Рене декарт сочинения в двух томах том 2
| Вид материала | Документы |
- Рене Декарт" Виконували: учень 8-го „Б", 102.1kb.
- Декарт Р. Сочинения, 697.88kb.
- Давид юм сочинения в двух томах: том, 11459.67kb.
- Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 751.72kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 620.01kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 669.46kb.
- Анна Ахматова. Сочинения в двух томах, 5.38kb.
- Борис Пастернак. Сочинения в двух томах, 5.69kb.
- Готфрид вильгельм лейбниц сочинения в четырех томах том, 12182.14kb.
Поскольку ты утверждаешь, будто сомнительно, имеешь ли ты глаза, голову, тело, и, таким образом, ты должен почитать это ложным, я хотел бы узнать от тебя, что это значит — считать некую вещь ложной? Ужели верить и утверждать, будто ложно, что я имею глаза, голову и тело? Или же верить и, направив волю в противоположную сторону, говорить, что у меня нет глаз, головы и тела,— одним словом, верить, говорить и допускать нечто прямо противоположное тому, в чем выражено сомнение? Да, именно так, утверждаешь ты. Но я желал бы, чтобы ты еще ответил: недостоверно, что два плюс три составляют пять. Должен ли я, следовательно, верить и допускать, будто два плюс три не составляют пяти? Да, говоришь ты, верь и допусти. Я продолжаю: я не уверен, когда говорю это, в том, что я бодрствую, а не сплю. Значит ли это, что я поверю и скажу: итак, в то время как я это говорю, я не бодрствую, а сплю? Да, говоришь ты, верь и говори. Выдвину и этот последний вопрос, чтобы тебе не надоесть: недостоверно, будто то, что сомневающемуся, бодрствует ли он или спит, представляется ясным и достоверным, и в самом деле ясно и достоверно. Должен ли я верить и говорить: то, что сомневающемуся, бодрствует ли он или спит, представляется ясным и достоверным, не является ясным и достоверным, но, напротив, туманно и ложно? Однако почему ты колеблешься? Ты не можешь предаваться неуверенности более допустимого. Неужели с тобой никогда не случалось, что очень многое, казавшееся тебе во сне достоверным и ясным, оказывалось для тебя потом сомнительным или ложным? Без сомнения, благоразумно никогда не доверять полностью тому, что хоть один раз тебя обмануло. Но, говоришь ты, существует иное основание для вещей в высшей степени достоверных, причем достоверность эта такого рода, что даже у спящего или безумца не может вызвать сомнений. Но помилуй, неужто ты серьезно утверждаешь, будто измыслил столь достоверные вещи, что даже сновидцам или безумцам они не могут показаться сомнительными?! Однако что же это за вещи? И если спящим людям или находящимся не в своем уме иногда кажутся достоверными — и даже весьма достоверными — смехотворные, нелепые вещи, каким образом могут достоверные и весьма достоверные вещи не показаться им ложными и сомнительными? Я знал человека, который однажды в глубоком сне, когда до его слуха донеслось, как часы отбивают четвертый
==332
час, считал так: «Час, час, час, час», а затем ввиду нелепости происходящего, осмысленного разумом, он воскликнул: «Клянусь Богом, часы спятили! Они четырежды отбили первый час!» В самом деле, какая нелепость и какое безумное представление не придут на ум спящему или спятившему с ума?! Что не одобрит и чему не поверит сновидец, в то же время поздравляя себя с тем, что он великолепно это придумал и изобрел?! В самом деле, чтобы не затевать с тобой длинный спор, скажу лишь, что ты никогда не добьешься того, чтобы изречение: То, что сомневающемуся, спит ли он или бодрствует, кажется достоверным, достоверно, причем настолько, что оно может быть положено в основание какой-то науки и метафизики, предельно точной и достоверной,— чтобы это изречение, говорю я, я мог считать столь же достоверным, как следующее: два плюс три составляют пять, не говоря уже о такой-степени достоверности, при которой никто не в состоянии выразить сомнения или не может быть обманут неким злым гением; и я не опасаюсь, что в случае, если я буду упорствовать в этой мысли, я покажусь кому-нибудь слишком упрямым. А посему на основе этого твоего закона я либо скажу так: недостоверно, что достоверна вещь, которая представляется достоверной сомневающемуся, спит ли он или бодрствует; следовательно, то, что сомневающемуся, спит ли он или бодрствует, представляется достоверным, может и должно считаться как бы ложным и попросту ложью; либо же, если ты располагаешь каким-то своим особым правилом, ты мне его, несомненно, сообщишь. Перехожу к третьему пункту: § 3. Насколько следует считать что-то ложным?
