культуры понятен жест руки, просящей подаяния; жест рук, сложенных в молитве; жесты приглашения или отказа, отталкивания, указательный жест. Последний обрел особую идеологическую нагрузку в советской культуре ("направляющая ленинская рука") благодаря пластическому воплощению в тысячах скульптурных изображений вождя, указывающего "верный путь". В повседневном варианте этот жест живет в ответе на вопрос: "как пройти (проехать)?", в знаках регулировщика уличного движения, в указателях направления движения. Некоторые из оскорбительных жестов (скажем, показ кукиша или покручивание пальцем у виска) характеризуют определенную культуру или субкультуру и постепенно, с утверждением современных норм приличия уходят, частично или полностью исключаются из публичной и домашней повседневной жизни312.

Телесные органы, о которых шла речь, принадлежат верхней части тела. Верх и низ, деление тела человека по вертикали имеют повышенную культурную значимость. Эта значимость может быть связана с расчетом пропорций фигуры человека, поиском идеальных пропорций, так называемой «золотой пропорции», как это имело место, скажем, у Ле Корбюзье313, а может быть связана с универсальной культурной оппозицией верха и низа. Границей, отделяющей верх тела от низа, центром фигуры человека в традиционной русской культуре, например, считался пуп314. (Ср.: «пуп Земли» в значении центр Земли). Телесный верх и телесный низ в культурном отношении неравноценны и противоположны.

Территория телесного низа с расположенными на ней органами мочеполовой системы, анусом, ягодицами и ногами — табуированная на протяжении веков официальной европейской культурой — "запретная зона" органической, собственно телесной жизни, ежедневно демонстрирующей человеку животную часть его натуры. Современному европейцу досталось в наследство сформированное христианской моралью негативное, отрицательное, пренебрежительное отношение к этой части его тела как к чему-то низменному и грязному. Но христианство лишь усугубило, довело до крайности то различие, которое проводится уже на уровне цивилизации (а в известной мере и в первобытности) между функциями телесного верха, в том числе поглощением пищи, и функциями телесного низа, в том числе освобождением организма от шлаков. Единый и равноценный с точки зрения нормального функционирования организма процесс разделяется культурой на два неравноценных и противоположных процесса315.

Высокая культурная ценность еды и питья закрепляется возможностью ритуального, праздничного, дружеского застолья, для которого выбирается лучшее, нарядно оформленное место, пространство. Пиры воспевают в поэзии и прозе, запечатлевают на картинах. В античности сложился особый литературный жанр "застольных бесед". Даже ежедневный, будничный прием пищи совершается, как правило, не в одиночестве, в достаточно обустроенном и эстетизированном помещении. Широко распространен и его литературный дискурс.

Выведение шлаков из организма не оформлено в виде общественных ритуалов и праздников. Низкий культурный статус функционирующей при этом части тела проявляется и в традиции совершать этот "ритуал" в одиночку или в компании случайно оказавшихся в этом месте и по этому же поводу "друзей по несчастью"; и в примитивном, допотопном устройстве отхожих мест, сохранявшемся до ХХ в.; и в запрете на публичное обсуждение телесных проблем, и в номинации соответствующих органов и их функционирования в обсценной лексике316, и т. п. Показывание зада — древнейший развенчивающий, оскорбительный бытовой "жест", известный во многих культурах. Его семантика — снижающая замена лица задом, телесного верха — низом317.

Конечно, сказанное характеризует лишь доминирующую тенденцию господствующей официальной, религиозной и светской культуры. Язычество, никогда не умиравшее и дожившее до настоящего времени, крестьянская культура, уходящая корнями в неолит и сохранявшаяся как господствующий уклад жизни подавляющего большинства населения Европы до середины XIX в., относятся к телесному низу и его функциям без излишнего отрицательного пафоса. Более того, сопротивляясь насаждавшемуся церковью чрезмерному подавлению плотского начала, языческая культура утверждала свой, положительный "гротескный телесный канон", смысловым и ценностным центром которого был именно телесный низ, символизирующий, по определению М. М. Бахтина, "оплодотворящее-оплодотворяемое, рождающе-рожаемое, пожирающее-пожираемое, пьющее, испражняющееся..." тело318.

