Предисловие ко второму изданию

Вид материала

Документы

Содержание IV Исследование текста в одном списке Прочтение и установление текста Наблюдения над рукописью

Подобный материал:

• Теория и метатеория, 2253.65kb.
• А. М. Пятигорский символ и сознание, 2199.49kb.
• Предисловие ко второму изданию, 2377.52kb.
• Предисловие ко второму изданию, 1366.96kb.
• Предисловие ко второму изданию. Двадцать лет спустя, 5048.65kb.
• Жанр и композиция “Героя нашего времени”, 61.49kb.
• С. И. Поварнин искусство спора. Отеории и практике спора Воспроизведено по второму, 1546.02kb.
• Книги лишь одно из мест наших встреч. Случайно или не случайно, мы оба оказались убежденными, 2087.37kb.
• Предисловие к новому изданию, 3293.79kb.
• Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.

^{Глава IV}

Исследование текста в одном списке³⁰⁵


Определение памятника

Текст древнерусских произведений неустойчив. В письменной традиции того или иного памятника может измениться его название, начало, конец, стилистическое оформление и идейная направленность. Памятник может перейти из одного жанра в другой; он может войти в состав компиляции; утратить свой конец или начало; приобрести другой конец и другое начало; может разбиться на эпизоды и продолжать жить в нескольких образовавшихся новых произведениях и т. д.

Самая неустойчивая часть древнерусского произведения — это его название. Входя в состав того или иного сборника (особенно сборника устойчивого содержания: Пролога, четьих-миней, Измарагда и т. п.), произведение может получить «типовое» для данного сборника название. Название может меняться и по соображениям лучшей передачи содержания памятника. Особенно часты перемены названия при создании новой редакции произведения. Вот почему рядом с названиями памятника, которые бывают в рукописях, памятнику дается еще научное название, под которым он известен в исследовательской литературе. В научных описаниях рукописей принято наряду с научным названием и названием в списке давать еще первые и конечные строки текста. Но и они неустойчивы. Вот почему определение памятника — одна из важнейших, а иногда и нелегких задач текстолога, занимающегося древнерусской литературой.

Приведу разные названия и начала в отдельных редакциях Жития Александра Невского: «Месяца ноября в 23 преставися великий князь Александр Ярославич в лете 6771. Скажем мужество и житие его. О Господе Исусе Христе, сыне Божий, и яз худый и грешный и недостойный начинаю писати житие великого князя Александра Ярославича внука Всеволожа» (первоначальная редакция); «Месяца ноября 14 успение великого князя новгородского Александра Ярославича на память святого апостола Филиппа. Господи благослови отче. О великом князе нашем и умнем и о крепкосмысленем и о храбрем тезоименитнаго царя Александра Македонского....» (вторая редакция); «Слово похвальное благоверному великому князю Александру, иже Невский именуется, новому чюдотворцу, в немже и о чюдесах его споведотися. Благослови отче. Преблагый человеколюбивый Господь изрядно свою благостыню на согрешающих показует...» (редакция Великих Макарьевских четьих-миней); «Месяца ноемврия в 23 день. Житие и жизнь и повесть о храбрости и о чюдесах, списано вкратце, святаго великаго князя Александра Ярославича Невского нового чудотворца. Господи благослови отче. Что реку или что возглаголю о доблести и мужестве и подвизание в молитвах...» (редакция Василия-Варлаама); «Месяца ноября в 23 день. Житие и подвиги благовернаго великого князя Александра, иже Невский именуется, новый чудотворец, в немже и о чюдесах его от части исповедании. Благослови отче. Якоже в чювьственных видимое солнце, сице и жития святых свет суть и просвещение в душевных чувствах...» (редакция Ионы Думина).

С одним и тем же названием «Меч духовный» известен сборник проповедей Лазаря Барановича конца XVII в. и книга полемических и богословских сочинений некоего федосеевца, составленная в 1770 г. Различные сочинения озаглавлены: «Разговор в царстве мертвых» (например: в XVIII в. разговор Потемкина и Екатерины II, а в начале XIX в. сатира на графа Хвостова).

Очень часто памятник начинается цитатой из Священного Писания. В связи с этим одинаковую цитату могут иметь в своем начале несколько различных произведений. Так, например, словами «Благославен Господь Бог Израилев» начинается поздняя переделка знаменитого «Слова о законе и благодати» митрополита Илариона³⁰⁶ и «Житие преподобной Евфросинии» (под 23 мая)³⁰⁷. Многие жития и похвальные слова начинаются словами «Тайну цареву добро есть хранити»³⁰⁸ или «Память праведного со похвалами»³⁰⁹ и пр. Вот несколько часто повторяющихся начал различных произведений: «Род праведных благословится»³¹⁰, «Светлое и преславное настоящее торжество»³¹¹, «Что реку и что возглаголю»³¹² и мн. др.


*

В текстологической практике нередки случаи, когда за один памятник признавались два различных произведения и обратно: когда за два памятника признавалась одна рукопись одного и того же произведения, случайно разделенная на две.

Примером неправильного соединения при издании двух произведений в одно представляет собой издание Новгородской четвертой летописи в IV томе «Полного собрания русских летописей» в 1848 г. Новгородская четвертая летопись была напечатана здесь по Строевскому списку с вариантами по Академическому, Синодальному, Фроловскому, Толстовскому и, кроме того, по особому списку — Хронографическому начала XVI в. (ГИМ, Синод. № 280). Хронографический список представляет собой особую летопись. Другими списками той же летописи являются списки ГПБ, собр. Погод., № 1402, 1402а и список БАН 34.4.32. В основе этой летописи лежат вторая редакция Новгородской четвертой летописи и некоторые другие летописи. Привлечение Хронографического списка к изданию Новгородской четвертой летописи заставило издателей давать его текст отдельными отрывками (1385–1403, 1447–1496 гг.). А. А. Шахматов выделил Хронографический список и близкие к нему в особую летопись, назвав ее Новгородской пятой³¹³.

Трудности возникают не только с определением произведения, но даже с определением рукописи. Считать ли две части произведения за одну рукопись или обе части считать разными рукописями? Что при этом считать решающим признаком? С этой точки зрения интерес представляет работа О. А. Яковлевой «К истории псковских летописей»³¹⁴.

Речь в этой работе идет о двух псковских рукописях исторического содержания Библиотеки Архива иностранных дел 447/915 и 69/92 (90). Обе эти рукописи издателями псковских летописей считались за отдельные рукописи. О. А. Яковлева доказывает, что обе эти рукописи составляли когда-то одну рукопись, принадлежавшую в свое время В. Н. Собакину. Н. М. Карамзин пользовался этой рукописью как единой, а затем кто-то (видимо, М. П. Погодин, издавший в 1837 г. вторую часть рукописи) разрезал ее вдоль корешка на две части. Обе части получили самостоятельные шифры и новые переплеты и в дальнейшем стали считаться самостоятельными рукописями.

