Борис Акунин Детская книга

Вид материала

Книга

Содержание Классная девчонка

Подобный материал:

• Новая детская книга, 275.28kb.
• Борис акунин пелагия и красный петух том 2 стр, 5789.1kb.
• Анна Борисова Анна Борисова, 219.92kb.
• Борис Акунин "Новый Мир", 630.14kb.
• Литература во второй половине 2011г. Акунин, Б. Смерть на брудершафт. Операция «Транзит», 182.51kb.
• Контрольная работа по предмету детская литература для студентов озо специальность 050146, 34.41kb.
• Андюсев Борис Ермолаевич Драпаков Сергей Владимирович, Калякина Надежда Васильевна, 701.13kb.
• В. Г. Белинский и К. И. Чуковский о детской литературе   В. Г. Белинский критик и теоретик, 292.59kb.
• Борис Орлов Алексей Махров Вставай, Россия! Десант из будущего Господа из завтра., 3250.79kb.
• Борис Сичкин я из Одессы! Здрасьте!, 3255.86kb.

что он свято верил в прогресс и человечество, был упрям и ни черта не боялся.

Но не так-то просто оказалось вытаскивать Россию из тьмы средневековья.

Вначале Юрка был полон энтузиазма, хоть и без шапкозакидательства. Говорил: "Голод,

невежество и униженность - вот три головы Змея Горыныча, которого нам с тобой надо

одолеть. Ну, первую-то башку мы легко оттяпаем, страна у нас хлебная, а вот со второй и

третьей придется повозиться".

Примерно так всё и вышло. С голодом, как уже говорилось, совладали довольно быстро.

Не столь мало успели сделать и для истребления невежества. По всей Руси государь велел

устроить школы, где бы мальчиков учили грамоте и цифирной мудрости. С девочками сложнее

- считалось, что женщине наука во вред, и этот предрассудок так скоро было не переломить.

Зато Юрка разработал проект создания в Москве университета, по примеру Пражского и

Краковского, старейших в славянском мире. Уже и профессоров выписали, и учебники начали

переводить. Пока же царь велел отобрать самых способных юношей из дворянского сословия и

отправил учиться в чужие края.

А еще, впервые за долгие века, Россия открыла границы: кто хочет - въезжай, кто хочет

- выезжай. "Ничего, - говорил Юрка, - пускай наши, кто побойчей, на мир посмотрят. Это

полезно, кругозор развивает. Десять лет пройдет - не узнаешь наше сонное царство. Погоди,

сейчас запузырим первый пятилетний план, потом второй, а там и до семилетки дойдет.

Времени у нас навалом. Я молодой, ты и подавно. Много чего успеем".

Но третья голова, всеобщая униженность, на плечах Змея Горыныча сидела крепко.

Она-то больше всего и мешала преобразованиям.

Конечно, Юрка понимал, что истребить вековое раболепство и научить людей

достоинству - дело долгое, не на десять и не на двадцать лет. Поэтому подступался

потихоньку, с малого. Так называемый черный люд пока не трогал. Откуда возьмется

достоинство у крепостных, если они все равно что рабы?

Начал с господ. И первым делом освободил дворян от телесных наказаний. Если их самих

кнутом бить перестанут, то со временем, глядишь, и они отучатся других пороть - такая была

логика, с точки зрения князя Солянского не очень убедительная.

Крепостное право враз отменить было невозможно - взбунтуются бояре и дворяне,

свергнут царя. Поэтому пока что Дмитрий восстановил старинный закон про Юрьев День,

несколько лет назад отмененный Годуновым. Раз в год, 26 ноября, на день Святого Юрия (эта

деталь Юрку особенно радовала), крепостной имел право уйти от одного господина к другому.

Помня об этом, помещики особенно распускаться не станут, рассуждал государь.

Но на этом со свободами пришлось пока притормозить. Насторожились дворяне,

заворчали. Иван Грозный вмиг бы их приструнил: повесил бы сотню-другую, а самых

отчаянных четвертовал - и остальные стали бы как шелковые. Но как тогда быть с

достоинством?

Правильно назвали свой роман писатели Стругацкие - трудно быть богом. Да и

самодержцем нелегко, если, конечно, думаешь не о своей выгоде, а о благе державы.

Сколько раз Ластик видел, как после очередного заседания Дмитрий Первый рвал на

груди ворот, пальцами ощупывал эфес сабли и хрипел: "Рабы, подлые скоты, всех бы их...".