Существенный сдвиг в сторону более взвешенного, спокойного, "уважительного" отношения к телесному низу и отмеченным его функциям произошел, вероятно, только во второй половине ХХ в. Его проблемы начинают обсуждаться в просветительских радио- и телепередачах, научно-популярных журналах319. В организации отправления естественных надобностей происходит целая революция. Туалеты в частных домах и квартирах оборудуются современного типа унитазами и биде, в повседневный обиход повсеместно внедряется туалетная бумага и гигиеническое прокладки, помещения частных и общественных туалетов облицовываются декоративной плиткой, что поднимает на качественно новый уровень гигиену и меняет эстетику этого места. Угнетающее зловоние, бывшее неизбежным вековым спутником отхожих мест, исчезает как благодаря технологически новому оборудованию и отделочным материалам, так и в связи с успехами бытовой химии, позволившей не только поддерживать чистоту, но и ароматизировать помещение. В России модернизация туалетов, как частных, так и общественных, стала возможной благодаря очередному сближению с Западом в эпоху Ельцына, внедрению элементов рыночной экономики и появившихся в связи с этим новых строительных материалов и сантехники. "Туалетостроение" — термин, отражавший бросающуюся в глаза активность россиян в облагораживании отхожих мест, и родившийся, по мнению Е. Суровой, в конце 90 х гг. на филологическом факультете Санкт-Петербургского университета320, — становится на уровне быта частью проводимых в стране экономических реформ, частью, определявшей в какой-то мере их лицо.

Искусство, будучи, как обычно, чутким сейсмографом сдвигов в общественном сознании, а особенно подсознании, первым зафиксировало начало процесса культурной реабилитации телесного низа. Это было сделано Марселем Дюшаном, предтавившим писсуар в качестве выставочного экспоната ("Фонтан (перевернутый писсуар)". 1917)

Культура постмодерна осуществляет и идеологическое обоснование нового отношения к телесному низу. В работах современных философов появляются темы, обсуждение которых на страницах научных изданий прежде было немыслимым. Так, профессор эстетики и философии Высшей школы дизайна в Карлсруэ П. Слотердайк в работе, название которой недвусмысленно отсылает читателя к классическому труду И. Канта, представляет "психосоматику духа времени" в одной из глав своей книги не только языком ("высунутым"), губами ("зло кривящимися в ухмылке", "горько сжатыми", "широко растянутыми и смеющимися", "в веселой сплошной улыбке"), глазами ("взгляд, живой или застывший"), грудью, но и "задами", "пуканьем", "дерьмом", "гениталиями"321.

Повышенное внимание к телесному низу, обращение к нему как предмету научного интереса является частью второй, после Ренессанса, реабилитации человеческого тела, осуществленной культурой ХХ в. Реабилитации, которая привела к формированию такого нового научного направления, как "социокультурная соматология" (термин И. М. Быховской)322. Интерес к телесности становится повсеместным, превращая рассуждения о теле, по справедливому замечанию одного из философов, в общее место современного философствования323.

Телесный низ, однако, не только способствует освобождению от шлаков, но является незаменимым участником половой жизни. Отношение культуры к телесному низу как "главному действующему лицу" половой жизни всегда существенно отличалось от взгляда на него как на проводника естественных отправлений. Половые органы, причастные к зачатию и рождению новой жизни, обожествлялись во всех первобытных культурах и древних цивилизациях. Обожествлялась и символизировалась прежде всего и главным образом прокреативная функция половых органов, их производительная сила324.

