И. И. Ползунова Бийский технологический институт В. М. Корнилов политическая психология учебно методическое пособие

Вид материала

Содержание

1 Политика и социальная психология
2. Политическое мифотворчество
3 Психологические основы политического
4 Избирательные технологии
5 Психология политического лидерства
Правило первое
Правило второе
Правило четвертое
Психологические основы политического
Корнилов ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВИЧ

Подобный материал:

1 2 3

Министерство общего и профессионального образования РФ

Алтайский государственный технический университет имени

И.И. Ползунова

Бийский технологический институт

В.М. Корнилов

ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Учебно - методическое пособие для студентов технического вуза

Барнаул 1999

УДК 15 К - 67

Корнилов В.М. Политическая психология: Учебно - методическое пособие для студентов технического вуза

Алт.гос. техн.ун-т им. И.И. Ползунова, БТИ.- Бийск.

Изд-во Алт.гос.тех.ун-та, 1999. - 49 с.

Данная работа представляет научно-познавательный интерес для студентов и аспирантов вуза, изучающих проблемы политологии и психологии.

Рассмотрено и одобрено на заседании

кафедры гуманитарных наук

Протокол № 11 от 15.01.99г.

Рецензент: к. пс. наук, доцент, декан факультета психологии БиГПИ С.И. Кудинов

 БТИАлтГТУ,1999

1 ПОЛИТИКА И СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

Существует множество представлений о том, что такое политика. Марксизм рассматривает политику как отношение между социальными группами, классами, нациями и государствами. Известно ленинское определение политики как концентрированного выражения экономики. Различие представлений о политике отражено в известном докладе М. Вебера «Политика как призвание и профессия», где, с одной стороны, политика определяется как самостоятельное руководство и включает сюда всякое целенаправленное поведение от «валютной политики банка» до «политики умной жены, которая стремится управлять своим мужем». С другой стороны, Вебер сводит политику к господству или к легитимному насилию, как средству такого господства. Как видится из вышеприведенного, диапазон политического чрезвычайно широк и многообразен, поэтому можно говорить о политике в широком и узком понимании этого явления.

Впервые контуры политического пытается очертить величайший философ античности Аристотель, который и ввел понятие «политика» в одноименной своей работе. По Аристотелю человек - есть животное политическое (полисное). Полисами назывались города в античной Греции. Полисное (социальное) бытие - истинное бытие человека. Вне этого бытия человек становится либо животным, либо сверхчеловеком. Говоря иными словами, вне социума, вне политики человек либо принадлежит природе, либо сфере «чистого духа». И то, и другое для истинного человеческого бытия невозможно.

Нетрудно заметить, что Аристотель рассматривает социальное бытие человека как бытие политическое, все другие отношения: экономические, культурные, семейные, родственные - вторичны по отношению к политическому бытию. Такая традиция в понимании политического сохраняется до сих пор. «Современное общество, - пишет А.С. Панарин, - обречено быть политическим. Оно отличается от традиционного двумя главными особенностями: наличием промышленных технологий, направленных на преобразование природы, и социальных технологий, направленных на преобразование социальной среды. Последнее и составляет сущность политики. Ее можно определить как разновидность продуктивной деятельности, посредством которой люди изменяют свою судьбу и социальное окружение, ищут и осуществляют проекты будущего» [1,c.3].

Вместе с тем, в работах политологов негласно прослеживается представление политики в ее узком понимании, как отношения между людьми и их структурными организациями по поводу власти. Такое представление о политике имеет свои исторические и логические основания.

Ни одно человеческое сообщество еще не обходилось и не обходится без власти. «Властью называется возможность заставить или убедить других людей действовать определенным образом или по определенным правилам» [2,c.62]. Воля к власти не является признаком сугубо человеческого поведения, ее предпосылки широко наблюдаются в животном мире, хотя вожаков стаи трудно заподозрить в преследовании и утверждении честолюбивых замыслов. В животном мире «власть силы» утверждается в целях продолжения рода и закрепляется генетически.

Исходя из различных представлений о политике, ее пределы оказываются весьма подвижными, более того, в политической реальности политика определяется и как знание, и как искусство, и как аспект нашей жизни. Характер понимания политики определяет и содержание политической теории. Если политика сводится к навязыванию определенной воли, к господству, то политическое учение можно представить в качестве методологии захвата и удерживания власти. Противоположная крайность - признание политики, вслед за Аристотелем, высшим проявлением форм человеческого общения, что ведет к утверждению политологии в качестве «царицы» социальных наук.