Подобного рода разделения рукописей очень часты. Их делали древнерусские книжники для удобства одновременной переписки несколькими писцами, делали издатели для удобства издания и особенно часто коллекционеры (в частности, Сулукадзиев) для увеличения номеров своей коллекции или для более выгодной продажи.

Бывает и так, что листы, вырванные из какой-либо рукописи, получают отдельный шифр и хранятся отдельно как самостоятельная рукопись. Для библиотечных работников каждая такая часть когда-то единой рукописи будет считаться самостоятельной рукописью, но текстолог обязан их объединить в своем исследовании, мысленно реконструировав рукопись.

Другой пример. Бальзеровский список Софийской первой летописи представляет собой две рукописи. В первой летописный рассказ доводится до 1462 г., затем продолжается повестью 1471 года о покорении Новгорода и приписками, сделанными разными почерками. Вторая рукопись представляет собой добавочную тетрадь, приплетенную к первой, в которой находится летописный рассказ о событиях 1472–1518 гг. Но эта добавочная тетрадь в Бальзеровском списке утратила свое окончание. Замечательно, что Горюшкинский список представляет собой копию с Бальзеровского, но сделанную еще тогда, когда дополнительная тетрадь Бальзеровского списка не утратила еще своего окончания. Поэтому текст продолжается за грань 1518 г. — до 1523 г. включительно.

Иногда установить, что представляет собой текст — один памятник или два — возможно только с помощью внимательного и кропотливого изучения текста целой группы произведений. Так, Н. А. Казакова, исследуя историю текста дошедших до нас сочинений крупнейшего публициста XVI в. Вассиана Патрикеева, установила, как это мы уже отмечали выше, что некоторые из его сочинений, считавшиеся двумя различными памятниками, на самом деле представляют собой одно произведение, а другое — возникло из случайного соединения двух различных произведений и на самом деле не является произведением³¹⁵.


Прочтение и установление текста

Сосредоточимся прежде всего на вопросе о прочтении текста (в последующих главах мы остановимся подробно на отдельных моментах установления его истории, а в разделе об издании текста на вопросе о его передаче при печатании). «Прочтение текста» ни в коем случае нельзя смешивать с его «передачей» в печати. Передача текста в равной степени делается древним писцом в рукописи и современным наборщиком в наборе. Она может осуществляться телеграфными средствами, средствами телефонной связи, магнитофоном, различными сигнальными системами и пр. Когда мы говорим о передаче текста современным текстологом, мы имеем в виду подготовку им текста для передачи текста средствами современного типографского набора³¹⁶. Прочтение же текста, его рецепция из рукописи — это задача особая.

Прочитанный текст текстолог фиксирует — пока еще только для себя, но не для передачи его средствами типографского набора. Этот процесс прочтения текста и его фиксации текстологом может быть назван установлением текста. На предварительной стадии работы текстолога устанавливается только текст списка. Установление текста редакции, произведения, если оно и может быть произведено, то только после полного изучения истории текста списков (т. е. изучения исторического происхождения текста, дошедшего до нас в реальных списках).

Прочтение текста списка невозможно без знания двух специальных дисциплин: истории языка той эпохи или тех эпох, к которым относятся текст списка и текст самого произведения, и палеографии. Если знание последней дисциплины до известной степени признается всеми текстологами, то обстоятельное знание языка эпохи практически часто отсутствует у текстологов и порождает очень большое количество ошибок прочтения и установления текста в современных изданиях.

Палеография и история языка не являются предметами данной книги. Остановимся только на специально текстологических вопросах, связанных с прочтением и установлением текста. Допустим, текст прочитан палеографически, т. е. все буквы выяснены, значение выносных знаков и букв также, — надо еще прочесть текст текстологически, т. е. понять этот текст. Можно палеографически прочесть слово «смерд», но не понять его.

Правильное чтение текста есть правильное его понимание. Если даже в тексте имеются явные описки писца, то мы должны понять происхождение этих описок, суметь их понять как описки. Допустим, что писец написал бессмыслицу. Мы должны попытаться узнать — какой характер имеет эта бессмыслица. Произошла ли она потому, что писец не смог понять своего оригинала и, отчаявшись, написал те буквы, которые, как ему казалось, он видел, или ошибка произошла помимо его воли, вследствие механического пропуска и т. п.

Первая задача, которая стоит перед текстологом, читающим текст, — это разбить текст на слова и уяснить его синтаксически, внести в него языковую ясность.

В русских рукописях до XVIII в., а частично и после, не было современной разбивки на слова. Слова писались либо полностью в строку, либо частично. В последнем случае чаще всего к последующему слову примыкали предлоги.

Приведу примеры неправильного разделения на слова.

А. Н. Оленин в «Кратком рассуждении об издании Полного собрания дееписателей» приводит следующие примеры неправильного разделения на слова, указанные известным археографом начала XIX в. Ермолаевым: «В Новгородском летописце, изданном во 2-й части продолжения Древней российской вивлиофики, на с. 351 напечатано: “В лето sfoe/6575 заратися Всеслав сын Бречеславль, Полотьскый за Янов город”. Из сих слов ничего другого понять нельзя, кроме того, что Всеслав ополчился за город Янов. — Из других же летописей известно, что в сем году Всеслав занял Новгород или, словами новгородского летописца “зая Новгород”, по нынешнему же “занял Новгород своим войском” и, наконец: <…> В 1-й части древнего летописца на с. 22-й в обвинении новгородцами великого князя Ярослава Ярославовича вместо следующих слов: “отнял еси у нас Волхов и иные воды утечеими ловцы (т. е. ловцами уток)... отнял еси у нас поле заечьими ловцы” напечатано: “отнял еси у нас Волхов и иные воды, Утече и Миловцы... отнял еси у нас поле Заечь и Миловцы...” Вот каким простым способом ловцы или охотники, упражняющиеся в ловле уток и зайцев, преобразились вдруг, помощию необдуманной расстановки в словах, в какие-то небывалые урочища! Так, как в предыдущей статье, от подобной же расстановки внезапно является какой-то небывалый город Янов»³¹⁷.

Аналогичный пример неправильной разбивки текста на слова приводит П. М. Строев в предисловии к «Софийскому временнику»: «В Русской летописи по Никонову списку (ч. VII, с. 219) вместо “и Нагаи бы к Асторохани кочевали” напечатано: “и Нагаи быка Сторахани кочевали...”»³¹⁸.

