Рассказы о природе для детей и взрослых

Вид материала

Рассказ

Содержание Гагаренок и чертушка Домашний медведь Обиженная дружба Наш садик До свидания!

Подобный материал:

• Рассказы о природе для детей и взрослых Анатолий Онегов здравствуй, мишка! Москва, 3440.45kb.
• Том первый: «Сказки и рассказы для детей», 10.7kb.
• Рассказы о детях и для детей, 79.02kb.
• Литературный календарь, 540.27kb.
• Нравственное воспитание детей дошкольного возраста, 38.68kb.
• Программа праздника Наш праздник для взрослых и детей. Вас и Ваших детей ожидает насыщенная, 68.03kb.
• Лев Николаевич Толстой… Это имя мне знакомо с детства, 43kb.
• Методические рекомендации по обеспечению безопасности перевозок детей автобусами, 323.98kb.
• Материал, собранный в этой тетради, рассчитан на совместную деятельность детей и взрослых, 652.78kb.
• Лекция 7 Диагностика и оценка социально-эмоционального неблагополучия детей дошкольного, 96.05kb.

ВОРОНЫ


Прогонять ворон мы научились не сразу. Сначала они разбой­ничали совсем безнаказанно и только потом стали бояться меня.

Хитрые, настойчивые птицы появились около избушки вскоре после нашего поселения в тайге. Каждый вечер я возвращался с озе­ра, оставлял в лодке снасть и рыбу, медленно брел к своему доми­ку, здоровался с щенком и наливал ему полную миску ухи. Щенок весело лакал, а я слушал последние известия. И только после это­го возвращался обратно к лодке за рыбой или еще за чем-нибудь интересным, что привез в этот вечер домой.

Рыбы у меня всегда было немного. Она лежала в маленькой кошелочке, я прикрывал кошелку от солнца листьями кувшинок и хорошо знал, что рыбу в моей лодке никто не возьмет.

Но однажды листья вдруг оказались разбросанными, и из ко­шелки исчезла крупная плотва... Вор не оставил следов. По лодке так же, как всегда, суетливо прыгала трясогузка, но сегодня она была чем-то очень обеспокоена, а рассказать мне ничего не смогла.

На следующий день я возвратился домой в то же самое время, так же отправился сначала в избушку, так же включил радио, но от окошка не отошел. Мне хорошо было видно, что делается на бере­гу... На берегу стояла тишина. Не было даже ветра, и вор не смог незаметно проскочить мимо. Я ждал... Ждал недолго и наконец услышал громкий и беспокойный крик трясогузки. Трясогузка сначала кричала, испуганно трясла хвостом, а потом метнулась в сторону и исчезла. А на кустах около лодки закачались серые об­лезлые вороны. Их было немного.

Я встречал ворон на свалках, около скотных дворов. Там они всегда жили с осени до весны, но в середине марта куда-то скры­вались, и отыскать в нашем лесу воронье гнездо, пожалуй, было трудней, чем познакомиться с медведем. Осенью вороны снова подбирались поближе к жилью, надсадно горланили и всегда казались облезлыми и злыми. Но в тайге ворон я еще не встречал. А сейчас они покачивались на кустах, покачивались уверенно и самодовольно, будто очень хорошо знали все, что последует даль­ше... Потом одна птица, поугрюмей поосторожней других, хрипнула раз, второй и тяжело опустилась на лодку.

Нет, вороны не хватали первое, что попадалось им на глаза. Они спокойно и деловито раскидали мои листья, по очереди покопа­лись в кошелке, выбирая рыбу покрупней, потом ухватили добычу поудобней, и все сразу исчезли.

Я вернулся к лодке, забрал остатки улова, как мог, успокоил вернувшуюся из кустов трясогузку и отправился кормить Бурана.

Днем я не видел ворон... Где они? Куда улетели? Где ждали меня? Я не знал этого, но, возвращаясь домой, так же оставлял в лодке рыбу и так же каждый день видел своих грабителей. Они за­являлись ровно через пять минут после меня и тут же принимались копаться в кошелке.

Я изменил время возвращения домой, но вороны и тут точно определили, когда я оставил без присмотра свою лодку.

Однажды я подметил, что птиц стало побольше. Рыба лови­лась плохо и кормить целую армию пронырливых тунеядцев я не собирался. Теперь я стал забирать кошелку сразу в избушку, а на доске около лодки выкладывал столько рыбешек, сколько по моим расчетам могло остаться от нашего ужина.

Для ворон начались голодные дни. Я думал они улетят, но раз­бойники ответили мне громким криком. Крик разбудил тайгу. Тря­согузка беспокойно носилась около меня, громче верещали дрозды, кулики улетели подальше и тревожно посвистывали с другого бе­рега, а Буран принялся лаять на непрошеных гостей Но жадные гости совсем не собирались прекратить гвалт — наоборот, они закри­чали еще настойчивее и грозно приблизились к моему домику.

Хриплый концерт продолжался долго. Я не выдержал, вернулся к лодке и оставил на доске всю свою рыбу. Рыбу быстро растащи­ли, но я был доволен, что наконец-то вороны все-таки улетели,

Но вороны заявились снова, заявились на следующий день и привели с собой новых крикунов. Потом нахальные птицы переста­ли улетать совсем, преследовали меня уже и на озере и все так же истошно орали. Я не знал, что делать. Дань крикливым птицам рос­ла с каждым днем, и я постепенно превращался в раба, который один должен был прокормить целое государство завоевателей. Шум и ссоры висели над избушкой. Я не выдержал, забрал щен­ка и уехал на лодке далеко-далеко, совсем в другое озеро.

Мы уезжали незаметно и тихо, осторожно пробирались вдоль берега, потом скрылись в ручье и совсем потерялись для ворон. Ве­чером мы сварили уху и приготовили чай. Оставалось немного по­сидеть, посмотреть на спокойную воду и записать в дневнике по­следние события. Но открыть тетрадь дневника не дали вороны. Они свалились откуда-то сверху, разнесли вечернюю тишину су­матошными крыльями и снова принялись орать.

В тот вечер я первый раз отказался платить воронам дань. Я закрыл уши и мужественно пережил первый день настоящей ссо­ры с нахальными птицами.