Потом вспомнит, как в его любимом романе Пришелец, разъярившись на средневековых

дикарей, порубил их в капусту, - и берет себя в руки. С трудом улыбнется, скажет: "Они не

виноваты. Хорошо нам с тобой было родиться, на готовенькое".

Вот и теперь открыл глаза, устало молвил:

- Ладно. Что с них, дураков, взять. Давай, Эраська, лучше вот про что репу почешем (это

означало "подумаем" - не из семнадцатого века выражение, из двадцатого). Я тут велел

грамотку составить, сколько за монастырями числится земли и смердов. Ты не представляешь!

Больше чем у меня, честное слово! Главное, зачем им?

Верите в своего Христа - на здоровье. Но он, между прочим, к нестяжательству

призывал. Зачем монахам пастбища, пашни, собственные мужики? Молиться можно и без

этого! Я вот какой указец думаю забабахать: поотбираю у чернорясых всё имущество, которое

не относится к цековной службе. И всем монастырским крестьянам - вольную, причем с

собственной землей, а? - Юрка оживился, глаза загорелись - от недавней вялости не осталось

и следа. - У нас появится сословие свободных землепашцев, почти сто тысяч человек! У них

вырастут дети - грамотные, не поротые, не запуганные...

- Все как один пионеры, - подхватил Ластик, но пошутил без злобы - нравился ему

царь и великий князь, особенно, когда говорил о светлом будущем.

На середине зажигательной речи вошла Соломка, тихонько пристроилась в углу. Дмитрий

просто кивнул княжне - она была своя. Сидела тихонько, грызла подсолнечные семечки,

деликатно сплевывая шелуху в батистовый платочек.

Наверное, ей был в диковину язык, на котором разговаривали государь и князь-ангел.

Ластик никогда не знал, многое ли она понимает из их беседы. Иногда казалось, что ни

бельмеса, но если Соломка по какому-нибудь поводу высказывалась, то всегда по делу и в

самую точку.

Лоб боярышни был сосредоточенно наморщен, розовые уши внимали новым словам, и

некоторые из них потом выскакивали обратно, самым неожиданным образом.

Недавно, например, вдруг говорит: "Дуньке, князь-Голицына меньшой дочери, купец

фряжскими сапожками поклонился (то есть презентовал итальянские сапоги), ой хороши

сапожки - истинный супер-пупер". Это она у князя Солянского подцепила, полюбилось ей

звучное выражение.

А однажды спрашивает: "Ерастушка, не бывал ли царь на Небе, навроде тебя? Может, его

в Угличе все-таки зарезали, да после Бог бядняжку назад возвернул? Не больно государь похож

нарядного (то есть нормального) человека, прямо как ты".

Умная она была, Соломка. Ластик решил, что когда-нибудь обязательно расскажет ей всю

правду, но не сейчас. Пусть сначала подрастет, все-таки девчонка еще.

Юркина идея про монастыри ему здорово понравилась:

- Можно этим крестьянам господдержку оказывать, - предложил он. - Ну там,

сельхозоборудование, удобрения всякие по льготной цене.

Самодержец кивнул:

- А часть трудового крестьянства наверняка захочет в колхозы объединиться. Надо

только идейку подбросить.

Насчет колхозов и всяких там стахановцев у государя и князь-ангела единства мнений не

было - нередко доходило до спора и даже взаимных оскорблений. Вот и теперь Ластик

приготовился возразить, но тут вмешалась княжна Шаховская.

Сняла с губы прилипшую скорлупку, встала, поклонилась от пояса.

- Прости глупую девку, батюшка, а не трогал бы ты монахов. Мало тебе, что бояре с

дворянами на твое величество лаются? Если еще и попы на тебя обозлятся, как бы тебе,

солнце-государь, в галошу не сесть.

Что такое "галоша", она, конечно, не знала, это выражение было из Юркиного лексикона.

Наверно, решила, что так для маестата прозвучит убедительней.

Царь Дмитрий и в самом деле призадумался.

Но дискуссию о монастырских землях пришлось отложить.

В дверь, звеня шпорами вошел начальник караула капитан Маржерет и громко доложил

на ломаном русском:

- Мажестё, гонец от госпожа прансесс.

То есть, от принцессы - так француз назвал государеву невесту.

- Зови! - нетерпеливо крикнул государь.

И сам кинулся навстречу запыленному шляхтичу, который, переступив порог, преклонил

колено и затараторил по-польски.