В издании «Римских деяний» напечатано «З’еднавши себhже гларе» вместо «ceбh жегларе» (т. е. моряков)³¹⁹.

Примеры неправильного разделения на слова могут быть почерпнуты и из современных изданий. Так, в издании текста Эрмитажного списка конца XVIII в. в томе XXV «Полного собрания русских летописей» напечатано: «...и не вдадимъ... от сущихъ под рукою наших князии светлых никакомуму же скъблазну или вине»³²⁰. Текст этот бессмыслен. Между тем в рукописи XVIII в. он разделен вполне правильно: «никакому мужескъ блазну или вине».

Разделение на слова бывает иногда очень трудным и принципиально важным. Так, например, в «Повести временных лет» под 859 г. сказано, что варяги брали дань из заморья с чуди, словен, мери, веси и кривичей. Дальше идет следующий текст; «А козари имаху на полянhх, и на chвephx, и на вятичhхъ, имаху по бhлh и вhверицh от дыма». Хотя в издании «Повести временных лет» (серия «Литературные памятники», 1950) я и разделил текст «по бhлh и вhверицh», что означает «по серебряной монете и шкурке белки», но можно разделить текст и так: «по бhлhй вhверице». Это последнее будет означать «по белой белке», т. е. «по шкурке зимней, белой белки». В пользу последнего чтения будет говорить и следующее место в «Слове о полку Игореве»: половцы брали «дань по бhлh от двора». О серебряной монете в «Слове о полку Игореве» ничего не говорится, хотя события происходят через три века, когда крестьянское хозяйство несомненно развилось. Выражение «бhлая вhверица» следует понимать в связи со следующим. Мех белки (по-древнерусски «вhверицы») ценится только зимний, как наиболее прочный. Зимний мех белки — «белый», серый. Сравнительно рано в русском языке определение-прилагательное «белая» вытеснило существительное «веверица» и само приняло суффикс существительного — «белка». В подтверждение чтению «бhлhй вhверицh» можно привести, кроме «Слова о полку Игореве», следующее место из Лаврентьевской летописи под 1068 г.: «кунами и белью»; в Ипатьевской летописи это место понято так: «кунами и скорою» (т. е. мехами), что свидетельствует о том, что в древней Руси слово «бель» понималось иногда как мех (беличий, разумеется). Однако Б.Д.Греков считает, что читать это место надо «по бhлh и вhверицh.». Он приводит следующий материал в обоснование своей точки зрения: «В Ипатьевской летописи, под 1257 г.: “Данило посла Коснятина... до побереть на них (ятвягах) дань. Ехав же Коснятин, пойма на них дань: черные куны и бель сребро, и вдасть ему...”»³²¹. В зависимости от разделения этих слов стоит очень многое в понимании денежного хозяйства Руси X в.

Известен тот принципиальный и очень важный спор, который возник в связи с тем, как надо читать в списках «Русской Правды» в статье 16-й: «смерди холоп» или «смерд и холоп». В зависимости от того или другого чтения существенно менялись представления о социальном положении смердов³²².

Неясности с разделением текста на слова создавались не только у современных исследователей (хотя надо самокритично признать, что исследователи ошибаются чаще, чем древние переписчики рукописей). В «Повести временных лет» под 1024 г. читается следующий текст: «И приде Якунъ с варягы и бъ Якунъ сьлhпъ, и луда бh него золотомь истъкана... и Якунъ ту отбhже луды златоh». Якун — вождь варяжского отряда — Гакон. Он упоминается не только в «Повести временных лет», но также в Эймундовой саге, где говорится о варягах на Руси, и в Киево-Печерском патерике. В последнем о нем говорится явно на основании «Повести временных лет»: «Бысть в земли варяжьской князь Африкан, бран Якуна Слепаго, иже отбеже от златыа луды, биася полком по Ярославе с лютым Мьстиславом». Название Якуна «слепым» в Киево-Печерском патерике явное недоразумение. Слово «сьлъпъ» получилось из «сьлhпъ»: Якун был одет в золотую луду и был в ней красив («лъпъ»). Упоминание о том, что Якун был красив и одет был в золотую луду, нужно летописцу для того, чтобы посмеяться над Якуном, покинувшим во время бегства с поля битвы эту самую примечательную часть своей одежды³²³. Было бы, однако, совершенно неправильно при прочитании текста Киево-Печерского патерика исправлять эту ошибку, получившуюся в результате неправильного разделения на слова древним составителем Киево-Печерского патерика летописной статьи 1024 г. «Повести временных лет». Почему же нельзя исправлять эту ошибку? Потому, что в Киево-Печерском патерике она осмыслена, стала фактом понимания составителем событий 1024 г., стала явлением текста.

Правильное разделение текста на слова находится в непосредственной связи с правильным пониманием текстологом лексической стороны текста.

Насколько важно знание языка, его истории, родственных языков и умение пользоваться лингвистической литературой, показывает хотя бы известная история с толкованием следующего места в русском проложном житии княгини Ольги: «И заповеда ему (Святославу. — Д. Л.) с землею равно погрести ся, а могилы не сути (т. е. “не съсути” — не насыпать. — Д. Л.), ни тризн творити, ни дына деяти, но после злато к патриарху Царяграда». Выражение «ни дына деяти» не было понято ни позднейшими писцами, ни многими исследователями, на разные лады изменявшими и толковавшими этот текст. Исследователь погребальных обычаев древних славян А. А. Котляревский предложил читать это место «ни бдына деяти» и толковал слово «бдын» (им сочиненное), как производное от слова «буда» и вкладывал во все выражение такой смысл: «не делать надстройки, сруба над могилою»³²⁴. Однако Н. И. Серебрянский на основании изучения различных разночтений этого места, привлекая различные данные древнеславянских языков, вполне удовлетворительно истолковал это место: «ни тина (дына) деяти», или «ни тина раскраяти» — значит не заниматься «кожекроением», «лицедранием» (ср. аналогичный погребальный обычай, отмеченный в житии князя Константина Муромского)³²⁵. То, что слово «тин» или «дын» было забыто, привело к появлению большого числа разночтений в последующих рукописях. Продолжали эту работу переписчиков и позднейшие исследователи. Все они старались по возможности «облегчить» это место, но не понять его. Надо принять за правило: если перед нами в каком-нибудь месте памятника непонятное слово, то надо исчерпать все возможности его объяснения и только после того как все возможности его объяснения отпали, предполагать в нем ошибку. Одной из самых плодовитых причин появления грубых ошибок в изданиях текста является непонимание устаревшего слова.

