Geum.ru

Современные электоральные процессы: взаимосвязь поведенческого и институционального аспектов (политологический анализ)

Вид материалаАвтореферат диссертации
Подобный материал:
1   2   3   4
четвертой главе «Электоральные кластеры в политическом пространстве (опыт США и России)» диссертант останавливается на анализе одной из наиболее перспективных форм взаимосвязи электорального поведения и электоральных институций в современном демократическом обществе.

Под термином «электоральные кластеры» (англ. – Electoral cluster) понимаются группы избирателей, ориентированных на использование выборов для достижения узкогрупповых целей, отличающихся от интересов большей части населения, рассматриваемой в указанном контексте как социально-политический агрегат. Задачу формирования устойчивых групп избирателей многие десятилетия решают политические партии и общественно-политические движения.

В наши дни все чаще высказывается мнение, что работа по электоральным «площадям» с каждым годом становится все менее эффективной, поскольку не учитывает тонкости самоидентификации реальных избирателей. Косвенным свидетельством отторжения избирателей от политических партий становится снижающаяся во многих странах мира явка на выборы.

В отличие от ставящих своей целью приход к власти легитимным путем институционализированных политических партий, участники электоральных кластеров стремятся достичь того же исходя из ориентации на латентные политические, экономические и социальные интересы, используя для этого в узкогрупповых интересах бренды существующих политических партий, а также лазейки электорального законодательства.

В главе подчеркивается неприемлемость использования для анализа электоральных кластеров такого достаточно широко используемого в политологи аналитического инструмента, как институциональные матрицы. В соответствии с указанной теорией под институциональной матрицей следует понимать исторически устойчивые формы базовых экономических, политических и идеологических институтов. Существует два типа матриц – восточные и западные. Восточным институциональным матрицам присущи институты нерыночной экономики, унитарно-централизованная система политического устройства и господство коммунитарных, или коллективных ценностей. Для западных институциональных матриц характерны институты рыночной экономики, федеративного политического строя и доминирование идеи субсидиарности, которая означает приоритет личностных ценностей1. Электоральные же кластеры, как локальная форма организации политического процесса, хотя и характеризуются такими ценностями, как коммунитарные или же субсидиарные, тем не менее, не могут быть охарактеризованы как «базовые экономические, политические и идеологические институты».

В качестве признаков существования электорального кластера могут выступать любые характеристики участников электорального процесса, позволяющие выявить в поле политических взаимодействий неявно структурированную группу избирателей. В США кластероообразующими факторами являются:

- социальное положение;

- тип мобильности (восходящая или нисходящая);

- этно-рассовая принадлежность;

- семейный статус;

- тип жилища.

В современной России несколько иной набор кластероообразующих факторов:

- социально-экономическое положение;

- цивилизационная идентификация («славянофилы», «западники», «мусульмане», «христиане» и т.д.);

- регионально-территориальная принадлежность (жители мегаполисов, средних и малых городов, сельской местности);

- демографический статус (молодежь, люди среднего возраста, пожилые люди);

- общественно-политическая активность и др.

С организационной точки зрения электоральные кластеры могут существовать как в форме социальных структур, так и в форме социальных сетей. В рамках социальных структур существует строгая иерархия участников электоральных кластеров стандартными решениями и формальными функциями в сфере решения электоральных проблем. Такого рода кластеры создаются целенаправленно. Сетевые структуры, хотя и возникают стихийно, тем не менее, существующие в их рамках отношения координации между участниками электорального кластера позволяют обеспечить высокую адаптивность к изменениям политической ситуации в ходе выборной кампании.

Анализ генезиса электоральных кластеров, с одной стороны, и методов их выделения и рассмотрения, с другой, обнаруживает неожиданное сходство их проявлений в весьма различной социально-политической среде.

Это было обозначено в появившейся в начале 70-х гг. XX в. пионерской работе канадских исследователей Г. Скиллинга и Ф. Гриффитса, затронувшей вопрос о существовании в условиях советской действительности «групп мнений» (opinion groups), которые, не будучи оформлены организационно, оказывали ощутимое, хотя и опосредованное влияние на процессы принятия решений1. К таким относились, например, сообщества представителей гуманитарных творческих профессий, технической интеллигенции, группировок в составе номенклатуры, которые поддерживали некоторые элементы плюрализма мнений.

