Cols=2 gutter=483> удк 316. 6 Ббк 88. 5 С 69

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 13

дение по поводу какой-либо проблемы, как ее обсуждение, как форма разговора, работа с текстом. В ходе дискурса его участники вырабатывают единое значение категорий, которыми обозначены явления окружающего мира, их «разделенное» понимание: категория наполняется содержанием за счет характеристик, приводимых разными участниками дискурса. Тем самым категория конструирует мир, уточняя его образ и направляя действие участников процесса [Андреева, Богомолова, Петровская, 2001].

На основе этого подхода Харре критикует ряд идей традиционной социальной психологии, в частности, идею «Я-концепции». Различные предлагаемые описания «образа Я», будь то шкалы Айзенка и Кеттела или методы гуманистической психологии Роджерса и Мас-лоу, Харре оценивает как асоциальные, психологизирующие сущность проблемы. Он предлагает переключить внимание с поиска Я «как сущности» на конструирование Я, иными словами, концентрировать внимание не столько на «заданности Я», сколько на «творении Я». Этим обеспечивается перенос Я-концепции в сферу социального дискурса: отныне необходимо исследовать не просто «образ Я», а «Я-наррати-вы», т.е. повествования о себе, которые неизбежно включены и закреплены во взаимодействии индивидов.

В приведенных фрагментах очевидно прослеживаются идеи социального конструкционизма. Вместе с тем, также очевидно, что исходные идеи Гергена в этих вариантах значительно сглажены. Будучи включенными в специфически социально-психологические проблемы, они приобретают, по-видимому, более «приемлемый» вид, сохраняя ориентацию на те поиски, которые вообще характерны для социальной психологии конца столетия: требование большего учета социального и культурного контекста, включение коммуникации как обязательного компонента процесса социального познания, принятие идеи конструирования мира. Все это свидетельствует о настойчивых поисках новой ориентации социальной психологии в наступающем столетии, связанных с изменениями объекта.

В этих поисках принципиально важно определить место отечественной традиции. Хотя все дальнейшее содержание данной работы будет посвящено этой проблеме, сейчас необходимо сделать несколько общих замечаний. Первое из них имеет отношение к некоторым особенностям истории становления социальной психологии в России. Как известно, в советский период социальная психология имела довольно драматическую судьбу. После дискуссии 20-х и до конца 50-х годов развитие этой науки, во всяком случае, как самостоятельной дисциплины, было прекращено. Ее «второе рождение» относится практически к началу 60-х годов, т.е. к тому периоду, когда в мировой науке уже проявились первые черты как кризиса, так и попыток его пре-24

одоления. Следовательно, советской социальной психологии начинать надо было не с начала, а, быстро пройдя пропущенные этапы, воспользоваться накопленным опытом критических построений, уже предложенных западными коллегами.

Второе замечание касается традиций отечественной психологии, которые способствуют достаточно «легкому» усвоению предложений, исходящих сегодня от лица реформаторов социальной психологии. Более того, некоторые из провозглашаемых принципов вряд ли могут рассматриваться как подлинные новации. В наследии выдающихся отечественных психологов, прежде всего в рамках культурно-исторической школы Л. С. Выготского, не трудно увидеть размышления, опережающие многие современные нововведения. Необходимость учета социального контекста представлена у Л. С. Выготского в идее социальной ситуации развития, в признании генетической обусловленности высших психических функций социальными отношениями [Выготский, 1983. С. 145]; признание значения изменений в культуре для изменений в познавательных процессах присутствует в работах А. Р. Лурия [Лурия, 1971]; наконец, у А. Н. Леонтьева находим тезис о роли построенного «образа мира», в котором люди живут, действуют, который переделывают и частично создают и который функционирует, опосредуя деятельность людей [Леонтьев, 1979]. К сожалению, эти идеи не всегда четко проработаны в социальной психологии, хотя и представляют собой надежный методологический фундамент для поисков новой парадигмы".

Наконец, третье замечание, которое должно быть учтено при поисках новой ориентации социальной психологии в России, акцентирует внимание на том, что темп, характер осуществляемых здесь социальных изменений не идут ни в какое сравнение с изменениями, коснувшимися других стран на исходе века. Вопрос о специфике этих изменений должен быть обсужден более детально. Сейчас же важно подчеркнуть, что со стороны всего профессионального сообщества требуется огромная работа по осмыслению проблематики, порожденной новым типом социальных отношений, и поиску стратегий анализа социально-психологических феноменов радикально изменяющегося мира [Социальная психология экономического поведения, 1999]. Несомненно, что задача поисков новой парадигмы социальной психологии, адекватной требованиям наступившего века, актуальна и для отечественной науки.