Я спрашиваю: если не представляется достоверным, что два плюс три составляют пять, а на основании предшествующего правила я должен был бы верить и утверждать, что два плюс три не составляют пяти,— надлежит ли мне постоянно этому верить настолько, чтобы быть вполне убежденным, что иначе дело обстоять не может и такой вывод правилен? Ты выражаешь изумление по поводу этого моего вопроса. И неудивительно: я сам ему дивлюсь. Но тебе надлежит мне ответить, коли ты ждешь ответа от меня. Желаешь ли ты, чтобы у меня не было уверенности в том, что два плюс три составляют пять? И, более того, видно, тебе очень хочется, чтобы это всем представлялось верным.
==333
причем верным настолько, чтобы даже злой гений не мог поколебать такую уверенность.
Ты обвиняешь меня в шутовстве: мол, как может нечто подобное прийти в голову здравомыслящему человеку?
Что же, однако, дальше? Значит, это окажется столь же сомнительным и недостоверным, как положение, гласящее, что два плюс три составляют пять? Коль скоро это так, если сомнительно положение, что два плюс три не составляют пяти, я на основании твоего закона уверюсь и скажу, что это — ложь, а потому и выдвину противоположный тезис и установлю, таким образом, следующее: два плюс три составляют пять. Точно таким же образом я буду поступать во всех остальных случаях, и, коль скоро недостоверно, будто существует какое-то тело, я скажу: Нет никакого тела; а поскольку недостоверно, что нет никакого тела, я, направив свою волю в прямо противоположную сторону, скажу: Некое тело существует; и, таким образом, тело одновременно будет и не будет существовать.
Да, это так, говоришь ты; это-то и называется сомневаться, двигаться по кругу, шагать взад и вперед, утверждать и тотчас же отрицать ту же самую вещь, забивать гвоздь и выдергивать его снова.
Нет ничего прекраснее! Но, манипулируя сомнительными положениями, к чему я приду? Что станет с положением два плюс три составляют пять? Или с положением Нечто есть тело? Допущу ли я эти тезисы или отвергну?
Не допускай их, говоришь ты, и не отвергай. Не пользуйся ни тем, ни другим, но относи оба эти положения к области ложного; и не ожидай от людей, колеблющихся подобным образом, ничего, кроме столь же колеблющегося, сомнительного и недостоверного.
Поскольку у меня больше нет вопросов, я со своей стороны тебе отвечу, но после того, как дам краткий обзор твоего учения.
1. Мы можем сомневаться относительно всех вещей, особенно материальных, пока у нас не будет других научных оснований, кроме тех, коими мы располагали раньше.
2. Считать что-либо ложным — значит воздерживаться от выражения своего согласия с этой вещью (как с явно ложной) и, направив свою волю в прямо противоположную сторону, выдвинуть об этой вещи свое ложное и надуманное мнение.
3. То, что сомнительно, следует почитать ложным, пока противоположное ему также окажется сомнительным и будет считаться ложным.
==334
-, ПРИМЕЧАНИЯ
Мне было бы совестно оказаться слишком прилежным и потратить множество слов на примечания ко всему тому, что хотя и изложено здесь моими словами, однако не может быть признано мною своим. Я лишь прошу читателей восстановить в своей памяти то, что было написано мною в «Первом размышлении» и в начале второго и третьего, а также в их кратком обзоре: они признают, что почти весь материал моего оппонента взят оттуда, но так перемешан, искажен и перевран, что, хотя в своем месте он не содержит ничего, что не было бы в высшей степени согласно разуму, здесь он по большей части кажется верхом нелепости.