Ластик разобрал только слова "ясновельможна пани Марина", а больше ничего не понял.

Только царь вдруг просиял, сдернул с пальца смарагдовый перстень, кинул гонцу. Тот

поцеловал высочайший дар и, пятясь задом, удалился.

Юрка радостно воскликнул:

- Третьего дня наконец выехала из Вязьмы! Сейчас, наверно, уже в Можайске!

Наконец-то!

Таким счастливым Ластик его уже давно не видел.

Пан Мнишек, отец невесты, в Москву не торопился. Целых полгода тянул с выездом,

клянчил золото, дорогие подарки. Когда же отправился в путь, полз еле-еле, по пол-мили в

день, да еще с длительными остановками. То деньги кончились, то надо новых лошадей, то

поломались кареты.

Дмитрий слал ненасытному воеводе всё, что тот требовал. Сам помчался бы навстречу

своей Марине, да нельзя. По дипломатическому церемониалу это означало бы признать себя

вассалом польского короля. И так бояре шипели - как это православный царь на иноземке, да

еще католичке женится?

- Ты мой брат нареченный, первый вельможа царства, не говоря уж про то, что бывший

ангел, - объявил Юрка и подмигнул. - Поедешь встречать государеву невесту. Посмотришь,

какая она, моя Маринка. Увидишь, с ней у нас дело шустрей пойдет! Она девчонка классная, и

соображает, как Петросян.

Государь, позвонив в колокольчик, вызвал боярина-дворецкого и стал отдавать ему

распоряжения о подготовке торжественной встречи.

А Соломка дернула Ластика за рукав. Глаза ее светились любопытством. Он думал, она

спросит, кто такой Петросян (это был такой чемпион мира по шахматам - давно, еще до

Каспарова).

Но княжна шепотом спросила про другое:

- А я - классная!

КЛАССНАЯ ДЕВЧОНКА

Снова, как год назад, Ластик ехал в южном направлении, но до чего же изменился способ

его передвижения!

Ныне он не трясся в собачьем ящике, а покачивался на мягких подушках просторной

царской кареты.

Вокруг сверкал золотыми латами почетный эскорт из конных рейтаров с опущенными

забралами на шлемах, с многоцветными штандартами в руках, а сзади на рысях поспевали

полторы тысячи дворян московских, разодетых в пух и прах.

Грандиозная процессия прогрохотала через Москву-реку по специально выстроенному

мосту неслыханной конструкции - он держался не на опорах, а на одних канатах (самоличное

изобретение его величества) - и с необычной для церемониального посольства скоростью

понеслась по широкому шляху. Зная, с каким нетерпением государь ждет свою невесту, князь

Солянский велел гнать во весь опор.

Мчали без остановки и в тот же день перед закатом сошлись с поездом сандомирского

воеводы Мнишка - еще более многолюдным, но куда менее роскошным.

Сам-то пан Мнишек ехал на прекрасном аргамаке в сверкающей упряжи (конь из

государевых конюшен; сбруя тоже), белоснежная карета его дочери тоже была чудо как хороша

(опять-таки дар с государева колымажного двора), но свита выглядела довольно потрепанно, а

сзади и вовсе валила оборванная, шумная толпа нищей шляхты, отправившейся в Москву за

весельем и богатством.

Обе колонны остановились на лугу в двухстах шагах одна от другой. Туда-сюда засновали

гонцы, обуславливая детали церемониала. Ластик сидел в своей карете, как истукан - блюл

перед поляками государеву честь. Дело было нелегкое. Посидите-ка ясным майским днем в

шубе и меховой шапке. Без кондиционера, без вентилятора, даже дверцу кареты не

приоткроешь - неподобно.

Воевода долго ломался, не желал встречаться с принцем Солянским, пока ему не

пожалуют парчовой шубы - мол, пообносился в дороге, стыдно царскому тестю в таком виде

показаться перед московскими дворянами.

Ладно, послали ему и шубу, и сундук с червонцами. Тогда переговоры пошли быстрей.

Московские слуги ставили посередине луга два шатра: малый серебряный для пана

Мнишка и великий золотой для пани Марины.

Солнце совсем уже сползло к горизонту, когда один из рейтаров, охранявших карету, с

поклоном открыл дверцу и спустил ступеньку.

Ластик важно ступил на траву, поддерживаемый с двух сторон.