К числу малопонятных выражений, подвергшихся разнообразным переделкам и у древних писцов, и у новых исследователей, принадлежит и слово «коць» в следующем месте распространенной проложной и минейной редакций «Жития князя Михаила Черниговского»: «Тогда Михаил соима коць свой и верже к ним (к татарам. — Д. Л.) глаголя: “Приимете славу света сего, еяже вы хошете”». В некоторых списках и редакциях «коць» заменен на «меч», «гривну злату», «венец», бессмысленное в данном тексте «конец», «бармы» и т. д. Благодаря обстоятельному исследованию Н. И. Серебрян-ского, привлекшего инославянские словарные материалы, в настоящее время это слово «коць» может считаться окончательно объясненным: это название княжеской одежды³²⁶.

Примером неправильного осмысления непонятных слов или непонятной терминологии путем выискивания в ней собственных имен может служить следующее место Псковской третьей (по нумерации А. Н. Насонова) летописи. В Псковской третьей летописи имеется следующий текст под 1472 г.: «... и послаша гонцовъ своихъ нолна (вплоть.— Д. Л.) и до Кирьипиге»³²⁷. Кирьипига — это ливонский город Кирипега (Киремпе). Это место в свое время в «Северном архиве» было прочитано так:«... и послаша гонцов своих Нолна и Дикиръ и Пигъ»³²⁸.

Весьма поучительный пример ошибочного прочтения приводит Н. А. Казакова³²⁹. В «Материалах для словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского³³⁰ и в «Материалах для терминологического словаря древней России» Г. Е. Кочина³³¹ мы находим слово «итолок». И. И. Срезневский не приводит его объяснения, а Г. Е. Кочин ссылается на это слово в тематическом указателе в рубрике «должностные лица». Взято это слово из издания «Первой псковской летописи», где под 1463 г. читается следующий текст: «Присла князь местер ризский своих послов, честные люди, Ивана князча Сивалдайскаго, итолка своего Индрика и иных немець добрых»³³². Кроме того, Г. Е. Кочин ссылается еще на грамоту новгородского посадника в Ригу 1418–1420 гг., изданную А. И. Соболевским и С. А. Пташицким³³³. Любопытно, однако, что в изданиях Новгородской первой летописи и Новгородской четвертой летописи слово это встречается в изложении начала войны между Новгородом и Ливонией 40-х гг. XV в., но осмысляется как имя собственное: «...а воюеть князь Григорий из заморья Клевьскый про своего проводника Итолка Ругодивца»³³⁴. Между тем, как убедительно доказала Н. А. Казакова, никакого слова «итолок» или собственного имени «Итолок» не существовало. Текст во всех приведенных случаях следует читать — «и толка», т. е. «и переводчика».

Неправильное разделение текста на слова может возникать в результате того, что текстолог не принял во внимание географическую терминологию своего времени. В грамоте на бересте № 19 издатель следующим образом разделил слитный текст на слова: «Да только буде сьтарому мъсель доводъ ле». Перевод этого места дается следующий: «Да только едва ли будет старому выгода-добыча»³³⁵. Между тем разделение текста на слова должно быть, конечно, такое: «до Водъле», а не «доводъле». Водла и Сухая Водла соединяют Онежское озеро с Водлозером. Слово «мъсель» означает «намерение». Перевод того места должен быть такой: «Но если появится у старого намерение (плыть) до Водлы»³³⁶.

Иногда неправильные разделения на слова бывают очень правдоподобны. Так, например, И. Д. Беляев, издавая «Слово о житии и преставлении Дмитрия Ивановича»³³⁷, напечатал «всhмъ вhнецъ въ будущемъ» вместо «в семь вhце и въ будущемъ»³³⁸. Ошибка издателя произошла здесь потому, что он был недостаточно знаком с устойчивыми формулами окончания литературных произведений.


*

Правильное прочтение текста предполагает правильное понимание всех выносных букв, сокращений и условных обозначений. При издании текста текстолог может оставлять титла, сокращения и выносные буквы не внесенными в текст — это дело его как издателя (к этому вопросу мы еще вернемся), но для установления текста текстолог должен понять и мысленно раскрыть все условные обозначения и все сокращения. Если он этого не сделал — он не понял текста.

Для того чтобы правильно раскрыть сокращения, необходимо иметь точное представление о языке данного текста. Так, например, если выносится над строку частица «ль» или «ли», то «ь» и «и» часто в рукописях не дописываются. Каждый раз поэтому возникает вопрос как писать: «только» или «толко», «ль» или «ли», «же» или «ж». Чтобы правильно раскрыть то или иное сокращение, надо изучить язык списка в целом. Сокращение «црь» может быть раскрыто и как «царь», и как «цесарь», прилагательное «црский» — и как «царский», и как «царьский». Ответ на вопрос — как раскрыть это сокращение, часто бывает невозможно получить даже в языке списка, тогда необходимо обращаться к языку эпохи и к данным о происхождении памятника из той или иной местности. Так, например, если памятник московский, глагол «есть» необходимо раскрывать с «ь», но в памятниках и списках западнорусских, может быть, правильнее оставлять «ест».

В затруднительных случаях необходимо обращаться к лингвистам. К сожалению, у нас нет словарей сокращений вроде тех, которые существуют в западноевропейской литературе³³⁹. Правда, сокращения в древнерусских рукописях употреблялись реже, чем в западноевропейских, но все же они есть, и создать справочное пособие по этим сокращениям — одна из насущных задач советской текстологии. Сокращения эти разного типа: «а^л» —алтын, «в` де» — 2 деньги, «м» — монастырь, «схмн» — схимник, «кнзь» — князь и т. д.


*

Очень трудный вопрос — это вопрос о расстановке в древнем тексте знаков препинания. Прочесть текст — это не только правильно разделить текст на слова, но и понять его синтаксически. Внешним выражением этого правильного синтаксического понимания древнего текста и является правильная расстановка в нем знаков препинания. Оставление текста без знаков препинания (полностью или частично) во многих случаях означает, что издатель не решается интерпретировать текст, или что он его не понял. Серьезным препятствием к расстановке знаков препинания служит то обстоятельство, что современная расстановка знаков препинания приспособлена к современному же синтаксису, который сильно отличается от синтаксиса древнего. Применять же древнюю пунктуацию невозможно: она не систематична и совершенно не изучена. Отмечу, между прочим, что изучать древнерусскую пунктуацию можно только в связи с древнеславянской и византийской. Существенную помощь могут оказать исследования античной и средневековой западноевропейской пунктуации. В ряде случаев текстолог просто не знает, как расставить знаки препинания, и либо в таком случае вовсе их не ставит, либо модернизирует текст. Приведу только один пример. Союз «а» не отделяется сейчас точкой от предшествующего текста, но в старинных текстах это делать иногда совершенно необходимо: в актовом материале отдельные клаузулы вводятся именно этим союзом «а». Но и в пределах, допустимых современной пунктуационной системой, знаки препинания расставляются иногда издателями неправильно, явно указывая на непонимание ими текста. Так, например, в издании «Временника» дьяка Ивана Тимофеева, выполненном в т. XIII Русской исторической библиотеки, читаем: «Царь позна жену свою, яко Адам Евву. Вне породы некако святому нощеявлением зачатие сына царю.... известившу...» и т. д.³⁴⁰ «Порода» — это рай. Очевидно, что «вне породы» относится к предыдущему и точка должна быть поставлена после этих двух слов.


