Geum.ru

Настоящее учебное пособие концентрирует внимание на одном из важнейших аспектов миссии биологии в современном мире на ее социально-политических приложениях

Вид материалаУчебное пособие

Содержание


Homo sapiens
Эволюционно-древние стереотипы восприятия или поведения обозначают как «эпигенетические правила»
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   61

2.2. Коэволюция



Коэволюция (от лат. со -- с, вместе и evolutio – развёртываться, развиваться) в самом общем виде может быть определена как согласованное развитие частей одного целого. Понятие «коэволюция» было впервые применено экологами (П. Эрлихом, П. Рэйвеном) в 1964 г. для описания коор­ди­ни­ро­ванного развития различных видов в составе одной экосистемы (биогеоценоза).

Биологи (экологи, генетики) понимают под «коэволюцией» изменение «признака у особей одной популяции в ответ на изменение признака у особей другой популяции, за которым следует отклик второй популяции на изменение в первой» (Janzen, 1980, цит. по Lumsden, Wilson, 1981. P.367).

В более общем смысле говорят о взаимодействии двух или более развивающихся во времени систем (например, система 1 и система 2). Всякое изменение в системе 1 влияет на систему 2, заставляя ее «подстраиваться» – стимулируя соответствующие изменения. Эти изменения в системе 2, в свою очередь, способствуют новым изменениям в системе 1 и так далее. Эволюция систем 1 и 2 приобретает координированный, взаимно обусловленный характер. Так понимает коэволюцию С.Н. Родин (1991) в книге «Идея коэволюции».

Примером может служить коэволюция хищника (скажем, волка) и его жертвы (зайца). Заяц в ходе своей эволюции как вида вырабатывает средства защиты от хищников, но волк (и другие хищники), в свою очередь, приобретает в процессе эволюции все более совершенные средства для успешной охоты. Это своего рода «гонка вооружений» ведет к балансировке численности двух коэволюционирующих видов – что и отражено в соответствующих математических моделях, применяемых в экологии (в частности, модель Вольтерра-Лотки, демонстрирующая устойчивые колебания вокруг некого среднего значения численностей хищника и жертвы). Можно говорить о коэволюции организмов и всей их среды обитания, отдельного компонента экосистемы и всей этой системы, включающей много биологических видов.

По словам В.А. Данилова-Данильяна (2003. С.478), коэволюция предполагает «соразвитие взаимодействующих элементов единой системы,.. развивающейся (поскольку развиваются ее части) и сохраняющей при этом свою целостность». Все части одной целостной системы взаимно «пригнаны» в результате процесса коэволюции. Таковы природные экосистемы, в которых появление или исчезновение одного какого-либо вида живых существ ведет к изменению всех тех видов, с которыми данный вид взаимодействует. Та же закономерность и в созданных человком технологических системах: «появление нового элемента технологии производства или управления, равным образом отказ от использования какого-либо элемента – как правило, вызывает волну других инноваций в соответствующей «технологической нише» (Данилов-Данильян, 2003. С.478).

Коэволюция в живой природе означает, что живые существа должны постоянно эволюционировать, меняться просто потому, что постоянно меняются внешние условия и в том числе постоянно эволюционируют те организмы, с которыми они взаимодействуют. Это обозначается в социобиологической литературе как «эффект Красной Королевы». Как и Королева из «Алисы в Зазеркалье» Л. Кэролла, живые существа должны непрерывно быть в движении – эволюционировать, чтобы просто «оставаться на месте» (сохранять численность своей популяции – не вымирать). Эффект ярко проявляется, например, при взаимодействиях между мужскими и женскими особями. Смена признаков, например, самок, вызывает необходимость эволюционных перестроек у самцов, и наоборот.

Понятие «коэволюция» оказалось приложимым к самым различным формам бытия – объектам естественных, социальных и гуманитарных наук. Идея коэволюции выступает также как одно из центральных звеньев формирующейся ныне новой научно-философской «познавательной модели» мира (Родин, 1991; Карпинская и др, 1995; Лисеев, 1997). Спецификой коэволюционной «познавательной модели» можно считать установку на толерантность («терпимость»), стремление к мирному развитию полифоничного («многоголосого») бытия.

