Борис Акунин Детская книга

Вид материала

Книга

Содержание Изучение общественного мнения в 1606 году

Подобный материал:

• Новая детская книга, 275.28kb.
• Борис акунин пелагия и красный петух том 2 стр, 5789.1kb.
• Анна Борисова Анна Борисова, 219.92kb.
• Борис Акунин "Новый Мир", 630.14kb.
• Литература во второй половине 2011г. Акунин, Б. Смерть на брудершафт. Операция «Транзит», 182.51kb.
• Контрольная работа по предмету детская литература для студентов озо специальность 050146, 34.41kb.
• Андюсев Борис Ермолаевич Драпаков Сергей Владимирович, Калякина Надежда Васильевна, 701.13kb.
• В. Г. Белинский и К. И. Чуковский о детской литературе   В. Г. Белинский критик и теоретик, 292.59kb.
• Борис Орлов Алексей Махров Вставай, Россия! Десант из будущего Господа из завтра., 3250.79kb.
• Борис Сичкин я из Одессы! Здрасьте!, 3255.86kb.

Думал Ластик, думал, что на это ответить, но так ничего и не придумал. Честно сказал:

- Не знаю...

Старик очень удивился. Покосился на Око Божье, сверкавшее на груди у князь-ангела.

- Ну уж если ты не знаешь, значит, ответа на земле не дождуся. Видно, помру - тогда и

раз-объяснят.

И побрел прочь, понурый. Комментарий Штирлица был таков:

- Движение по Садовому Кольцу затррруд-нено в обоих напррравлениях.

Увы, не нашел Ластик, чем утешить старика. Можно было, конечно, пообещать: "Ничего,

лет через 400 на свете получше станет", только вряд ли он бы утешился.

А жизнь у них тут в 1606 году и впрямь была поганая.

Хотя, с другой стороны, это смотря с чем сравнивать. Если с прежними царствованиями,

то все-таки стало получше. Когда новый государь в прошлом июне торжественно въезжал в

покорившуюся Москву, весь город трепетал от страха. Известно, что всякое правление

начинается с казней, потому что надобно внушить подданным трепет и уважение к власти. Тем

более Дмитрий много пострадал от врагов и сердцем от этого должен был ожесточиться. Да и

помнила Москва, чей он сын - такого государя, как Иван Грозный, нескоро забывают.

Ни в первый, ни во второй день никого не четвертовали, не колесовали, даже не повесили,

и тут уж москвичи затряслись по-настоящему - видно, готовил победитель какую-то

невиданно лютую кару. Юродивые сулили плач великий и скрежет зубовный, приближенные

Годуновых прощались с семьями, а некоторые с перепугу постриглись в монахи, надеясь, что

это спасет их от мученической смерти.

С недельку столица трепетала, потом понемножку стала успокаиваться. Ибо - чудо

чудное - ни одной головы с плахи так и не покатилось. Царь вел себя странно.

И невдомек было боярам и простолюдинам Русского государства, что это называется

"Первый этап построения нового общества".

Юрка говорил Ластику: "Известно из античной истории (а ее он знал изрядно - и в 5

классе успел Древний Мир пройти, и в Польше книг поначитался), что существует два способа

править: страхом и любовью. По-второму на Руси никогда еще не пробовали".

Первый этап построения нового общества был такой: излечить народ от постоянной

запуганности, дать понемногу распробовать, что такое милостивое и справедливое правление.

Времени, конечно, прошло немного, вековой страх так быстро не выведешь, и все же без

трупов на виселицах, без выставленных на всеобщее обозрение голов и отрубленных

конечностей Москва задышала вольготнее, повеселела.

Раньше всё было нельзя: ни песни петь, ни музыку слушать, даже за тавлейное баловство

(то есть обыкновенные шашки), не говоря уж об азартных играх, сурово наказывали. Любая

вольность, любая забава почиталась за грех и преступление. Теперь же по улицам в открытую

ходили скоморохи, на рынках пестрели балаганные шатры, парни с девками катались на

качелях, а каждую неделю царь устраивал для народа какое-нибудь празднество или зрелище.

Со второй важной задачей - победить в стране голод - совладали без большого труда.

Борис Годунов был скареден, со всего государства тянул деньги, а расходовал скупо. Дмитрий

же велел закупить много зерна, продавать его дешево, и Русь впервые за свою историю досыта

наелась хлеба. "Уж на что, на что, а на ржаную муку средств в казне всегда хватит", - говорил

Юрка.

