Предисловие ко второму изданию

Вид материала

Документы

Содержание Ошибки запоминания Ошибки внутреннего диктанта Ошибки письма Стилистические изменения Идейные изменения Глоссы и интерполяции Работа писца по нескольким оригиналам Работа переплетчика

Подобный материал:

• Теория и метатеория, 2253.65kb.
• А. М. Пятигорский символ и сознание, 2199.49kb.
• Предисловие ко второму изданию, 2377.52kb.
• Предисловие ко второму изданию, 1366.96kb.
• Предисловие ко второму изданию. Двадцать лет спустя, 5048.65kb.
• Жанр и композиция “Героя нашего времени”, 61.49kb.
• С. И. Поварнин искусство спора. Отеории и практике спора Воспроизведено по второму, 1546.02kb.
• Книги лишь одно из мест наших встреч. Случайно или не случайно, мы оба оказались убежденными, 2087.37kb.
• Предисловие к новому изданию, 3293.79kb.
• Электронная библиотека студента Православного Гуманитарного Университета, 3857.93kb.

Ошибки запоминания

Перейдем к следующей группе ошибок, к ошибкам запоминания.

Мы уже сказали, что, прочтя оригинал, писец стремится его удержать в памяти. Характер этого запоминания будет различный в зависимости от того, читает ли писец и запоминает сравнительно длинные отрывки или сравнительно короткие. Если писец читает длинные отрывки и обладает плохой памятью, ошибки запоминания будут у него встречаться чаще, чем при коротком чтении и при хорошей памяти. Часто при запоминании текста писец пропускает второстепенное или делает перестановки слов, допускает синонимические подстановки, модернизирует древний текст и т. д. Так же, как и при чтении текста, писец невольно подменяет трудное и малознакомое легким и знакомым.

Типичная ошибка памяти — это перестановка в тексте слов и целых групп слов (если, разумеется, эта перестановка не диктуется соображениями стилистическими или стремлением изменить смысл текста). Случайными перестановками слов, пропусками и вставками малозначительных слов (например, в некоторых случаях союза «и»), подменами слов их синонимами буквально пестрят тексты древнерусских произведений. Приведу только один пример такой перестановки, но она касается перестановки целой строки в былине о Ставре, включенной в Сборник Кирши Данилова:

Вытягала лук за ухо,

Хлестнет по сыру дубу,

Изломала ево в черенья ножевыя,

Спела титивка у туга лука¹²⁷.

По-видимому, последняя строка должна быть помещена после первой, перестановка в данном случае — результат ошибки памяти, затем исправленной (память писца, пропустив строку, затем, в порядке восстановления ошибки, поместила эту строку ниже).

Бывает, что писец, пропустив какое-либо слово или группу слов, затем писал их на полях, а последующий переписчик вставлял в текст с полей рукописи не в том месте, где надо. Так тоже возникали перестановки слов.

Бывают списки произведений, в которых текст воспроизведен полностью по памяти, при этом между прочтением текста и его воспроизведением может лежать значительный промежуток времени.

Вообще в отношении рукописи произведения, близкого народному творчеству, возможен вопрос: не представляет ли она собой записи с голоса исполнителя. Именно такой вопрос ставит В. И. Малышев в отношении рукописи конца XVII в., в которой дошел до нас текст «Повести о Сухане». Отрицательный ответ, который дает на этот вопрос В. И. Малышев, обусловлен не только тем, что в повести этой имеются книжные элементы, но и самым характером рукописи, которая никак не могла быть записью, — неизбежно спешной и неровной. В. И. Малышев обращает внимание на то, что витиеватый инициал «В», имевшийся в рукописи, сделан самим писцом, и притом в процессе письма. Писец не оставлял для этого инициала места и не возвращался к нему после завершения основной работы по написанию текста: для выведения инициала писцом сделана остановка, и притом немалая. Такой остановки не могло бы быть, если бы писец писал с голоса; вряд ли была она возможна и при написании «с внутреннего голоса». О таких же остановках и расчетах строк говорят и другие признаки: расположение текста в конце рукописи в виде воронки, расположение строк в строгом порядке. Против записи текста с голоса говорит и характер описок, часть которых представляет собой типичные «ошибки прочтения» (см. выше): «Сухандушко» — «Суханвушов», бессмысленная фраза «Оз быз городу не умеют битися» и пр.¹²⁸


Ошибки внутреннего диктанта

Своеобразные ошибки возникают в результате третьего момента переписывания — внутреннего диктанта писца. Переписывая, писец внутренне произносит то, что он пишет. Этим путем произношение писца проникает в письмо. Отсюда глухие вместо звонких согласных в конце слов, ассимиляция и диссимиляция звуков, путаница «h» и «е», модернизация написания через произношение, проникновение в письмо диалектных форм и т. д. По существу это не ошибки, многие из этих изменений представляют очень большой интерес для историка языка. Ошибками мы их называем только условно.

Именно путем «внутреннего диктанта» в текст проникают специфические изменения, которые могут навести на мысль неопытного текстолога, что писец писал «со слуха».

Обман слуха может создать у писца настоящие каламбуры. По мнению А. Дэна, ошибки слуховые даже преобладают у писца над зрительными. «В начале моей деятельности я думал, — пишет А. Дэн, — что необходимо настаивать на разыскании ошибок прочтения: эти ошибки более ясны и их исправление часто лучше обосновано и значительно показательнее. Но я должен был в конце концов убедиться, что графика слов менее важна, чем их звучание»¹²⁹.

Ошибки внутреннего диктанта очень похожи на те ошибки слуха, которые могли произойти и при обычной диктовке. В. Лебедев в своем исследовании славянского перевода книги Иисуса Навина указывает их довольно много: «паче» (вм. «обаче»), «пред враты» (вм. «пред врагы»), «сташа сынове израилеви секущеися» (вм. «секущи вся»), «елико обеща» (вм. «елико отвеща»), «сыны ваша» (вм. «сыны наша») и т. д.¹³⁰

Один из наиболее распространенных типов ошибок внутреннего диктанта — это ассимиляция и диссимиляция букв.

Различают ассимиляции и диссимиляции прогрессивные и регрессивные. Прогрессивные ассимиляция и диссимиляция — это уподобление или различение буквы от стоящей в следующем слоге. Регрессивные ассимиляция и диссимиляция — это уподобление или различение буквы от буквы, стоящей в предшествующем слоге.

Примеры ассимиляции букв, влияния соседних букв в рукописях очень многочисленны: «побобие» вм. «подобие», «разручаеть» вм. «разлучаеть», «хринителю» вм. «хранителю», «лежела» вм. «лежала», «душуще» вм. «дышуще», «попhгоша» вм. «побhгоша», «виде руку» вм. «виде реку» и т. д. Внимание писца то отстает от его письма, то его опережает: в приведенных примерах ясно различаются случаи ассимиляции одной из предшествующих букв (ассимиляция регрессивная) и случаи ассимиляции одной из последующих букв (ассимиляция прогрессивная). Трудно сказать, какой тип ассимиляции преобладает.