Идея коэволюции занимает важное место в биополитике в силу многоуровневости человека (о чём шла речь в предшествующем параграфе). С одной стороны, биополитика утверждает принадлежность человека к живой природе, эволюционное родство с иными формами жизни. Это глубинное родство (единосущность) человека обусловливает потенциальную возможность понимания поведения живых существ (особенно близких к нам высших животных) через мысленную постановку себя на их место (эмпатию, см. ниже 2.3.). С другой стороны, человек представляет уникальный продукт эволюции с качественно специфическими характеристиками. Будучи качественно обособленной частью единого планетарного многообразия жизни (биоразнообразия), человек и всё человечество вступает в коэволюционные отношения с остальными частями биоса (жизни); более того, «внутри себя» человек имеет как биологически-детерминированные, так и чисто человеческие (социальные, культурные и т.д.) грани, тесно взаимно переплетенные, предполагающие друг друга и в то же время коэволюционирующие. Эти коэволюционные отношения включают разные аспекты, важнейшие из коих мы перечисляем ниже.

В силу всего этого понятие «коэволюция» играет важную роль в методологическом «арсенале» современных биополитиков. Р. Мастерса привлекает в первую очередь коэволюция между биологическими факторами и факторами социокультурной среды, как своего рода «скрепа» между историей культуры и биологической эволюцией (Cultural History and Biological Evolution, название одной из рубрик созданного им в 1995 г. учебного курса «Природа человека и политика»). А. Влавианос-Арванитис рассматривает коэволюционные отношения между человечеством и биосом (живым покровом планеты) как путь к спасению от экологического кризиса. Наконец, установка на «коэволюцию» частей развивающегося целого пронизывает концепцию «телеономи­ческого отбора» П. Корнинга.


2.2.1. Генно-культурная коэволюция. Эволюционная эпистемология. Взаимообусловленное развитие наследственных факторов человека и среды (культуры) в ходе эвлюции человека и его общества и в ходе индивидуального развития ребенка. Сторонники генно-культурной коэволюции отвергают крайние точки зрения: 1) культурная эволюция никак не связана с биологической эволюцией и 2) культурная эволюция полностью детерминирована биологической эволюцией (как выражаются философы, представляет «эпифеномен биологической эволюции»). Теория генно-культурной коэволюции (Э.О. Уилсон, Ч. Ламсден, Г. Фольмер и др.) признаёт относительную самостоятельность культуры человеческого общества и в то же время говорит об её взаимосвязи с биологической эволюцией. У предков человека на протяжении их эволюции возникали мутационные изменения, которые выражались в более высоком интеллекте, лидерских способностях и других качествах, позволявшим их обладателям создавать и распространять те или иные культурные новшества – начиная с усовершенствованного рубила, каменного топора, копья и других «культурных артефактов». Так биологическая эволюция (возникновение совершенствующих мозг мутаций – «ментомутаций») позволяла осуществиться первым шагам культурной эволюции. Но культурная эволюция дала обладателям более острого копья или более весомого топора дополнительные шансы на выживание в плане добычи мамонта или войны с соседями. Так в популяции распространились новые гены (гены «умников», лидеров и др.) – и здесь уже культурная эволюция вызвала отклик у эволюции биологической.

По мысли Ч. Ламсдена и Э.О. Уилсона (см. Ламсдон, Гуршурст, 1991), культура в обеспечивает избирательное распространение в популяции генов определённых групп людей. Так, привелигированная элита общества в большинстве случаев создает благоприятные условия для собственного размножения – для репродуктивного успеха в терминах социобиологии. Тем самым максимизируется вклад генов элиты в генофонд последующих поколений. Не только «обиходная интуиция», но и обобщенные биополитиками факты свидетельствуют, что более богатые и наделенные высоким социальным статусом люди в большинстве случаев живут дольше, имеют более жизнеспособное и здоровое потомство. Стремление к доминированию в социуме и – более узко – к политической власти в конечном счете (на ультимативном уровне) связано с репродуктивными интересами (производством потомства), и мы вернемся к этому вопросу в главе четвертой (4.16). На передачу тех или иных генетических задатков в потомство влияют такие последствия развития культуры и связанной с ней технологии, как контроль за рождаемостью, прогресс в лечении заболеваний (Меркулов, 2004). В целом, имеет место взаимовлияние генов и культурных факторов без жесткой детерминации одного другим.