Мы не склонны гипертрофировать роль политического в общественной жизни, считая, что такие ее сферы, как экономика, культура, право, социальная психология и др. имеют собственный онтологический и исследовательский статус. Вместе с тем, нельзя не согласиться, что в последние десятилетия все больше проявляется интерес к «стыковым» формам социального бытия. Так исследование динамических процессов гражданского общества позволило сформировать политическую социологию.

Изучение политических процессов в странах третьего мира после второй мировой войны привело к формированию политической антропологии. С политологией тесно связаны такие науки, как политическая экономия, политическая философия и политическая история. Принято считать, что исследование политического поведения индивидов и групп дало основание политической психологии, как разделу социальной психологии.

Социальная психология является отраслью психологической науки, лежащей на взаимно проникающем «стыке» с социологией. «Она изучает психические явления, свойственные только группе людей и человеку только в группе, используя для этого методы как психологии, так и социологии, применяя социологические и психологические эксперименты» [3,c.7].

С точки зрения Б.Д. Парыгина [4,c.43]социально-психологические явления не сводятся к продуктам интеллектуальной, рассудочной деятельности, но представляют собой сплав рационального и эмоционального, сознательного и бессознательного.

Социально-психологические процессы возникают у людей стихийно, в условиях повседневной общественной жизни, под воздействием экономических, политических, нравственных, религиозных и др. факторов. К таким процессам и явлениям относятся социальные (политические) чувства, эмоции, настроения, представления, социальные и политические предпочтения, симпатии и антипатии. Это короткоживущие социально-психологические явления, которые могут многократно изменяться при жизни одного поколения. Другие: обы-чаи, традиции, нравы, привычки, стереотипы поведения и прочие-явления долгоживущие, как правило, передающиеся из поколения в поколение (национа-льный менталитет), они консервативны и трудно поддаются изменениям. Их насильственная ломка может привести к социальной или национальной трагедии.

Социальная психология изучает группу проблем, связанных с теорией личности, ее реальным и ролевым поведением; взаимоотношения индивидов в группах, мотивы, стимулы и механизмы этих взаимоотношений. Предметом исследования социальной психологии являются также массовые явления психики (страх за будущее, массовые психозы, паника и пр.), коллективное поведение людей, психология классов, социальных групп, наций.

Мотивы деятельности и поведение людей наполнено определенным качественным содержанием: оно может быть стихийным, стихийно-подготовлен-ным и подготовленным (управляемым). В условиях массовой политизации общества знание психологических детерминант политического процесса может принести практическую пользу субъектам этого процесса.

Слабость непсихологизированного взгляда на политику, как справедливо отмечают Л. Гозман и Е. Шестопал, [2,c.394] заключается в том, что политика традиционно рассматривается как процесс взаимодействия неких коллективных субъектов - национальных или территориальных общностей, групп влияния, региональных элит. Отдельный политик является не столько личностью, сколько представителем интересов известных или анонимных политических сил и экода. Совершенно противоположными представляются энергичные действия У. Черчилля, который спустя год возглавил британское правительство. Это были лидеры различного психологического склада.

2. ПОЛИТИЧЕСКОЕ МИФОТВОРЧЕСТВО

«Миф есть непосредственное вещественное совпадение общей идеи и самого обыкновенного чувственного образа. Любое построение отвлеченной мысли, которое является только отражением действительности, для мифа является самой действительностью, со всеми ее материальными и вещественными свойствами, со всеми ее чувственными качествами, в виде живых существ или неживых предметов. В мифе все идеальное вполне тождественно с идеальным материальным и вещественным, а все вещественное ведет себя так, как будто бы оно было идеальным». (6). Так определяет природу мифа известный исследователь этой проблемы А. Ф. Лосев.

Одной из характерных черт мифа является слияние воедино реального и идеального, естественного и сверхъестественного, т.е. слияние совершенно разно- порядковых, противоречивых предметов. Другая черта мифа, что особенно важно для понимания политической мифологии, бессознательный уровень мышления, игнорирование объективной реальности, отрешенность от подлинного смысла и подлинных причин вещей.