Иногда этот процесс ассимиляции выходит за пределы одного слова. В одной из рукописей «Повести об Акире Премудром» читаем следующее: «луками лютыми» вм. «муками лютыми»¹³¹. Возможно, что это ошибка слуха, невольно стремящегося уловить ассонансы.

В соседних словах ассимилируются обычно либо начальные буквы, либо конечные, либо в начале следующего слова с конечной буквой предшествуюшего и наоборот, либо гласные под ударением: «паче всhхъ языхъ елико ихъ на земли»¹³² «яко жо»¹³³, «не имам тебо оставити»¹³⁴, и т. д.

К ошибкам внутреннего диктанта может быть причислено и повторение слова вместо написания нового, иногда даже создание нового слова под влиянием соседнего. Так, например, в Чудовском списке «Моления Даниила Заточника» читаем: «дивья бо за дивьяном кони паствити» вм. «за буяном»¹³⁵.


Ошибки письма

Ошибки, возникающие в самом письме, в целом (если не считаться с возрастными и индивидуальными отклонениями) встречаются значительно реже, чем ошибки внутреннего диктанта. Сюда относятся: путаница в одинаковых буквах, пропуск букв и слогов, повторение слогов, перестановка букв и слогов, орфографические упрощения и пр.

Типичная ошибка писца — перестановка слогов и букв, например: «не позира я» вм. «не порази я»¹³⁶, «покоры» вм. «порокы»¹³⁷, «ховраты» вм. «хорваты»¹³⁸, «из горъ его» вм. «из рогъ его» и пр.¹³⁹

Очень часто в результате слияния двух соседних одинаковых слогов или букв два соседних слова соединяются. Так, в Ипатьевском списке Ипатьевской летописи под 1188 г. мы читаем: «Роман же бяшеть пришел с ляхы на брата с Межькоуемь своим». Кто такой этот Межкуй? — выше был только Межко — «уй» (т. е. дядя) Романа. Очевидно, надо читать так: «с Межько уем своим». Текст был испорчен уже в протографе всех дошедших списков Ипатьевской летописи, так как в Хлебниковском и Погодинском он повторяет ту же ошибку¹⁴⁰.

Довольно типичный пропуск между двумя одинаковыми слогами представляет следующее место Ипатьевского списка Ипатьевской летописи под 1219 г.: «Бысть радость велика спасъ богу от иноплеменьникъ». Неясность этого места разъясняется Погодинским и Хлебниковским списками, где читается «спасъ бо и х богъ от иноплеменьники»¹⁴¹.

Наиболее часты пропуски одного из одинаковых рядом стоящих слогов. Характерный пример дает «Слово» Даниила Заточника, где читаем: «Тако и аз всем обидим есмь, зане огражен есмь страхом грозы твоеа», при правильном чтении в «Молении»: «зане не огражен...»¹⁴². Опираясь на подобные пропуски одного из двух рядом стоящих одинаковых слогов, исследователи предлагают исправить чтение в «Слове о полку Игореве» «стрежаше е гоголем» на «стрежаше его гоголем».

К числу ошибок письма могут быть отнесены и довольно частые в рукописях повторения отдельных слов. Такое повторение слов находим мы, например, в Академическом списке «Истории о Казанском царстве»: «И собрав тако же со всею областию своею областию своею Рускую, изыде без страха»¹⁴³.

Повторение слогов и целых больших частей слова порождает иногда своеобразные слова-«монстры»: «землеземлесъhдцы», «отеживывыевые», «сказазаеть» и пр.¹⁴⁴

Пропуски слогов — одна из самых частых ошибок письма. Приведу некоторые ошибки этого рода из Ипатьевскогой летописи: «Пале[сти]ньскую землю», «за короле[ви]чь», «къ [го]роду», «пост[иг]оша на поли», «по[мо]чь», «гра[мо]ты»¹⁴⁵. Особенно часты пропуски повторяющихся слогов: «вар[вар]ского»¹⁴⁶, «зане[не]бысть человека»¹⁴⁷, «не попустил бы Еуспасиина [на] Галилею»¹⁴⁸. Довольно часты также простые пропуски букв. Это обычная ошибка письма: «гла[д]у», «зh[л]о», «запоус[т]hниемь» и пр.

Пропуск букв и слогов иногда случайно, безо всякого намерения писца меняет смысл. Так, в Ипатьевском списке Ипатьевской летописи под 1162 г. сказано: «И дасть царь Василкови в Дунай 4 горы». В списках же Хлебниковском и Погодинском той же летописи в том же месте без пропуска: «4 городы».

Обычен пропуск надстрочных, выносных букв. Здесь могло быть причиной и то, что писец, оторвав руку от строки, забыл их надписать, и то, что он их не заметил — не смог прочесть. Ср. в Ипатьевском списке Ипатьевской летописи: «вости и^х (в Погодинском и Хлебниковском: «волости»)¹⁴⁹, «поступити под горы» (в Погодинском и Хлебниковском: «подступити под горы»)¹⁵⁰, «к ротнико» (в Погодинском и Хлебниковском: «к ротнико^м»)¹⁵¹.

Особенно многочисленны в рукописях недописи в двусоставных буквах «ы»и «оу». Приведу примеры из Ипатьевского списка Ипатьевской летописи: «Вячеславо[у] в помочь», «доко[у]чивахуть», «реко[у]че». «идоша стрhлии ис товаръ[i]», «выяша его ис поро[у]ба», «в ро[у]це», «мо[у]жь»¹⁵² и др. Такого рода пропуск мог быть и в рукописи «Слова о полку Игореве» в следующем месте: «...уже бо бhды его пасеть птиць по до[у]бию». Вставка буквы «у» дает вполне удовлетворительное чтение.


Переосмысления

На грани бессознательного и сознательного изменения текста стоят изменения текста, вызванные невольным стремлением писца осмыслить непонятные для него места. Это наиболее коварный тип ошибок и наиболее частый. Он коварен потому, что осмысление текста очень трудно обнаружить современному текстологу, склонному очень часто и самому делать именно этот род ошибок. Только сличение разных списков позволяет заметить различия, указывающие, что в каких-то вариантах мы имеем изменения, а в других — первоначальный текст. Обычно писец стремится от трудного к легкому, от непривычного к привычному, от незнакомого к знакомому; поэтому можно считать, что первоначальным чтением будет наиболее трудное для писца, незнакомое, архаическое.

Но это не всегда так. Бывают писцы, которые, напротив, стремятся к учености текста, нарочито его архаизируют и церковнославянизируют. Для того чтобы решить — какое чтение первоначальное, а какое внес последний писец, необходимо рассмотреть всю правку писца, по возможности выделить принадлежащие ему разночтения и убедиться в том, что общий характер правки позволяет приписать ему и данную правку.

Исправления писцов до чрезвычайности запутывают изучение истории текста. Дело в том, что, исправляя, писец по большей части исправляет верно. На это мало обращают внимания в специальных работах по критике текста, но это действительно так. Верное же исправление испорченного места очень часто крайне затрудняет работу текстолога: текстолог предполагает, что перед ним первоначальное чтение, и оно действительно первоначальное, но «возвращенное», появившееся вторично, в результате верного исправления испорченного текста. Такое вновь возникшее первоначальное чтение крайне осложняет работу текстолога по установлению генеалогии списков. Особенно запутывается генеалогия списков, если таких «удачных» исправлений писца несколько или даже много. Грамотный и сообразительный писец становится, таким образом, врагом текстолога.