Размывание в брежневские десятилетия ценностных ориентаций, культивировавшихся официальной идеологией, наложилось на известные особенности национального характера и породило неоформленный «кухонный протест». Именно в этот период западный культурный опыт стал синонимом передового. Стремление перенять те стереотипы, которые культивировались там на почве расползания вширь молодежной культуры, наталкивалось на ожесточенное сопротивление и проникало на советскую почву чаще по каналам контркультуры (в то время как на Западе эти формы уже стали массовым продуктом). Безусловно, электоральный протест в СССР был невозможен, тем не менее, применительно к рассматриваемой проблематике мы можем вести речь об истоках политической культуры участников электоральных кластеров.

В США и других западных странах также существовали «группы мнений», оказывавшие влияние на происходящие в обществе политические процессы. В качестве примера приведем имевшие политические последствия протестные выступления противников войны во Вьетнаме. Известный американский политолог и футуролог Мануэль Кастельс отмечает становление в рамках западного общества глобальных сетей мощной «самобытности сопротивления», которые опираются на потенциал традиционных ценностей и новых социальных движений на уровне больших групп и малых сообществ.

Рядом с формирующимся сетевым обществом Мануэль Кастельс идентифицирует культурные коммуны, которые построены вокруг определенных значений, таких, к примеру, как культурный национализм или религиозный фундаментализм, а также защитные реакции социума, направленные против распада границ в процессе глобализации.

На постсоветском пространстве наиболее ярко существование до определенного времени находившихся в латентной фазе электоральных кластеров высветилось в ходе «цветных революций».

Важным вопросом в анализе электоральных кластеров выступает проблема типологии их появления. По мнению диссертанта, электоральные кластеры могут формироваться как стихийно, так и целенаправленно. В первом случае речь идет об объединении избирателей на эмоциональной основе против существующей явно выраженной несправедливости или неприемлемых для части социума политиков и т.д. Во втором случае – образование электорального кластера осуществляется заинтересованными политическими акторами целенаправленно.

Факторами, способствующими появлению электоральных кластеров в современной России, являются:

- излишняя зарегулированность «вертикали власти», не стимулирующая развитие политических партий и индивидуальной инициативы участников политического процесса и, как следствие, появление очагов сопротивления унификации политической и социальной жизни;

- возрастание рисков транзитивного периода, способствующих появлению на политической арене несистемных политических акторов;

- появление нового поколения неформальных лидеров социальных групп, ориентированных на службу обществу и при этом не имеющих возможности самореализоваться в рамках институционализированных политических партий;

- растущее в обществе неприятие коррупционных практик чиновничества и политической коррупции институционализированных политиков;

- существование у значительной части общества проблем с самореализацией в политической сфере и др.

В современной России создана политическая система, в рамках которой фактически не учитываются голоса значительной части участвовавших в выборах избирателей, а инструментом отсеивания выступает порог прохождения партий в парламент. При 5-процентном барьере потерянными оказывались 49 % голосов избирателей. То есть почти половина электората голосовала за партии, которые не имеют шанса остаться в Думе из-за указанной нормы, а 7-процентном барьере количество пропавших голосов может возрастать еще больше.

Такая ситуация способствует возникновению электоральных кластеров, поскольку ориентирует политических акторов на не всегда легитимные способы работы с электоратом. При этом отметим, что установленный в России высокий порог прохождения партий в парламент не является общепризнанным демократическим инструментом, а служит лишь интересам крупных партий.

К примеру, в Израиле партия попадает в парламент, набрав всего лишь 1 % голосов избирателей, в Мексике – 1,5 %, в Дании – 2 %, Испании, Греции, Хорватии, Аргентине – 3 %, в Швеции и Италии достаточно набрать 4 %, в Польше и Словакии – по 5 %, а в России – 7 %. Если в соседней Украине процентный барьер был снижен с 4 % по 3 %, то в России он вырос с 5 до 7 %.