В силу прочных оснований. В конце «Первого размышления» я указал, что относительно всего того, что еще никогда не было нами ясно усмотрено, мы имеем право сомневаться «в силу прочных и продуманных оснований» — поскольку речь там шла только о том высшем виде сомнения, которое, как я часто и настойчиво повторял, является метафизическим, преувеличенным и никоим образом не должно переноситься в повседневную жизнь; к этому виду сомнения должно быть отнесено с достаточно веским основанием все то, что может вызвать хоть малейшее подозрение. Здесь же мой искренний друг приводит в качестве примера вещей, относительно которых я признал необходимость «хорошо обоснованного» сомнения·, существование земли, наличие у меня тела и т. п., чтобы его читатели, ничего не ведающие об указанном метафизическом сомнении, применили его к повседневной жизни и решили, что я не в своем уме.
Ничего, говоришь ты, совсем ничего. Я достаточно четко объяснил в различных местах, в каком смысле следует понимать это ничего; а именно, его надо понимать таким образом: до тех пор, пока мы обращаем внимание на какую-либо истину, которую воспринимаем предельно ясно, мы не можем выражать относительно нее никакого сомнения; но когда, как это часто бывает, мы не обращаем внимания ни на одну из истин, хотя и припоминаем, что до того мы многое усмотрели достаточно ясно, в этом случае не остается ни одной вещи, относительно которой мы не могли бы с полным основанием сомневаться,— коль скоро мы не ведаем, что все, ясно нами воспринимаемое, истинно. Однако сей педантичный муж понимает это ничего таким образом, что из всех слов,
==335
когда-либо произнесенных мною, нет ни одного, к которому нельзя было бы отнестись с сомнением, в частности к тому месту в «Первом размышлении», где я предположил, что я невнимателен ко всему, что воспринимаю ясно; на этом основании он заключает, что и в дальнейшем я не сумею познать ничего достоверного, словно аргументы, которые мы приводим иногда в пользу необходимости сомнения в какой-либо вещи, не будут законными и убедительными, если они не доказывают, что относительно этой вещи надо сомневаться всегда.
Верить, говорить и допускать нечто прямо противоположное тому, в чем выражено сомнение. Когда я сказал, что сомнительные вещи следует в течение какого-то времени считать ложными или отбрасывать как ложные, я недвусмысленно объяснил, что, как я только и разумею, для достоверного исследования метафизических истин должно сомнительные вещи принимать в расчет не более, чем абсолютно ложные. Ни один здравомыслящий человек не мог бы истолковать эти мои слова иначе, как никто не мог бы и приписать мне стремление верить вещам, противоположным сомнительным, и тем более присочинить, как это сделано несколько ниже, будто я хочу этому верить настолько, чтобы быть вполне убежденным, что иначе дело обстоять не может и такой вывод правилен. Подобное толкование моих слов прилично лишь человеку, не краснеющему, когда его обзывают шутом и софистом. И хотя это последнее соображение наш автор высказывает не утвердительно, а лишь в виде сомнения, я все же дивлюсь тому, что столь святой муж пожелал в данном случае уподобиться тем подлым хулителям, которые зачастую так излагают вещи, доверия к которым добиваются от слушателя (добавляя при этом, что сами они этому не верят), чтобы хула их осталась безнаказанной.
Существует иное основание для вещей в высшей степени достоверных, причем достоверность эта такого рода, что даже у спящего или безумца не может вызвать сомнений. Не ведаю, с помощью какого рода анализа сумел наш изощреннейший муж вывести это из моего сочинения: не могу припомнить, чтобы я когда-либо подумал нечто подобное даже во сне. Правда, он мог заключить из моих писаний, что истинно все воспринимаемое кем-то ясно и отчетливо, хотя бы этот кто-то при сем сомневался, спит ли он или бодрствует, и даже, если угодно, хотя бы он действительно спал или бредил: ведь не могут быть ясно и отчетливо восприняты вещи, кои не являются та-
==336
кими, какими они воспринимаются, т. е. истинными. Но поскольку лишь разумные люди проводят верное различение между тем, что они воспринимают таким образом, и тем, что лишь кажется таковым или мнится, я ничуть не удивлен той путаницей, которую уготовил здесь наш добряк.