Известно, что существует целый ряд явлений, которые по причине их специфичности не могут быть исследованы научными методами. Кроме того, их интерпретация может нести в себе изрядную дозу субъективизма. Это относится к восприятию и объяснению художественного творчества и политических реалий. Выше мы уже говорили о разносмысленности в определении понятия «политика», которая представляется и как наука, и как искусство, и как род практической деятельности. В обыденном сознании политика может выступать в качестве набора мифологем, выполняющих особую инструментальную функцию, при этом ненаучные мифологические представления упорно выдаются за научные.

Политические мифы воспроизводятся и циркулируют в любом обществе. Их число и назойливость особенно возрастают, когда правящие элиты пытаются решить для себя какие-то важные проблемы, требующие психологической мобилизации массового сознания. Иногда мифологемы подаются пропагандой в виде политических лозунгов: «Советское- значит отличное!», «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» «Перестройке нет альтернативы!» и т.д.

Если уровень образованности общества низкий, политические мифологемы прививаются в массовое сознание довольно легко и естественно. Чем мощнее совокупный социальный интеллект, тем труднее правящим элитам препарировать массовое сознание. Этот фактор был недоучтен партийно-правительственной элитой в бывшем Советском Союзе. Зато его хорошо понимают правящие элиты современной России. Натиск на науку и образование начинается в финале перестройки, когда со страниц газет и с экранов телевизоров научно-познавательная информация вытесняется парапсихологическим бредом чумаков, кашпировских, многочисленных уфологов, знахарей, колдунов и других гадателей, которым по каким-то причинам присваивается звание «народных».

Психологическая агрессия в культурно-интеллектуальном поле нации сопровождается ее фактическим расколом, юридически оформленным Беловежскими соглашениями. Для того чтобы они состоялись, в массовое сознание нужно было внедрить политическую мифологему о нелигитимности «созданного на костях Гулага» советского государства. Что и делалось массированным образом в течении ряда лет.

Активность, замешанная на демагогии, - одна из характерных отличительных черт создателей и трансляторов политических мифологем. Они всячески рекламируют себя и свои теории, обвиняя иные позиции и мнения в косности, консерватизме, национал - большевизме и проч.

На волне «либеральной революции» в политическую жизнь на всех уровнях хлынул поток неофитов от политики, которых генерал Руцкой назвал «мальчиками в розовых штанишках». Политическая деятельность профессиональных работников кабинетной науки (математики и информатики, математического моделирования и проч. ), которые завоевали авторитет в своей области (что немаловажно для потребителей политических мифов), оказывается не только неэффективной, но и ущербной для социальной практики.

Коренная ломка устоявшейся в сознании и психологии россиян политической картины мира, навязывание чуждых российскому менталитету ценностей и стереотипов поведения отрицательно сказывается на психическом и физическом здоровье нации. Такое поведение политической элиты возмущает не только политически настроенных россиян, но удивляет даже иностранцев, побывавших в России. Бывший премьер-министр Японии Я. Накасонэв в книге «После холодной войны» (7),подчеркивает, что россияне подобно человеку, утратившему память, движутся к душевному вакууму. «В какой мере можно спасти искрящуюся в темноте доброту, заключенную в православной вере, в произведениях Достоевского?»- задается вопросом маститый японский политик, посетивший демократическую Россию.

Известный американский политолог и экономист, Стивен Коэн выступая в программе «Парламентский час» Российского телевидения 5 июля 1998 года, с горечью отмечал рост антиамериканских настроений у своих московских знакомых, вызванных бездарной прозападной политикой правительства России. На вопрос ведущего, какова была бы реакция американского народа, если бы американское правительство ориентировалось на советников из России ? Коэн, не раздумывая, ответил : в Америке произошла бы революция.

Итак, мы подошли к самому ключевому политическому мифу либеральной российской политической элиты: сделать Россию частью Запада, осуществив модель политической модернизации России по западному образцу.

Как правильно отмечает А. С. Панарин : «Россия осуществляет трудный поиск своей цивилизационной идентичности: между крайностями нового западничества, рвущего с традициями во имя беспрепятственного вхождения в «европейский дом», и агрессивно- «самобытнического» изоляционизма «национал - патриотов». (8). В действительности число сторонников этих крайностей невелико, но за первым стоит государство и финансовый капитал. Промежуточное поле между этими крайностями политически многообразно, но психологически тяготеет к сильному государству на национальной основе, с демократическими принципами и западными технологиями.