*

Правильное прочтение текста, т. е. правильное его понимание, требует не только правильного «узнавания» лексики, морфологии, синтаксиса текста, отдельных сокращений, происхождения отдельных механических ошибок, но и правильного восприятия его содержания в связи с эпохой, географическими обозначениями своего времени, историческими именами лиц и пр. и пр. Очень многие ошибки прочтения текста получаются из-за того, что текстологи плохо знакомы с явлениями эпохи, историческими именами, старыми географическими названиями, технической и всякой иной специальной терминологией, теологическими понятиями, библейской историей и т. д.

К древнерусским текстам в известной мере применимо то правило, которое хорошо сформулировано С. М. Бонди в отношении рукописей писателей нового времени. С. М. Бонди пишет: «Может быть, раньше уже следовало упомянуть об одном правиле, являющемся основным в работе чтения черновика, которое действительно всегда, но особенно необходимо в случаях особой трудности, когда невозможно добраться до начала работы писателя, или когда теряется нить ее последовательности, или когда особенно запутанные и разбросанные обрывки текста не поддаются прочтению. Это правило: идти в работе не от частей к целому, а от целого к частям (и потом опять к целому); не из прочтения отдельных слов составлять целое стихотворение, отрывок, а наоборот, пользоваться пониманием целого для прочтения отдельных слов. Здесь также нет внутреннего противоречия, так как и здесь в этой работе целое и части взаимно обусловливают друг друга. Сначала, путем первого несовершенного ознакомления, читающий должен составить себе представление об общем содержании отрывка: что это такое? о чем там идет речь? каков общий замысел? Затем, имея уже это представление, читать отдельные слова, догадываясь об их значении не изолированно, а в свете составленного общего представления о целом, о замысле вещи. И, наконец, из этих расшифрованных деталей, отдельных слов и фраз составляется новое, полное, уже не общее, а вполне конкретное знание о читаемом отрывке в целом. Такова в общем схема работы при чтении трудных текстов»³⁴¹.


Конъектуры

В тех случаях, когда единственный список испорчен в каком-либо месте или когда все списки изучаемого произведения в том или ином конкретном месте текста дают явно испорченный текст или текст, который, хотя и ясен, однако по тем или иным соображениям не мог быть в первоначальном тексте (авторском, редакторском и пр.), исследователь вправе прибегать к конъектурам. Конъектуры — это исправления (точнее — частичные восстановления первоначального текста), предлагаемые исследователем на основании различных соображений, но которые не могут быть подтверждены чтениями других списков.

B. Н. Перетц пишет по поводу конъектур: «Случается, однако, и так, что ни одна из имеющихся рукописей не дает ясного, вполне удовлетворительного чтения, или так, что имеется всего лишь одна рукопись какого-нибудь памятника с испорченными, неясными местами. Тут уж критику приходится как бы становиться на место автора и пытаться восстановить испорченное чтение от его лица с помощью конъектур, т. е. различного рода соображений и догадок. Для конъектур, опять-таки, нет общих, определенных законов и правил: кто более других может уподобиться автору данного произведения, проникнуться его духом и манерой, кто лучше других понимает его, тот и может наиболее удачно его исправить. Конечно, необходимо, чтобы предлагаемая конъектура давала месту, по возможности, наилучший смысл и не противоречила ни другим местам сочинений, ни обыкновениям его автора»³⁴².

Очень важно все то, что В. Н. Перетц пишет о неоходимости «уподобиться автору», вообразить себе его «дух», манеру и пр. Увидеть за текстом автора с его мировоззрением, психологией, даже привычками — первая обязанность текстолога. К этому следует добавить только, что нельзя ограничиваться автором, — необходимо представить себе не только того, кто создал первоначальный текст, но и того, кто изменил его: переписчика, переделывателя. Необходимо не только восстановить измененный текст в его первоначальном виде, но и объяснить — как, когда и почему произошло изменение текста. Восстановление интересующего нас места и объяснение произошедшего изменения должны идти вместе, сопровождать друг друга: только тогда конъектура может считаться убедительной. Если изменение текста произошло сознательно, — надо объяснить цели изменения, причины, всю ситуацию, вызвавшую это изменение. Если изменение произошло бессознательно, т. е. если перед нами ошибка, — надо показать, как появилась ошибка, какой тип ошибки имел место в данном случае, объяснить ее палеографически.

C. М. Бонди совершенно правильно пишет: «Достоверность конъектуры (или, во всяком случае, максимальная вероятность ее) доказывается, во-первых, качеством полученного текста (правдоподобием его) и, во-вторых, правдоподобием, убедительностью объяснения о причинах порчи текста в подлиннике. О последнем требовании нередко забывают, между тем оно крайне важно»³⁴³.

Конъектуры важны в двух отношениях: для издания текста (вопрос этот мы рассмотрим в дальнейшем) и для восстановления истории текста. Степень достоверности конъектур очень различна. Тем не менее для истории текста могут иметь значение и те конъектуры, степень доказанности которых весьма невелика. Автор известной работы по текстологии П. Маас считает необходимым оставлять в разночтениях к тексту все возможные конъектуры, считая, что в результате открытия новых списков они могут когда-либо подтвердиться³⁴⁴. Такие возможные конъектуры, оставляемые в разночтениях на всякий случай, П. Маас называет «диагностическими конъектурами» («Diagnostische Konjekturen»)³⁴⁵.

Вообще следует сказать, что общее предубеждение против конъектур у некоторых исследователей не имеет почвы, так как текст подавляющего большинства рукописей полон этими же самыми конъектурами, но конъектурами, сделанными не учеными, а самими древними переписчиками, часть из которых была несомненно невежественна. В самом деле, все ошибки и «осмысления», о которых мы говорили выше, — это и есть по существу конъектуры. Очень часто поэтому конъектуры исследователей — это только раскрытие конъектур переписчиков. Оставлять конъектуры переписчиков, не допуская конъектур исследователей, — нелепо. Все дело только в том, что, предлагая ту или иную конъектуру, исследователь обязан объективно оценить степень ее достоверности и не выдавать в издании конъектуру за текст подлинного списка или списков, а строго ее оговаривать (например, в тексте конъектура печатается курсивом, а в сноске отмечается чтение списка).