До шатров было рукой подать, но идти пешком великому послу невместно -

князь-ангелу подвели смирного коня, накрытого алой попоной.

Рейтары почтительно взяли государева брата под локотки, усадили в седло.

- Эй ты, - щелкнул Ластик одного из них по забралу. - Веди.

Тот низко поклонился, взял коня под уздцы. С другой стороны семенил толмач, сзади

шествовала свита из лучших дворян.

Помня, что на него сейчас смотрят тысячи глаз, Ластик повыше задирал подбородок и

пялился в пространство - именно так подобало вести себя представителю великого государя.

У входа в серебряный шатер его поджидал Мнишек - невысокий, пузатенький, с холеной

бородкой и закрученными усами.

Приложив руку к груди, воевода слегка поклонился и заговорил сладчайшим голосом.

- Сначала пожалуй ко мне, светлейший принц, - перевел толмач. - Я желаю обсудить

с тобой кое-какие неожиданно возникшие обстоятельства.

Снова вымогать будет, догадался Ластик и важно обронил, воззрившись на поляка с

высоты седла:

- Желать здесь может один лишь государь Дмитрий Иванович. Долг всех прочих

повиноваться его воле. Мне приказано перво-наперво передать поклон благородной госпоже

Марине, твоей дочери. С глазу на глаз.

Воевода заморгал, глядя на расфуфыренного мальчишку, державшегося столь надменно.

Перечить не осмелился.

- Как твоей милости будет угодно, - сконфуженно пролепетал он. - Воля монарха

свята. Я обожду.

Рейтар потянул коня за узду. Двинулись дальше.

Из второго шатра навстречу послу никто не вышел, лишь по обе стороны от входа

застыли присевшие в реверансе дамы - фрейлины Марины Мнишек. В Москве этаких женщин

Ластик не видывал: непривычно тощи, с непокрытыми головами, а удивительнее всего было

смотреть на голые плечи и шеи.

Спохватившись, что роняет престиж государя, Ластик отвел глаза от дамских декольте и

грозно воскликнул:

- Где ковер? Не может нога царского посла касаться голой земли!

Толмач перевел, откуда-то понабежали паны, загалдели по-своему, но ковра у поляков не

было.

- Не ступлю на траву! - объявил князь Солянский - Не стерплю такого поношения!

Ну-ка ты, - снова шлепнул он рейтара по шлему. - Бери меня на руки и неси в шатер, пред

очи государевой невесты. А ты тут жди, - прикрикнул на сунувшегося следом толмача. -

Понадобишься - позову.

Солдат осторожно вынул из седла сердитого посла и на вытянутых руках торжественно

внес в шатер, разделенный бархатной портьерой надвое.

В той половине, куда попал Ластик, не было ни души. Земля застлана медвежьими

шкурами, из обстановки - костяной стол на гнутых ножках и два резных стула.

Сейчас я ее увижу, с волнением думал Ластик. Наверное, эта Марина и в самом деле

какая-нибудь совершенно необыкновенная, раз Юрка так ее любит.

Занавес колыхнулся, словно под напором сильного ветра, и к послу вышла будущая

царица. С ней был еще какой-то человек, но на него Ластик даже не взглянул - его сейчас

интересовала только Марина.

Первое впечатление было такое: она выглядит взрослее своих восемнадцати лет. Взгляд

прямой, гордый, совсем не девичий. Губы тонкие, будто поджатые. Непохоже, чтобы эта

девушка часто улыбалась. В принципе ничего, но не такая сногсшибательная красавица, как

расписывал Юрка. В какой-то книжке было написано, что настоящая красавица всегда

прекрасней своего наряда, как бы он ни был хорош. А у Марины внешность, пожалуй, уступала

великолепию платья, слишком густо обшитого драгоценными каменьями. Они так сверкали и

переливались, что лицо оказалось словно бы в тени.

Ластик поклонился царской невесте.

Та едва кивнула и заговорила первой, что вообще-то было нарушением этикета, поскольку

князь Солянский представлял здесь особу государя.

- Я слышала, что названный брат Дмитрия очень юн, но ты, оказывается, вовсе дитя.

Что Марина успела выучиться по-русски, было известно из писем, но Ластик не ожидал

услышать такую чистую речь, почти без акцента. Удивился - и обиделся. Во-первых, сама она

дитя. И во-вторых, чего это она такая надутая?

Помня, как поставил на место ее папашу, Ластик со всей солидностью объявил:

- Государь велел мне сказать твоей милости нечто с глазу на глаз.