Как уже говорилось, в мифе общая идея и чувственный образ сливаются в единое целое. Либералам казалось, что достаточно очистить экономику от идеологии плана, дать везде и во всем максимальную свободу рынку, так все встанет на свои места: «рынок заработает» - это очередная мифологема. Глубочайшая дисгармония современного мира состоит в том, что менее развитые страны, выступая в роли реципиентов, заимствуют притязания и стандарты наиболее развитых стран, выступающих в роли референтной группы, не заимствуя при этом их производительную способность в широком понимании этого явления. Более того, историю развития этой способности вообще нельзя заимствовать, ибо она уникальна. «Туземные западники» не осознают того, что заимствование чужих стандартов жизни, не означает реального обеспечения таких стандартов у себя дома (9).

Политическая модернизация с уклоном в «вестернизацию» ставит страну в условия «догоняющего развития». Либерализация межкультурного обмена по принципу заимствования означает, что духовная власть в стране-реципиенте перешла к элите страны - культурного донора. Чуждая элита властвует над умами и душами местного населения, насаждая свои стааимствуя при этом их производительную способность в широком понимании этого явления. Более того, историю развития этой способности вообще нельзя заимствовать, ибо она уникальна. «Туземные западники» не осознают того, что заимствование чужих стандартов жизни, не означает реального обеспечения таких стандартов у себя дома [8,c.29].

Политическая модернизация с уклоном в «вестернизацию» ставит страну в условия «догоняющего развития». Либерализация межкультурного обмена по принципу заимствования означает, что духовная власть в стране-реципиенте перешла к элите страны - культурного донора. Чуждая элита властвует над умами и душами местного населения, насаждая свои стандарты, нормы, вкусы, пристрастия (новое поколение выбирает “PEPSI”). Происходит это помимо всякой военной оккупации, когда властью над умами местного населения почему-то обладает не местная, а иностранная элита, то приходится констатировать фактическую ситуацию ограниченного суверенитета при формальной независимости страны.

Все это порождает психологический дискомфорт среди широких масс населения, который усиливается на фоне ухудшения жизненного уровня и наглядной бесперспективности реформ правительства в том ключе, в котором они осуществляются. Иллюзия того, что Россия сумеет быстро создать экономику, аналогичную западной, и создаст демократические институты западного типа, постепенно развеивается. Этому способствует и чувство ущемленного национального самосознания, испытавшего шок неожиданной национальной катастрофы. Чувство национального унижения, вызванного распадом единого государства, создававшегося тысячелетие, будет долго сказываться на отношениях с Западом, вероятно до тех пор, пока Россия не достигнет стабильности и не вступит в период устойчивого развития.

В этой связи невольно возникает вопрос: на каком этапе реформирования страны произошел сбой, почему с Россией за предельно короткий срок произошло невиданное в цивилизованном мире расслоение по уровню доходов населения? Почему в России оформилась неизвестная в цивилизованном мире структура экономики, когда производить стало невыгодно, а весь капитал устремился в сферу биржевых и коммерческих спекуляций? Является ли западный либерализм прообразом или антиподом российских реформ?

Ответ на эти и другие вопросы следует искать в истоках мифологического сознания либеральных реформаторов. Российские реформаторы, выступившие во главе демократической оппозиции 1989-1991 годов и утвердившиеся затем у власти осуществили свой «западный выбор» в пользу классического буржуазного либерализма, уже изжившего себя на самом Западе, и отвергли или просмотрели модель социального либерализма.

В современной либеральной идеологии Запада важное место принадлежит концепции социальной справедливости. Это не социальное равенство, ибо здесь исключаются идеи « уравниловки», но отстаивается идея вознаграждения индивидуума за предприимчивость, энергию и талант. Вместе с тем одобряется принцип государственного перераспределения национального богатства в направлении ликвидации крайностей неравенства, обеспечения прожиточного минимума и социальной защиты всем гражданам, достойного вознаграждения тех социальных категорий - учителей, ученых, врачей, работников социальной сферы, которые заведомо оказываются пасынками рыночного механизма. Не случайно представитель классического либерализма республиканец Р. Рейган, будучи президентом, в одной из речей упрекнул американских законодателей: «Ишь, развели тут российский собес».

