Рене декарт сочинения в двух томах том 2

Вид материала

Содержание

Декарт - елизавете
Елизавета — декарту
К оглавлению
Декарт - елизавете

Подобный материал:

1 ... 36 37 38 39 40 41 42 43 ... 50

Р. Декарт, т. 2

==513

мне ничего досадного и безусловно огромным преимуществом является долголетняя привычка к полному отсутствию печальных мыслей. Но лишь тогда мы можем полностью за себя отвечать, когда мы в своем уме, и утрата жизни — меньшая потеря, нежели утрата возможности располагать своим разумом. Ведь даже без религиозных поучений одна лишь естественная философия дает нашей душе надежду на более счастливое состояние после смерти, нежели то, в каком душа находится сейчас; философия эта учит ее более всего на свете страшиться сопряженности с телом, полностью лишающей ее присущей ей свободы.

Что касается других недугов, не повреждающих полностью наш рассудок, но лишь изменяющих наш настрой и делающих нас особенно склонными к печали, желчности или каким-то иным страстям, то, конечно, они причиняют боль, однако могут быть преодолены и способны даже давать нашей душе повод к тем большей удовлетворенности, чем труднее их победить. Подобным же образом я сужу обо всех внешних препятствиях, таких, как блеск высокого рождения, придворные церемонии, превратности, а также высокое благоволение фортуны, обычно тем более мешающей человеку войти в роль философа, чем меньше он испытывает ее немилость. Ибо, когда нам постоянно сопутствует удача и исполнение всех желаний, мы забываем размышлять о себе, и, если впоследствии судьба наша изменяется, мы бываем тем более сражены, чем больше мы прежде ей доверялись. В общем и целом можно сказать, что не существует вещи, способной полностью лишить нас средств к достижению счастья, если только эта вещь не повреждает наш разум; притом далеко не всегда самыми вредоносными являются те вещи, кои представляются на первый взгляд самыми досадными.

Однако, чтобы точно знать, каким образом каждая вещь может способствовать нашей удовлетворенности, необходимо исследовать причины, вызывающие эту последнюю, и в этом одновременно состоит главное знание, способное облегчить выработку навыка к добродетели: ведь все деяния нашей души, стяжающие нам какое-то совершенство, исполнены добродетели, и вся наша удовлетворенность состоит в одном только внутреннем сознании того, что нам предстоит обрести некое совершенство. Таким образом, мы никогда не сможем осуществить на деле никакую добродетель (или, иначе говоря, поступать так, как настоятельно советует нам наш разум), не испытывая при этом удовлетворения и удовольствия. Но существуют удовольствия

==514

двоякого рода: одни из них присущи одному лишь уму, другие же — человеку или, иначе говоря, его уму постольку, поскольку он связан с телом; последние, смутно являясь нашему воображению, часто кажутся гораздо более сильными, чем это есть на самом деле, особенно до того, как мы их обретаем, что и является источником всех зол и заблуждений человеческой жизни. Ибо, согласно правилу разума, каждое удовольствие должно было бы измеряться величием создаваемого им совершенства, и именно таким образом мы измеряем удовольствия, причины которых мы знаем. Однако часто страсть заставляет нас считать некоторые вещи гораздо лучшими и более желанными, чем они есть в действительности; в дальнейшем, когда мы затрачиваем изрядную толику труда на их достижение и теряем при этом случай овладеть другими, более подлинными, благами, мы, пользуясь первыми, познаём их недостатки, и отсюда проистекают сожаления, чувство презрения и раскаяние. Вот почему истинной обязанностью разума является исследование подлинной ценности всех тех благ, приобретение которых представляется нам зависящим каким-то образом от нашего поведения — дабы мы никогда не упустили случая затратить все наши усилия, чтобы попытаться доставить себе те блага, кои в действительности наиболее желанны; при этом, даже если судьба восстает против наших стремлений и мешает им осуществиться, мы, по крайней мере, будем испытывать удовлетворение от сознания, что ничего не утратили по своей вине, и не упустим возможности пользоваться всем тем естественным блаженством, обретение коего находится в нашей власти.