В античной культуре способность зарождения новой жизни, плодовитость запечатлена в фаллической скульптуре как символ Диониса (Вакха)325, а также Приапа326. Культ Приапа особенно широко был распространен в римскую эпоху. Типичная иконография бога, бывшего сводником, кутилой и педерастом, покровителем рыбаков и матросов, проституток, развратников и евнухов, — "старичок с фаллообразной головой, одной рукой поддерживающий полу или корзину с овощами, фруктами и зеленью, в другой — фаллос". Его изображения встречаются в бесчисленных терракотовых статуэтках, геммах, амулетах327, мраморных рельефах, фресках, могильных камнях. В виде круглой скульптуры его помещают "в лесах, садах, виноградниках, на дорогах, пасеках, пристанях и публичных домах" во всех регионах обширной Римской империи328. В том же значении фаллос изображался не только на стенах некоторых храмов Приапа, но также Венеры и Вакха329. В частных домах фонтаны и светильники в виде фаллоса связывали в единый символ жизнетворческую энергию человеческой плоти, воды и света330.

Другая функция фаллических изображений — устрашение и попрание врагов, в том числе — всякой нечистой силы, оберег от порчи, сглаза и колдовства. Она известна многим архаическим культурам331, широко использовалась и в античную эпоху. В Древней Греции "самым действенным средством от колдовства считалось изображение фаллоса. Его вешали на шею для предохранения от сглаза и носили как украшение. Поэтому фаллосы делались нередко из золота и драгоценных камней"332. Размещение фигур Приапа и Гермеса (часто также с "устрашающими" гениталиями) в многочисленных, перечисленных выше общественных местах преследовало также и цель охраны, защиты, оберега. Изображения фаллоса в храмах Юпитера, Аполлона и Гермеса "считались очищающими от скверны и нейтрализующими враждебные человеку силы"333. С этой же целью его помещали на дверных ручках и замках домов334. Фаллос был и в числе главных атрибутов римского триумфа. Император держал его в руках, передвигаясь в триумфальной колеснице335.

В качестве оберега в архаических и традиционных культурах использовалось также символическое изображение коитуса в виде "фигуры из трех пальцев", фиги (кукиша). Известны хранящиеся в музеях амулеты в виде руки с кукишем. Древние германцы помещали такого рода изображения на крышах своих домов. Широкое хождение этот знак в виде жеста, слова и амулета имел в эпоху Средневековья и Возрождения336. У А. Дюрера есть рисунок, на котором изображена кисть руки в трех вариантах с различными пальцевыми знаками, в том числе кукишем (Skizzenblatt. Federzeichnung. 1494). С анализа этого жеста начинает свою статью об иконографии бесчестья в средневековых изображениях Страстей Н. Шницлер337. Славяне использовали кукиш для отгона нечистой силы и как магическое средство лечения некоторых болезней. На Украине считалось, что можно выявить ведьму среди собравшихся женщин, если спрятать в карман одну руку со сложенными в кукиш пальцами, а другую руку с той же фигурой — за пазуху и надеть картуз козырьком назад. Женщина, которая начнет ругаться при появлении мужчины в таком виде, и есть ведьма338. Прогнать черта или ведьму можно было также с помощью словесной "символизации" коитуса. Так русские крестьяне (наблюдение Д. К. Зеленина в Тверской губернии) отгоняли черта матерной руганью, т. к. "черт боится матюгов" и "как только его заматеришь, сразу отстанет"339.

В процессе деритуализации и десакрализации повседнев­ной жизни магический, позитивный смысл охарактеризованных знаков, жестов, словесных выражений стерся, остался оскор­бительный. Широкое использование матерной брани человеком традиционной культуры, возможно, было связано с тем, что он "постоянно "ощущал" присутствие нечистой силы и все неудачи склонен был приписывать ее козням"340. В современной обсценной лексике на первый план выступает "прелесть" нарушения табу и разрядки (катарсиса). Грубость и оскорбительность исключают ее употребление в официальной обстановке и ограничивают — в неофициальной341.

Телесный низ как сексуально-эротическая зона человеческого тела не является телесной универсалией, подобной голове и рукам. Его культурно-топографическая характеристика должна учитывать половой диморфизм, функциональные и зональные различия мужской и женской сексуальности.