Не лучше обстоит дело и тогда, когда писец, исправляющий текст, делает это плохо. Плохое исправление текста ведет к дальнейшим его исправлениям. Таким образом, ошибка ведет к исправлениям ее, а неудовлетворительные исправления, в свою очередь, плодят дальнейшие исправления и ошибки.

Вот почему, с точки зрения текстолога, переписчики, которые меньше всего думают над текстом и переписывают механически, — лучшие переписчики. Для текстолога во много раз меньше затруднений с механической опиской, чем с осмыслением текста писцом. На этот счет существует множество единодушных высказываний текстологов.

Говорят, что один ученый эллинистической эпохи на вопрос, как достать надежный текст Гомера, ответил, что следует придерживаться древних, «неисправленных» экземпляров¹⁵³.

Английский текстолог А. Кларк пишет: «В переписчике нет более благословенного качества, чем невежество, и скорее тривиально, а не парадоксально утверждать, что лучшие рукописи те, которые переписаны наиболее невежественными писцами»¹⁵⁴. П. Колломп также пишет: «Ошибки, которые плодит полуученый писец, исправляя текст, наиболее опасные ошибки»¹⁵⁵. А. Дэн утверждает: «Хороший переписчик тот, который воспроизводит ошибки оригинала»¹⁵⁶. И т. д.

«Хорошие» переписчики копировали и ошибки, и непонятные слова, и устарелые формы языка, а в пергаменных уставных и полууставных рукописях подражали даже почерку оригинала. «Дурной» переписчик тот, который не уважает переписываемого текста и исправляет его. Вот почему, если отдельные места текста в результате его переписывания сохранили бессмысленность оригинала, то это может служить одним из признаков того, что переписчик не переосмыслял текст, а писал механически. Такие списки нельзя легкомысленно исключать из привлекаемых к рассмотрению как «неисправные». Именно эти «неисправные» списки могут оказаться весьма показательными для установления истории текста. Между тем очень многие издания древних текстов, которые делались в прошлом веке и в начале настоящего, делили списки того или иного произведения на «исправные» и «неисправные», отбрасывая последние. В древнерусских рукописях мы часто встретим призывы писцов читать их рукописи «исправливаючи» и даже заклятия тем, кто этого не делает. Это не значит, что читателям предлагалось вносить исправления в самую рукопись. Речь шла лишь о правильном чтении. В этом убеждает то, что в певческих рукописях в аналогичных приписках писцы предлагают «петь» их рукописи «исправливаючи»: «Аще ся буду в коем месте где описал, или с другом глаголя или забытьем помыслы лукавыми, и вы, господа, пойте исправливая»¹⁵⁷.

Напротив, древнерусские рукописи очень часто заключают в себе призывы к будущим переписчикам ничего не исправлять рукописях, переписывать все, не внося в текст никаких изменений. Впрочем, в древнерусских рукописях нередки указания и на то, что текст их правился переписчиками, но под правкой текста в Древней Руси разумелось по большей части не исправление его по смыслу, а по другим рукописям. К этому вопросу мы еще вернемся в дальнейшем.

Типы переосмылений очень разнообразны Особенно часты замены малопонятных писцу слов сходными по звучанию понятными вм. «на стогнах» (т. Е. на площадях) — «на стенах», «рыдель» (рыцарь) — «рыдатель», «зьрно горюшно» (или «горушно» — горчичное) — «зьрно горошно», «иконому» — «и ко оному» и т. д. В «Повести о Басарге» в основных ее списках говорится «и бысть голка (шум, мятеж — Д. Л.) велика». В одном же из списков это место переделано так «бысть же во дворце голкъ (горшок — Д. Л.) великий»¹⁵⁸.

Нередко писец принимал малознакомые ему старые или церковнославянские слова за неправильно написанные новые. Так, вместо «слы» (послы) он ставил «слуги», вместо «ипаты и тироны» — «тироны и попы», а дальше даже добавлял для полноты — «и дияконы». Иногда писцы в порядке осмысления непонятного слова прибегали к «народной этимологии», например вм. «невегласы» — «невсhгласы»¹⁵⁹.

На переосмысление текста и замену непонятного слова другим может навести случайное соседство со словом, сочетание с которым может оказаться более привычным. Так, в одном Евангелии XV в. вместо текста «Аще просит яйца, еда подасть ему скорпию» (т. е. скорпиона, Лук. II,12) написано «Аще просит яйца, еда подасть ему скорълупию»¹⁶⁰.

Еще более разительный пример находим в Ипатьевской летописи. Здесь в основном Ипатьевском списке под 1190 г. читаем «и хотеша пустити на вороп (набег — Д. Л.) по земле и яша язык во Воротцех»¹⁶¹. Однако более правильное чтение находим в Ермолаевском списке. Там сказано «во воропцех», т. е. в набегах. Составитель Ипатьевского списка не понял этого слова и превратил его в географическое название.

Очень часто непонятное слово последующими переписчиками превращается в имя собственное. Такое имя собственное иногда надолго остается не разгаданным исследователями. Так, например, в «Повести временных лет» под 1015 г. рассказывается о восстании новгородцев против варягов: «Вставше новгородци, избиша варягы во дворе Поромони». Кто такой был этот «Поромон», во дворе которого были избиты варяги, оставалось совершенно загадочным, так как ни перед этим, ни в последующем тексте этот «Поромон» и его двор не упоминались. Не сомневались тем не менее в существовании этого «двора Поромони» ни А. А. Шахматов, ни кто-либо из других исследователей летописи. Это название «двор Поромонь» вызвало оживленную дискуссию в скандинавской славистике. Было предложено два толкования. Первое толкование предполагает, что это farmanna garđr — торговый двор. Скандинавское farmađr в русском языке было фонетически правильно передано как «поромон». Другое толкование связывает «двор Поромонь» с греческим παραμοναί, означающим «вахта», «лейбвахта»¹⁶². Скандинавские ученые предполагают, что так назывались помещения для наемных скандинавских воинов при дворце Ярослава в Новгороде¹⁶³. Как бы ни решать этот вопрос, важно, что первоначальное слово в данном случае не имя собственное.

В «Послании новгородского архиепископа Василия о рае» в некоторых списках вместо слов «Деисус написан лазорем чудным» стоит «Деисус написан Лазарем чудным». Если бы мы знали окружение писца, его интересы, круг ассоциаций, то, может быть, нашли бы и того Лазаря, который спровоцировал появление этой ошибки.

Особенно часто некоторые нарицательные названия превращаются в имена собственные в произведениях переводных. Ср., например, в переводе книги Иисуса Навина: «...не дадяху снити имъ на земьлю Коллафа», в греческом же тексте — είς τν κοιλάδα (т. е. в долины)¹⁶⁴.