Целый ряд особенностей нашего восприятия и оценки информации из внешнего мира напоминает нам о стратегии выживания наших предков, которые должны были извлечь максимальную пользу из ограниченных ресурсов и успешно «размножиться» – передать свои гены потомкам. Именно поэтому «сахар сладкий, а секс доставляет наслаждение» (Altzwanger, 1999). Мы возвращаемся к этой теме в кратком разделе об эволюционной психологии (4.12), где вводится понятие «среды эволюционной адаптации» (ЕЕА), определившей естественный отбор признаков, сформировавшихся у первобытного человека и сохранившихся и у человека нашей эпохи.

Предполагается также обратное влияние культурных норм и традиций на эволюцию генов: «Поведение индивидов в рамках конкретной культуры определяет их выживание и воспроизводство, т.е. генетическую приспособленность и скорость, с которой данные генные комплексы распространяются в популяции или исчезают из нее» (Lumsden, Wilson, 1981. P.344). Генетическая эволюция – изменения генофонда в ряду поколений – находится «на привязи» у культурной эволюции. Выбор брачного партнера и, тем самым, генов, передавемых потомству, в большой мере зависит от культурных норм данной общности людей. Новые культурные артефакты, возникающие по мере исторического развития человечества, создают новые направления отбора генов у человеческих индивидов.

Конечно, антропогенные (обусловленные человеком) изменения среды задают новые направления эволюции не только виду Homo sapiens, но и другим биологическим видам, делящим с нами планету. В поведении наиболее близких к нам существ – человекообразных обезьян, антропогенное влияние приводит к новым «культурным традициям». Имеющий высокий социальный статус самец шимпанзе заявляет о своем доминировании в группе, используя произведённые человеком средства, например, ударяя пустыми канистрами друг о друга.

Социобиолог Р. Докинз (Dawkins, 1976; русский перевод: Докинз, 1989) ввёл понятие «мем» (meme). Это своего рода аналог генов в культуре – элемент культуры, передаваемый из поколения в поколение. Ламсден и Уилсон (Lumsden, Wilson, 1981) употребляют в аналогичном значении понятие «культурген». Мемы (культургены), например, практические навыки изготовления орудий труда или оружия, мифы, стили в искусстве, магические ритуалы, философские, религиозные или научные идеи, распространяются в социуме путем обучения, подражания. В одних случаях эта передача носит «вертикальный характер» -- от старшего поколения к младшему, аналогично генетической информации. Однако возможен и «горизонтальный перенос» -- в пределах одного поколения, и даже «инвертированный вертикальный» -- от молодых к более старым. В известной мере аналогично естественному отбору генов в ходе эволюции можно говорить об отборе мемов: одни идеи, мифы, артефакты распространяются в культуре, другие, напротив, постепенно угасают, ибо не находят сторонников. Эволюция мемов, хотя имеет собственную, независимую динамику, все же не оторвана от эволюции генов.

Сторонники теории генно-культурной коэволюции предполагают, что наибольшие шансы сохраниться в ряду поколений имеют мемы (культургены), которые соответствуют нашим эволюционно-детерминированным характеристикам. К их числу относится и организация человеческого мозга. Наш мозг не похож на «чистую доску» (tabula rasa): нейрофизиологические и психологические данные говорят о наличии в мозгу врождённых (во многом эволюционно-консервативных) шаблонов восприятия, в рамках коих мы только и можем воспринимать окружающий мир, в том числе и культуру. Восприятие языков происходит на базе врождённой «универсальной грамматики», так что младенец подготовлен к распознаванию значимых фонем любого человеческого языка. Лишь примерно через 6—8 месяцев он начинает преодолевать свой врождённый космополитизм и становится представителем той или иной нации со свойственным ей родным языком (Masters, 1989). Вероятно, усвоение норм и стереотипов культуры – при всем их разнообразии – также опирается на консервативные врожденные шаблоны, напоминающие «универсальную грамматику» языка. Так, «способность кооперировать и сочувствовать, проявляемая во внутригрупповых отношениях, а также склонность использовать символические маркеры для идентификации членов своей группы < т.е. делить человечество на «своих» и «чужих», опираясь на те или иные отличающие их символы – прим. автора>, напоминает врожденные языковые способности» (Richerson, Boyd, 1998. P. 91). Эволюционно-древние слои мозга оказывают своё воздействие на культурные традиции, внося в них свои потребности. Хотя мозг многослоен, тем не менее характерное для людей – и реализуемое средствами культуры – стремление к максимальному получению удовольствий, уменьшению страдания и боли, избавлению от страха и др., отражает влияние достаточно древних структур гипоталамуса, содержащих центр положительного подкрепления («центр удовольствия») и центр отрицательного подкрепления («центр негативных эмоций»).