Так-то оно так. Вроде бы никогда еще страна не жила столь сытно и спокойно, а все равно

вон и моровые хвори (эпидемии) опустошают целые местности, и крымские разбойники

бесчинствуют... Ох, далеко еще до "нового общества".

Несчастного старика Ластик, конечно, велел накормить и дать приют. Но настроение

стало совсем кислое.

С третьим делом, правда, вышло удачнее.

К князю Солянскому за судом и правдой пришел Китайгородский купец с приказчиками.

Дело в том, что в Московском государстве юридической системы в общем-то не было. То

есть, если человек совершил преступление, за карой дело не станет - в два счета кнутом

обдерут или башку оттяпают, но вот если какое спорное дело, выражаясь по-современному, из

области гражданского права, то обращаться за разбирательством особенно некуда. Дмитрий

Первый задумал ввести в царстве суды, где всякие дела решались бы быстро и без мздоимства,

но это работа долгая, не на один год. Пока же жители поступали по старинке: в деревне шли за

приговором к помещику, в городе к какому-нибудь уважаемому человеку - епископу или

боярину.

Судебные дела Ластик больше всего не любил. Только куда от них денешься. Назвался

князем - полезай в кузов.

А тяжба у купца была вот какая.

У него в лавке из мошны пропала вся дневная выручка, три рубля с двумя копейками,

деньги немалые. Доступ к ним имели только приказчики - те шестеро парней, кого он привел

на суд. И попросил князюшку указать, кто из них вор, кому из них за покражу правую руку

рубить.

Ну, это была не штука, на подобных расследованиях Ластик уже успел поднатореть.

Купчине строго сказал:

- Ныне за воровство рук рубить и казнить не велено, государь запретил.

А парням велел встать в ряд.

Медленно прошелся, глядя каждому в глаза, снизу вверх. Прищурится, брэкетом цыкнет,

Божьим Оком на груди сверкнет - и переходит к следующему.

Штирлиц тоже участвовал в психологическом давлении: топорщил перья, угрожающе

разевал клюв.

Каждый из приказчиков, конечно, пугался. Но только один, конопатый, сделался белее

простыни, и подбородок задрожал.

Эге, сказал себе Ластик, но виду не подал. Если торговцу на воришку указать - забьет до

смерти, не поглядит на царский запрет.

- Ну вот что, честной купец, - объявил премудрый Ерастий, завершив обход. - Божье

Око узрело, что завтра покраденные деньги к тебе в мошну вернутся, сами по себе. А вора ты

боле не ищи и никого из приказчиков не наказывай.

Купец засомневался:

- А коли не вернутся, тогда так? Ведь три рубля с двумя копейками, шутка ли?

- Не вернутся, тогда снова приходи, - разрешил Ластик и многозначительно посмотрел

на конопатого. Тот едва заметно кивнул.

- Ррроссия - Брразилия: шесть - ноль! - триумфально возвестил Штирлиц.

А Ластику помечталось: может, если удастся вернуться в свое время, пойти работать

сыщиком в уголовный розыск? Вроде бы есть талант. Опять же наследственность.

Только мечты эти были пустые. Никогда уже не попадет шестиклассник Фандорин в свой

лицей с естественно-математическим уклоном, никогда не переступит порога родной

квартиры...

Унибук-то к владельцу так и не вернулся.

Тогда, год назад, Юрка с интересом выслушал про замечательные свойства компьютера,

который он упорно называл ЭВМ, "электронно-вычислительной машиной", пообещал книжку

из Шуйского вытрясти. И сделал всё, что мог.

Нагнал на боярина страху: в Москву велел везти на простой телеге, закованным в железа.

Вопреки собственным правилам, пугал застенком и пытками. Василий Иванович и трясся, и

слезы лил, но унибука не отдал.

Говорил, что полистал волшебну книжицу, ничего в ней не понял и устрашился -

порешил ту невнятную премудрость изничтожить. Жег ее огнем - не сгорела, кинул в

Москву-реку - не потонула, даже не намокла. Тогда велел слугам запечатать книгу в дубовый

бочонок с камнями, да отвезти в Кириллов монастырь, чтоб святые старцы прочли над нею

молитву и бросили в Бело-озеро, где омуты глубоки и подводны токи быстры.

По возвращении в Москву допросили Князевых слуг. Те подтвердили: да, возили они на

север некий малый бочонок и утопили его напротив монастыря.