Так как текстологи очень часто недалеко отстоят по своим приемам интерпретации текста от древних писцов, повторяя их ошибки осмысления, то такое же превращение непонятных слов в имена собственные нередко находим и в изданиях XIX и XX вв. Ср., например, в первом издании «Слова о полку Игореве»: «О русская земля! уже за Шеломянемъ еси» («шеломя» принято за назнание села); «то была бы Чага по нагатh, а Кощей не резанh» (тюркские слова «чага» — «ребенок» и «кощей» — «раб» приняты за имена половецких ханов); «дорискаше до Куръ» («до куръ»,т. е. «до петухов», принято за определение места, до которого «дорыскивал» Всеслав Полоцкий) и др.

Любопытный пример переосмысления непонятного текста представляют нам списки Есиповской сибирской летописи. В списке Сычева мы читаем следующий текст, содержащий классические реминисценции: «Они же окаяннии яростию претяще им и гордяся паче кинтаврь яко Антей». В некоторых списках это непонятное для писцов «Антей» превратилось в бессмысленное «Анпей», «Анне» и т. д. Но один из писцов был начитан и, вспомнив «Повесть об Акире Премудром», написал: «И гордяше паки доиграв яко Акир»¹⁶⁵.

Не менее часто встречается и обратный тип осмысления: имя собственное превращается писцом в нарицательное. Например, в книге Иисуса Навина читается: «...сикущи вся иже изгная», выделенное разрядкой явилось из «изъ Гая» (греческое έν τ ). «Текстолог»-писец, решив, что перед ним пропуск буквы, исправил это место вставкой буквы¹⁶⁶.

На осмысление писцами собственных имен и превращение их в нарицательное имело влияние сходство этих имен или целого сочетания букв при слитном написании слов с тем или иным нарицательным названием, если, конечно, такого рода замена допускалась или даже облегчалась контекстом. Сходство, провоцировавшее такие осмысления, могло быть и зрительным, и слуховым.

Пример «слухового осмысления» дает одна рукопись XVIII в. (культура и осведомленность переписчиков в XVIII в. была в общем более низкой, чем в Древней Руси), где вместо «летописец Зонара» читаем «летописец звонарь»¹⁶⁷.

Подобного рода ошибки часто делали древние переписчики, если они были из другой местности, не знали географии и истории страны, о которой идет речь в памятнике Так, например, сербский переписчик Пролога в житии русского святого Мстислава написал, что Мстислав поставил церковь «новааго ради» вместо «в Новаграде».

Любопытное переосмысление прозвища московского князя Михаила Александровича Хоробрита встречаем мы в Новороссийском списке Новгородской четвертой летописи. Там под 1274 г. вместо слов «и по единем лете прогна Андрей Хоробрита» читаем «и по едином лете и прогна Андрей хоробри татарове»¹⁶⁸.

Переосмысление может быть в равной степени вызвано как тем, что писец не узнал незнакомое ему собственное имя или географическое название, так и тем, что он его «узнал» в незнакомом ему слове. Так, в Проложной редакции конца XVIII в. жития Александра Невского вместо слов «к Кановичем» сказано «на реку Каму»¹⁶⁹.

Одним из самых серьезных оснований для изменения текста древнерусскими книжниками служило изменение действительности, делавшее непонятным старый текст. Такие изменения особенно влияли на изменения текста, когда они касались мало учитываемых сознанием книжников явлений-изменений названий бытовых предметов, техники ремесла, географических понятий, военной тактики и т. д., и т. п. Приведу пример. Под 1224 г. в Синодальном списке XIII в. Новгородской первой летописи читаем о том, что Мстислав Киевский в битве на Калке стал на горе над рекою Калкою «и ту угоши город около себе в колех, и бися с ними из города того по 3 дни»¹⁷⁰. С изменением тактики русского войска (устройство боевого городка из телег; коло — телега) это место оказалось непонятным, и последующие писцы XV и XVI вв. пишут вместо «в колех» — «в кольих» или «в кольех», т. е. говорят о городе, обнесенном острогом (в степных условиях это было невероятно), а кстати меняют и малопонятное слово «угоши» (устроил) на «сътвори».

Иногда осмысление текста сводится к довольно верному переводу устаревшего и непонятного выражения на новое и понятное. Так, например, в Ипатьевском списке Ипатьевской летописи под 1268 г. мы читаем: «Тогда же Болеславу князю болну сущу велми, потом же Болеслав, усторобився, посла посол свой». Редкое слово «усторобився» (выздоровел) писцы Погодинского и Хлебниковского списков той же летописи заменили более понятным «оздоровися»¹⁷¹. М. Д. Приселков приводит целый ряд таких поновлений текста в своде 1212 г.: «Так, слово “ложница” (в 1175 г.) свод заменяет словом “постельница”, “прабошни черевы” — “боты” (1074 г.), “протоптаныи” — “утлыи” (1074 г.), “набдя” — “кормя” (1093 г.), “доспел” — “готов” (992 г.), “уста” — “преста” (1026 г.), “детеск” — “мал”, “детищь” — “отроча”, “исполнить” — “исправить”, “крьнеть” — “купить”, “ключится” — “прилучится”, “полк” — “вои”, “комони” — “кони”, “ратиться” — “сразиться”, “развращен” — “розно”, “ядь” — “снедь”, “уверни” — “възвороти”, “похоронить” — “погрести”, “двое чади” — “двое детей” и др.»¹⁷².

Иногда причиною изменения текста могли явиться церковно-канонические неясности. Так, в Ипатьевской летописи под 1147 г. рассказывается очень сложная с церковно-канонической точки зрения история поставления в митрополиты киевские Климента Смолятича в не менее сложной политической обстановке. В этом рассказе Ипатьевской летописи в основном (Ипатьевском) списке читаем: «И тако сгадавше епископи славою святого Климента поставиша митрополитом». В списках Хлебниковском и Погодинском вместо «славою» стоит «главою». Оказывается, ошибся составитель основного списка, и ошибся ввиду неясности для него всей этой процуры поставления. Разъяснена она в 1913 г. Пл. Соколовым в его замечательном труде «Русский архиерей из Византии и право его назначения до начала XV века». Греки ставили своего патриарха в храме Софии рукою святого Германа (частью мощей Германа). Собор русских списков поставил Климента Смолятича по этому греческому образцу находившеюся в Киеве головою Климента Римского¹⁷³. Писец Ипатьевского списка Ипатьевской летописи не был осведомлен в возможности такого обычая и изменил «главою» на тоже непонятное но более нейтральное «славою».

Сказывается в писце и монашеская скромность. Вместо «аз и свершен муж, а смысла не знаю» в одном из списков «Повести о Басарге» писец написал «аз извержен муж…»¹⁷⁴.

Очень часто переписчик опускает непонятное слово, особенно если этот пропуск не мешает осмысленному чтению. Так, может быть опущено название города при слове город, имя собственное при слове, определяющем его положение или род занятий, и т. д. Так, в «Повести о Басарге» в тексте «Аз чаял, купче, единоя еси со мною веры и единого бога Аполона» в одном из списков пропущено слово «Аполона»¹⁷⁵. В последнем случае сказалось, очевидно, не только желание писца сократить, но и его христианский пуризм.