С представлением о коэволюции генов и элементов культуры тесно связана эволюционная эпистемология – научное направление, посвященное эволюционно-биологическим предпосылкам познания человеком окружающего мира. Эволюционная эпистемология исходит из того, что к базовым биологическим потребностям (кратко поименованным нами в разделе 2.12. выше) следует причислить также и потребность в освоении окружающего мира15. Эта потребность «реализуется у животных в ориентировочно-исследовательском рефлексе, а у человека – в актах познания, в то же время у животных и человека имеются общие когнитивные структуры /т.е. общие формы, методы и механизмы познания и освоения окружающего – прим. автора/» (Зуб, Смирнов, 1999. С.134). Разработчики этого направления (К. Лоренц, Д. Кэмпбелл, Г. Фольмер и др.) исходят из того, что все более совершенная обработка информации и эффективное принятие решений на ее основе (то, что мы рассматривали в рамках кибернетического подхода к живому) способствовали адаптации живых существ к окружающей среде. С определённого момента эволюции можно говорить о способности живых существ к «информационному контролю» за окружающим миром и за внутренним состоянием самого организма (см. Меркулов, 2005. С.94).

В ходе становления человека как биологического вида в его распоряжение поступил уже накопленный на предшествующих стадиях эволюции «инструментарий» – определенные представления о мире и стратегии его освоения. Наш мозг эволюционно предрасположен к творческой доработке поступающей информации, устраняя ненужное и усиливая важное для выживания данного существа, причем много этапов обработки осуществляется на досознательном уровне (сознание получает лишь продукт). Например, все многообразие цветов окружающего мира наш мозг классифицирует на четыре основных цвета (красный, синий, зеленый, желтый), и это соответствует типам имеющихся в мозгу воспринимающих цвет нейронов. Познание и освоение мира в мифологии, искусстве и науке использует готовые шаблоны, «подаренные» нам предшествующей эволюцией.

Коэволюционный подход к биологической (опирающейся на изменения «генов») и культурной эволюции (опирающейся на изменения «культургенов») позволяет преодолеть крайности как биологизма, сводящего развитие человечества лишь к продолжению биологической эволюции, так и социологизма, отрицающего природно-биологическую компоненту человека. По словам Р.С. Карпинской, коэволюционный подход позволяет в известной мере уравнять «тело» (биологическую компоненту) в правах с «духом» (тем в человеке, что не сводится к его биологии)

Эволюционно-древние стереотипы восприятия или поведения обозначают как «эпигенетические правила» (Lumsden, Wilson, 1981; Ruse, 1986). Они обеспечивают избирательное запоминание лишь некоторых из существующих в культуре «мемов». Эти избранные нами «мемы» в дальнейшем определяют нашу ориентацию в культуре в ущерб менее значимым для нас «мемам».

Критики рассмотренной концепции генно-культурной коэволюции (и взаимосвязанной с ней «эволюционной эпистемологии») указывают на ее приложимость в лучшем случае лишь на ранних стадиях истории человеческого общества (см., например, Родин, 1991). В дальнейшем культура приобретает существенно более быстрый темп, чем генетические изменения.

Несомненно, по крайней мере, что эволюционно-обусловленная конструкция человеческого мозга и архаичные элементы поведения выступают в качестве своего рода примитивных «ограничительных рамок», с использованием которых культура (и, в частности, политика как ее составная часть) могут развиваться относительно свободно. К числу подобных древних «ограничительных рамок» можно отнести ряд характерных для большинства культур человеческого общества норм и запретов, таких как запрет на инцест (близкородственное скрещивание), норму, заключающуюся в предпочтении кровных родственников другим членам социума (родственный альтруизм, непотизм) и др.

В истории человечества стабильные, длительнов время существовавшие культурные институты, например, церкви, обычно не шли в разрез с «генетическими интересами» человечества. Они так или иначе обеспечивали детопроизводство, освящая его своими традициями и нормами (примером служит запрет на аборты и конрацепцию в католицизме). Те религиозные секты, которые последовательно заявляли об отказе от деторождения, например, шейкеры (трясуны), обречены в конечном счете на вымирание, даже если эффективно вербуют новых сторонников (Low, 2000).