И демонстративно покосился на спутника Марины, судя по кургузому наряду, из немцев.

Но у дочки характер оказался потверже, чем у отца.

- Это мой астролог пан барон Эдвард Келли. У меня нет от него секретов, - холодно

молвила она. - Говори.

Пришлось рассмотреть астролога получше.

Он был немолод, невелик ростом, неприметен лицом и состоял сплошь из геометрических

фигур: квадратное туловище, ноги - как два массивных цилиндра, шар бритой головы, сверху

покрытой черным кругом берета. Да и физиономия у барона тоже была вполне геометрическая

- эллипс с пририсованным книзу треугольником каштановой бородки, а по бокам две

симметричные дуги усов.

Одет Эдвард Келли был в несуразно короткую куртку (кажется, она называлась "камзол"),

смешные шорты с пуфами и обтягивающие чулки розового цвета. По московским понятиям -

скоморох, шут гороховый. Интересней всего Ластику показалась странная конструкция,

прикрепленная ко лбу астролога: обруч, а на нем пузатая трубочка с увеличительным стеклом.

Зачем она барону? Не звезды же разглядывать?

Подождав, пока царский посол его рассмотрит, Келли поклонился и спросил на таком же

правильном русском языке, как и его госпожа, только звуки произносил на английский лад:

- Благоуодный пуынц, могу ли я спуосить, где ви досталы такой пуекуасный диамант? -

Пухлый палец деликатно показал на Райское Яблоко, висевшее на груди князь-ангела.

- Не время о пустом болтать, - отбрил англичанина Ластик и отвернулся. - Госпожа, у

меня к тебе слово государево. Повторяю еще раз, - с нажимом произнес он, - оно

предназначено лишь для твоих ушей.

Марина топнула ногой, ее глаза сверкнули:

- Не забывайся, князь! Ты говоришь со своей будущей царицей! У меня нет тайн от

барона Келли! А хочешь, чтоб нас не слышали чужие - вели выйти своему рейтару. Или ты

боишься оставаться со мной без охраны?

Ластик в замешательстве оглянулся на солдата. Из-под забрала донесся веселый смех, и

рука в перчатке расстегнула застежки шлема.

- Дмитрий! Мой Дмитрий! - пронзительно вскричала Марина.

И лицо ее преобразилось. Сухие губы раздвинулись в улыбке, обнажив ровные,

белоснежные зубы - большую редкость в эпоху, когда о зубной пасте и слыхом не слыхивали.

Глаза будто распахнулись, наполнились светом.

- Мой милый, - тихо проговорила ясновельможная пани. - Наконец-то...

Царь стоял на месте, смотрел на нее не отрываясь и, кажется, не мог пошевелиться. Тогда

она сама шагнула ему навстречу, обняла своими тонкими белыми руками и стала целовать в

щеки, в лоб, в губы. И первым же прикосновением будто исцелила его от паралича.

- Марина! - задохнулся государь, крепко прижал ее к себе.

Тут Ластик застеснялся - отошел в сторону, отвернулся. Чудеса да и только! Вот что

любовь с людьми делает. Меняет прямо до неузнаваемости. Кто бы мог подумать, что эта самая

Марина, столь мало ему понравившаяся, может так улыбаться, говорить таким голосом.

Оказывается, она в самом деле редкостная, просто невероятная красавица, не соврал Юрка.

Наверное, она всегда такая, когда с ним.

Неудивительно, что Юрка голову потерял. Сколько ни отговаривал его Ластик от

безумной затеи - нарядиться рейтаром - всё было впустую. И слушать не стал.

В Кремле прикрытие обеспечивал Басманов. Было объявлено, что государь и его первый

воевода заперлись в царских покоях, чтобы обсудить план будущего похода. Даже слугам

входить в кабинет запрещалось. На самом деле Басманов сидел там один-одинешенек, если не

считать жареного поросенка и бочонка романеи, а православный государь, презрев риск

неслыханного скандала, поскакал на свидание с прекрасной полячкой.

Неправильно это, безответственно и очень глупо, думал Ластик, разглядывая полог шатра.

Но зато как красиво!

Кто-то слегка дернул его за рукав.

- Благородный принц, - зашептал астролог со своим квакающим акцентом, - прости,

что не представился твоей светлости как следует. Русские люди, у кого я учился русскому

языку, звали меня Едварием Патрикеевичем Кельиным - так им было проще.