Н25

Литература

Андреева Г. М. Психология социального познания. М., 2000.

Андреева Г. М., Богомолова Н. И., Петровская Л. А. Зарубежная социальная

психология XX столетия. М., 2001. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995. Выготский Л. С. История развития высших психических функций//Собр

соч.:В6т.Т.З.М., 1983. Герген (Джерджен) К. Движение социального конструкционизма в современной психологии//Социальная психология: саморефлексия маргинальности. М, 1995. Герген (Джерджен) К. Социальная психология как история//Там же. Грауманн К. Введение в историю социальной психологии//Перспективы социальной психологии/Под ред. Хьюстон М., Штребе В., Стефен-сон Дж. Пер. с англ. М., 2001. Донцов А. И., Емельянова Т. П. Концепция социальных представлений во

французской психологии. М., 1987. Леонтьев А. Н. Психология образа//Вестн. МГУ. Сер. 14. Психология. 1979. МакГвайр (Магуайр) У. Ин и Янь прогресса в социальной психологии: семь

принципов//Социальная психология. Тексты. М., 1984. Московией (Московичи) С. Общество и теория в социальной психологии//

Социальная психология. Тексты. М., 1984. Ньюком Т. Социально-психологическая теория: интеграция индивидуального и социального подходов//Социальная психология. Тексты. М., 1984. Социальная психология: саморефлексия маргинальности. Хрестоматия. М.,

1995. Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. М., 1999.

ТэшфелА. Эксперименты в вакууме//Социальная психология. Тексты. М., 1984.

Харре Р. Вторая когнитивная революция//Психологический журнал. Т. 17. 1996. № 2.

Хьюстон М., Штребе В., Стефенсон М. Перспективы социальной психологии. М., 2001.

Шихирев П. N. Современная социальная психология. М., 1999.

Штомпка П. Социология социальных изменений. Пер. с польск. М., 1996.

Якимова Е. В. Социальное конструирование реальности: социально-психологические подходы. М., 1999.

Andreeva G. M. Successes and Failures of Russian Social Psychology//European Bulletin of Social Psychology. 2001. Vol. 13. № 3.

Augoustinos M., Walker I. Social Cognition. An Integrated Introduction. L., 1995.

Deutsch M., Krauss R. Theories in Social Psychology. N.Y., 1965.

Fan R. The Roots of Modern Social Psychology. Oxford, 1996.

Gergen K. Realities and Relationships. Sounding in Social Construction. N.Y, 1994.

Potter J., Wetherell M. Discourse and Social Psychology. New Delhi, 1987. Shaw M., Costanzo R.Theories of Social Psychology. N.Y., 1970.

СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ

В КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ

ПЕРСПЕКТИВЕ

В понятийном аппарате американской социальной психологии само понятие культура долгое время отсутствовало, а исследователи были заняты поиском универсальных закономерностей социального поведения, общения и взаимодействия индивидов. Практически все разработанные ими теории и модели — от концепции фрустрации—агрессии до атрибутивных теорий — могут быть охарактеризованы как структуры интраиндивидуальных механизмов или процессов обработки информации, которые активируются в ответ на некоторые стимуль-ные условия и более или менее непосредственно определяют социальные когниции, аттитюды и поведение.

Во всех подобных, считавшихся универсальными, концептуальных системах бросается в глаза отсутствие культурных переменных и даже подчеркивается инвариантность социально-психологических механизмов и процессов для всех индивидов во всех социальных и культурных контекстах. Так, теория когнитивного диссонанса индифферентна к содержанию когниции, а теория фрустрации-агрессии — к конкретному содержанию фрустрации и фрустрируемой цели.

Этим социальная психология отличалась от другой «американской» науки — культурантропологии, с 20-х годов XX в. занимавшейся поисками связей между внутренним миром человека и культурой и видевшей главную свою задачу в выяснении того, как индивид действует, мыслит, чувствует в условиях данного культурного окружения. Удивительным образом социальные психологи не вступили в «незримый колледж» междисциплинарных исследователей — прежде всего культурантропологов и философов — даже в 40-50-е годы, которые У. Магуайр (МакГвайр) назвал «эрой личности и культуры» в американской и европейской социальных науках [McGuire, 1999].