К примеру, желчность способна иногда возбудить в нас столь свирепую жажду мести, что это заставляет нас усмотреть большее удовольствие в наказании своего врага, нежели в сохранении своей чести или жизни, и ради этой мести неразумно подвергать риску как то, так и другое. Между тем, если разум исследует, что представляет собой благо, или совершенство, на котором основано удовольствие, извлекаемое из мести, он не найдет ничего другого (по крайней мере когда месть не направлена на предупреждение возможности причинить нам вред снова), кроме того, что месть позволяет нам вообразить себя обладающими неким превосходством и преимуществом перед тем, кому мы отомстили. Однако часто это лишь фикция нашего воображения, которая ничего не стоит в сравнении с честью или с жизнью и даже с удовлетворением от созна-

17*

==515

ния господства над своим темпераментом, когда мы воздерживаемся от мести.

То же самое происходит и со всеми другими страстями: ведь среди них нет ни одной, которая не представляла бы нам благо, к коему она устремлена, в гораздо более ярком ореоле, чем оно того заслуживает, и не заставляла бы нас воображать удовольствия гораздо более сильные — до того, как мы их получим,— нежели мы испытаем позже, когда они окажутся в нашем распоряжении. Вот почему обычно бранят наслаждение, ибо словом этим пользуются для обозначения удовольствий, обманывающих нас своей видимостью и заставляющих из-за этого пренебрегать другими, гораздо более серьезными радостями, ожидание которых действует на нас менее сильно: таковыми обычно являются одни лишь радости духа. Я сказал «обычно», ибо не все духовные радости бывают похвальными, поскольку они могут быть основаны на каком-либо ложном мнении,— например, удовольствие, получаемое от злословья и основанное исключительно на представлении, будто мы сами заслуживаем тем больше уважения, чем меньше его заслуживают другие. Такие удовольствия тоже могут обмануть нас своей видимостью, когда они сопровождаются некоей сильной страстью, как это бывает, когда мы тщеславны.

Однако главное различие между телесными и духовными удовольствиями заключено в том, что тело подвержено постоянной изменчивости, от которой зависят даже его сохранность и благополучие, а посему все телесные удовольствия кратковременны; они доставляют телу кое-что ему полезное в тот момент, когда оно эти удовольствия испытывает; когда их полезное действие прекращается, исчезает и само удовольствие, тогда как духовные удовольствия могут быть бессмертными, как сама душа, если только основание их столь прочно, что ни познание истины, ни какие-либо ложные убеждения его не разрушают.

Наконец, правильное использование разума для определения своего жизненного поведения заключается лишь в бесстрастном исследовании и рассмотрении самоценности всех совершенств — как телесных, так и духовных,— кои могут быть приобретены благодаря тому или иному нашему поведению: поскольку мы обычно бываем вынуждены лишать себя одних благ, дабы обрести другие, мы могли бы всегда избирать лучшие. И поскольку телесные блага — самые ничтожные, можно в целом сказать, что без них вполне можно стать счастливым. Однако я вовсе не дер-

==516

жусь взгляда, что их следует полностью презирать, ни того мнения, что надо совершенно избавиться от страстей: достаточно только подчинить их разуму, и, когда мы их таким образом укрощаем, они бывают иногда тем больше полезны, чем больше им свойственны излишества. Что до меня, то я не мог бы иметь более сильной страсти, нежели та, что ведет к уважению и почитанию, кои я к Вам питаю, и заставляет меня быть, сударыня, нижайшим и покорнейшим слугой Вашего высочества.

Декарт

ДЕКАРТ - ЕЛИЗАВЕТЕ ⁴³

Эгмонд, IS сентября 1645 г.

Милостивая государыня, Ваше высочество столь точно отметили все причины, помешавшие Сенеке ясно изложить нам свое мнение относительно высшего блага, и Вы дали себе труд столь тщательно изучить его книгу, что я опасался бы показаться докучливым, если бы продолжал здесь рассматривать по порядку все его главы, и это заставляет меня отложить ответ на вопрос, который Вам угодно было мне предложить — относительно путей укрепления своего разума для определения наилучшего образа действий во всех случаях нашей жизни. Поэтому, не затрагивая более Сенеку, я постараюсь лишь объяснить мое собственное мнение касательно этой темы.