В качестве примеров различного рода удачных конъектур можно предложить конъектуры к первому изданию и Екатерининской копии «Слова о полку Игореве». Как известно, «Слово» дошло до нас в единственном списке, погибшем в московском пожаре 1812 г. Ошибки были уже в этом погибшем списке, и они особенно возросли в числе вследствие неумелого чтения этой погибшей рукописи ее первыми исследователями и издателями. Единственный способ исправить эти ошибочные чтения, поскольку второго списка «Слова» нет, — конъектуры.

В первом издании «Слова» читается текст: «...а мои ти Куряни свhдоми къ мети»; сходный текст в Екатерининской копии, причем выражение «свъдоми къ мети» переведено: «в цель стрелять довольно сведомы» (в Екатерининской копии) и «в цель стрелять знающи» (в первом издании). Ясно, что текст этот очень мало вразумителен. Конъектура к этому месту следующая: слова «къ мети» следует читать вместе — «къмети» и все место следует перевести так: «известные», «знаменитые воины». Оправдывается эта конъектура тем, что текст «Слова» в рукописи XVI в. был написан без разделения на слова. Первые его исследователи правильно его прочли по буквам, но неправильно разделили на слова, так как не знали слова «къмети». То, что первые исследователи (и в частности, А. И. Мусин-Пушкин) не знали слова «къмети», подтверждается тем обстоятельством, что то же слово «къмети» было не понято и неправильно разделено на слова не только в «Слове о полку Игореве», но и в «Поучении Владимира Мономаха»³⁴⁶. Итак, конъектура «къмети» вместо «къ мети» может считаться несомненной.

Аналогичная конъектура была предложена к тексту первого издания: «Нъ рекосте му жа имhся сами, преднюю славу сами похитимъ, а заднюю ся сами подhлимъ». В Екатерининском списке вместо «мужа имъся» читается «мужа имъся». В обоих случаях дан ни с чем не сообразный перевод. Впервые абсолютно убедительное исправление этого места предложил В. Г. Анастасевич³⁴⁷: «мужаимься». Эта конъектура оправдана палеографически — здесь тоже неправильное разделение на слова первоначально слитного текста и смешение сходных по написанию букв: «h» вм. «ь». Характерно, что и в издании «Поучения» Владимира Мономаха А. И. Мусин-Пушкин не понял слово «мужество». Вместо слов «Поучения» «мужьство и грамоту» А. И. Мусин-Пушкин напечатал «мужьтвой грамоту»³⁴⁸.

Приведенные выше конъектуры могут считаться бесспорными. Основания к этому следующие. Текст без этих конъектур непонятен, с конъектурами он вполне ясен. Конъектуры не потребовали больших изменений в тексте. Палеографически они совершенно обоснованы, при этом может быть объяснено, почему именно произошли искажения текста, и приведены аналогичные ошибки тех же издателей при подготовке другого текста, известного нам по рукописи. Следовательно, в этих двух конъектурах предусмотрены все основные доводы достоверности.

Примеры вполне убедительных конъектур, предложенных исследователями в тексте «Слова о полку Игореве», могут быть легко умножены. Конъектуры эти настолько прочно вошли в традицию изданий «Слова», что они уже перестали замечаться как исправления и воспринимаются исследователями как несомненный текст «Слова».

Приведем теперь примеры конъектур остроумных и в целом удачных, но которые не могут считаться доказанными.

В первом издании «Слова о полку Игореве» читается следующий текст: «...свистъ звhринъ въ стазби; дивъ кличетъ връху древа». Текст этот настолько непонятен, что составитель Екатерининской копии вовсе пропустил слова «свистъ звъринъ въ стазби». К этому месту «Слова» была предложена следующая довольно удачная конъектура: вместо «въ стазби» было предложено читать «въста зри». Слово «зри» — это обычная для древних рукописей отметка на полях, которая переписчиком легко могла быть внесена в текст (примеры таких внесений известны — они многочисленны). Значит, эта отметка «зри» нечто вроде: «обратить внимание!». Ею кто-то из читателей мог отметить непонятное соседнее слово «дивъ». Перемена «р» на «б» легко оправдывается палеографически — особенно для скорописи, которой отметка могла быть сделана на полях. Следовательно, это слово «зри» или в нашем случае сочетание «зби» может быть опущено и весь текст прочтен следующим образом: «свистъ звъринъ въста: дивъ кличет връху древа». Получающийся текст совершенно ясен, но может ли он считаться единственно правильным? Можем ли мы считать данную конъектуру доказаной? Нет, она только одна из лучших в ряду предложенных³⁴⁹.

Приведем еще один пример удачной конъектуры.

В первом издании «Слова о полку Игореве» мы читаем о князе Всеславе Полоцком: «...утръ же воззни стрикусы оттвори врата Нову-граду разшибе славу Ярославу». В Екатерининской копии это место читается так: «...утръже вазнистри кусы отвори врата Нову-граду. Разшибъ славу Ярославу». И в том, и в другом случае текст совершенно неясен. Конъектурных исправлений этого места было предложено много. Наиболее удачная, по-моему мнению, принадлежит Р. О. Якобсону: «Утьрже вазни съ три кусы, — отъвори врага Нову-граду, разшибе славу Ярославу». Предлагаемый перевод этого места такой: «Знать, трижды ему довелось урвать по куску удачи, — отворил было врата Новгорода, перешиб славу Ярославу»³⁵⁰. С защитой этой конъектуры выступил Н. М. Дылевский³⁵¹.

Соглашаясь со всей аргументацией Н. М. Дылевского, я никак не могу согласиться только с одним — с самим образом «трижды урвать по куску удачи». «Кусок удачи» — это находка явно неудачная.

Поэтому я предлагаю, оставив предложенную Р. О. Якобсоном разбивку на слова, изменить знаки препинания и читать это место так: «Утьрже вазни, съ три кусы отъвори врата Нову-граду». Перевод этого места следующий: «Урвал счастье, в три попытки (или «с трех попыток») отворил врата Новгороду»³⁵².

Предложенная выше конъектура (или, вернее, ряд взаимосвязанных конъектур) довольно удовлетворительно объясняет одно из самых загадочных и темных мест «Слова», однако удовлетворительнось объяснения еще не есть его доказанность. Бывают случаи, что исследователи предлагают несколько конъектур для одного и того же искаженного места и все они в той или иной степени удовлетворительны. Чтобы конъектура была убедительной, надо либо доказать, что она единственно возможная, либо отчетливо показать, каким путем первоначальный текст оказался искаженным.