Как уже отмечалось в главе 1 настоящей книги, только в послед-

ние десятилетия XX столетия социальные психологи стали задумы-

ваться о месте культуры в психологии, о проблемах их взаимосвязи и

о необходимости налаживания в этой области контактов с другими

науками о человеке и обществе. И только на рубеже веков многие, как

27

и С. Фиск, пришли к осознанию того, что «мы рискуем, пренебрегая культурой, так как решающим для научного прогресса в XXI в. окажется международное сотрудничество» [Fiske, 2000. Р. 313].

Подобные тенденции можно обнаружить не только в американской и западноевропейской, но и в современной отечественной науке [см.: Агеев, 1990; Лебедева, 1999; Шихирев, 1999]. Необходимо только помнить, что в СССР подход к социальной психологии как к культурно-исторической науке был заложен еще Л. С. Выготским. Однако с сожалением приходится признать правоту В. П. Зинченко в том, что особенности советской эпохи, в которой создавалась культурно-историческая психология, не могли не отложить определенного отпечатка: Выготским и его последователями был осуществлен настоящий прорыв в социально-историческую психологию, но не в культурно -историческую психологию в более узком смысле слова [Зинченко, 1997].

Попытаемся ответить на два взаимосвязанных вопроса. Во-первых, почему культура игнорировалась в социально-психологических теориях и концепциях на протяжении большей части XX в. Во-вторых, почему включение культурного контекста в наше время оказалось для социальной психологии столь важной и практической, и гносеологической задачей, ведь именно культуру рассматривают матрицей социальной психологии XXI в. [A. Fiske et al., 1998]¹. Собственно говоря, это один большой вопрос, не имеющий одного правильного ответа. Первая причина того, что культура заняла в социальной психологии подобающее ей место лишь в последние десятилетия, — тенденции мирового общественного развития. Необходимо учитывать, что лишь начиная с 60—70-х годов XX столетия в мировом масштабе наметились процессы, характеризующиеся повышенным интересом народов во всем мире к своей традиционной культуре — стремлением сохранить свою самобытность, подчеркнуть уникальность психологического склада, всплеском у многих миллионов людей этнической идентичности.

В мировой науке существует несколько объяснительных концепций этнического возрождения, характерного для второй половины XX в. Мы не будем анализировать достоинства и недостатки социоло-

¹ Стремясь к сближению со смежными науками, социальные психологи заимствуют и самое короткое и одновременно самое широкое определение культуры, которое предложил американский культурантрополог М. Херсковиц, утверждавший, что «культура — это часть человеческого окружения, созданная самими людьми» [цит. по: Berry et al., 1992. P. 165]. Иными словами, к культуре принадлежит как любой, даже простейший предмет, созданный человеком, так и любая мысль, зародившаяся в его сознании. Все эти феномены созданы людьми и одновременно помогают «делать» людей, т.е. участвуют в их социализации.

28

ческих концепций роста этнической идентичности, так как этнос интересует нас прежде всего как психологическая общность, способная успешно выполнять важные для каждого человека функции: 1) ориентировать в окружающем мире, поставляя относительно упорядоченную информацию; 2) задавать общие жизненные ценности; 3) защищать, отвечая не только за социальное, но и за физическое самочувствие.

Человеку всегда необходимо ощущать себя частью «мы», и эт-нос - не единственная группа, в осознании принадлежности к которой человек ищет опору в жизни. Но в наши дни этнос благодаря ряду присущих ему качеств является для человека одной из самых надежных групп поддержки. Это межпоколенная группа, она устойчива во времени, для нее характерна стабильность состава, а каждый человек обладает устойчивым этническим статусом, его невозможно из этноса «исключить».

Конечно, кроме этнических, есть и другие стабильные большие группы. Еще больше их существовало на более ранних этапах развития человечества. В традиционных обществах и сейчас имеются группы (большая семья, род, сообщество соседей), которые более успешно, чем современные этносы, выполняют ценностно-ориентационную и защитную функции. Так, информация, получаемая в подобных постфигуративных, по терминологии М. Мид, культурах, не только однородна и упорядочена, но и требует однозначного, безукоризненно точного выполнения множества обрядов, сопровождающих каждый шаг жизни человека от рождения до смерти и всю его хозяйственную деятельность [Мид, 1988].