Это-то и называется сомневаться, двигаться по кругу и т. д. Я сказал, что сомнительные вещи должно не больше принимать в расчет, чем если бы они были попросту ложными, дабы полностью отвлечь от них свою мысль, а вовсе не для того, чтобы утверждать то одно, то другое, прямо противоположное. Но наш автор не упускает ни одного случая вывернуть все наизнанку. Между тем стоит все же отметить, что в конце этого раздела, там, где он говорит о своем намерении дать краткий обзор моего учения, он не приписывает мне ничего из тех положений, которые он в предшествующих или в последующих разделах порицает или высмеивает: таким образом он ясно показывает нам, что клеймит меня здесь только в шутку, на самом же деле не верит тому, что сам пишет.
ОТВЕТ
Отв. 1. Если упомянутый закон, относящийся к исследованию истины,— то, что вызывает хоть малейшее сомнение, следует считать ложным — понимать так: когда мы исследуем, что именно является достоверным, мы ни в коем случае не должны опираться на недостоверные положения или на те, что оставляют место для сомнения,— то закон этот правилен, широко распространен и является самым общепринятым у всех философов без исключения.
Отв. 2. Если означенный закон понимать так: когда мы исследуем, что именно является достоверным, мы должны таким образом отринуть все недостоверное или в чем-то сомнительное, чтобы ни в коем случае этим не пользоваться и потому считать это как бы несуществующим, а точнее, вообще никак это не рассматривать, но самым тщательным образом отвлечь от этих вещей наш ум,— этот закон тоже правилен, безупречен и принят даже у недоучек; притом он столь родствен предыдущему, что едва ли от него отличим.
Отв. 3. Если упомянутый закон сформулировать так: когда мы исследуем, что именно является достоверным,
==337
мы должны отринуть все сомнительное таким образом, чтобы допустить, что на самом деле эти вещи не существуют или что действительны вещи, им противоположные, причем нам надлежит использовать это допущение в качестве некоего достоверного основания, или, иначе говоря, мы должны использовать эти несуществующие вещи или же основываться на их небытии,— то этот закон неправомерен, ошибочен и противоречит здравой философии, поскольку кладет в основу исследования истинных и достоверных вещей нечто сомнительное и недостоверное или предполагает в качестве достоверного то, что можно повернуть и в ту, и в другую сторону — например, что сомнительные вещи на самом деле не существуют, хотя, может статься, они и существуют.
Отв. 4. Если кто, поняв этот закон, как было указано несколько выше, пожелает воспользоваться им для исследования истинного и достоверного, он только зря затратит свои силы и труд и будет понапрасну вращать свои жернова, так как продвинется в своих поисках не более чем в прямо противоположном направлении. Нужен тебе пример? Некто исследует, может ли существовать тело или что-то телесное, и при этом пускает в ход такой аргумент: недостоверно, будто существует какое-то тело; следовательно, на основе выведенного закона я предполагаю и говорю: никакого тела не существует. Далее он излагает свой аргумент так: не существует никакого тела; однако, с другой стороны, мне хорошо известно, что я есмь и существую, а значит, я не могу быть телом. Великолепно! Но вот он, исходя из того же самого правила, делает противоположный вывод: недостоверно, говорит он, будто существует какое-то тело; следовательно, на основе нашего закона я предполагаю и говорю: никакого тела не существует. Но что представляет собой это положение: никакого тела не существует? Оно безусловно сомнительно и недостоверно. Кто за него поручится? На каком основании? Итак, я прав. Положение это, будто ни одно тело не существует, сомнительно; итак, на основе нашего закона я говорю: некое тело существует. Но я есмь и существую, а значит, я могу быть телом, если ничто иное этому не препятствует. Вот, изволь: я могу быть телом и не могу быть им. Ты мной доволен? Боюсь, даже слишком, как я понимаю из дальнейших твоих вопросов. Итак...