Примером конъектуры может служить прочтение «Болгары Черные» вместо «Болгары и с черными людьми» в следующем месте Плигинского жития Владимира I Святославича: «Князь же Владимер вборзе собра воеводы своя Варяги и Словени и Кривичи и Болгары и с черными людми, поиде на Корсунь». Конъектура эта предложена А. А. Шахматовым³⁵³ и имеет за собой следующие основания. Среди участников похода указаны народности. Социальная категория «черные люди» непоследовательно врывается в перечисление. Болгары были известны и на Волге, и на Балканском полуострове, поэтому в ранних памятниках их различают. В последующее же время термин «черные болгары» был непонятен и, очевидно, требовал осмысления.

Впрочем, исследователь должен постоянно считаться с тем, что даже самые убедительные конъектурные поправки казалось бы «явных» ошибок могут оказаться иногда ложными. Так, например, издатели третьего тома «Полного собрания русских летописей» (СПб., 1841) исправили в Новгородской первой летописи под 1194 г. слово «тировати» на «жировати». Слово «тировати» (обитать, проживать) до самого последнего времени было неизвестно исследователям, и тем не менее осторожный П. Савваитов и в последующем издании Новгородской первой летописи (СПб., 1888) оставил это слово «тировати» без изменений, тогда как такие знатоки древнерусской речи, как А. И. Соболевский³⁵⁴ и И. И. Срезневский³⁵⁵, сомневались в существовании этого слова и считали конъектуру «жировати» несомненной. Но время оправдало простое уважение к источнику и предпочло простое следование чтению списка эрудиции и остроумию знатоков.

В отношении древних произведений в еще большей мере, чем в отношении произведений писателей нового времени, применимо сказанное В. В. Виноградовым: «Самый текст сочинений писателя может быть точно установлен и правильно прочитан только тем, кто хорошо знает или глубоко изучил язык этого писателя»³⁵⁶.

Историков или литературоведов, которые пытаются заниматься текстологией памятников древнерусской письменности, — а тем более такой сложной областью, как конъектуральным исправлением текста, — без основательного знания древнерусского языка, только по чутью, ждет горькое разочарование. Ученых, знающих древнерусский язык только в результате практических навыков чтения старых текстов, всегда можно узнать по грубым ошибкам в чтении и толковании трудных мест и по «приблизительности» перевода легких. Не менее важно и знание реалий эпохи.

Однако, помимо знаний и в первую очередь знаний языка, конъектуральные исправления требуют остроумия и находчивости. Вполне прав Т. Бирт, когда пишет: «Конъектура — это искусство и, как всякое искусство, она зависит от таланта»³⁵⁷.


Наблюдения над рукописью

Пытаясь восстановить историю текста, надо обращать внимание не только на текст рукописи, но и на самую рукопись, на ее состояние, на утраты, дополнения, загрязненность отдельных листов, на сделанные на ней позднейшие записи и т. п. Все это может дать весьма важный материал для суждения об истории рукописи, обстоятельствах ее написания и последующей судьбе, а также об истории ее текста.

Так, например, если в рукописи имеются поправки, то весьма важно бывает узнать: делались ли поправки самим переписчиком или кем-то другим. Если поправки делал сам переписчик, то они могли явиться результатом проверки текста по тому же оригиналу, с которого он списывал, или проверкой по другой рукописи (то и другое можно с известной долей вероятности установить по самому характеру поправок). Но и та и другая правка будет, во-первых, почти одновременна с перепиской, а во-вторых, она будет сделана переписчиком, очевидно, с пониманием предшествующего своего же собственного текста, который он правит. Если же поправки внесены кем-то другим или тем же переписчиком, но спустя много времени, то эти поправки могут не только улучшать текст, но и искажать его. Правка может быть произведена по худшему тексту или по собственным соображениям правщика не всегда квалифицированного.

Чтобы отличить оба типа правки один от другого, недостаточно обратить внимание на почерк (почерк того же писца может быть более торопливым при правке), тем более что почерки в средние века гораздо менее индивидуализированы, чем в новое время, а надо непременно обратить внимание на чернила. Другой цвет чернил — один из показателей того, что между перепиской рукописи и ее правкой был существенный разрыв во времени. Как известно, в древности чернила делались ручным способом и рецептов чернил было очень много, поэтому чернила в древнерусских рукописях чрезвычайно различаются между собой.

Все эти наблюдения возможны только тогда, когда текстолог имеет дело не с воспроизведением, а с самой рукописью.

С. Ф. Платонов при изучении Никоновской летописи указал на весьма важное в методологическом отношении положение: «Непосредственное знакомство с рукописным текстом есть непременное условие правильности и плодотворности всякого вывода о памятнике, и нельзя не пожалеть, что не всегда это условие осуществимо»³⁵⁸. Это свое общее методологическое положение С. Ф. Платонов предпосылает во многом замечательному анализу внешних данных двух старейших списков Никоновской летописи — Патриаршего и Оболенского. Установить историю текста Никоновской летописи помогают ему наблюдения над отдельными начертаниями оригинала, приведшими к ошибкам в копии, над распределением текста в тетрадях и т. д. Имеют значение даже наблюдения над загрязненностью отдельных листов. Так, С. Ф. Платонов, отмечая загрязненность оборота листа 939 Патриаршего списка Никоновской летописи, на котором заканчивалась одна из тетрадей рукописи, полагает, что это дает основание считать, что Патриарший список сперва заканчивался именно на этом листе, находившемся снаружи и поэтому более других захватанном, и некоторое время существовал в таком виде отдельно³⁵⁹.