Современные этнические общности не имеют столь непререкаемых традиций и стабильной картины мира, многие элементы их культуры размываются — интернализируются хозяйственная деятельность, жилище, пища, искусство. Этносы в значительной степени оторваны от традиций, поведение предков не рассматривается членами группы как модель. Это кофигуративные культуры, в которых «преобладающей моделью поведения для людей оказывается поведение их современников» [Мид, 1988. С. 342]. Но разрыва поколений все-таки не происходит. Всегда остаются слои культуры, позволяющие осознавать свою принадлежность к этнической общности: язык, религия, миф об общих предках, историческая память, богатая подвигами героев или общими страданиями.

Американская исследовательница предсказывала появление еще

одной культурной нормы — префигуративных культур, где не предки

и не современники, а сам ребенок определяет ответы на сущностные

вопросы бытия. В жизни современного общества можно найти прояв-

ления того, что прогноз Мид сбывается. Но если бы ее предсказание

29

сбылось полностью, человечество исчезло бы с лица Земли. Несмотря на любые инновации, человечеству, чтобы самовоспроизводиться и саморегулироваться, необходимо сохранять связи между поколениями. Более того, в современном мире наблюдается психологический сдвиг в настроениях людей — больший интерес к корням. Это умонастроение есть последствие восприятия людьми современной эпохи как периода упадка, разложения, кризиса цивилизации [Тоффлер, 2001]. Международные конфликты, опасность ядерной войны, экологической угрозы и т.п. сопровождаются чувствами страха, неуверенности, ощущением бессмысленности существования.

Человек ощущает нестабильность окружающего мира, уменьшается его оптимизм и желание смотреть вперед, он испытывает «шок будущего» [Тоффлер, 2001]. Все больше людей стремятся преодолеть оторванность от своих корней, склонны смотреть назад и вглубь, искать поддержку и защиту в стабильных ценностях предков. Кроме того, экономически развитые общества не сформировали к настоящему времени «идеологии, способные удовлетворить человеческую потребность в осмысленном существовании и ощущении общности» [Росс, Нисбетт, 1999. С. 326].

Поэтому именно межпоколенные стабильные общности, прежде всего этносы, несмотря на предсказанные М. Мид и действительно наметившиеся тенденции к их разрушению, приобретают столь существенное значение в жизни современного человека.

В настоящее время возрастание роли этнических и культурных факторов, этническое возрождение рассматриваются как одна из основных черт развития человечества на рубеже веков. Почти повсеместный интерес к своим корням у отдельных людей и целых народов проявляется в самых разных формах — от попыток реанимации старинных обычаев и обрядов, фольклоризации профессиональной культуры, поисков «загадочной народной души» до стремления создать или восстановить свою национальную государственность. А когда эти законные интересы сталкиваются с интересами других народов, возникают ситуации межэтнической напряженности, открытых межэтнических конфликтов и кровопролитных войн.

Итак, одна из психологических причин того, что роль факторов культуры в жизни народов и отдельных людей на рубеже веков возрастает — поиск ориентиров и стабильности в перенасыщенном информацией, вызывающем чувство беспокойства и тревоги нестабильном мире. Вторая психологическая причина не требует особых доказательств — это интенсификация контактов между культурами, как непосредственных (трудовая миграция, студенческие обмены, перемещение миллионов эмигрантов и беженцев, туризм), так и опосредованных современными средствами массовой коммуникации — от 30

спутникового телевидения до сети «Интернет». Это то, что в современной науке называют «глобализацией», основными характеристиками которой как раз и являются новые технологии, приведшие к разительным переменам в самом характере, объеме и скорости передачи информации, а также международные путешествия, ставшие частью образа жизни для широких слоев живущих на Земле людей.

Естественно, что современные общества, находящиеся в процессе этнического возрождения, являются «заказчиком», требуя от социальной психологии решения связанных с ним непростых проблем. Но есть и другая причина роста интереса к культуре в социальной психологии последней трети XX в. Ее следует искать в истории самой науки, которая долгое время интенсивно развивалась в одной стране — США, а исследователи и объект их изучения (в большинстве своем студенты-психологи второго курса) являлись носителями одной культуры — евро-американской в широком смысле слова.