Государь отрядил на Белое озеро целую экспедицию. Месяц там крюками по дну шарили,

но вернулись ни с чем.

В общем, пропал универсальный компьютер. Бежать стало некуда. Не в колодец же лезть,

в 20 мая неизвестно какого года? И тем более не назад в могилу - в 1914 году Ластика тоже

ничего хорошего не ожидало, разве что нож сеньора Дьяболо Дьяболини.

А, может, оно и к лучшему, что нет унибука. Как бы Ластик бросил друга и начатое дело?

Да какое дело!

Шуйского же пришлось выпустить. Даже в ссылку его царь не отправил, как собирался.

Ластик сам выпросил боярину прощение. Конечно, не из-за Василия Ивановича (чтоб ему,

идиоту суеверному, провалиться) - из-за Соломки.

Только о ней подумал - за воротами раздалось конское ржание, стук копыт, грохот

колес, зычные крики "Пади! Пади!"

ИЗУЧЕНИЕ ОБЩЕСТВЕННОГО МНЕНИЯ В 1606 ГОДУ

Вбежал во двор скороход, увидел князя Солянского, поклонился и давай мести алой

шапкой по земле - раз, другой, третий, от чрезмерного почтения:

- К твоей милости княжна Соломония Власьевна Шаховская!

- Скажи, сейчас буду.

Ластик поднялся, передал попугая дворецкому.

На ближней церкви Рождества Богородицы-что-на-Кулишках ударил колокол, созывая

прихожан на молитву. Стало быть, уже три часа пополудни, пора ехать в Кремль, на заседание

Сената. По Соломке можно часы проверять, тем более что стоявший в парадной горнице

часовой короб нюрнбергской работы, хоть и был украшен золотыми фигурами, но время

показывал весьма приблизительно.

Ехать к царю на совет вельможе такого ранга полагалось с честью, то есть с подобающим

эскортом и с превеликим шумом, иначе зазорно.

Из колымажного сарая выкатили здоровенную карету и запрягли в нее аж десять лошадей

- на большей, чем у князя Солянского, упряжке ездил лишь государь.

Спереди и сзади выстроились пешие и конные слуги, зазвенели саблями, защелкали

кнутами, загорланили "Пади! Пади!" - это чтобы прохожие расступались и шапки снимали.

Ничего не поделаешь, таков стародавний порядок, за один год его не сломаешь. При всем шуме

двигались еле-еле, шагом, потому что бегают и несутся вскачь лишь холопы, а государеву

названному брату поспешность не к лицу.

Но пышная карета, со всех сторон окруженная свитой, поехала вперед пустая, сам же

князь забрался в возок к боярышне Соломонии Влась-евне - тот был попроще и запряжен

всего лишь шестерней.

На сиденье напротив княжны сидели две мамки, потому что благородной девице одной из

дому выезжать неподобно, но они у Соломки были вымуштрованные. Едва увидели Ластика -

зажмурились, да еще глаза ладонями прикрыли. Тогда Соломка чопорно подставила круглую

румяную щеку, Ерастий ее чмокнул, и боярышня зарделась. Такой у них сложился ритуал,

повторявшийся изо дня в день.

Дождавшись чмока, мамки глаза открыли - стыдная (то есть интимная) часть была

позади.

Соломка махнула им рукой, и дрессированные бабы залепили уши воском - к этому они

тоже привыкли. Были они редкостные дуры, княжна нарочно таких подбирала, но все же

лишнего им слышать было ни к чему.

- Ну что вчера-то? - нетерпеливо спросила Соломка. - Куда ходили-ездили?

- Вчера вообще такое было, ты себе не представляешь!

После столь интригующего начала Ластик нарочно сделал паузу, чтоб потомить

слушательницу. Будто случайно выглянул в окошко, да словно бы и засмотрелся на улицу.

По правде говоря, ничего интересного там не было, улица как улица.

Посередине грязь и лужи, по краям дощатые мостки - вроде тротуаров. Там стоят люди,

разинув рты, смотрят на боярский поезд. Женщины все в платках, мужики в шапках -

простоволосыми из дому выходить срамно. Будь хоть в рванье, в драных лаптишках, а голову

прикрой.

С одной стороны улицы, которая в будущем станет называться Солянским проездом,

зеленел пустырь, на котором паслись козы; с другой торчал кривой забор - вот и весь

городской пейзаж.

- Да рассказывай ты! - пихнула локтем Соломка. - Кем вчера вырядились? Опять

каликами перехожими!