Утром я плыл обратно. Вороны исчезли еще с вечера. Я плыл и точно знал, что там, у моего домика, они снова встретят меня.

Вороны, конечно, ждали мою лодку. Опять был крик, опять они ругались, но теперь ругались уже между собой. На следующий день крик не утих, но разбойников стало меньше, и я успокоился, что шумное нашествие скоро окончится.

Мое рабство действительно окончилось, но окончилось несколь ко позже. Небольшой отряд ворон еще долго жил около избушки, еще долго преследовал меня по озеру, мешал ловить рыбу и улетел лишь после того, как я догадался пригрозить им тяжелой палкой. С тех пор вороны и запомнили эту палку...


ГАГАРЕНОК И ЧЕРТУШКА


Жизнь в лесу постепенно налаживалась. Я уже по­чинил свою лодку, немного пострадавшую от зимы и весеннего половодья, и теперь частенько отправлялся в дальние путешествия по воде.

Путешествовать по озерам и ручьям оказалось интересным и веселым занятием... Огромные ели и древние седые осины подступали к самой воде и вместе с зарослями черемухи огораживали озеро частым и плотным забором. Но забор был давнишним, и лесные обитатели проделали в нем лазейки и коридорчики. По этим коридорчикам звери и подбирались к воде. Я плыл вдоль берега, старался неслышно грести веслом, внима­тельно следил за тайгой и нередко видел, как спускают­ся на водопой осторожные лесные жители.

К озеру нередко приходила медведица с медвежата­ми. Медвежата выбегали из тайги шумно и весело и подолгу плескались в воде. Порой приходил и старый серьезный медведь. Он появлялся очень тихо, я никогда не догадывался о его путешествии заранее, а увидев, старался не очень надоедать ему. Иногда удавалось рассмотреть издали хитрое и скрытное животное — росомаху. Росомаха оставляла на песке глубокие косо­лапые следы и никогда не разрешала нам приблизить­ся — она поспешно скрывалась и надолго исчезала с на­шего озера после каждой встречи.

Жили на нашем озере и замечательные птицы-гага­ры. Гагары были очень ловкими и осторожными таежными жителями. Они долго не подпускали меня к себе. Когда я поворачивал лодку в их сторону, эти пти­цы начинали быстро «тонуть».

Только что гагары спокойно плавали, и мне хорошо были видны их темные спинки и длинные изогнутые шеи. Птицы медленно поворачивали свои гордые боль­шие головы с длинными клювами и вроде бы не очень беспокойно посматривали по сторонам. Но вот моя лодчонка потихоньку разворачивается, и птицы тут же бесшумно погружаются в воду, оставляя на поверхности только головы. Гагары «утонули», спрятались в воде и не слишком быстро поплыли к противоположному берегу. Если и дальше отпра­виться за гагарами, то птицы совсем исчезнут в воде, появятся потом далеко позади твоей лодки, быстро и шумно побегут по озеру, помогая себе крыльями, и, как тяжелые бомбардировщи­ки, с трудом поднимутся в воздух и, посвистывая крыльями, улетят на другое таежное озеро.

У гагар недавно появились птенцы. Птенцы смешно, но ловко шлепали по воде широкими черными лапками и, помогая себе еще не выросшими крыльями, поспешно убегали к берегу при первом тревожном крике родителей.

Чем-то эти пушистые гагарята очень походили на детские завод­ные игрушки, которые бегают по столу. Но эти заправдашние игру­шки умели по-настоящему бегать и по воде. Когда на озеро приходи­ло хорошее тихое утро, гагарята выбирались из кустов на воду и шумно носились друг за другом по заливу. Об этой веселой беготне я всегда узнавал издали по громкому плеску и вместе с резвившими­ся малышами радовался началу мирного дня.

Я старался не пугать птенцов, не отыскивал их на берегу и не очень навязывал дружбу взрослым гагарам. И вскоре осторож­ные птицы начали понемногу верить мне. Теперь они не так часто «тонули», заметив мою лодку, и почти перестали при виде меня нырять. А однажды все семейство отважилось даже посетить мой залив и издали посмотреть на мой домик.

С тех пор гагары часто подплывали к избушке. Они появлялись около нас обычно по вечерам, перед закатом солнца, и если уга­дывали назавтра хорошую погоду, то громко и радостно возвеща­ли об этом. «Ку-ку-вы, ку-ку-вы... Завтра солнце... Завтра не будет дождя и грома... Ку-ку-вы, ку-ку-вы», — звонко летело над тайгой.

Но, кроме своего звонкого и веселого «ку-ку-вы», гагары могли еще и стонать... Нет в тайге более жуткого и тоскливого голоса, чем стон гагары, узнавшей беду или приближение ненастья. Первый раз, услышав стон птицы, я испугался и подумал, что это кричит человек, попавший в беду... «А-а-а-а-а», — кто-то долго и безнадеж­но звал на помощь. Я поплыл к тому месту, откуда доносился страшный стон и увидел гагар — над ними кружил ястреб...

Сегодня утром гагары снова застонали в конце озера. Я тут же поспешил к ним. Лодка легко и смело летела через волны и ветер. Ветер стих за поворотом, сзади осталась волна, и на тихой воде бес­покойно кружились и стонали две взрослые птицы. Ястреба нигде не было. Не было рядом и птенцов. Я подвел лодку к берегу и за­мер. Птицы успокоились, а с коряги спрыгнул на воду прятавшийся там гагаренок, и тут же около него появился второй птенец. Все в порядке. Семейство цело и невредимо. Враг не успел принести беду.

А был ли враг? Может, гагары просто узнали о приближении дурной погоды и предупредили меня об этом? Нет, солнце так же легко и ласково плыло над тайгой, спокойно попрощалось с озером на ночь, а новым утром снова появилось отдохнувшим и веселым. Но гагары снова застонали там же, за поворотом озера.

Птицы плавали на одном месте, что-то разглядывали в воде, возвращались к берегу, опять крутились посреди залива и не пере­ставали испуганно кричать. Рядом с родителями вертелся только один птенец. Где же второй? Кто похитил его?.. И, будто отвечая сразу на все мои вопросы, из-под черной коряги метнулась к остав­шемуся гагаренку быстрая неясная тень ...