==338
ПРИМЕЧАНИЯ
Здесь, в первых двух ответах, мой оппонент соглашается со всеми моими мнениями по предложенной теме, иначе говоря, со всем тем, что может быть извлечено из моего сочинения. Но он добавляет, что все это — самые общие места, принятые даже у недоучек. В двух же остальных ответах он порицает то, что ему желательно мне приписать, хотя на самом деле это совершенно нелепые вещи, которые не придут в голову ни одному здравомыслящему человеку. Несомненно, это ловко задумано: таким образом те, кто не читал моих «Размышлений» или читал их недостаточно прилежно, чтобы правильно понять их содержание, могут поверить, поддавшись влиянию его авторитета, что мнения мои смехотворны; других же, кто этому не поверит, он, по крайней мере, убедит в том, что я не написал ничего, что не относилось бы к самым общим местам, используемым и признанным даже недоучками. Относительно этого последнего утверждения я не стану спорить. Я никогда не претендовал на новизну моих мнений; напротив, я считаю их самыми древними, поскольку они самые истинные; обычно я ни к чему не стремлюсь с большим усердием, чем к наблюдению над некими простейшими истинами, относительно которых, поскольку они у нас врожденные, наряду с нашими мыслями, я могу тотчас же напомнить другому, чтобы он не думал, будто эти истины были когда-то ему неизвестны. Разумеется, легко понять, что наш автор сражается с моими мнениями лишь по той причине, что считает их и новыми и интересными; конечно же, если бы он считал их настолько нелепыми, как он это изображает, он почел бы их скорее достойными полного презрения и умолчания, а не такого взволнованного опровержения.
Следовательно, на основе выведенного закона я предполагаю и говорю противоположное. Хотел бы я знать, когда и в каких скрижалях он отыскал этот закон. Он уже и раньше довольно настырно его нам навязывал; но и я в своем месте достаточно ясно отринул, что мне принадлежит такой закон, а именно, я сделал это в примечаниях к словам верить, говорить и допускать нечто прямо противоположное тому, в чем выражено сомнение. Да и сам он, думаю я, не сможет доказать, что мне принадлежит такой закон, если его об этом спросят. Выше, в § 3, он выводит меня, якобы произносящего такие слова о вещах сомнительных: Не допускай их, не отвергай, не пользуйся
==339
ни тем, ни другим, но относи оба эти положения к области ложного. А несколько ниже, в своем кратком обзоре моего учения, он приписывает мне утверждение, будто необходимо воздерживаться от выражения своего согласия с сомнительной вещью (как с явно ложной) и, направив свою волю в прямо противоположную сторону, выдвинуть об этой вещи свое как бы ложное и надуманное мнение,— а ведь это совсем не то, что предполагать и говорить нечто прямо противоположное, ибо в таком случае, согласно его предположению, это противоположное допускают как истинное. Когда в «Первом размышлении» я сказал, что хочу попытаться на какое-то время убедить себя в вещах, противоположных тем, в которые я напрасно верил раньше, я тут же добавил, что хочу сделать так для того, чтобы как бы уравновесить на весах тот и другой предрассудок и при этом не отдавать предпочтения одному перед другим, а вовсе не для того, чтобы принять один из них за непреложную истину и утвердить эту истину в качестве основоположения наидостовернейшего знания. Итак, я желал бы знать, с каким намерением он приводит этот свой пресловутый закон. Если для того, чтобы приписать его мне, пусть искренне в этом сознается, ибо из собственных его слов ясно: ему самому хорошо известно, что этот закон не имеет ко мне отношения: ведь быть того не может, чтобы кто-либо считал необходимым расценивать оба положения как ложные (как он мне это приписывает) и одновременно допускал противоположное одному из них и называл это противоположное истинным,— как это подразумевает данный закон. Если же он приводит здесь этот закон лишь из духа противоречия, дабы получить повод для критики, то я восхищен остротой его ума, не сумевшего изобрести ничего более правдоподобного и тонкого. Поражаюсь я также его досугу, который позволяет ему растрачивать много слов на опро•вержение столь нелепого мнения, что оно показалось бы немыслимым даже семилетнему мальчику; следует отметить, что мой оппонент до сих пор нападал здесь только на этот нелепейший и пресловутый закон. Наконец, меня изумляет сила его воображения, позволяющего ему сражаться лишь с этой пустейшей и извлеченной из глубин его собственного мозга химерой, а между тем становиться в такую позу и постоянно пользоваться такими словами, как если бы он считал меня своим противником, сражающимся с ним лицом к лицу.
К оглавлению
==340
ВОПРОС ВТОРОЙ
Является ли правильным методом философствования отбрасывание всего сомнительного
Во-вторых, ты спрашиваешь меня, является ли правильным методом философствования отбрасывание всех тех вещей, кои каким-то образом вызывают сомнение. Но ты не можешь ожидать от меня никакого ответа, если только не раскроешь подробнее свой метод. Однако вот как ты это делаешь.