Мне кажется, что для постоянной наклонности к здравому суждению ⁴⁴ могут требоваться лишь две вещи: одна из них — знание истины, другая же — привычка припоминать это знание и считаться с ним всякий раз, когда того требуют обстоятельства. Однако, поскольку один лишь Бог в совершенстве знает все вещи, мы должны удовлетвориться знанием того, что более всего нам полезно.

Среди такого рода познаний первое и главное состоит в понимании, что существует Бог, от которого зависят все вещи и совершенства которого безграничны, могущество необъятно, а повеления непреложны: это научит нас принимать как благо все, что с нами случается, ибо все это явно послано нам Богом. А поскольку истинным объектом любви является совершенство, то, когда мы возвышаем свой дух до созерцания божественного совершенства таким, каково оно есть, мы естественно обретаем столь великую склонность его любить, что извлекаем радость даже из наших печалей

==517

при мысли о том, что в нашей причастности к ним воплощается Божья воля.

Второе, что следует знать,— это природа нашей души в той мере, в какой она существует без тела и является значительно более благородным началом, способным испытывать бесконечное множество удовольствий, не находящих себе места в сей жизни: ведь подобное знание препятствует страху смерти и настолько уничтожает нашу привязанность ко всему мирскому, что мы начинаем с презрением смотреть на все дары, коими владеет фортуна.

Для этой цели настолько важно достойное суждение относительно божественных дел, что в 3-й книге моих «Первоначал» я попытался объяснить следующее: если представлять себе, что за пределами небес нет ничего, кроме воображаемого пространства, и что все эти небеса созданы лишь ради Земли, а Земля — ради человека, такие представления склоняют к мысли, что Земля есть наше главное обиталище, а эта жизнь — наше высшее благо; при этом вместо познания наших истинных совершенств мы приписываем другим тварям несовершенства, им не присущие, дабы над ними возвыситься, и, впадая в дерзкое предубеждение, притязаем на роль советников Бога, разделяющих с ним обязанность управлять миром, что несет с собой бесчисленные пустые беспокойства и досадные разногласия.

Познав, таким образом, благость Бога, бессмертие наших душ и величие универсума, мы с большой пользой для себя, как мне кажется, должны усвоить еще одну истину, а именно: хотя каждый из нас представляет собой особую личность, интересы которой, следовательно, некоторым образом отличны от интересов всех остальных людей, мы должны все же подумать о том, что нам не дано существовать в одиночку и что на самом деле каждый из нас — частица универсума и — более того — одна из частиц данной земли, данного государства, данного общества и данной семьи, с которой мы связаны единым местопребыванием, общей присягой, а также по рождению. Притом всегда следует предпочитать интересы целого, частью коего мы являемся, своим собственным, личным; однако надо соблюдать определенную меру и сдержанность, ибо было бы ошибкой подвергать себя большому несчастью с целью доставить лишь малое благо своим родным или своей стране; в случае когда человек один стоит большего, нежели все остальные жители его города, вместе взятые, для него было бы неразумным стремиться к погибели ради спасения прочих.

==518

Но если мы будем примерять все вещи к самим себе, мы не побоимся сильно повредить другим людям, когда захотим извлечь из этих вещей какое-то небольшое преимущество для себя, и тогда мы лишим себя всяких истинных дружеских чувств, всякой верности и вообще какой бы то ни было добродетели. В то же время, рассматривая себя как частицу общества, мы обретаем удовольствие совершать благие дела в пользу целого мира и при этом не опасаемся посвятить свою жизнь служению другому лицу, когда к этому представляется случай; мы даже предпочитаем погубить свою душу, если это может спасти других. Подобное соображение является источником и началом всех самых героических деяний, кои когда-либо свершаются людьми, ибо что до тех, кто идет на смерть из тщеславия и надежды стяжать этим похвалу или по глупости, так как не чует опасности, то, мне кажется, они более достойны жалости, нежели уважения. Но когда кто-то подвергает себя смертельной опасности, считая, что в этом состоит его долг, или когда он терпит какое-то иное зло, дабы извлечь из этого благо для других людей,— пусть даже он сознательно и не принимает в соображение причину своего поступка, состоящую в том, что он большим обязан обществу, частицей которого является, нежели самому себе как частному лицу,— тем не менее он делает свое дело под влиянием такого соображения, смутно бродящего в его мыслях. Соображение это естественно возникает у нас, когда мы надлежащим образом познаём и любим Бога: ведь тогда, полностью полагаясь на волю Божью, мы отрекаемся от личных своих интересов и единственной нашей страстью остается стремление быть угодным Богу; вследствие этого мы обретаем духовное довольство и удовлетворенность — вещи несравненно более ценные, чем все маленькие преходящие радости, зависящие от чувств.