Все произошло мгновенно. Хищник промахнулся, исчез в глу­бине, оставив за собой широкий плеск громадного хвоста, и тут же бросились в разные стороны и тревожно закричали родители ма­лыша. А крохотный гагаренок уже сидел в моей лодке.

Я вез отважного птенца к папе и маме, а он таращил на меня свои черные глазки и вертел острым любопытным клювиком. Он был совсем маленьким, еще не умел летать, свое спасение всегда искал только на берегу, на упавших деревьях или на камнях. Се­годня лодка оказалась ближе коряги и камня, и гагаренок, не раз­думывая, вскочил в нее.

Обратно на воду птенец не торопился. Незнакомое существо не собиралось его съесть, лодка не прыгала, не качалась, и мой счаст­ливый пассажир преспокойно посматривал вокруг из своего на­дежного убежища. А взрослые птицы плавали рядом и кричали, звали к себе единственного теперь гагаренка, но, казалось, даже тре­вога родителей не слишком беспокоила птенца — «в конце концов нечего плакать, когда мне не так уж и плохо» — по-своему рассуж­дал спасенный малыш, и наше путешествие продолжалось.

Но вот птенец все-таки соскучился по родителям, высунулся из лодки, высоко подпрыгнул и разом очутился на самом носу моего суденышка. Еще один прыжок — и вот гагаренок быстро-быстро несется по воде, торопливо шлепая лапками и тарахтя маленьки­ми крылышками.

Теперь я мог бы спокойно возвращаться домой, но хищник пока оставался на свободе, и доверчивому гагаренку все еще угрожала смертельная опасность. По законам лесной дружбы убийца должен был предстать перед судом и ответить за набеги. Но кто он, таинст­венный и кровожадный подводный разбойник?

Старый и мудрый рыбак рассказал мне однажды, что в моем озере живет страшное и вредное существо — чертушка. Чертушка рвал сети, опрокидывал лодки, откусывал блесны, которыми пыта­лись его обмануть, но ни разу не показался на глаза. Он жил в во­де под черной корягой, как раз там, где сегодня я видел в воде метнувшуюся тень. Обычно чертушка подолгу прятался и выбирал­ся из своей засады только тогда, когда точно знал, что очередная жертва окажется у него в зубах.

Об этом чертушке знали и кулики. Когда таинственный хищ­ник совершал свои разбойные прогулки, кулики срывались с на­сиженных камней, с упавших в воду деревьев, испуганно носились над озером, тревожно посвистывали и нередко тоже спасались в моей лодке... Нет, я должен был выловить этого разбойника.

Чертушка прятался долго, долго обманывал меня. Еще не раз испуганный гагаренок путешествовал в моей лодке, не раз тревожи­лись кулики и стонали гагары. Но суд все-таки свершился.

Разбойник оказался не только наглым, но еще и жадным существом — он схватил маленького окуня, посаженного на крючок, а крючок не отпустил хищника.

Лодку все больше и больше заливало водой, леска резала пальцы, а чертушка все тащил и тащил меня за собой под корягу.

К избушке я возвращался уже в темноте. По пути слы­шал беспокойные крики гагар, боязливые свисточки кули­ков и жалобный вой Бурана, который первый раз за всю свою отважную жизнь остался один в ночном лесу...

Лодка шла спокойно, но тяжело от черной воды, что осталась в ней после встречи с чертушкой. На ходу я вы­плескивал эту воду и, не веря еще до конца в победу, нет-нет да ощупывал широченный хвост наказанного разбойника.

Дома я внимательно осмотрел кровожадного хищника и еще раз убедился, что чертушкой была всего-навсего гро­мадная зеленая щука.


ЛОСЕНОК


Теперь мы были знакомы почти со всеми лесными жите­лями. Правда, мне все еще не удавалось как следует подру­житься с медведями, но я часто видел их, и они не очень поспешно уходили от меня.

Гораздо труднее было познакомиться с лосями. Я тоже часто видел их, но видел только издали. Я видел, как они пробирались через кусты, долго фыркали, пили воду, броди­ли по берегу среди упавших деревьев, потом заходили в озе­ро по колено, по грудь и быстро плыли на другую сторону. Большие тяжелые лесные быки и коровы уверенно достига­ли твердого дна, выбирались на сухое место, почти никогда не отряхивались от воды и, легко переступая длинными ногами, неслышно исчезали в тайге.

Я замечал их тропы, замечал те места, где лоси переплывали озеро, и каждый день снова ждал встречи. Лодочка осто­рожно заезжала под густую елку, нависшую над самой водой, и ждала вместе со мной. Шли дни, а лоси, если появлялись, то выхо­дили на озеро всякий раз в новом месте и далеко от моей засады.

Когда ждать лосей очень надоедало, я на время расставался с ни­ми и отправлялся проведать семейку кряковых уток.

Утки жили у глубокого ручья в глухом углу озера. Первое наше знакомство было таким же осторожным и пугливым, как встреча с гагарами... Мать-утка тревожно закричала, и утята тут же спрята­лись от меня, но только не на берегу, а в тростнике. Утята не уме­ли, как маленькие гагары, бегать по воде, а потому просто ныряли, оставляя за своими хвостиками частые испуганные кружки. Я останавливал лодку и ждал. Утка снова покрякивала из травы, покрякивала все спокойней и спокойней, тут же начинал шевелить­ся тростник, и вокруг лодки то там, то здесь появлялись малень­кие пухленькие утята. Я по-прежнему не шевелился, и малыши, не видя ничего плохого, принимались кувыркаться в воде, выставляя мне напоказ еще не успевшие отрасти будущие хвостики. Вслед за утятами из травы появлялась и утка. Она нет-нет да косилась на меня то левым, то правым глазом, самодовольно покрякивала, и все счастливое семейство, барахтаясь и кувыркаясь, следовало даль­ше между листьями кувшинок.