Динамичные политические процессы наблюдаются и на региональном уровне, хотя и в латентной форме. Грядет серьезное обновление местных элит – прежние бессменные лидеры вынуждены уходить с постов просто в силу возраста, и представители крупного и среднего бизнеса заинтересованы во вхождение во власть своих лоббистов. Конфронтация между двумя политическими силами – современной и динамичной, с одной стороны, и силой, заинтересованной в сохранении статус-кво, с другой, – может усилиться уже в самое ближайшее время.

В развитии подконтрольных электоральных кластеров заинтересована и несистемная оппозиция, сторонники «все поменять»: партия олигархического реванша, реализующая проект двухэтапной леволиберальной «оранжевой революции» в России, и радикально-националистическая коалиция, пытающаяся использовать в ходе выборов различного уровня «русский вопрос» для национальной революции, которая станет «коричневой».

Рост политической активности представителей различных религиозных конфессий позволяет вести речь и о появлении электоральных кластеров, в рамках которых во власть смогут придти соответствующим образом ориентированные политические акторы, включая и нацеленный на власть организованный криминал.

Подводя итоги главы, диссертант подчеркивает, что электоральные кластеры стали объективной реальностью политической жизни как России, так и США. Несмотря на различия в мотивационной составляющей формирования такого рода групп избирателей, общим является типология организационных структур и их противостояние традиционным политическим акторам. В условиях углубления кризиса общенациональных партий электоральные кластеры с каждым годом будут занимать все больше ниш, появляющихся в электоральном поле.

В современной России электоральные кластеры в значительной степени находятся вне рамок институционализированного процесса политической жизни. Вместе с тем вытеснение политической активности населения в сферу маргинального рано или поздно обернется электоральным кризисом, свидетельством чему служат аналогичные процессы на постсоветском пространстве.

В пятой главе «Институционализация политико-технологи-ческой деятельности в электоральном пространстве и ее последствия (опыт России и стран СНГ)» представлен авторский взгляд на особенности и эволюцию политико-технологической деятельности в условиях современных транзитных государств на постсоветском пространстве.

В частности, диссертант отмечает, что до сих пор в политической науке нет общепризнанного толкования таких базовых понятий как «политическая технология», «политико-технологическая деятельность» и ряда других. Достаточно часто встречаемое определение звучит следующим образом: политические технологии – это методы ведения предвыборной кампании. В последней работе авторитетных и хорошо известных авторов Е. Малкина и Е. Сучкова дается более расширенное представление: «можно определить политические технологии как технологии подготовки и проведения избирательных и политических кампаний, политических проектов, а также технологии партийного строительства»1. При этом все же упускается из виду, что указанные методы могут носить как легальный, так и нелегальный характер, что существенным образом трансформирует смысловую нагрузку того или иного политического действия.

Отечественный опыт характерен большим объемом политико-технологических акций, которые не только лежат в рамках манипулятивных воздействий на электорат и политических конкурентов, но и по своей направленности вполне могут быть отнесены к жанру «психологической войны» или «психологической агрессии». Во многом это зависит не только от невыстроенности системы политической культуры и политической этики, но и от политико-технологической школы, к которой принадлежит основная масса российских политтехнологов.

Дело в том, что бльшинство российских специалистов в сфере политико-технологической деятельности были обучены экспертами Национального демократического института и Международного республиканского института, представительства которых осуществляли свою деятельность во многих странах, в том числе и в России. Соответственно, в нашей стране воспроизводятся американские модели политтехнологий, прошедшие адаптацию к политическим условиям транзитивного общества.

Используемый политтехнологами инструментарий разнообразен и постоянно пополняется новыми приемами. В числе основных политтехнологических инструментов и приемов деятельности следует упомянуть:

- разработку концепции информационной и рекламно-пропагандист-ской кампании;

- создание имиджа политика;

- организация встреч кандидата с избирателями;

- рекомендации и текстовки публичных выступлений;

- сбор подписей, наказов, пожеланий избирателей;

- работа со СМИ;

- производство видеофильмов, аудиороликов, фотоматериалов;

- мониторинг и контент-анализ событий;

- проведение пикетов, митингов, организация провокаций;

- использование на выборах двойников (клонов) политического противника;

- составление психологических портретов конкурентов, союзников;

- изучение аудитории путем проведения фокус-групп, социологических опросов и т.д.;

- составление рейтинга самых влиятельных политических акторов;

- разработка партийной атрибутики;

- определение психологической совместимости внутри партийных и общественных объединений и т.д.