Помимо этих истин, относящихся в целом ко всем нашим действиям, следует также знать некоторое число других, в частности касающихся каждой из них. Главными здесь мне кажутся положения, отмеченные мною в моем последнем письме, а именно, что все наши страсти являют нам блага, к поискам которых они нас подстрекают, несравненно более ценными, чем то есть на самом деле, а также что телесные удовольствия никогда не бывают столь длительными, как духовные, ни также столь сильными, когда мы их обретаем, как они представляются нам, пока мы их жаждем. Мы должны крепко-накрепко это заметить, дабы, когда нас возбуждает, как мы это чувствуем, какая-то

==519

страсть, мы воздерживались от суждения вплоть до момента, когда наша страсть утихнет; при этом мы не должны также давать благам этого мира обмануть нас своей ложной видимостью.

Ко всему этому мне нечего добавить, разве лишь что необходимо также изучить все особенности нравов той местности, где мы живем, дабы понять, насколько им надо следовать. И даже если мы не сможем получить полностью достоверные доказательства, мы тем не менее должны войти в курс дела и усвоить наиболее правдоподобные, с нашей точки зрения, мнения, относящиеся к принятым обычаям, дабы не испытывать нерешительности во всех случаях, когда от нас потребуются активные действия. Ведь и сама нерешительность может быть причиной раскаяния и сожалений.

Наконец, выше я сказал, что помимо познания истины для постоянной склонности к здравому суждению требуется также навык. Ведь поскольку мы не можем постоянно уделять внимание чему-то одному, то, сколь бы ясными и очевидными ни были основания, убедившие нас ранее в какой-то истине, нас в дальнейшем может отвратить от веры в нее некая ложная видимость, если только мы вследствие долгих и частых размышлений не запечатлеем данную истину в нашем сознании настолько, что это перейдет в стойкую привычку. Именно в этом смысле верно школьное утверждение, гласящее, что добродетели суть наши навыки: в самом деле, теоретически нам обычно достает понимания того, что следует делать, но именно лишь теоретически, а не на практике, или, иначе говоря, нам часто недостает прочного навыка, заставляющего нас верить в данную истину. Таким образом, тем, что, исследуя здесь эти истины, я одновременно укрепляю в себе привычку к ним, я особенно обязан Вашему высочеству, разрешающему мне эти поучения, и я почитаю наилучшим употреблением моего досуга эту возможность засвидетельствовать Вам, что являюсь, сударыня, нижайшим и покорнейшим слугой Вашего высочества.

Декарт

ЕЛИЗАВЕТА — ДЕКАРТУ ⁴⁵

[Рисвик], 30 сентября [1645 г.]

Господин Декарт, хотя Ваши соображения по поводу мнений Сенеки относительно высшего блага доставили мне чтение более полезное,

К оглавлению

==520

нежели я могла бы ожидать от этого моего руководителя, я вовсе не досадую на то, что могу изменить эти мнения благодаря необходимым истинам, помогающим укреплять рассудок (entendement), ради умения различать наилучшее во всех делах нашей жизни — но не досадую лишь при условии, что Вы добавите к этому разъяснение полезности предложенных Вами познаний, которого требует моя непонятливость.