Утята оказались покладистыми и сговорчивыми. Они не уплы­вали далеко, скоро возвращались к лодке и плескались около меня. Иногда я незаметно оставлял на воде хлебные корочки. Утята тут же находили их, теребили клювами размокшие кусочки, отнимали их друг у друга и даже по-настоящему ссорились из-за лакомства. Порой в такие ссоры тут же вмешивалась утка-мать. Она сердито покрякивала на озорного малыша, отбирала у него корочку, бы­стро перебирала ее большим ловким клювом, рассыпая по воде хлебные крошки, утята подхватывали их и больше не дрались — корочка была честно поделена, и утка назидательно подавала до­вольный голос.

Вскоре утята перестали бояться меня совсем. Они отзывались теперь и на мое кряканье, подбирали хлебные крошки у самой лодки и быстро привыкли к новому для них звуку. «Фии-фии», — посвистывал я, и пушистые комочки начинали суматошно крутить­ся, отыскивая в воде лакомство.

Однажды я не нашел своих утят и отправился дальше по глубо­кому ручью. Обратно я возвращался поздно, почти ночью. Стояли белые, светлые ночи, какие бывают летом на севере. Солнце прята­лось за тайгу ненадолго, от него на небе всегда оставались светящиеся облачка, и плыть по ручью можно было почти как днем. Я торопился в избушку, торопился к Бурану, оставленному там за хозяина, и быстро работал веслом.

Озеро было совсем рядом, когда до меня донесся громкий буль­кающий звук: «Буль-буль... Буль-буль»— будто кто-то большой-большой опустил голову в ручей и пускал оттуда пузыри...

Кто это?.. Бульканье прекратилось, и я осторожно поплыл туда, где только что кто-то разговаривал на непонятном мне языке... Поворот ручья, передо мной узенький канальчик, сейчас пока­жется и озеро. Но канальчик вдруг загородила голова огромного лося.

Лось стоял в воде, высунув оттуда только голову. Он увидел меня, удивился и растопырил уши. Никогда раньше я не думал, что у лосей уши такие большие. Глаза животного смотрели на меня и будто спрашивали: «Кто ты и откуда?»

Я оставил весло, но лодка еще плыла, и голова лося продолжа­ла приближаться... Двадцать, пятнадцать метров, десять... Но лось не уходил. Вокруг него плавали оборванные листья кувшинок и их толстые нескладные корневища. Днем этих корневищ в ручье не было. Так вот откуда «буль-буль». Лось опускал голову в воду и доставал со дна корневища с вкусными молодыми побегами. И сей­час с его губ еще свисали длинные зеленые стебли.

Наша встреча произошла неожиданно, мы не успели даже как следует поздороваться, быстро разошлись, но после той ночи, когда большое и, как мне казалось раньше, угрюмое животное не очень ис­пугалось человека, я снова поверил, что с лосями все-таки можно завязать настоящую лесную дружбу.

Около нашего домика протекал небольшой заросший ручей. Ручеек долго крутился среди кустов и наконец почти терялся в бо­лоте. Это болото слыло топким и страшным. Шест легко протыкал жидкий мох и глубоко уходил куда-то дальше вниз. По самому краю этого болота всегда тянулись узкие тропы лосей. Эти тропы уходили дальше в тайгу и никогда не заглядывали на мокрый мох болота. По вечерам над сырым мхом поднимался едкий и гу­стой туман, и отправиться в этот слепой дым я не решился бы да­же при особой необходимости.

Но это гиблое место на болоте хорошо знали волки... Серые охот­ники жили в другом конце озера, немного побаивались нас, обхо­дили стороной наши дороги, но нет-нет да заглядывали к гнилому болоту. Здесь волки поджидали лосей. Они поджидали добычу на тропе, отрезали ей дорогу в тайгу и гнали вниз, туда, где начиналась предательская топь... Острые копыта тяжелого животного рвали тонкий слой мха, лось проваливался, пытался вырваться из тряси­ны, выбивался из сил, и хищники легко настигали жертву.

Волки охотились всегда молча, но их набеги выдавал треск сучьев под ногами лося, с которым серые хищники собирались расправиться. Такой треск и услышал я неподалеку от нашей из­бушки ... Волки напали на лосиху. Отважная мать приняла бой, от­ступила и, отчаянно отбиваясь от наседавших врагов, помчалась в сторону от того места, где под кустом испуганно трясся ее сынишка.

Теленочек доверчиво посматривал в мою сторону и не боялся даже Бурана. Я почмокал губами, протянул руку, и лосенок потя­нулся мордочкой к моим пальцам.

В избушке теленок сначала забился в угол и недоверчиво по­сматривал на печь и мой столик. У меня не было молока, и я сва­рил вермишель, чтобы угостить нашего гостя сладким отваром. Супчик сварился, и лосенок посасывал через берестяную трубочку вкусную жижицу.

Листья и траву наш новый знакомый кушать отказался, верми­шели у меня больше не было, и на ужин я приготовил ему размочен­ные сухари. Я посыпал сухари сахарным песком, долго уговаривал лосенка попробовать, но тщетно.

Отказался теленочек от пищи и на следующий день. Еще вчера я ласково поглаживал его курчавую шерстку и радовался, что так счастливо удалось избежать беды, но сегодня беда подкрадывалась с другой стороны — нашему приятелю грозил голод.

До людей, где было молоко, быстро не добраться. Оставалось одно: искать мать-лосиху и вернуть ей сынишку. Но жива ли мать? Где она? Отбилась ли от волков, спасая своего теленка?

Вот здесь она оставила вчера своего детеныша. Здесь резко повер­нула в сторону и бросилась вперед, ломая кусты и уводя волков подальше от своего сына. Волки настигали, неслись сверху по буг­ру, стараясь прижать жертву к болоту. И лосиха уходила вниз к предательскому месту. Неужели? Неужели и на этот раз хищникам удалось перехитрить свою жертву?.. Нет! Лосиха-мать дошла до болота и, будто узнав беду, бросилась на врагов. Она вырвалась из окружения и снова ушла в тайгу... На болоте следов не оказалось. Наверное, она жива. Но где бродит сейчас?

Снова тайга, тропы, чистые места, мох, поваленные деревья, за­росли ольшаника и, наконец, знакомые следы... Мать-лосиха бро­дила по тайге, бродила, не обращая внимания на сочные стебли травы и молодые веточки осинок. Наверное, она искала своего сы­нишку.