То, как много существенного можно извлечь по истории рукописи из самой рукописи, показывает мастерский анализ Архивского второго списка Псковской летописи, сделанный А. Н. Насоновым. Приведу этот анализ целиком: «Рукопись б. Моск. Арх. мин. ин. дел. № 69/92 (90) или Архивский 2-й список представляет собою летописный свод, принадлежавший “стольнику” Василию Никифоровичу Собакину, как видно из приведенной выше³⁶⁰ записи на обороте чистого листа, и составленный трудами “грешнаго раба богоявленского дьячка из Бродов” Ондрюшки Ильина “по реклу Пофы” или “Козы”, как явствует из записи на той же странице. Нам известен и другой свод, принадлежавший стольнику Василию Никифировичу Собакину, с отметкой: “труды Козины”, но свод иной редакции или, вернее, — отдельные, сбитые куски из свода, составленного, вероятно, около того же времени или несколько ранее... рук. б. Моск. Арх мин. ин. дел. № 447/915. Уже на основании этого можно предположить, что Андрюшка Ильин выполнял задание “стольника” Василия Никифоровича Собакина. Дальнейшее знакомство с Арх. 2 списком подтверждает наше предположение. В чем заключалась работа Ильина и к какому времени она относится? Переписка основного летописного текста производилась одновременно двумя писцами, что видно, во-первых, из того, что водяные знаки на всех листах одинаковы; во-вторых, из того, что ел. 125 об. начинается опять тот же почерк, которым писан текст до л. 92 об. Но конец рукописи, начиная с л. 234 до л. 243 об., написан новым, третьим почерком, и, по-видимому, той же самой рукой, которая на обороте чистого листа в начале рукописи писала надпись, указывающую на принадлежность рукописи стольнику Собакину и на заслуги Ильина в составлении свода. Судя по содержанию надписи, можно предполагать, что она сделана самим Ильиным, взявшим на себя труд составления свода по поручению, как мы предположили, стольника Собакина. Содержание последних листов рукописи, написанных этим третьим почерком, подтверждает такое предположение. Сам Ильин взял на себя труд переписки последнего известия летописного свода — о поставлении на Москве печерского архимандрита Макария во Псков архиепископом, о приезде его во Псков после поставления на его место архимандритом в Печерский монастырь Митрофана (бывшего игумена Мирожского монастыря). По-видимому, Ильину необходимо было в середине вставить известие, взятое, вероятно, из разрядных записей, касающееся Собакина, отца Василия Никифоровича: “а был тогда во Пскове государев воевода околнечей Никифор Сергеевич Собакин, да дьяк Иван Степанов, а во дворце был дьяк Иван Дмитриев” (л. 234 об.). Что это действительно вставка, подтверждается и тем, что событие, о котором идет речь, относится к 158 (1650) году; к этому же году относится и последующее сообщение о поставлении Митрофана на место Макария и по его благословению, а вслед за тем читаем о событии более раннем, под 156 (1648) годом: о приезде во Псков на воеводство окольничего Никифора Сергеевича Собакина (на место князя Лыкова) и с ним дьяка Ивана Дмитриевича (л. 235); и далее (до конца) идет материал разрядных записей, причем следующая за 156 г. дата — 154 г., а нал. 236–236 об. под 154 г. мы читаем: “тово же числа государь пожаловал околничеством Никифора Сергеевича Собакина, а сказывал ему околничество думной дьяк Михайло Волошенин”. Указанное обстоятельство заставляет предполагать, что летописный свод, который переписан был двумя писцами, а самый конец которого списал (со вставкой о Собакине) сам Ильин, кончался известием о поставлении Митрофана. Сделав вставку о Собакине, Ильин затем приписал сообщение о приезде во Псков на воеводство Никифора Сергеевича Собакина в 156 г. и далее привел материал разрядных записей, среди которых написал и о пожаловании окольничеством Никифора Сергеевича Собакина (под 154 г.). Последнее сообщение рукописи (в материале разрядных записей) относится к 1650 (158) г. Водяной знак дает дату 1647 г. Таким образом, можно думать, что рукопись написана вскоре после 1650 г.»³⁶¹.


*

При перепутанных листах рукописи особенно важно бывает датировать время переплетения рукописи. Эта датировка может быть сделана на основании палеографических данных, которых мы здесь не касаемся, и на основании данных косвенных. Так, например, А. А. Зимин датирует время переплетения Иоасафовской летописи следующим образом. Листы рукописи перенумерованы почерком XVIII в. и перепутаны: лл. 162–162 об. и 169–169 об в двадцатой тетради поменялись местами. Очевидно, это было сделано при переплетании: во всяком случае, перемещение это не могло быть сделано после переплетания. Отсюда следует, что переплет и путаница листов относятся ко времени не ранее XVIII в.³⁶²


*

Особое текстологическое значение имеют приписки и записи, которые делали усердные читатели на полях, в конце рукописей, на остающихся свободными листах и на внутренней стороне переплетов.

Записи эти очень ценны во многих отношениях. Они ценны в отношении языка, так как чаще всего они писаны без всяких претензий на литературность, обычным, разговорным языком. Затем, в них содержатся сведения о времени и месте написания рукописей, об их переписчиках, о владельцах рукописей — кому какая рукопись принадлежала, и мы, таким образом, получаем представление о социальном составе читателей. Содержатся в них и очень важные сведения о том, где та или иная рукопись куплена, за какую цену и т. д.

Иногда утомленный писец отвлекался от работы и делал всякого род записи на полях. В одном случае он жалуется на болезнь, на голод, выражает неудовольствие судьбой³⁶³. В другом случае писец просит Бога рассмешить его, так как его мучает дремота и он сделал в строке ошибку. Записывает писец и свои замечания по содержанию переписываемого им произведения. Иногда встречаются записи семейно-бытового характера: о рождении детей, смерти родственников и т. д. Бывает, что такого рода записи последующий писец по ошибке вносит в самый текст рукописи.

Насколько интересны такие приписки по содержанию, показывает следующая запись в Псалтыри БАН XVI в., на которую в свое время обратил внимание Н. Н. Зарубин³⁶⁴: «Сия книжица писана при деръжаве великого князя Василья Ивановича всея Руси. Господи, помози рабу своему Терешици Иванову сыну. Дай ему, Господи, руку крепку, а очи бы ему ясны; дай да ему, Господи, ум бы свершен; дай да ему, Господи, хоробрость Александров, а силу Самсонову, а сердце бы ему потулов, дай ему, Господи, шсто (?) копие и шеков и с шаростыньц; дай ему, господи конь бы Редриков, немецкого богатыря. Амин. А писал книжицю Терешица, Иванов сын, грубы умом, мутьн разумом, а рукою безаконою...».

Представляет очень большой интерес — кто этот немецкий богатырь «Редрик». Напомним, что в «Повести о взятии Царьграда в 1204 г.» упоминается «Дедрик» — известный герой немецкого эпоса Дитрих Бернский («Маркос от Рима в граде Бьрне, гьде же бе жил поганый злый Дедрик»). Редрик и Дедрик — возможно, одно и то же лицо. Перед нами, следовательно, быть может, свидетельство о знакомстве древнерусского писца с немецким эпосом.

Иногда приписки заключают в себе цитаты из литературных произведений, и тогда они могут дать дополнительный материал по литературной истории этих произведений.

Так, например, широко известна приписка в псковском Апостоле 1307 г., заключающая в себе цитату из «Слова о полку Игореве»: «При сих князhхъ сhяшется и ростяше усобицами, гыняше жизнь наша, в князехъ которы и веци скоротишася человhкомъ». Исследователь этой записи Л. П. Якубинский отмечает, что в ней, в отличие от дошедшего до нас текста «Слова о полку Игореве», язык несколько более архаичен. Это понятно: первые издатели «Слова» располагали списком XV-XVI в., а запись относится к 1307 г. и делалась со списка, вероятно, еще более раннего³⁶⁵.