- Нет. Государь дьячком, я монашком, а Басманов - он с нами был - бродячим попом.

За реку ходили, по кабакам. Слушали, что в народе про новый указ говорят.

Новый указ Дмитрия Первого объявлял войну застарелой российской напасти -

взяточничеству. Царь повелел удвоить жалованье всем служилым людям, чтоб не

мздоимствовали по необходимости, от нужды, а кто все равно будет хапать, того приказано

карать стыдом: водить по улицам, повесив на шею взятку - кошель с деньгами, связку меха

или что им там сунут. Юрка считал, что позор - наказание поэффектней тюрьмы или порки. И,

по обыкновению, отправился слушать, как откликнутся на новшество простые люди (он это

называл "изучить общественное мнение").

В дотелевизионную эпоху правителю в этом смысле было легче. В лицо царя мало кто

знал, уж особенно из посадских (горожан). Да кому бы пришло в голову, что царь и великий

князь может вот так запросто, в латаном армячишке или рваной рясе бродить среди черни.

- Дьячком? Царь-государь? - осуждающе покачала головой Соломка. - Срам-то какой!

Ну, чего смолк? Дальше сказывай.

- Тогда не перебивай, - огрызнулся Ластик. И рассказал про вчерашнее.

Сели они за Крымским бродом в кружале (питейном заведении) - большой

прокопченной избе с низким потолком, где тесно стояли столы и густо пахло кислятиной. По

соседству десяток посадских пили олуй (пиво), закусывая солеными баранками и моченым

горохом. Компания была шумная, говорливая - именно то, что надо.

При Годунове тоже пили, но молча, потому что повсюду шныряли шпионы, и человека,

сказавшего неосторожное слово, сразу волокли в тайный приказ. Хорошо если просто кнутом

выдерут, а то и язык за болтовню вырвут или вовсе голову с плеч.

Нынешний же государь, все знали, доносы запретил, а кто с поклепом или ябедой в

казенное место придет, того велел гнать в шею. Жалобы дозволил подавать только открыто,

причем принимал их сам, для чего дважды в неделю, по средам и субботам, в государев терем

мог прийти всякий. Это новшество, правда, оказалось не из удачных. Обычные люди идти к

самому государю со своими невеликими обидами не осмеливались, приходили все больше

сумасшедшие либо завзятые кляузники.

Но зато в кабаках теперь разговаривали бесстрашно, о чем хочешь.

К примеру, у красномордого дядьки, что сидел подле окошка, царев указ одобрения не

вызвал.

- Возьмите меня, - говорил он, чавкая. - Вот я земской ярыжка (это вроде

милиционера из патрульно-постовой службы). Платили мне жалованье копейку и две деньги в

день. На это разве проживешь? А ничего, не жаловался. Потому что мне за мою доброту кто

яичком поклонится, кто на престольный праздник сукнеца поднесет или так бражкой угостит.

Вот я и сыт, и пьян, и одет. А теперь что? Ну, кинули мне от государя три копейки в день. Это

разве деньги? На пропитание-то довольно, а женке платок купить? А чадам леденца медового?

Тележка у меня вон старая, четвертый год езжу, обода на колесах прохудились. Надо новую

покупать, али как? Теперь допустим, поймали меня на малом подношении - скажем, у тебя,

Архипка, две щуки взял, за мое над тобой попечительство. Стоит оно двух щук?

- Стоит, кормилец. Еще и плотвичку прибавлю, только не забидь, - охотно поддержал

его один из собутыльников, очевидно, торговец рыбой.

- То-то. А мне твоих щук с плотвичкой на шею повесят и зачнут по рынку водить, всяко

позоря. Кто после такого срама меня, ярыжку, страшиться будет? Мальчишки засмеют!

- Да-а-а, оно конечно, - повздыхали остальные. Юрка в своей надвинутой на глаза

скуфье слушал внимательно, уткнувшись носом в деревянный жбан. Ластик нервно

оглядывался по сторонам - ему в этом темном, зловонном кабаке было неуютно. Один лишь

воевода Басманов ел и пил за троих. Удивительный это был человек - просто бездонная бочка.

Перед выходом в город как следует поужинали. Басманов сожрал пол-гуся, здоровенный кус

баранины, десяток пирогов и выпил кувшинище венгерского, а тут потребовал щей, каши,

жареных потрохов и уписывал за обе щеки. Широкие рукава рясы закатал до локтей, ворот

распахнул и трескал - только хруст стоял.