Для мужчины его половые органы являются зоной как непроизвольного, так и преднамеренного эротико-сексуального возбуждения. Непроизвольные эрекции сопровождают сновидения, которые человек видит в фазе "короткого сна"342. Сновидения при этом могут иметь, но могут и не иметь сексуального характера. Если имеют, то, как правило, особенно в подростковом и юношеском возрасте, завершаются оргазмом и поллюциями. Дневные непроизвольные эрекции могут возникать, скажем, в ситуациях тесного соприкосновения с другими телами в городском транспорте в "час пик" и не имеют при этом эротико-сексуального характера. Подобный характер присущ им при эротическом фантазировании, которое случается у мужчины более или менее регулярно и часто обретает силу навязчивых образов343.

Знаком сексуального возбужения, вожделения эрегированный фаллос является, однако, в полной мере в ситуациях сознательного выбора той или иной линии поведения, спланированных и контролируемых хотя бы частично действий: при интимном общении, мастурбации, которая часто провоцируется и сопровождается сексуальными фантазиями, при просмотре видеоматериалов эротического или порнографического харак­те­ра и т. п. Этот знак может функционировать как в пространстве коммунальном, так и в пространстве интимного общения. Преимущественный ареал его функционирования, от эпохи античности до настоящего времени, — пространство комнаты, спальни. При расширении числа участников "сексуального общения" (групповой секс, оргии) пространство его существования сохраняет закрытый характер. Публичная демонстрация или изображение мужского полового члена как символа сексуального возбуждения, тем более — в ситуации coitus'а либо имеет значительные ограничения, либо полностью табуированы (как в религиозно-церковной и светской культуре Средневековья). Имеются сведения о существовании зрелищ "порнографического" характера в эпоху поздней Римской империи. Следует, однако, иметь в виду, что зрелища такого рода, поощрявшиеся Нероном и Гелиогабалом, разыгрывались на театральной сцене или арене цирка как сцены из мифов (скажем: "Европа и бык"), мифологизировались344.

В европейской культуре ХХ в., особенно второй его половины, подобные зрелища функционируют в рамках секс- и порноиндустрии, большей частью полулегально. Основная сфера бытования такого "горячего" материала — изо-, кино-, видео- и CD-продукция. Он воспринимается, за исключением, может быть, кино, как адресованный данному, конкретному человеку и предполагает интимное, "с глазу-на-глаз" восприятие. Да и при просмотре кино ситуация двойственна. В темноте зрительного зала образы экрана воспринимаются как адресованные лично каждому из реципиентов. Зритель остается как бы "tete-а-tеte" с образами. И в то же время ощущает коллективную реакцию зала, осознает квазиинтимный характер зрелищного "общения".

Зрелища, о которых идет речь, можно интерпретировать как материализацию образов мужской сексуальной фантазии, которая, как свидетельствуют специальные исследования, в отличие от женской, тяготеет именно к "генитальной теме"345. Одна из основных социокультурных функций эротической и порнопродукции — предоставление возможности пережить виртуально, но более зримо и ярко, чем во сне или при фантазировании, то, что в реальной жизни нежелательно или невозможно (скажем, сексуальное насилие).

Естественно, что характер сексуального фантазирования связан с природой мужской и женской сексуальности. Одной из особенностей мужской сексуальности является ее ориентация на визуальное стимулирование. Сила зрительных образов как эротически возбуждающих давно известна европейской культуре. Роль зрения в пробуждении любовного чувства отмечал еще Лукреций346. Стоики и эпикурейцы в целях дисциплинирования пола, нейтрализации оргиастических порывов рекомендовали соитие в темноте. Марциал, напротив, говорит о предпочтительности созерцания347. О естественности "телесного любопытства" свидетельствуют не только данные современных исследований, касающиеся эротического фантазирования, приведенные выше, но и данные других экспериментов348. Стимулирующий характер имеет воспринимаемое зрением женское тело в целом, в большей степени — обнаженное или полуобнаженное, в связи с тем, что нормой повседневности является одетость.

Потребность в созерцании наготы в условиях повседневности удовлетворялась в ситуациях купания или мытья. Пространство реки или другого водоема, бани, были, а отчасти и теперь остаются, "естественной" зоной наготы349. Другим, неповседневным (сначала