Для российской оппозиции успех антикоммунистических переворотов в Восточной Европе показался свидетельством того, что антикоммунизм может найти широкую поддержку в массах, и что политическую победу может принести бескомпромиссное отрицание социализма. Их любимая поговорка того времени: «бесплатный сыр бывает только в мышеловке»

Окрыленные легкой добычей власти на волне антикоммунизма бывшие партийно-советские функционеры отказались признавать, что предложенные ими обществу политико-экономические рецепты оказались чистейшей утопией из области мифологического сознания, заложниками которого стало все общество, да и сами либеральные реформаторы.

Утопизм либералов заключается в отказе учитывать цивилизационные особенности России, собственный социально-экономический, политический и социокультурный материал российской модернизации. И главное, были проигнорированы социально-психологические особенности русского и других народов России, их коллективистские традиции и негативное отношение к неправедно нажитому богатству.

Мифологическое сознание либеральных реформаторов основывалось на следующих постулатах:

1. Свободный рынок, очищенный от любого государственного влияния. Понятие регулируемого рынка было объявлено реформаторами такой же нелепостью, как «жаренный лед».Свободный рынок был наделен чудотворной способностью вывести страну из кризиса и направлять капиталы «в точки наиболее эффективного приложения». Многим представителям культуры - писателям, кинематографистам, разделяющим либеральные взгляды, было свойственно отождествлять рыночную свободу со свободой творчества, что именно рынок востребует самые лучшие фильмы и литературные произведения. Время показало мифологичность подобных взглядов.

2. Провозглашение частной собственности единственным надежным источником всех остальных прав и свобод, в том числе и экономического благополучия всех слоев общества - очередной миф реформаторства российских либералов. Культ свободного рынка и частной собственности достиг таких образцов, какие в западном обществе встречались столетие назад - в миллевской и спенсеровской политической социологии.

3. Мифологическое сознание российских либеральных реформаторов отмечает политолог В. Иорданский [9,№2]. Он рассматривает следующие либеральные мифы :

- о внеисторичности советского периода, как варварского отклонения от магистрального пути мировой цивилизации, на который вернул Россию Беловежский сговор;

- миф о том, что разрушение СССР отвечает политическим и экономическим интересам России;

- миф о существовании русского фашизма;

- миф о пассивности (рабской сущности) русского народа, его патерналистском поведении и др.

Представляя собой средство психологического воздействия на коллективные нравственность, память и воображение эта мифология служит мощным средством влияния либерализма на умонастроения и поведение людей. Что существенно важно, мифы не вызывают резкого отторжения у тех, кому они адресованы, подобно тому, как в мультсериале о волке и зайце последний постоянно вызывает симпатию как бы ни злы были его проделки над волком. Так и политические мифы позволяют либеральным реформаторам поддерживать народное доверие, хотя казалось бы очевидно, что проводимая ими политика тупиковая для страны.

Влиятельность и живучесть политических мифов, и это хорошо понимают миротворцы, связана с достаточно мощным пластом обыденного сознания. Мировые процессы настолько сложны и противоречивы, чтобы их оценить и как следует в них разобраться, одного обыденного мышления оказывается мало. «Современный околонаучный миф, - отмечают исследователи мифотворчества, - рождается, вырастая из научного знания в той области, где точное знание кончается, то есть в области догадок и сомнений» [10,c.63]. Политическая мифология, как мифология вообще, апеллирует к вере. Либеральные творцы мифов, уверовав в экономические схемы Чикагской школы, с завидным фанатизмом пытаются реализовать их в явочном порядке на просторах растерявшейся от массы политических неожиданностей России.

У современного политического мифотворчества есть и более глубокие социальные корни. Они заложены в представлениях о «конце истории», «пределах развития», экологической катастрофе, - все это представляется в качестве реальных сценариев в развитии человечества. Кроме того, политическая картина мира, которая калейдоскопически меняется, не вполне понятна или труднодоступна для обыденного сознания. Поэтому правящие элиты всевозможными способами стараются отвлечь людей от острых социальных проблем, в том числе и вопреки их здравому смыслу.