Иногда писец, довольствуясь внешним сходством слова и подставляя его по сходству написания, почти не думает над смыслом. Так, например, в списке ГИМ Синодальной библиотеки № 964 «Сказания о Мамаевом побоище» читаем «шумит бо рать Димитрия Ивановича всеа России злочестивыми (вм. золочеными. — Д. Л.) доспехи»¹⁷⁶. Еще более разительный случай полного отвлечения писца от смысла целого и чтения «по сходству» находим мы в рукописи (ГБЛ, собр. Московской духовной академии № 100) Хроники Амартола. Там говорится о праведных людях: «...темь убо сущим в води лающи с Павлом глаголати...». Другие списки (более поздние) Хроники дают правильное чтение: «в лодии плавающим»¹⁷⁷.

Писец, не поняв то или иное слово, подставляет иногда первое попавшееся похожее, не задумываясь над смыслом целого. Так, в тексте славянского перевода Хроники Георгия Амартола писцы не понимали слова «плючь» — легкое. «И въшед на брань и устрелен посреди препоны в плючь». Один писец заменил предлог «в» на союз «и», а другие после этого заменили слово «плючь» на «ключь» и «плечь»¹⁷⁸.

Как ни бессмысленны в целом все эти последние «исправления» писцов, все же их следует причислять к «осмыслениям» текста, поскольку новьй получившийся текст в каком-то отношении удовлетворял писца больше, чем прежний.


Стилистические изменения

Особое значение в работе древнерусского книжника имеют те сознательные изменения, которые он вносит в текст. Когда-то текстологи обращали главное внимание на «ошибки» писца, неправомерно расширяя понятие «ошибки» и относя к этим «ошибкам» большинство изменений, которым подвергал писец текст своего оригинала. Считалось, что эти ошибки должны привлекать главное внимание текстолога. В. Н. Перетц писал: «Механические причины (изменения текста. — Д. Л.) действовали в общем чаще, и прежде всего надо думать о них»¹⁷⁹.

Современные требования иные. Независимо от того, какие причины действовали чаще, сознательные изменения текста гораздо серьезнее. Именно они, а не изменения бессознательные, создают новые редакции произведений. Сознательные изменения текста принадлежат книжнику более высокого типа, чем простой переписчик. По существу — это творец, соавтор произведения. Для историка текста именно эти сознательные изменения наиболее интересны, и искать в изменениях текста необходимо прежде всего эти сознательные, целенаправленные изменения. В том или ином тексте их могло быть меньше количественно, но они безусловно были значительнее. Только после того как мы убеждаемся, что то или иное изменение текста никак не могло быть целенаправленным, мы можем приступить к определению типа бессознательной ошибки. Бессознательность ошибки определяется только после исключения всякой возможности ее сознательного характера. Это один из основных методических приемов текстологической работы.

Какие же сознательные изменения вносит древнерусский книжник в текст произведения? Классификация этих изменений очень трудна, поскольку творческий процесс бесконечно сложнее нетворческого. Тем не менее можно грубо определить два основных типа сознательных изменений текста: изменения идейные и изменения стилистические. Прежде всего остановимся кратко на том, как писец стилистически правит текст. Эти стилистические изменения проще и однообразнее идеологических, и их удобнее поэтому рассматривать в первую очередь.

Наиболее частые стилистические изменения текста — это стилистическая модернизация его или, реже, архаизация, «распространение» текста, т. е. усложнение его различного рода стилистическими украшениями, и его сокращение.

О той или иной стилистической работе писца мы находим собственные признания последнего и своеобразные предупреждения для читателя. Так, например, Степенная книга XVIII в. (ГБЛ, Румянцевское собрание, № 416) имеет в одном из своих заголовков следующее заявление ее составителя: «Княжение великого князя Иоанна Васильевича в России, написано из Степенной книги князя Василия Урусова со изъятием избыточественных речений». С другой стороны, древнерусские книжники неоднократно заявляют о своем желании составить «украшенное» житие святого. Сохранилась, например, особая статья конца XV в. «О сотворении жития началников соловецких» — Зосимы и Савватия. Эта статья очень важна с точки зрения того, как составлялись жития в Древней Руси. Между другими, весьма интересными сведениями в ней говорится о том, как искали книжника «могущего украсити, якоже подобает» уже имевшееся житие Зосимы и Савватия Соловецких — насыщенное фактами, но не украшенное «словесы»¹⁸⁰.

Сознательные стилистические изменения могут носить иногда очень малозаметный характер и смешиваться с бессознательными изменениями текста. Так, например, модернизация текста (орфографическая и стилистическая) — по большей части результат бессознательных усилий переписчика; совсем иначе обстоит дело с архаизацией: даже в случаях очень незначительной правки она, напротив, всегда сознательна. Так, например, архаизацией текста является постановка в рукописях XV–XVI вв. нестяженных форм давно прошедшего времени вместо стяженных (беах— бях, идеаше—идяше, несяахуть—несяхуть, летяаху—летяху), нестяженных форм в склонении прилагательных («ааго» вм. «аго» в род. ед., «ыимь» в твор. вм. «ымь», «ыимъ» в дат. мн. вм. «ымъ», «ыими» в твор. мн. вм. «ыми» и т. д.).

Отмечу, что явления сознательной архаизации в рукописях XV, XVI и XVIII вв. требуют специального лингвистического исследования, которое принесет очень большую пользу текстологам¹⁸¹.

Особую группу стилистических изменений представляют те, которые вводились не ради преобразования стиля как такового. Писец вносит стилистические изменения только для того, чтобы удлинить или сократить текст в связи с какими-нибудь внешними обстоятельствами: нехватка бумаги, стремление покрасивее разместить текст на листе или в строке. Писец иногда сокращает текст, стремясь не затронуть его содержания, чтобы уместить его в том или ином заданном месте, или, реже, заполняет пустоту строки, листа, место перед иллюстрацией и т. п.¹⁸²

Одна из важнейших особенностей стилистических изменений в древне-русских памятниках заключается в том, что индивидуальное стилистическое своеобразие авторской работы сказывается в этих памятниках еще сравнительно слабо. Индивидуальный стиль еще не выработался. Авторы меняют свою манеру в зависимости от жанра, в котором пишут, и от того, о чем они пишут, — от предмета изображения. Поэтому, редактируя текст, древнерусский книжник отражает в нем не свои индивидуальные требования к стилю, и требования эпохи, затем требования жанра и, наконец, требования литературного этикета¹⁸³. Но здесь мы уже выходим из пределов текстологии в область литературоведения.


Идейные изменения

Идейные изменения в тексте могут быть связаны со стилистическими и могут не быть с ними связаны, могут вести к композиционным изменениям всего текста и касаться только отдельных его мест. Памятнику может быть придан обратный смысл или сделана только та или иная «подчистка». В нем может быть добавлена идея, которой до того в нем не было, и изъята та идея, которая в нем была. Разнообразие изменений, которые могут быть внесены в произведение, и разнообразие приемов этих изменений невозможно ни исчерпать, ни предусмотреть. В основном мы будем касаться их на всем протяжении дальнейшего изложения. Сейчас же отметим только следующее. Сознательные изменения могут вноситься в памятник без каких-либо дополнительных письменных источников и могут потребовать этих дополнительных источников.

Остановимся прежде всего на вставках в текст — глоссах и интерполяциях писцов.