Я медленно шел по тропке, ласково поманивая за собой лосенка - я вел его туда, где только что видел следы лосихи. Теленочек ковылял сзади, тянулся за моей ладонью, а когда немного отста­вал, то жалобно подавал голосок.

Здесь лосиха перешла тропку, здесь я и хотел оставить теленоч­ка, надеясь, что вскоре мать отыщет его. Оставаться рядом было нельзя — лосиха могла испугаться и не подойти. Нельзя было и уходить — волки могли вернуться, и тогда... Но я все-таки уходил, уходил медленно и тихо, уводя Бурана и часто оборачиваясь. Ло­сенок стоял на тропе. Он кричал, звал мать, кричал долго и тоскли­во. Мы спрятались за деревом и стали ждать. Лес внимательно прислушивался к плачу попавшего в беду малыша, но никак не от­вечал ему.

Голос лосенка становился все тише и тише, потом совсем смолк, и теленочек сиротливо заковылял по тропке в ту сторону, откуда его только что привели в лес. Но ножки уже не слушались. Они уста­ли, спотыкались, потом подкосились, и бедный малыш сжался тря­сущимся комочком под низенькой елочкой.

Что же делать? Теперь мать не услышит своего сына, не узнает, где он, и не придет к нему на помощь. Но мама услышала и при­шла.

Лосиха наклонилась над сынишкой, долго и ласково вылизы­вала его спинку, мордочку, потом осторожно подтолкнула носом, будто хотела сказать ему: «Вставай, милый мой, вставай! Надо покушать — ведь ты так давно ничего не ел. Вставай, мой малень­кий...» Лосеночек поднялся, долго покачивался на своих худень­ких ножках-палочках, пока не отыскал мамино молочко...

Домой мы уходили с Бураном легко и счастливо. Щенок радост­но влетел в избушку и, как всегда, в случае нашей совместной победы, сразу же бросился к миске.

Свою награду щенок получил — сегодня он вел себя примерно. Он помог мне отыскать следы лосихи и показал себя настоящим гостеприимным хозяином, когда наша избушка приютила малень­кого лосенка.


ДОМАШНИЙ МЕДВЕДЬ


Наверное, наш сторож, птичка крапивник, предупредил лесных жителей об опасности и в этот раз. Пожалуй, мужественные дрозды также дружно обороняли избушку. Но о непрошеном госте я уз­нал только от Бурана... Буран лаял громко и зло. Лай щенка подхватило чуткое лесное эхо и принесло ко мне в другой конец озера...

Кто это снова нагрянул к нашей избушке? Может быть, росома­ха? Та самая росомаха, чьи следы нет-нет да появлялись около на­шего жилья. Эти следы были всегда вороватыми и пугливыми. Ро­сомаха, пожалуй, думала только об одном — как бы что-нибудь не­заметно украсть у нас и быстро скрыться. Она появлялась около избушки только тогда, когда ни меня, ни Бурана не было поблизости. Однажды неугомонный зверь даже забрался на крышу нашего домика и попытался разобрать ее. Крыша не поддалась, и тогда ро­сомаха принялась устраивать подкоп. В избушку попасть ей так и не удалось, но под нашим крылечком осталась глубокая нора, в ко­торую Буран очень скоро научился прятаться, когда я серьезно сер­дился на него. Неужели росомаха отважилась заглянуть к нам, когда Буран был дома? А может, к избушке нагрянули волки?

Лодка поспешно развернулась и понеслась домой... У избушки стоял медведь. Он медленно и старательно ворошил землю у самой двери. Рыхлая почва недолго задерживалась на медвежьей лапе и сыпалась обратно. Мой гость снова старался подхватить упавшие комочки земли, но снова у него ничего не получалось. Медведь сер­дито зафыркал, низко опустил голову и высунул язык.

Язык был липким, работалось им веселее, и медведь принялся тщательно вылизывать землю. Я смотрел на это большое, серьезное животное, видел его перепачканный нос, деловитый язык и с тру­дом удерживался от смеха — медведь вылизывал землю как раз там, куда сегодня утром я слил с разварившейся вермишели лиш­нюю воду...

Буран сидел под избушкой. Лохматая медвежья лапа орудовала рядом с его носом и загораживала моему маленькому другу путь к побегу. В нору под избушкой щенок не мог спрятаться совсем, и теперь из темной дыры высовывалась его испуганная мордочка, и изредка показывалось вслед за ней прижатое от страха ухо. Но Буран все-таки лаял. Медведь же не обращал на вопли щенка ни­какого внимания, будто это была не собака, а самые обычные на­доедливые комары.

Пожалуй, только комары и помешали нам в этот раз познако­миться поближе. Кровопийцы облепили мое лицо и руки. Я не мог дальше терпеть их, поднялся из кустов, медведь услышал шорох, узнал во мне хозяина избушки и отступил в тайгу. Буран тут же выполз из своего убежища и еще долго попискивал охрипшим го­лоском вслед незваному гостю.

Гость действительно был незваным, но посещал нас не впервые. От его прежних визитов на двери нашего домика остались следы острых и больших когтей. Медведь пытался заглянуть внутрь, но безуспешно. Что-то понравилось ему у нас, он не забывал избушку, и сегодняшнее появление хозяина тайги заставило меня задуматься о следующей встрече.

И медведь пришел снова и снова отыскал дверь. Теперь я на­чинал беспокоиться за щенка. А вдруг медведю надоест его ску­леж? Что тогда?.. И Буран каждый день стал отправляться со мной на рыбную ловлю.

Но в лодке Буран мешал. Он прыгал через удочки, вырывал из рук рыбу и в самый неподходящий момент вдруг загорался жела­нием лизнуть меня в нос.

А медведь тем временем все смелее и смелее вел себя. Иногда, подходя к избушке поздно вечером, я ловил себя на осторожной мысли: «А не привык ли этот медведь совсем к нашему домику? Не придумал ли он еще оставаться ночевать около порога? А если я случайно наступлю на него? Что тогда?..»

Этих «что тогда?» набралось уже много, а наш неразговорчи­вый гость по-прежнему бродил вокруг, подбирал оставленную ему рыбу, уже не в шутку интересовался лодкой, лопатой, топором и недовольно ворчал из кустов, когда я забывал лишний раз поло­жить для него на пенек любимое медвежье лакомство: кусок суха­ря или горсть сахарного песку. Но подойти ближе и честно объяс­ниться медведь упорно отказывался.