Базовыми элементами российских политтехнологий являются: административный ресурс в сочетании с "черным пиаром", а также разнообразные методы манипулятивного воздействия на электорат.

Для дискурса политтехнологов, ориентирующихся на манипулятивные методы воздействия, характерными чертами являются:

- подмена политического информирования политическим пиаром;

- использование реального и сфальсифицированного компромата вместо противоборства ценностных политических ориентаций;

- приоритет финансовых условий сотрудничества над идеологиче-скими;

- отрицание политической философии;

- восприятия своей деятельности не как обслуживающей интересы общества, но как формы управления общественным сознанием и др.

В главе подробно проанализированы процессы институционализации политико-технологической деятельности в России и странах СНГ, пик использования которых в нашей стране пришелся на последнее десятилетие ХХ века.

После того, как в России была сформирована система «управляемой демократии», необходимость в политических технологиях практически отпала, поскольку такого рода технологии востребованы только в условиях конкуренции. На место политтехнологий пришли технологии административные.

После сужения рынка политтехнологических услуг связанного с принятием руководством страны концепции «управляемой демократии», часть политтехнологов переориентировалась на организационную и методологическую поддержку мероприятий направленных на противодействие всевозможным политическим угрозам действующей власти. В частности, специалисты по пиару стали раскручивать и креативно сопровождать прокремлевские молодежные движения «Идущие вместе», «Наши», «Молодая гвардия», «Местные» и др.

Переориентация политтехнологов с участия в электоральных кампаниях, имеющих место только в условиях демократического общества, на антидемократические практики подавления оппозиционных движений вполне вписывается в рамки «идеологического» дискурса, ориентированного на примат финансовых интересов над моральными нормами. Сказанное отнюдь не означает исчезновение политтехнологов с российской политической арены в середине первого десятилетия ХХ века.

Вопрос не в исчезновении уже институционализированной в глазах политической элиты технологии, а в ее востребованности. Востребованность вышеописанных приемов политической «борьбы» актуальна скорее для регионального уровня выборов, нежели для общефедерального.

В некоторых ситуациях политтехнологи ориентировались не на достижение победы того или иного кандидата или партии, а на срыв выборов, подобный масштабной акции «пенсионной забастовки», которая была проведена в ходе региональных выборов в Свердловской области 8 октября 2006 г. Акция была направлена на «срыв выборов, путем снижения явки избирателей пенсионного возраста».

Таким образом приходится констатировать, что практика действий политтехнологов в современной России продемонстрировала крайне тревожное отсутствие у значительной части электората понимания сути демократических норм. Как отмечал выше диссертант, специфической особенностью политтехнологий, которые сегодня преобладают в России, является их негативная направленность, что очень опасно прежде всего тем, что не связанная общенациональными политическими целями и ценностями власть быстро формирует свои собственные цели и стремится к их реализации.

В шестой главе «Состояние и перспективы развития электоральной культуры в современной России» анализ электоральной культуры и электорального поведения реализуется на основе матрицы, предложенной выше:

- наличие или отсутствие определенного исторического опыта участия населения в политике, в том числе в многопартийных выборах;

- фактор географической локализации (город или сельская местность);

- наличие или отсутствие политических инструментов влияния граждан на процесс принятия решений в вопросах организации электоральных процедур и проведения выборов в целом;

- степень коррумпированности процесса выборов и восприятия ее как некой неизбежности при осуществлении электоральных процедур;

- экономический фактор уровня благосостояния граждан в транзитивном обществе;

- высокий уровень внешнего целеполагания при патерналистском восприятии большей частью населения государства.

Современная российская электоральная культура может быть охарактеризована как сложносоставная, носящая фрагментарный характер, отличающаяся наличием множества электоральных субкультур (в том числе и национальных – в субъектах Российской Федерации), плюрализмом взглядов, важной ролью левоцентристских ориентаций российских граждан и, как следствие, соответствующих политических организаций. Для нее характерны: политическая заинтересованность большинства граждан, их сложившиеся политические ориентации; активное участие граждан в судьбоносных выборах при слабом повседневном участии в политике, недоверии к властям, разочаровании в результатах политических и экономических реформ 90-х годов, комформность по отношению к любой, очередной “партии власти” и др.