Глоссы и интерполяции

Термины «глосса» и «интерполяция» употребляются часто альтернативно. Необходимо различать их следующим образом. Глосса — это пометка на полях или между текстом данной конкретной рукописи. Глосса графически не сливается с основным текстом. Интерполяция же — это вставка в текст произведения, сросшаяся с этим текстом графически и по существу, хотя часто и нескладно. Сделать интерполяцию в тексте может и сам переписчик непосредственно в процессе переписки текста, но чаще интерполяция представляет собой переписанную писцом глоссу.

Глоссы и интерполяции делаются по разным причинам для придания тексту большей полноты (например интерполяции из других сочинений на ту же тему — особенно в сочинениях исторических) или разъяснения кажущегося писцу непонятным текста (глосса, разъясняющая трудное слово, дефект текста, малопонятное рассуждение, неясный факт и пр.) для восполнения мнимого или действительного пропуска.

Разъяснения писцов на полях и в тексте рукописей могут быть разнообразны по содержанию, по форме, по размерам.

Приведу примеры из рукописи болгарского Рыльского монастыря 4/4 (1) (№ 34), где имеются различные приписки на полях (частично для них писец оставлял даже специальное место, и поэтому, возможно, они принадлежат его предшественнику). Так, к тому месту «Слова Григория Богослова на пасху», где говорится о коне на «обращалище», писец дает на полях киноварью следующее разъяснение «Есть въ Константине граде ипподоромие, сиречь конье рискалище, и ту обьучаваху колеснице с конми в течении и въ обращении, якода егда брань будет готови суть, и есть обрать иде же текуще вьходет, да иже предварить иных и, добре вь обращении угодивь вьходит ть венць победи приемлеть и от тали начесе притча сиа — боди жребць о обращении»(л. 44).

Это комментарий фактический. Но вот комментарий, выражающий отношение писца к комментируемому месту: к словам текста книги пророка Исайи «горе сьвькупляющимь домь къ дому и село кь селу приближающем» писец дает примечание: «Сице приближает село к селу обидливый. Аще видить у некого село добро или домь украшень и на добре месте, сия суща шьд купует у суседа, имущаго сиа близь сущаго паче же и нищь аще будет, домь или село или ниву и приближе всек имущому она добраа натнеть и от того кь своему селу грабити, донде ж и от него насилием купит вса или възметь» (л. 73 об.). Здесь комментарий приобрел публицистический оттенок. Такой же публицистический характер носит комментарий о неправедном взимании мыта (л. 117 об. и 261). Есть в той же рукописи разъяснение иностранных слов евр. «саватизмо» (л. 136), греч. «ритор» (л. 236) и др. Разъясняются в рукописи философско-богословские понятия («средний путь» — л. 116 об.), характер ангельских помыслов (л. 158) и даже, что следует понимать под словом «лыдение», которым дьявол уловляет людей («лщение глаголется, еже полагають на удицу ловци», л. 220)¹⁸⁴.

Все эти глоссы сделаны на полях самим писцом рукописи (известным Владиславом Грамматиком), но часто глоссы делались на полях читателями другим почерком, спустя много лет, а иногда даже несколько столетий.

Иногда глоссы читателей также вносились последующими переписчиками в текст В. Лебедев указывает, например, следующий случай. В книге Иисуса Навина (IV, 6) в списке Кирилло-Белозерском № 1/6 (ГПБ) читается следующий текст: «Глагола господь к Моисею человеку божию о мне и о тебе вдавири и в Каисварней». Непонятному слову «вдавири» нет соответствия в греческом оригинале, по-видимому, оно внесено в текст писцом. Как это было сделано, поясняет список Погодинский № 77 (ГПБ). Здесь слово «вдавири» написано на поле: это была глосса кого-то из читателей, при переписке занесенная в текст¹⁸⁵.

Примером разъяснений, вносимых самим писцом непосредственно в текст переписываемого им произведения, может служить следующее место из «Александрии» в списке б. Виленского Публичного музея № 109 (147). Там рассказывается, что, желая напугать персов численностью своих войск, Александр Македонский согнал стада скота, привязав ветви к хвостам животных. Пыль от этих стад была так велика, что «въсхождаше прах до Олумпа» и тут же писец добавил «то есть до неба»¹⁸⁶. Этого пояснения нет в других списках «Александрии».

Интерполяция (пояснительная вставка переписчика) имеется, например, и в списке Р. Ф. Тимковского «Сказания о Мамаевом побоище», опубликованном И. Снегиревым после слов Евдокии — «не сотвори, господи, якоже за много лет брань была на реце на Калке христьяном с тотары от злаго Бытыя» — писец добавил следующую фактическую справку о том, что представляло собой это «много лет» «от Калкскаго побоища до Мамаевы рати 160 лет»¹⁸⁷.

Эта интерполяция сделана на основани текста «Задонщины», где мы также читаем «от Калагъския рати до Мамаева побоища лhтъ 160»¹⁸⁸.

Более девяноста глосс читается на полях Русского хронографа редакции 1617 г. В более поздних списках эти глоссы вставляются в текст, причем такие интерполяции то выделяются киноварью, то нет, сливаясь, таким образом, с текстом¹⁸⁹.

Вставки могли делаться в целях политических, полемических, апологетических и т. д. Ко всем этим вставкам мы будем еще иметь случаи возвращаться.


«Самоцензура» и цензура

Одной из причин изменения текста была внутренняя «цензура», которой подвергал свой текст или текст переписываемого им автора древне-русский книжник. Он мог сомневаться в допустимости того или иного высказывания или целого рассказа, мог испугаться преследований или осуждения со стороны власть имеющих лиц и пропустить неподходящее место. Правда, таких случаев цензурования своего собственного или переписываемого текста в Древней Руси было значительно меньше, чем в новое время, но они все же были. Яркий пример на основе разысканий А. А. Шахматова привел в своей книге «Из лекций по дипломатике» Н. П. Лихачев¹⁹⁰. Пример этот весьма курьезен. У Е. Е. Голубинского в «Истории канонизации святых в русской церкви»¹⁹¹ имеется указание на следующего святого «Иоанн Сухой, Ярославский, неизвестно когда живший до второй половины XV века». Сведения об этом «святом» заимствованы почтенным историком русской церкви из некоторых общерусских летописей, где под 1463 г. читается следующее: «В граде Ярославле при княжении Александра Федоровича, у святаго Спаса в монастыре, явишася чюдотворци Федор Ростиславичь Смоленский с детми, почяло от гроба их людей прощати много. А князем ярославскым прощание же доспелося со всеми вотчинами, отдавали их великому князю Ивану Васильевичи, а печялованием из старины Олексеевым Полуехтовича диака великого князя. И после того у них Иван Сухой чюдеса творити почял по всей Ярославской вотчине»¹⁹².