Сварливый характер мохнатого упрямца не мог меня забав­лять. В голову приходили разные шутки, которые другие медведи выкидывали с охотниками и рыбаками...

Я слышал, как медведь воровал из лодки рыбу, воровал вместе с кошелкой. Знал, что медведи умели отталкивать от берега лодки, запутывать сети и даже рвать их.

У меня не было никаких сетей, но лодку я стал затаскивать все дальше и дальше на берег и каждый вечер забирал из нею всю снасть. Походное имущество я нес в избушку, плотно закрывал за собой дверь: долго выслушивал ночную тишину и только потом укладывался спать.

Во сне я мог надеяться лишь на щенка. Пожалуй, он успел бы предупредить меня, если непоседливому медведю вдруг взбредет на ум выкинуть с нами слишком злую шутку. Но по ночам, просы­паясь от неясной тревоги, я зажигал свечу и с огорчением узнавал, что мой Буран никогда не оповестит меня заранее об опасности. Он так уставал за день медвежьей осады, что теперь около меня, в теплом домике забывал все на свете и спал крепким счастливым сном.

А медвежья осада продолжалась. Правда, теперь мне изред­ка удавалось поглядеть на нашего «сторожа». Я уже называл его вслух разными смешными именами и, уходя на время из леса за письмами или за мукой, немного надеялся, что опасный сосед, мо­жет быть, покинет нас.

Но медведь не исчезал, а мое возвращение в лес принимал как великую радость. Он всегда встречал нас далеко от избушки, шел впереди по тропе, быстро семеня и косолапя, и, довольный, пофыр­кивал в кустах у двери, за которой я распаковывал только что при­несенный рюкзак.

Ну, как было не угостить этого чудного лесного жителя пряни­ками или горстью конфет. Я открывал дверь, выходил на улицу и выкладывал на пенек долгожданные гостинцы. Медведь дожидался, когда я отойду, когда переступлю порог своего домика и немно­го прикрою дверь, а потом появлялся из кустов и усаживался около своего пенька.

Я хорошо видел, как он, сопя от удовольствия и старания, за­гребал лапой угощения, как помогал себе языком, как облизывал­ся после угощения. И тогда я догадывался, что наш домашний медведь всего-навсего большой медвежонок, любопытный и нетерпе­ливый, как все дети. Наверное, только этой весной он сбежал от своей мамаши и отправился в самостоятельную дорогу.

Открытие, что наш медведь всего-навсего большой медвежонок, подсказало мне план дальнейших действий... Путешествуя по озеру, я часто встречал на берегу солидную медведицу и двух маленьких медвежат. Медвежата родились только в этом году, еще не отлича­лись достаточной сообразительностью и по всем медвежьим зако­нам обязаны были иметь при себе няньку-пестуна. В пестунах всег­да ходили старшие: братишка или сестренка, которым и пору­чались заботы о детском саде. Но у этих малышей няньки-пес­туна не было. А не отправить ли нашего домашнего медведя в няньки?

План разрабатывался долго и тщательно, и наконец был выбран тот самый день, когда наш беспокойный друг должен был пред­стать перед родственниками с единственной просьбой: разрешить ему ухаживать за малышами.

Поймать медведя, усадить в лодку и доставить под конвоем к медвежатам, наверное, не получилось бы. Мы были еще не так близ­ко знакомы, да и лодка вряд ли позволила бы погрузить в нее тако­го солидного пассажира. Путь был другой...

До позднего вечера я усердно ловил плотву и окуней, а на сле­дующее утро пораньше отправился пешком в сторону владений медведицы. Время от времени я нагибался и оставлял на тропе вареную рыбешку. Десять-двенадцать шагов — рыбешка, еще де­сяток шагов — и снова рыбешка.

Сегодня Буран оставался дома под замком, а лодка в надежде на благополучный исход ожидала меня примерно там, где начи­нался «дом» медведицы, и где мои рыбные запасы должны бы­ли истощиться. Медведь плелся сзади и похрустывал ры­бешкой.

На тропе попались первые следы медвежьего семейства. В моей кошелке еще оставалась рыба, я выложил ее рядом с тропой на по­валенное дерево и отчалил лодку.

Я плыл обратно и счастливо слушал голосок медведицы-мама­ши. Сейчас она увидит нашего сладкоежку, наверное, немного по­ругает за длительное отсутствие, потом все простит и поведет за со­бой к маленьким медвежатам.

Лодка подплывала к причалу. Я зачерпнул ладонью прохлад­ную утреннюю воду и с легким сердцем последний раз опустил вес­ло в озеро. Все! Все в порядке!.. Но у дверей избушки как ни в чем не бывало стоял наш домашний медведь.

С тех пор я навсегда отказался от планов спасения, смирился с тревогами и переживаниями, но в то же время хорошо знал, что да­же самый вредный житель тайги, росомаха, не осмелится никогда подобраться к нашей избушке, которую верно охранял домашний медведь.


ОБИЖЕННАЯ ДРУЖБА


Лесные жители давно привыкли к низенькому деревянному до­мику на берегу озера, давно считали его принадлежностью тайги, и даже мой приход, мой запах, дым из трубы, щепки на тропе, по­стукивание топора и плеск волн о борта моей лодочки не очень пу­гали их. Все, что появилось вместе со мной, птицы и звери приз­нали как заявку человека на право жить рядом с ними. Террито­рия лесных обитателей, их дом — вещь уважительная, с ней приня­то считаться. Такая территория была и у меня. Но я не защищал ее ни выстрелами, ни криком, а порой даже предоставлял на время своим соседям. Мое добродушие соседи поняли и, не зная со стороны человека обид, ответили мне искренним откро­вением.

Откровение животных не только радовало, но и заставляло очень часто задумываться, как бы не нарушить случайно дружбу. И я старался быть верным нашему доброму союзу, в котором так счастливо и светло жилось и работалось.

Но обида пришла в лес, пришла горько и тяжело, и пришла от меня самого. И даже сейчас я никак не могу забыть свою очень боль­шую вину...