Не нравилось Ластику, что Юрка так носится с этим боровом. Поставил его главным надо

всем войском, слушает его, на охоту вместе ездят.

Говорит, что, хоть у Басманова извилин немного, зато он настоящий мужик - крепкий и

верный, такой не продаст. Он и под Кромами за Годуновых до последнего стоял. Уж все

стрельцы взбунтовались, перекинулись на сторону Дмитрия, а воевода присягу нарушать

отказался. Навалились на него кучей, насилу одолели и привезли к царевичу связанного - на

казнь. Басманов и тогда пощады не запросил, только зубы щерил да ругался. Когда же после

разговора с глазу на глаз поклялся служить Дмитрию, то сделал это не от страха за свою жизнь,

а потому что царевич ему полюбился.

В кабак вошли еще человек десять, сели на лавке у стены. Парни всё крепкие, молодые.

По виду боярские слуги или, может, охранники из купеческого каравана - у каждого на поясе

нож или кинжал.

Зашумели, загалдели, потребовали штофы с вином, и сразу заглушили всех остальных.

Один из пришедших, правда, не орал, не пил. Надвинул на лицо шапку, привалился к

стенке да захрапел - видно, ребята не в первое кружало зашли, успели подогреться.

Юрка недовольно оглянулся на крикунов, потому что мешали слушать.

Один из них заметил и нагло так, с вызовом, сказал:

- Чего кривишься, голомордый? Али не нравимся?

Ластик так и сжался, зная вспыльчивый и бесстрашный нрав государя. Но Юрка ответил

довольно миролюбиво - не хотел связываться с пьяным дураком:

- Я не голомордый, я бороду брею. И тебе не мешало бы, а то вшам раздолье.

Это у него такая теория была: что половина эпидемий на Руси происходит от грязных,

нечесаных бород, рассадников вшей, блох и прочей пакости. Потому царь и брился, чтоб новую

моду ввести. И кое-кто из бояр уже собезьянничал - стали на польский манер носить одни усы

или маленькую бородку клинышком.

- Сам ты вша! - заорал парень, да как вскочит, да как бросится на Юрку, и не с

кулаками - с ножом.

Басманов, смачно высасывавший мозговую кость из щей, не прерывая этого

увлекательного занятия, выпростал из-под стола ножищу и ловко подсек буяна под щиколотку

- тот растянулся на полу, среди объедков.

Тут враз поднялись остальные гуляки, и тоже кто за нож взялся, кто вытянул из рукава

кистень - железный шар с шипами, прикрепленный цепью к палке.

Лишь один из них, который спал, так и не проснулся.

Земской ярыжка, кому полагалось бы вмешаться, шапку подхватил и опрометью за дверь.

Прочие посетители, давясь, тоже кинулись к выходу - свара затевалась нешуточная.

Целовальник (кабатчик) закричал: "Куда? Куда? А деньги?" - но было поздно.

Юрка проворно впрыгнул на стол, где легче было защищаться, выхватил из сапога узкий и

длинный нож толедской стали. Он всегда брал этот стилет с собой, на случай непредвиденных

обстоятельств вроде нынешнего, но до сих пор если и случалась какая потасовка, то всухую, без

оружия.

Парни же были настроены серьезно. Может, никакие они были не слуги и не охранники, а

самые настоящие разбойники с большой дороги - этой публики в окрестностях Москвы

хватало.

- Под стол! - крикнул Юрка князю Солянскому. - И не высовывайся!

Так Ластик и сделал, но спрятался не под тот стол, на котором занял оборону его

величество, а под соседний, чтобы лучше всё видеть и, если понадобится, придти на помощь.

То есть сначала-то столь отважная мысль ему в голову не пришла - очень уж

перепугался. Но приободрился, когда увидел, что, несмотря на численное превосходство, врагу

приходится несладко.

Его величество не отличался ростом или статью, но был гибок и увертлив. Ни мгновения

не задерживаясь на месте, он ловко перемещался по длинному, широкому столу: то скакнет в

один конец, смазав нападающего носком сапога по челюсти, то развернется, отобьет удар

кинжала и полоснет острием по перекошенной от ярости физиономии. Балетный танцовщик, да

и только.

Басманов, тот на стол не полез, тем более что доски вряд ли выдержали бы его

многопудовую тушу. Неохотно оторвавшись от миски, воевода выдернул из-под себя