То же известие читается и в некоторых других летописях, но известие это оказывается сокращенным вследствие самоцензуры писца. В Ермолинской летописи, представляющей собою летопись, оппозиционную княжеской власти¹⁹³, это известие в полном виде представляет следующую любопытную картину: «Во граде Ярославли, при князи Александре Федоровиче Ярославьском, у святаго Спаса в монастыри во общине авися чюдотворець, князь велики Феодор Ростиславичь Смоленский, и з детми, со князем Костянтином и з Давидом, и почало от их гроба прощати множество людей безчисленно, сии бо чюдотворци явишася не на добро всем князем Ярославским простилися со всеми своими отчинами на век, подавали их великому князю Ивану Васильевичю, а князь велики против их отчины подавал им волости и села, а из старины печаловался о них князю великому старому Алекси Полуектовичь, дьяк великого князя, чтобы отчина та не за ними была. А после того в том же граде Ярославли явися новый чюдотворець, Иоанн Огафоновичь Сущей, созиратай Ярославьской земли у кого село добро, ин отнял, а у кого деревня добра, ин отнял да отписал на великого князя ю, а кто будеть сам добр, боярин или сын боярьской, ин его самого записал, а иных его чюдес множество не мощно исписати, ни исчести, понеже бо во плоти суще цьяшос»¹⁹⁴. Последнее слово написано тайнописью (так называемой «простой литореею») и означает «дьявол». Вот, следовательно, какого чудотворца записал Е. Е. Голубинский в списки русских святых. Произошло это потому, что поздний летописец подвергал такой жесткой цензуре предществующий текст, что смысл его не мог понять и весьма скептичный Е. Е. Голубинский. То, что перед нами не простое сокращение текста, а именно его цензура, ясно, я думаю, и без особых объяснений: иронический смысл остался, но запрятан он очень глубоко.

Другой случай и другой тип цензуры может быть указан в Синодальном списке Новгородской первой летописи под 1332 г. Здесь читается: «Иван [Калита] приде из Орды и възверже гнев на Новъгород, прося у них серебра закамьского, и в том вся Торжек и Бежичьскый верх за новгородскую измену». Однако слова «за новгородскую измену» написаны по выскобленному, а первоначально, как это видно из чтений других списков Новгородской первой летописи, в ней стояли слова «через крестное целование»¹⁹⁵. Это означает, что новгородец-летописец обвинял Ивана Калиту в нарушении крестного целования, москвич же «цензор», в руках которого побывал в конце XV или, может быть, в начале XVI в. Синодальный список, обвинил самих новгородцев в измене, выскоблив обвинения против Калиты. Весьма возможно, что тот же москвич оторвал в Синодальном списке первые 15 тетрадей, где находились новгородские предания о начале Новгорода и Русского государства и знаменитые Ярославовы грамоты, которыми новгородцы обосновывали свою независимость¹⁹⁶.


Работа писца по нескольким оригиналам

Было время, когда текстологи считали, что у писца рукописи был перед глазами только один оригинал, что писец переписывал его «не думая», не сличая с другими рукописями и не производя никакой его проверки. А. А. Шахматов практически в своей работе над текстами летописей опроверг это мнение. Однако уже после смерти А. А. Шахматова С. А. Бугославский, критикуя текстологическое исследование А. А. Шахматова «Повести временных лет», категорически отрицал возможность такого рода работы древнерусского книжника. С. А. Бугославский писал: «По Шахматову почти каждый редактор переписчик свода, копируя свой основной источник, сверял его с другим сводом, вбирал то из одного, то из другого своего источника не только статьи и фактические данные, но отдельные фразы, слова, даже орфографию слов. Такой взгляд на метод работы летописца представляется нам модернизацией, он напоминает скорее кропотливое сличение текстов, подведение вариантов, выполняемое современными филологами, чем творчество летописца»¹⁹⁷.

Этот взгляд С. А. Бугославского неверен. Он опровергается знакомством с русскими и иностранными средневековыми рукописями.

А. Дэн обращает внимание на то, что средневековый переписчик, составляющий официальный экземпляр и имеющий в своем распоряжении несколько рукописей, мог выбирать необходимое чтение среди разных. Составляемый им список становится своеобразным «editio variorum»¹⁹⁸. О том же, еще до А. Дэна, писал на основании папирусных находок П. Колломп¹⁹⁹. Своеобразными текстологами были и древнерусские книжники. Древнерусские книжники придавали очень большое значение выбору оригинала или оригиналов, с которых надо было списывать текст. Это было важной задачей для писца, в которой соединялись его различные требования идейные и стилистические, представления о правильном тексте, о доверии, которого заслуживала та или иная рукопись, и т. д. Работа эта сопутствовалась археографическим, историческим и филологическим разысканиями.

В Древней Руси делалось большое различие между списками старыми и новыми, исправными и неисправными, ценились рукописи, вышедшие из определенных мастерских, и т. д. Московский великокняжеский летописец говорит, например, что князь Юрий Дмитриевич Галицкий добивался стола «летописци старыми спискы»²⁰⁰. Другими словами, древность рукописи имела юридическое значение даже в вопросах государственной важности.

В рукописи Новгородской второй летописи (по сборнику Архивскому или Малиновского) имеется следующая приписка на л. 53: «В лето 7000 восмъдесятого (1572), месяца февраля в 5, вторник, а служил того дни в манастыри на Лисьи горе обидню и смотрил в манастыри книгы литописца церковнаго, а сказывали, что летописцъ Лесицкий добри сполна, ажо не сполна, развие написано в летописце в Лесицком владыки навгороцькые, не вси сполна, писаны, развие до владыки Еуфимия Навгороцького, а смотрил в кельи у старца у келаря у Деонисья»²⁰¹.

Приведу несколько высказываний писцов, удостоверяющих, что перед их глазами был не один оригинал, а несколько: «А писана (данная рукопись.²⁰² — Д. Л.) не с единаго списка, но с различных добрых переводов»; «А писана сия святая книга Апостол Толковый²⁰³ с добрых переводов честных монастырей Каменского и Павловского и Корнилиевского, а трудов и потов много положено, как правили сию святую книгу», «Писах же с разных списков²⁰⁴ тщася обрести правая; и обретох в спискех онех многа не исправлена. Поведаю же и се, откуда изысках многиа списки. Бе бо в велицеи обители сей инок, именем Антоний, православен, божественная писания чтый и мыслене потяся к разумению сих и по премногу тщателен к сих исправлению, ему же поручена служба — многостяжательная божественных книг книгохранительница. Той же богомудрый инок — хождаше в многобогатую божественных писаний книгохранительницу, овы убо мне книги многи в келью дая на исправление, овы же тамо многи, елико обретохом, люботрудне купно смотряхом, да обрящем правое и богу угодное. И елика возможна моему худому разуму, сия исправлях, а яже невозможна, сиа оставлях, да имущие разум больше нас, тии исправят не исправленная и недостаточная наполнят»²⁰⁵. Список творений Дионисия Ареопагита, писанный в Ярославле в 1617 г. (Московской духовной академии), имеет такую жалобу писца «Писал есмь с древняго и ветхаго переводу, справити было не с чего, книги такие в Ярославле не добыл»²⁰⁶. Итак, переписчики сличали переписываемый текст с другими его списками, обращали большое внимание на то, с какого оригинала они переписывают, отмечали его недостатки, ветхость, пропуски, отсутствие отдельных листов и тетрадей

Проверка книг после переписки по тому или иному списку отмечена как обязательная даже для профессиональных переписчиков в постановлениях Стоглавого собора. Там сказано, чтобы писцы писали книги «с добрых переводов, да, написав, правили, потом же бы продавали»²⁰⁷.