...Чайка прилетела под тяжелыми мокрыми тучами и уселась на нос моей лодки. Я ловил рыбу и рядом со мной лежало много небольших плотвичек. Чайка что-то негромко крикнула сама себе, хитро-хитро посмотрела на меня, на рыбешек, опять на меня, быстро кивнула головкой, схватила серебристую плотвичку; взмахнула крыльями, полетала вокруг, не нашла где присесть и снова опустилась ко мне.

У нее были серенькие крылья, белая головка и желтый клюв. Она еще долго не решалась раскрыть этот хитрый клюв, чтобы взять рыбешку поудобней, она еще, наверное, побаивалась меня: а вдруг прогоню, отниму плотвичку — но скоро успокоилась и отведала лакомство.

С тех пор чайка каждый день встречала меня у самой избушки, весело покрикивала, усаживалась на свое место, и мы вдвоем отправлялись на озеро. Она сидела все так же на самом носу, внимательно поглядывала по сторонам и терпеливо дожидалась угощения Только иногда, когда рыба долго не клевала, чайка начинала сердиться. Она трясла крыльями, громко кричала, возмущенно кивала головой, а то и просто улетала от меня Но вот поплавок резко уходил в воду, над волной мелькала первая плотвичка, чайка тут же успокаивалась и тихо ждала, когда я протяну ей угощение.

Когда над озером пролетали другие чайки, мой малень­кий друг поднимался к ним, что-то громко и сердито объяснял, те отвечали еще громче, но всегда улетали, оставив нас снова вдвоем. Так и жили мы, не обижая друг друга.

Но однажды чайка не встретила меня. Несколько дней подряд озеро хлестали холодные косые дожди. Под дождем и ветром сердито ворчала тайга. Рыба совсем не ловилась, она спряталась на глубине, замерла. Бурану теперь я варил только кашу, а чайку совсем нечем было угощать. С боль­шим трудом я отыскал в ручье несколько мелких рыбок и насадил их на крючки в надежде, что крупные окуни все-таки соблазнятся и попадутся на мою снасть.

На следующее утро я, как всегда, уселся в лодку, выбрал­ся на чистую воду и осмотрелся... Было то же озеро, те же осины и ели по берегам, те же крутые волны — все то же. Но не было чайки — она первый раз почему-то не встретила меня. Что случилось? Где ты?

Я увидел свою верную птицу только на озере. Она сидела на во­де, и волны то поднимали ее, то снова скрывали от меня.

Ах, вот оно что! Ты, оказывается, настоящий лодырь! Тебе на­доело встречать меня около избушки, и ты придумала поджидать лодку там, где я закидываю удочки. Ладно же, я проучу тебя!.. И я обиженный проехал мимо, будто не заметил своего друга. А чай­ка продолжала качаться на волнах тихо и покорно, словно привя­занная чем-то к одному месту.

Лодка быстро и беспокойно развернулась, будто узнала беду. Я наклонился вперед и увидел белую головку и желтый клюв. Клюв был приоткрыт, и из него уходил в воду прочный поводок, на кото­ром вчера плавала небольшая рыбка. Доверчивая чайка рассмот­рела в воде моего живца, не подумала о плохом и проглотила его вместе с крючком.

Она проглотила крючок давно, и я уже ничем не мог помочь бед­ной птице... Нож осторожно обрезал леску, волна мягко приподня­ла тихое, еще почти живое тельце моего друга, и я долго держал его в холодных от ветра и воды руках...

Озеро с тех пор надолго стало чужим и почти ненужным. Не хо­телось никуда ехать, идти, и я просто лежал и молча грустил о друге, которого потерял только по своей вине.

Так и не стало на нашем озере доброй и веселой птицы. Не стало и других чаек — они больше никогда-никогда не прилетали сюда, будто знали, что беда может подстеречь и их.


НАШ САДИК


К нашему озеру все ближе и ближе подбиралась осень. Об этом я узнал только сегодня, когда увидел на лесной дорожке первый красный лист, упавший с осины. Лист недолго покружился в возду­хе, задел длинной ножкой за сухую ветку и большим ярким пят­ном лег на вчерашний след от моего сапога.

Я остановился, задумался и присел на то самое упавшее у из­бушки дерево, где еще весной мы отдыхали с Бураном после долгой дороги по тайге к нашему озеру. Здесь я снял тогда свой рюкзак, здесь ожидал, пока семейка рябчиков перебиралась на новое ме­сто, и успокаивал своего щенка.

Рябчики так и не покинули нашей избушки. Сейчас недавние цыплята стали почти взрослыми птицами. Их осталось столько же, сколько было вначале—ведь к нашему домику хищники не всегда отваживались наведываться. Открывая по утрам дверь, я всегда видел, как лесные курочки и петушки смело разгуливают совсем рядом. Когда у меня было время, а Буран вел себя достаточно прилично, мы усаживались с ним на пороге домика и разговаривали с рябенькими пти­цами.

«Пиу-пиу»,—посвистывал я тихо, и подросшие птенцы тут же высовывали из еловых ветвей любопытные голов­ки. «Пиу-пиу», — повторял я, и рябчики начинали вертеть­ся и спрыгивать на землю. И тут вместо тихого «пиу-пиу» я беспокойно и резко повторял: «Пии-пии-пиу», пии-пии-пиу». Секунда, две — и наши знакомые снова взлетали на деревья, замирали, и отыскать их становилось почти невозможно.

Подросли и наши глухарята. Среди глухарят уже можно было угадывать петушков и курочек. Между будущими мужчинами частенько завязывались серьезные потасовки, и проигравший всегда убегал в кусты. Но по-прежнему ставшие уже взрослыми дети прислушивались к голосу ма­тери, и когда я слишком близко подходил к ним или неосто­рожно помахивал прутиком, они срывались с места и исче­зали в тайге.

К середине августа все глухарята перебрались на ягод­ное болото, и подходить к ним на открытом месте стало труднее—прятаться было негде, и мне часто приходилось разговаривать с ними только издалека. «Кво-кво-кво»,— перебирал я языком, подражая голосу матери-глухарки, и глухарята громко и поспешно взлетали с земли.