Познание бытия Бога и его атрибутов может дать нам утешение в тех наших бедах, что проистекают из обычного хода природы и из установленного в ней Богом порядка — таких, как потеря имущества из-за бурь, здоровья — по причине заразы, носящейся в воздухе, или друзей — в результате смерти; однако это познание не объясняет зла, причиняемого нам людьми, чья воля представляется нам совершенно свободной, и одна только вера может нас убедить в том, что Бог озабочен руководством человеческими волеизъявлениями и что он предопределил судьбу каждого из нас егце до сотворения мира.

Бессмертие души и знание того, что душа наша значительно благороднее нашего тела, способны заставить нас искать смерти, а также ее презирать, ибо нельзя сомневаться в том, что будущая наша жизнь, лишенная болезней и телесных страстей, окажется более счастливой. И я поражена, что люди, уверявшие, будто они убеждены в этой истине, но жившие без богооткровенного закона, предпочитали горестную жизнь преимуществам смерти.

Огромная протяженность универсума, показанная Вами в третьей книге Ваших «Первоначал», отвращает наши привязанности от того, что мы в нем усматриваем; но она также отделяет частное провидение, являющееся основой теологии, от нашей идеи Бога.

Соображение, что мы — часть универсума, из чего мы должны стараться извлечь для себя преимущества, безусловно, является источником благородных поступков; но я усматриваю большие трудности в условиях, которые Вы при этом предписываете. Как соразмерить несчастья, которые мы взваливаем на себя ради общества, с долженствующим проистекать из этого благом без того, чтобы это зло казалось нам тем большим, чем отчетливей представляется нам его идея? И каким правилом должны мы руководствоваться для сравнения столь по-разному известных нам вещей, как наши собственные заслуги и заслуги тех, с кем мы живем? Заносчивая натура всегда перетянет

==521

чашу весов, тогда как скромный человек оценит себя ниже своих заслуг. , Дабы извлечь пользу из частных истин, о которых Вы пишете, необходимо точно знать все страсти и интересы, большинство из которых неощутимы. Наблюдая обычаи страны, в коей мы обитаем, мы обнаруживаем иногда весьма неразумные нравы, которым, однако, необходимо следовать, дабы избежать еще больших неполадок.

С тех пор как я здесь нахожусь, я набралась довольно горького опыта: я ведь хотела извлечь пользу из деревенского образа жизни для досуга, посвященного научным занятиям, а между тем я нахожу здесь несравненно меньше для этого времени, чем в Гааге, из-за докук со стороны людей, которым нечего делать; и хотя было бы совсем бесполезно лишать себя реальных благ ради того, чтобы дать этим людям воображаемые, я связана необходимостью уступать бесцеремонным законам вежливости, заведенным для того, чтобы я не наживала врагов. [...]

Всегда готовая к Вашим услугам, Елизавета

ДЕКАРТ - ЕЛИЗАВЕТЕ ⁴⁶

Эгмонд, 6 октября 1645 г.

Милостивая государыня, временами я сам перед собою ставил вопрос: быть может, лучше оставаться веселым и довольным, воображая блага, коими мы располагаем, более ценными и значительными, чем они есть на самом деле, и не ведая или не принимая во внимание те блага, коих нам недостает, нежели вдаваться в углубленное исследование и познание ради выяснения подлинной ценности тех и других, впадая при этом в печаль. Если бы я думал, что высшим благом является радость, я бы не сомневался в том, что любой ценой надо стремиться к радости, и одобрял дикость людей, пытающихся утопить свои огорчения в вине или приглушить их курением табака. Но я разумею, с одной стороны, высшее благо, состоящее в упражнении добродетели, или, что то же самое, в обладании всеми благами, приобретение которых зависит от нашей свободной воли, а с другой — то довольство духа, которое вытекает из такого приобретения. Вот почему, считая знание истины большим совершенством, чем неведение,— даже если знание это направлено к нашей невыгоде — я признаю, что испытывать радость не так важно, как обладать большими знаниями. Таким образом, высшая степень веселости далеко не всегда означает

==522

высшую удовлетворенность нашего духа; напротив, великие радости обычно сдержанны и серьезны, и лишь посредственные, преходящие удовольствия сопровождаются смехом. Поэтому-то я вовсе не одобряю, когда кто-либо, питаясь иллюзиями, старается себя обмануть: ведь все проистекающие из этого удовольствия задевают лишь поверхность нашей души, испытывающей между тем внутреннюю горечь от сознания их ложности. И хотя, может статься, постоянные развлечения мешают ей хоть на миг сосредоточиться на горьких мыслях, она не достигнет таким путем блаженства, о котором здесь идет речь, поскольку последнее по необходимости зависит от нашего поведения, а вышеупомянутое состояние — лишь дело случая.