В этой ситуации американские исследователи могли бы выявить некие универсальные закономерности, не зависящие от расы, культуры, социального класса, только избежав проявлений группоцентризма, заключающегося в предпочтении своей группы, в том числе в восприятии норм и ценностей своей культуры как естественных, правильных и даже универсальных. Но, как с сожалением отмечают Ф. Могаддам, Д. Тейлор и С. Райт, «этноцентризм, включающий уверенность в превосходстве собственной культурной группы, столь сильно повлиял на социально-психологические исследования, что даже некоторые из наиболее известных результатов не подтверждаются при проверке в культурах вне Северной Америки» [Moghaddam, Taylor, Wright, 1993. P. 11].

Нормальными и универсальными воспринимались социальными психологами ценности западного индивидуалистического общества (свобода в поступках и самодостаточность, самостоятельность в суждениях и власть над окружающими). Например, считалось само собой разумеющимся, что в результате социализации в западной культуре «дети, по мере своего взросления, становятся все более склонны интерпретировать поведение с точки зрения личностных качеств другого» [Майерс, 1997. С. 112]. И именно эту особенность западной культуры до сих пор рассматривают как основу для фундаментальной ошибки атрибуции, хотя сомнения в ее «всемирной» фундаментальности зародились еще в 80-е годы XX столетия. Уже тогда Дж. Миллер обнаружила, что выросшие в коллективистической культуре индийцы чаще, чем американцы, объясняют происходящее в терминах ситуационных факторов и реже прибегают к терминам общих личностных диспози-ций [см.: Росс, Нисбетт, 1999].

Приведем пример из другой области социальной психологии. На протяжении длительного времени конформность не только рассмат-

31

ривалась в качестве фундаментального процесса групповой динами-ки, но и ее уровень, выявленный С. Ашем в начале 50-х гг. XX в. в США, считался универсальным и не зависящим от культуры. Действительно, при повторении экспериментов в разные годы и во многих странах — Великобритании, Бельгии, Нидерландах, Португалии Франции и др. — уровень конформности был близок к обнаруженному в США. Но столь же длинным оказывается и список стран, в которых испытуемые демонстрировали более высокий (Зимбабве, Гана, Фиджи, Китай), более низкий (Германия, Япония) и даже нулевой (Канада, та же Великобритания) уровни конформных реакций [Bond, Smith, 1996].

Столь противоречивые результаты можно объяснить влиянием культурных традиций. В культурах Запада с их акцентом на самовыражение и отстаивание своего мнения конформность обычно ассоциируется с покорностью и уступчивостью и считается однозначно отрицательным явлением. Но в культурах, где высоко ценится гармония межличностных отношений, податливость мнению большинства может интерпретироваться как тактичность и социальная сензитивность, как положительное и желательное явление, социальная ценность и норма. И действительно, в исследованиях не раз подтверждалось, что представители одних народов — индонезийцы, китайцы, японцы — одобряли конформность, покорность и уступчивость больше, чем представи-. тели других — американцы, англичане и итальянцы [Matsumoto, 1996]. Из этого можно сделать только один вывод — конформность является продуктом социализации и инкультурации, от особенностей которых зависит ее уровень. Так, необычайно высокий уровень конформности (51%) был выявлен у африканских племен банту, чьи методы социализации отличаются необыкновенной суровостью [Triandis, 1994].

Британские исследователи Р. Бонд и П. Смит, осуществившие мета-анализ исследований конформности за период 1952-1994 гг., предприняли попытку рассмотреть связь уровня конформности с культурными ценностями в широком контексте [Bond, Smith, 1996]. Всего в публикациях и диссертациях ими было обнаружено 68 отчетов о 133 исследованиях, авторы которых до мельчайших подробностей повторяли экспериментальную процедуру Аша по определению длины линий.

Считая наиболее важными измерениями культуры индивидуализм и коллективизм, Бонд и Смит рассматривали их в качестве регуляторов поведения, влияющих на степень конформности. Сравнение уровней конформности и индивидуализма-коллективизма в семнадцати странах мира подтвердило гипотезу авторов, согласно которой в коллективистических культурах конформность выше, чем в индивидуалистических.

Blog

Cols=2 gutter=483> удк 316. 6 Ббк 88. 5 С 69

Содержание