У читателя может возникнуть возражение: как трактовать практику целибата (безбрачия), например, у католических священников, у православного черного духовенства? Возможны две трактовки. С одной стороны, перед нами пример преобладания культурных влияний (в данном случае: религиозных догм) над генетическими интересами. С другой, наше эволюционное наследие, заключенное в генах, как мы еще увидим далее, весьма разнородно и внутренне противоречиво16. Одни эволюционно-заданные тенденции поведения могут идти вразрез с другими. В рассмотренной ситуации целибат, по крайней мере у католиков, где церковная служба часто была уделом младших братьев в семье, оставлял старшему брату-помещику целиком всю собственность (Low, 2000). Так целибат обеспечивал старшим братьям защиту их территории, а территориальное поведение – тоже часть эволюционного наследия (равно как и доминирование старших братьев в семье). Поэтому целибат можно объяснить как успешную манипулятивную практику, дававшую доминантам в иерархии возможность реализовать свою территориальность. В такой трактовке целибат вполне укладывается в рамки эволюционно-биологического уровня в человеке.

Тем не менее, автору представляется, что целибат, как и многие другие культурные практики и институты имеют смешанное, многоуровневое объяснение – как многоуровнев и сам человек. Поэтому практической задачей, относящейся к биополитике, является гармонизация коэволюции различных уровней человека – от биологического до духовного, что мы и обсуждаем в следующем подразделе.


2.2.2. Коэволюция «биосоциального» (эволюционно-биологически детермини­ро­ван­ного) и «психокультурного» (качественно специфического, уникального) элементов человека (терминология П. Майера,.Meyer, 1987a, b). Гармонично или дисгармонично развитие двух указанных граней человека? В частности, отвечают ли конструкты человеческого разума, культуры, технологии нашим эволюционно-обусловленным тенденциям поведения? Так, в отношении политических программ биополитики ставят вопрос, в какой мере эти программы обращают внимание на биологически-детерминированные потребности людей. Помимо сферы политики, проблемы коэволюции биосоциального и психокультурного возникают и в приложении к юридическим институтам и правовым нормам. Эти нормы отражают в рационализированной форме (и с существенными культурно-историческими наслоениями) ряд биосоциальных поведенческих закономерностей. Например, весьма вероятно, что наказание за убийство и христианская заповедь «Не убий!» согласуются с имеющимся у очень многих изученных видов животных врождённым ингибированием (внутренним барьером, запретом), препятствующего умерщвлению других особей того же вида (Lorenz, 1966; Лоренц, 1994).

Многие юридически закреплённые нормы человеческого общества взывают к нашему «чувству справедливости» (sense of justice), предпосылки которого биополитики и социобиологи усматривают в законах социального поведения обезьян. Биополитики склоняются к убеждению, что люди тем охотнее – при прочих равных условиях – соблюдают законы, чем в большей мере они отвечают эволюционно-консервативному “чувству справедливости”. Тем не менее, речь идёт о коэволюции, а не об односторонней детерминации социального биологическим. Нет сомнения, что и человеческое ratio в форме законотворчества само существенно влияет на наше «чувство справедливости». Содержание этого чувства испытывает воздействие культуры и исторического периода. И не нужно быть христианином, чтобы понимать, что содержание заповеди «не убий» не может сводиться к внутривидовому ингибированию умерщвления особей, хотя может в той или иной мере согласоваться с этой биосоциальной нормой.


2.2.3. Коэволюция человечества и населённой жизнью среды обитания (биоокружения человечества в терминологии А. Влавианос-Арванитис). Одна из основных задач Биополитической Интернациональной Организации (БИО) – борьба с загрязнением окружающей среды и всеми формами уничтожения биоса (жизни), обеднения планетарного био-разнообразия. Важно подчеркнуть, что охраной биоса должны руководить не только прагматические мотивы («охранять биос постольку, поскольку он необходим для выживания человека» – то что несколько раньше называлось «распространение полезных видов и уничтожение вредных»), но и представление о ценности каждого населяющего планету биологического вида и индивида, связанное с доктриной биоцентризма (см. подраздел 2.3.). Однако крайности вредны в любом деле. Не только покорение и разрушение природы есть тупиковый путь; не менее тупиковой была бы попытка полностью подчинить развитие человечества развитию природы (Лисеев, 1997). Конечно, стремление «вписаться в природные ритмы» звучит очень биополитично, но мы не должны забывать и о наличии независимой динамики развития человеского общества. Компромиссный вариант – налаживание коэволюционных отношений мжду двумя системами - человечеством и био-окружением.