Но так как можно иметь различные соображения, равно истинные, одни из которых содействуют нашей удовлетворенности, другие же, наоборот, ей препятствуют, мне представляется, что благоразумие требует от нас придерживаться главным образом тех, что помогают нам испытывать довольство; более того, поскольку почти все вещи на свете таковы, что их можно рассматривать с точки зрения их благости и одновременно с иной точки зрения, позволяющей отметить их недостатки, я полагаю, если мы где-то должны проявлять сноровку, то главным образом для того, чтобы суметь распознать привходящие обстоятельства, помогающие нам усматривать для себя в этих вещах наивысшую пользу; однако при этом мы должны избегать ошибок.

Таким образом, поскольку Ваше высочество понимает причины, по которым Вы могли располагать гораздо более обширным досугом для воспитания своего разума, чем подавляющее большинство Ваших сверстниц, если Вам угодно будет также подумать о том, насколько лучше Вы воспользовались своим досугом, нежели эти последние, я уверен, у Вас будет повод испытать удовлетворение. При этом я не вижу, почему вы предпочитаете сравнивать себя с ними и тем давать себе повод для сетований, в то время как подобное сравнение может принести Вам только удовлетворенность. Ведь по природе мы устроены так, что ум наш нуждается в больших передышках, дабы иметь возможность с пользой употребить какие-то моменты на поиски истины; если бы он чрезмерно предавался исследованиям, он скорее пресытился бы, нежели просветился; поэтому мы должны сравнивать время, которое мы можем использовать для своего образования, не с количеством часов, коими мы располагаем для собственного досуга, но скорее, как мне ка-

==523

жется, с тем временем, которое обычно затрачивают на это другие, дабы установить предел, как правило положенный человеческому уму.

[...] Я уже изложил в моем последнем письме свое мнение касательно вопроса, предложенного Вашим высочеством, а именно, не более ли правы люди, соотносящие все с самими собой, нежели те, кто принимает мученичество за других. Ведь, если бы мы думали только о нас самих, мы могли бы пользоваться лишь теми благами, кои распространяются на нас как на частных лиц, в то время как, рассматривая себя в качестве частицы некоей другой корпорации, мы становимся причастны благам, присущим этой последней, не лишаясь при этом ни одного из благ, принадлежащих нам лично. В отношении зол дело обстоит иначе: ведь философия учит, что зло не содержит в себе никакой реальности, но одно только лишение, и, когда мы огорчаемся из-за зла, выпадающего на долю наших друзей, мы тем самым вовсе не разделяем ущерба, составляющего данное зло; какую бы печаль и боль мы ни испытывали в подобной ситуации, она никогда не может быть столь же сильной, как внутренняя удовлетворенность, постоянно сопровождающая добрые дела, особенно те, что вытекают из чистой любви к ближнему, которую мы никак не относим к самим себе, иначе говоря, когда речь идет о христианской добродетели, именуемой милосердием. Таким образом, даже стеная и испытывая сильную боль, можно чувствовать большее удовольствие, нежели предаваясь отдыху и веселью.