Дабы я мог философствовать, говоришь ты, и исследовать, существует ли что-нибудь достоверное или в высшей степени достоверное и что это такое, я поступаю так: я принимаю за ложные все те вещи, в которые я некогда верил и которые раньше знал, хотя эти вещи сомнительны и недостоверны, и всецело их отвергаю; я убеждаю себя в том, что нет ни земли, ни неба и ничего из вещей, в существование коих я раньше верил, нет даже самого мира, какого-либо тела или мысли — одним словом, ничего. Затем, свершив это всеобщее отрицание и торжественно поклявшись в абсолютном небытии вещей, я полностью отдаюсь своей философии и под ее водительством мудро и осторожно исследую истинное и достоверное, а также не существует ли на свете некий могущественнейший и в высшей степени злокозненный гений, стремящийся ввести меня в заблуждение. Поэтому, дабы не быть обманутым, я проявляю сугубую бдительность и твердо решаю не принимать на веру ничего, кроме такого рода вещей, в отношении которых этот хитроумнейший гений, как бы он ни старался, не смог бы меня провести, и, напротив, чтобы я сам никакою силой не мог утаить от себя бытие этих вещей и тем более — его отвергнуть. И вот я мыслю, обкатываю свои мысли так и эдак, пока какая-то вещь не покажется мне достоверной, и, коль скоро нападу на такую, я использую ее наподобие Архимедовой точки опоры для ниспровержения всего остального: таким образом я добиваюсь выведения одних абсолютно достоверных вещей из других.
Просто великолепно, и что до внешнего вида, то я готов признать, что этот метод представляется мне блестящим и выдающимся; однако если ты рассчитываешь на точный ответ, то я могу его дать не раньше, чем на каком-то опыте и на практике испытаю этот твой метод и ступлю
==341
на испытанный и безопасный путь. Посмотрим же сами, что несет в себе этот метод, и, поскольку ты в нем понаторел и тебе знакомы его повороты, извивы, пороги, будь здесь, прошу тебя, моим проводником. Возвести же нам свой метод, и ты получишь в моем лице верного товарища или ученика. Каков будет твой наказ? Я охотно вступлю на эту дорогу, даже если она совсем нова и устрашает меня, не привыкшего к ее затененности,— настолько властно меня манит образ истины. Я внимаю тебе: ты велишь мне подражать твоим действиям и идти по твоим стопам. Прекрасный способ повелевать и вести за собой! Он мне приятен, и я повинуюсь.
§ 1. Подготавливается доступ к методу
Начав с того, говоришь ты, что я перебрал в уме свои старые представления, я в конце концов вынужден признать, что из вещей, некогда почитавшихся мною истинными, нет ни одной, относительно которой было бы недопустимо сомневаться; к такому выводу я пришел не по опрометчивости и легкомыслию, но опираясь на прочные и продуманные основания. Поэтому я должен тщательно воздерживаться от признания истинности этих вещей — так, как если бы они были явно ложными,— если я только хочу прийти к чему-либо достоверному. Поэтому я поступлю хорошо, если, направив свою волю в прямо противоположную сторону, обману самого себя и на некоторый срок представлю себе эти прежние мнения абсолютно ложными домыслами — до тех пор, пока, словно уравновесив на весах мои предрассудки, я не избавлюсь от своей дурной привычки отвлекать мое суждение от правильного восприятия. Итак, я сделаю допущение, что какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману, приложил всю свою изобретательность к тому, чтобы ввести меня в заблуждение: я буду мнить небо, воздух, землю, цвета, очертания, звуки и все вообще внешние вещи всего лишь пригрезившимися, ловушками расставленными моей доверчивости усилиями этого гения». Я уверю себя в том, что на свете решительно ничего нет — ни неба, ни земли, ни умов, ни тел, и стану утверждать, что нет никаких умов, никаких тел и т. д.; это должно стать поворотным пунктом, главной приметой. Я буду рассматривать себя как существо, лишенное рук, глаз, плоти, крови, каких-либо чувств: обладание всем
==342