По словам акад. Н.Н. Моисеева (2001, С.21), «наше поведение должно обеспечивать развитие биосферы и общества. Четверть века тому назад я назвал это утверждение принципом коэволюции /выделено Н.Н. Моисеевым/». Идея коэволюции выступает также как одно из центральных звеньев формирующейся ныне новой научно-философской «познавательной модели».

Согласованное взаимообогащающее развитие человечества и био-окружения – важнейшая составная часть несколько более общей проблематики коэволюции человеческого общества и природы в целом. Причём, коэволюция природы и общества не является просто естественно-научной областью исследований в той мере, в какой она имеет значительный философский и социально-политический резонанс. В силу последнего обстоятельства коэволюция представляет особый интерес для современных биополитиков. Её можно понимать как взаимодополняющее со-развитие не только человека и био-окружения, но и разных наций, рас, регионов и т.д, а также плюралистичного мира художественных, религиозных, философских, научных, политических идей и образов. К “взаимодополняющему развитию” хочется добавить ещё и прилагательное “гармоничное”, но, увы, и биология, и науки об обществе учат нас, что коэволюция представляет скорее сложную “полифонию” и включает в себя “соответствие и несоответствие, гармонию и дисгармонию, взаимодополнительность и конкуренцию, взаимопроникновение и кооперацию, взаимообогащение и обособление друг от друга, интерференцию и взаимоусиление…, синхронизацию… и изоляцию. Иными словами, процессы взаимодействия между двумя рядами /коэволюционирующих объектов — прим. автора (О.А.)/ отнюдь не гармоничны изначально, а скорее полифоничны, включая в себя всю сложную гамму красок, тонов и оттенков” (Карпинская и др., 1995, С. 190). Это описание в полной мере соответствует тому, что мы можем ожидать от взаимоотношений между “субъектами Российской Федерации”, между Россией и другими странами СНГ, между СНГ и остальным миром.

Очевидно, что нынешнее состояние отношений человека и «био-окружения» не соответствует понятию «коэволюция». Быстрый темп эволюции человеческого общества порождает влияния на биосферу, на которое она не успевает прореагировать, «откликнуться». Речь идет не о коэволюции, а об одностороннем воздействии, напоминающем, по мысли Родина (1991) инфекцию бактерии фагом, ведущую к гибели бактериальной клетки.

Но возможна ли коэволюция человечества и биосферы в принципе? Академик Моисеев склонялся к положительному ответу и требовал наладить стратегию самоорганичения общества, при котором его вредоносное воздействие на природу снизилось бы до уровня, на котором последняя смогла бы во время прореагировать, сохраняя себя как целое (Моисеев, 1987).

Однако В.И. Данилов-Данильян (2003) полагает, что техносфера эволюционирует намного быстрее биосферы, так что говорить о коэволюции (сопряженной эволюции) человечества и живой природы некорректно. Даже преодоление существующего экологического кризиса, если оно осуществится, будет означать лишь «сокращение антропогенного воздействия на биосферу до уровня, при котором она возвратится в невозмущенное состояние и будет устойчиво оставаться в нем». Это есть не коэволюция, а ее противоположность – отсутствие связи между развитием двух систем (в данном случае человека и биосферы). Если путем генетической инженерии удастся создать виды организмов (скажем, бактерий), способных быстро разлагать вредные продукты технической деятельности человека, то и это будет не коэволюция, а «превращение биоты в систему, развитие которой целенаправленно контролируется человеком» (Данилов-Данильян, 2003).

Коэволюция человеческого организма и населяющей его симбиотической микрофлоры представляет важную конкретизацию темы «коэволюция человечества и био-окружения». В данном случае биос «окружает» каждого из нас изнутри. Наше состояние здоровья и социальное (политическое) поведение в немаловажной мере зависит от наших гармоничных или дисгармоничных отношений с обитателями кишечника, кожных покровов и др. частей организма.