Политическая культура современного российского электората представляет собой смешанный тип:

а) есть элементы политической культуры активистского типа (которые дали о себе знать во время выборов в Государственную Думу) с ее рациональным началом в решении обществом и индивидом проблемы выбора;

б) значительно влияние патриархальной политической культуры, для которой свойственен поиск лидера, обладающего качествами “отца нации” (период выборов Президента России) и которую во многом эксплуатировали информационные технологии, формирующие в общественном мнении имидж политического лидерства;

в) часть голосующих по традиции избирателей находится под влиянием политической культуры авторитарного типа1.

Вместе с тем, диссертант солидарен с точкой зрения ряда исследователей, которые отмечают, что «современное российское общество переживает глубокий кризис ценностей, суть которого заключается в «невписанности» любой возможной нравственно-осознанной деятельности в какой-либо реально существующий или проектируемый строй исторического бытия, в обессмысливании всяких усилий индивида, если они не сводятся к элементарному выживанию»2.

Падение интереса населения к участию в политической жизни страны в значительной степени обусловленно высокой степенью политической коррупции при проведении выборов, что не может не вызывать беспокойства, а также исследовательского интереса представителей разных отраслей общественных наук.

Суждения о тенденциях развития современной российской электоральной культуре следует дополнить характеристиками ее наблюдаемых изменений на региональном уровне. У диссертанта была хорошая возможность сделать многопараметрический срез таких изменений в период подготовки и проведения выборов в Законодательное Собрание Челябинской области в декабре 2005 г.3

Анализ этих данных выступает в качестве кейс-стадиз анализируемой ситуации.

Уроки первых выборов в региональный парламент по смешанной системе позволяют зафиксировать следующее.

Невостребованным и нереализованным на практике остается демократический принцип сменяемости власти, что явно или неявно способствует отстранению, а возможно и росту отчуждения населения от процесса формирования власти, охлаждению избирателей к влиянию на власть даже в такой простой и доступной форме как выборы. Форма политического общения власти и общества имеет все более усиливающийся монологический характер, хотя демократия это господство политического плюрализма. Ещё в 2004-2005 годах в российское избирательное законодательство были внесены изменения, направленные на обеспечение высокой степени управляемости выборами, прежде всего со стороны власти. Своими следствиями они могут иметь усиление политической монополии и несменяемости власти, а также дают возможность находящейся у власти группе интересов устранять конкурентов на всех этапах избирательного процесса. Это касается и повышения до 7 % барьера для прохождения в парламент, и увеличения минимальной численности партий с 10 до 50 тысяч человек, и запрета избирательных блоков на всех уровнях, что затрудняет для оппозиции объединение усилий в борьбе с существующей политической монополией, и снижения с 25 до 10% максимально допустимой доли погрешностей в представляемых для регистрации подписях (при том, что проверкой занимаются органы МВД, прямо подчиненные власти, «отсечь» можно любой избирательный список), и затруднения наблюдения за выборами (наблюдателями смогут стать только представители участвующих в выборах партий, в то время как раньше их могли выставить любые общественные объединения…

Скорее всего, в ближайшие годы подобное «усовершенствование» законодательства продолжится, что ещё больше усложнит жизнь оппозиции. Способы предсказать несложно: начиная от ещё большего повышения избирательного «барьера» и порога минимальной численности партии до запрета любых публичных акций после подведения и публичного объявления итогов выборов.

Завершая главу, диссертант отмечает, что в соответствии с предложенной в работе теоретической моделью электоральных процессов происходящих в условиях низкоуровневой политической институционализации, современное российское общество может быть охарактеризовано, как находящееся в промежуточной фазе между уровнями «электорального практицизма» и «завершения формирования политического института выборов / возврата в исходную точку формирования политического института».

При этом вектор развития электоральной культуры большей части общества может быть выявлен только в релятивистском понимании отношений как процесса взаимодействия участвующих в политическом процессе акторов. Реальным проявлением ощущения социумом опасности изменения политической системы является внутренняя социальная напряженность, т.е. состояние социума, испытывающего дискомфорт от потенциальной или реальной угрозы безопасности социальной системы и неуверенности в легитимации электоральных институтов, служащих инструментом правового государства.

В