Легко доказать, что душевная радость, в коей заключено блаженство, не является нераздельной с весельем и телесным покоем: этому учат как трагедии, доставляющие нам тем большее удовольствие, чем более они возбуждают нашу печаль, так и телесные упражнения — например, охота, игра в лапту и т. п.,— кои не лишены приятности, хоть они и очень трудны; часто даже бывает, что именно труд и утомление увеличивают нашу радость. Причина же удовлетворенности, испытываемой душой во время таких упражнений, состоит в том, что они показывают ей силу, ловкость или какое-то иное совершенство тела, с коим она сопряжена; та же удовлетворенность, которую она испытывает, плача во время представления какого-нибудь жалостного или мрачного театрального действа, проистекает главным образом от того, что ей мнится, будто она совершает некий добродетельный поступок, сочувствуя страждущим; вообще же она радуется, ощущая в себе волнение

==524

страстей, какой бы природы эти страсти ни были,— при условии, что она остается их госпожой и повелительницей. Однако мне надо более детально исследовать указанные страсти, дабы иметь возможность их определить; это мне будет легче сделать здесь, чем в письме к какому-либо другому лицу; ведь Ваше высочество уже дали себе труд прочесть набросанный мною ранее трактат, касающийся природы животных ⁴⁷, и Вам уже известна моя концепция формирования различных впечатлений в их мозгу: одни из этих впечатлений формируются внешними объектами, приводящими в движение чувства, другие — внутренними состояниями тела или следами прежних впечатлений, сохранившимися в памяти, либо также возбуждением исходящих от сердца животных духов или — у человека — воздействием души, имеющей некоторую власть изменять впечатления, заложенные в мозгу, как и, наоборот, эти впечатления способны возбудить в душе мысли, совершенно не зависящие от ее воли. Вследствие этого в целом можно именовать страстями все мысли, возбужденные в душе подобным образом — без участия воли, а следовательно, и без какого бы то ни было волеизъявления, путем одних только впечатлений, заложенных в мозгу,— ибо все, что не является действием, есть не что иное, как страсть. Однако обычно это наименование привязывают к мыслям, вызванным неким частным возбуждением животных духов. Ибо впечатления, проистекающие от внешних объектов или от внутреннего состояния тела,— такие, как восприятие красок, запахов, звуков, голод, жажда, тоска и т. п.,— именуются ощущениями, одни — внешними, другие — внутренними. Те же, которые зависят лишь от того, что предшествующие впечатления оставили свой след в нашей памяти, или от обычного возбуждения животных духов, суть не что иное, как грёзы — являются ли они нам во сне или в состоянии бодрствования,— и душа наша лениво устремляется вслед за впечатлениями, хранящимися в мозгу, не будучи к этому предопределена никакими собственными побуждениями. Но когда она пользуется своей волей, дабы отдаться какой-то мысли, которая не только постигается умом, но и является плодом воображения, мысль эта производит новое впечатление в нашем мозгу, и это уже не просто страсть души, но некое действие, именуемое воображением в собственном смысле этого слова. Наконец, когда обычное течение [животных] духов таково, что оно вообще возбуждает печальные, или веселые, или какие-то другие им подобные мысли, это относится не к страсти, но лишь

==525

к характеру или настрою того, в ком эти мысли возбуждены, и тогда говорят, что один человек — печального нрава, другой — веселого и т. д. Таким образом, остаются мысли, проистекающие от какого-то особого возбуждения духов, результат которого ощущается как бы в самой душе, и это-то именуется страстями в собственном смысле слова.

Верно и то, что у нас почти никогда не бывает страстей, которые не зависели бы сразу от нескольких причин, только что разобранных мною; но именуют их по той из причин, которая является главной или которую более всех признают. Поэтому многие смешивают чувство скорби со страстной тоской или ощущение от щекотки со страстным чувством, которое они именуют также вожделением или наслаждением, а ощущения голода или жажды — с жаждой еды или питья, являющейся страстью: ведь обычно причины, вызывающие печаль, вместе с тем возбуждают и [животные] духи таким образом, что это ведет к возбуждению тоски, а те, что вызывают ощущение щекотки, возбуждают наши духи таким образом, что это ведет к возбуждению радости — и так во всех прочих случаях.

Иногда также смешивают наклонности или привычки, располагающие к какой-либо страсти, с самой страстью, а между тем это легко различить. Ведь, к примеру, когда в городе говорят, что враги собираются его осадить, первое суждение, выносимое жителями относительно зла, которое

Blog

Рене декарт сочинения в двух томах том 2

Содержание