Та часть обыденного сознания, которая называется здравым смыслом, «стихийной философией трудящихся» (А. Грамши), открыта для восприятия идей справедливости. Если же речь идет о буржуазии, стремящейся сохранить или установить свою гегемонию, то ей важно нейтрализовать этот здравый смысл, внедряя в сознание фантастические мифы [11,c.207].

Политические мифы создает не только правящая элита, грешит этим и оппозиция, особенно та ее часть, которая выступает под лозунгом воссоздания СССР. Кичившиеся знаниями диалектики ортодоксы большевизма в России забыли основной диалектический постулат о необратимости развития и о неодолимости нового в развитии. Это - из области теории практика же гораздо жестче. Беловежский контракт дал команду национальным элитам в бывших союзных республиках не только захватывать и удерживать власть, но и создавать собственные мифы, обосновывающие необходимость и правомерность национального размежевания. Теперь каждый украинский школьник из учебника истории, созданного в Канаде, знает, что украинцы на протяжении всей своей истории воевали с «москалями», более того, они еще раньше осаждали Трою и были этрусками в Древнем Риме. Куда там мифам российских либералов до мифов их украинских коллег.

Нельзя не согласится с А. Панариным [7,c.53], что все упования на восстановления бывшего СССР в конечном счете связываются с «объективными требованиями» производственной кооперации, единого технологического процесса, звенья которого оказались разорванными в связи с обособлением и сепаратизмом республик. Все реставраторские попытки направлены на то, чтобы вернуть современное общество к модели «единой фабрики», к «барачному образу» социализма как «рабочего города», организованного вокруг предприятия.

Трагедия состоит не в том, что к старому возврата нет, а в том, что это старое ликвидируется в короткие сроки и также безжалостно, как и создавалась. Обречены на вымирание не только рабочие поселки, но и целые города (Воркута, Анжеро-Судженск) весь регион Севера и Дальнего Востока. Не обе-рнется ли это для России страшной геополитической катастрофой в будущем?

Существует еще группа мифов, в создании которых принимает активное участие новая номенклатура и часть правой оппозиции - реанимирование монархической идеи. С одной стороны, общество скептически относится к государству, не испытывая к нему ни любви, ни уважения, отождествляя его с гнездом коррумпированных чиновников. С другой - то же общество в своем историческом самосознании склонно ориентироваться на державных реформаторов, вытравлявших в процессе своей деятельности ростки народной свободы и человеческого достоинства. Показательно, сколь часто в этом ряду вспоминают Петра I и Столыпина и как редко - Александра II с его великими реформами и мученической кончиной.

Одному из премьер- министров демократической России очень хотелось походить на известного реформатора Столыпина, но дальше повторения знаменитой фразы: «нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Россия», дело, похоже, не пошло.

В течение ряда лет высокие государственные чиновники занимались идентификацией останков Николая II, царской семьи и слуг, на эту процедуру затрачены миллиарды казенных денег, из-за места погребения перессорились три губернатора, но похоже, что реального практического значения в деле объединения политических сил эта мистерия иметь не будет. Государь - император был хорошим семьянином, но плохим политиком и государственником, сказать жестче, это его царствование привело тысячелетнюю Россию к национальной катастрофе. Миф о реставрации монархии в России является самым утопичным политическим мифом конца XX века.

В общественное сознание внедряется группа мифов, рисующих яркими красками жизнь дореволюционной России. «Парадокс состоит в том, что ныне стоящие у кормила эпигоны исторических реформаторов все чаще эксплуатируют укоренившееся в сознании общества подобное своеобразное видение «славного прошлого нашей родины». Красочная, но туманная риторика, к тому же сдобренная идеологическим клише самого разного происхождения» [12,c.65], может вызвать у трезвомыслящего человека лишь головную боль.

Конечно, Россия - это цивилизация, но цивилизация не замкнутая в своей самодостаточности, не бастион против Востока и Запада, скорее поле борьбы различных идей, где «западничество» чаще всего выходит победителем. Реформы Петра и «прусский путь» развития сельского хозяйства, марксизм и либеральная демократия - все это западная продукция, внедряемая в России насильственно, со ссылками на ее невежественность и темноту. Сегодняшние призывы к восстановлению монархии детерминированы все тем же расчетом, откуда российскому обывателю знать, что у претендентов на императорский трон нет ни капли романовской крови, да и рождены они от морганатических браков, что по законам Российской империи лишает их права наследования.