В некоторых случаях книжник сам отмечал вставки из других списков или даже других произведений на ту же тему. Так, например, особо выделялись вставки в «Русском временнике»: «А се от иного летописца»²⁰⁸. Этим «иным летописцем» была Степенная книга²⁰⁹.

О своих источниках и об обращении с ними древнерусские переписчики говорят неоднократно. Так, например, летописец, составлявший Синодальный список Псковской второй летописи, пишет под 6979 г., рассказывая о походе Ивана III на Новгород: «О сем аще хощеши уведати, прошед Руский летописец вся си обрящеши. Мы же о нем же начахом, сиа и скажем от велика некая мала»²¹⁰. Последними словами летописец хотел сказать, что свой дополнительный источник он сокращал. О том же говорит летописец и под 6860 г.: «Бысть мор зол в Пскове, и по селом и по всей волости, хракотный; о сем пространне обрящеши написано в Руском летописци»²¹¹.

Монах Комельского монастыря Пахомий, автор жития князей — братьев Константина и Василия Всеволодовичей прямо отмечает, на каком месте оканчиваются у него источники: «И сия дозде дошедше, и скончашася писания»²¹².

Конкретный текстологический материал убеждает, что работа по выверке текстов по различным рукописям производилась древнерусскими переписчиками сплошь и рядом; с возможностью такой работы текстолог обязан считаться в каждом отдельном случае. Явно сохранившиеся следы именно такого рода редакторской работы немалочисленны. Так, например, А. Н. Насонов убедительно показал, что Архивский список Псковской третьей летописи переписывался с дошедшего до нас Строевского списка и затем сверялся с подлинником, «о чем свидетельствуют поправки описок, сделанные на полях с помощью выносных знаков. Текст, по-видимому, сверялся как в процессе переписки, так и после нее: большинство поправок сделано тем же почерком и теми же чернилами, что и текст, часть же поправок сделана другим почерком и другими чернилами»²¹³. Дальше А. Н. Насонов приводит текст этих правок, дающий, кстати сказать, очень яркие примеры описок древних писцов. Это — несомненные описки, так как нам известна и сама копия (Архивский список), и самый оригинал (Строевский список), — случай очень редкий, а кроме того, и что очень важно, писец явно воспринимал их как описки, так как в большинстве случаев сам же их поправил. Анализ этих поправок позволяет считать многое из того, что текстологи обычно сочли бы сознательным изменением текста, результатом случайных описок. Так, например, переписчик под 6831 г. вместо слов «тоа же весны» написал «тоя же осени», но, очевидно, заметив, сделал выносной знак и на полях написал «весны»; в известии 6915 г. вместо «месяца октября» переписчик написал «месяца апреля», но поставил выносной знак и на полях написал «октября» и т. д.

Иногда исправление по другой рукописи делается уже после того, как текст был переписан.

Так, рукопись творений Дионисия Ареопагита XVII в. имеет множество кропотливейших поправок и заметок. Писец ее пишет: «Переводы (оригиналы — Д. Л.) промеж собою не сходятся, и сие не вемы, чего ради. Островский перевод не правлен; а сей писец молод был, много разума (смысла. — Д. Л.) и речей (слов — Д. Л.) растерял в точках и запятых... А еже недописи в переводах, и то бывает от неискусных каллиграфов: написав книгу, да не потщится справити ея, и от того многими леты растлеваются и добрые переводы»²¹⁴. По существу можно считать, что такая правленная рукопись имеет два текста: исправленный и неисправленный. При подготовке текста к печати, при подборе разночтений текстолог обязан считать такой список за два, а иногда, если исправление велось неоднократно, то и за несколько.

Практически важно бывает установить — делались ли поправки в рукописи самим ее писцом или они делались кем-то другим; вносились ли они для исправления текста, казавшегося недостаточно точным, правильным или в чем-либо неясным по самому тексту, или для того чтобы восполнить лакуны, неясно читающиеся места (выцветшие, смытые, порванные и т. д.).

Текстолог по возможности должен уяснить себе цели книжника, вносившего дополнения или исправления, так же точно, как и самого писца. Человек — это интересы, психология, образование, склонности, идеология, а за человеком — общество должны и в данном случае стоять в центре интересов текстолога.


Работа переплетчика

От писца исписанные тетради поступают к переплетчику. Этим переплетчиком может быть сам писец рукописи или кто-то другой. Рукопись может переплетаться сразу же после написания и много времени спустя. Ветхий переплет рукописи может потребовать новой работы переплетчика²¹⁵. Переплетчик может перепутать тетради, потерять тетрадь или отдельные листы, он может вплести в рукопись отдельные листы не на свое место, может вплести оторвавшийся лист наружным краем внутрь и т. д. ²¹⁶ Иногда в уже переплетенную рукопись вставляются новые листы и тетради²¹⁷. Все это в дальнейшей переписке может так или иначе отразиться на судьбе текста.

*

На судьбе текста может отразиться и другое утраты: отдельных его мест, приписки на полях, сделанные читателями, которые затем последующие переписчики вписывают часто в текст, записи на чистых листах в конце или в середине текста, которые также подряд переписываются иногда писцами, и т. д.

Нет списка без ошибок. Ошибок может быть больше или меньше. Среди ошибок могут преобладать ошибки то одного, то другого типа. Один писец по преимуществу пропускает, когда запоминает текст, другой плохо читает. Есть писцы, делающие специфические диалектные ошибки при самодиктанте. Есть писцы трудолюбивые, ленивые, легко устающие, точные и «творческие». Одни любят графическую сложность, другие — простоту. Есть писцы, однообразно повторяющие одну и ту же ошибку. По своему отношению к тексту писцы так же разнообразны, как и в своем почерке. Текстологу очень важно изучить систему ошибок того или иного списка и увидеть за этой системой индивидуальность писца, различив то, что принадлежит последнему писцу, от того, что перешло в список от его предшественников.

Еще в большей мере это касается сознательных изменении, вносимых древнерусским книжником в текст. Мировоззрение писца, его политические идеи, его литературные вкусы должны рассматриваться как известного рода единство — единство, включающее в себя и все противоречия его мировоззрения и литературных убеждений, отдельные непоследовательности и недоработки

Классифицировать изменения, вносимые в текст книжником, можно на основании разных признаков, деление может иметь разные принципы. При этом формальные признаки могут быть более четкими, чем признаки происхождения, когда текстолог должен выяснять — почему и в результате чего явилось то или иное изменение текста, однако указание на происхождение изменения все же наиболее важно, ибо оно позволяет увидеть за изменениями текста его конкретные причины, и только эти конкретные причины изменений текста в их совокупности могут связать разрозненные изменения в цельную картину истории текста.

Увидеть за рукописью ее создателя и создателей, как некие индивидуальности, — значит понять ее текст.

Текстология есть наука о создателях текстов, о людях прежде всего. Это положение имеет принципиальное значение для всей концепции данной книги.

В дальнейшем мы будем видеть, как это положение оказывается правильным в разных аспектах изучения текста.