Иногда я разрешал Бурану подходить поближе к глуха­рям и даже немного полаять на них. Тогда и мне удавалось подобраться к птицам. Глухари с любопытством посматри­вали с сосновых ветвей на собаку и улетали только тогда, когда я подавал на глухарином языке сигнал тревоги: «Кво-кво-кво».

С ягодного болота мы всегда приносили немного брусни­ки. Брусника росла на высоких сухих кочках и издали светилась крупными красными горошинами. Я осторожно собирал эти горячие от солнца ягоды и чаще отправлял их в рот, чем в кружку. Поэтому бруснику для чая я собирал очень долго.

Теперь, когда осень заглянула к нам в гости, я топлю свою печ­ку долго и жарко. Наша печка топится по-черному — у нас нет на­стоящей трубы, и дым уходит из избушки в широкую прорезь под потолком. Дым крутится сначала по домику, долго бродит из угла в угол, плавает вверх и вниз, а потом находит дорогу на улицу и успокаивается.

Печку я топлю каждый вечер. Варю уху и кипячу воду. В кипя­щий котелок я высыпаю кружку брусники и долго пью вкусный лес­ной чай.

Когда мы не идем на болото, то ягоды я собираю тут же, около избушки. Когда-то давно-давно человек отвоевал у леса маленькую полянку. Полянка была светлой и ласковой, и на нее сбежались из леса сразу все ягоды. Ягодам, наверное, было не очень уютно в тем­ной и сырой тайге, человек постарался для них, и теперь малина и смородина отблагодарили меня. Они подарили мне осенью лето, раннее лето цветов и птичьих песен — ведь ягоды всегда пахнут летом.

Вечером я заглянул в наш садик и собрал целую кружку мали­ны, черной и красной смородины. Кроме меня, в саду хозяйничает и Буран. Он всегда торопится к моему кусту и, наверное, думает, что у меня ягоды вкуснее. Когда Бурану попадается еще неспелая ягода, он недовольно морщится, высовывает язык и трясет го­ловой.

Сегодня в нашем саду появилось много новых гостей — это птицы. Раньше они никогда не залетали сюда, я встречал их только в лесу, но сейчас птицы осмелели и навестили нас. Я присаживаюсь на корточки за куст малины и долго наблюдаю, как деловито соби­рают урожай леса наши гости.

На высокой рябине собралось очень много дроздов. Я стараюсь подсчитать их, сбиваюсь и еще раз догадываюсь, что дрозды тоже узнали о приближении осени и собрались сюда чуть ли не со всего леса, чтобы громко и основательно обсудить очень важные проб­лемы — ведь совсем скоро этим дроздам придется улететь на юг... А как же рябина? Как же расстаться с крупными сочными ягода­ми? — наверное, об этом и верещат беспокойные дрозды.

Я не пугаю птиц, не мешаю им собирать ягоды. Ягод много — их хватит всем, и их надо успеть собрать. Ведь очень скоро в наш са­дик ворвется жестокий ветер и со злостью оборвет и раскидает весь урожай. Это будет совсем скоро — с каждым утром все холоднее на улице, все гуще и тяжелей туман, и все дольше задерживается за лесом солнце.

Иногда солнце не приходит совсем. А если и показывается, то очень ненадолго из-за туч. Вот и сейчас солнце где-то далеко-дале­ко. Уже опустились сумерки, но через крошечное окошко еще мож­но видеть, как заявился туман, как в этом тумане исчезли озеро и наш садик. Еще можно разглядеть ствол черемухи и ее темные-темные ягоды, что совсем близко опустились к окну.

В печке осторожно шуршат угли, тихо попискивают под полом мыши, где-то на тропе хрустнул сучок, а на крышу нашего домика медленно опустился и еле слышно соскользнул вниз еще один осен­ний лист.

В домике тепло и уютно, на столе спокойно и ярко горит свеча, а из большой горячей кружки с ягодным чаем доносится душистый запах малины и смородины, как будто сейчас снова вернулось лето. И мне совсем не хочется верить, что к окошку вплотную подошла осень и, как в прошлую ночь, принялась стряхивать на мокрую землю съежившиеся от холода летние ягоды.


БРОДЯЖКА


Днем забот мне хватало и без Бурана, но вечером в избушке, когда в печи догорали дрова, а в котелке остывал чай, без щенка, наверное, было бы не так весело. Я обнимал Бурана за шею, ла­сково трепал его уши и тихо рассказывал своему верному другу очередную историю, которая произошла в лесу или на озере днем и в которой щенок почему-либо не принимал участия.

Внимание Бурана к моим рассказам я привлекал сахаром. Вкусные искрящиеся кусочки раскладывались на краю столика. Я преподносил их щенку один за другим с небольшими интер­валами, Буран внимательно ожидал следующую порцию лаком­ства и не очень мешал мне вспоминать события прошедшего дня.

При всех положительных качествах у моего четвероногого друга была одна странная и очень беспокойная черта характера, доставшаяся ему, видимо, от родителей, собак смелых и быстрых — мой Буран страдал излишней самостоятельностью. И эту само­стоятельность в разговорах с щенком я попросту называл стра­стью к бродяжничеству.

После встречи с рябчиками и глухарятами Буран долгое время сидел под замком и отправлялся в лес только под моим присмот­ром. Но птенцы скоро подросли, научились хорошо летать, я еще раз примерно объяснил щенку, как надо вести себя в тайге и пере­стал запирать дверь избушки.

Хитрый пес очень быстро оценил свободу, скрылся в лесу в этот же день, а вечером вернулся мокрый и грязный и осторожно поло­жил на пол большую зеленую лягушку.

Мне снова пришлось серьезно разговаривать с Бураном. С тех пор наш домик был навсегда избавлен от трясущихся в страхе мышей и лягушек, но свои походы в лес Буран не прекратил. Теперь он стал пропадать в тайге целыми днями.

Эти самостоятельные путешествия щенка долго оставались для меня нераскрытыми. Но тайна вскоре обнаружилась — Буран от­правлялся в лес искать себе друзей. То ли от скуки, то ли в силу необыкновенной общительности мой щенок никак не мог жить без товарищей.

Куда и когда отправится мой друг в очередное странствование, я частенько не мог угадать. Порой его походы затягивались слиш­ком долго, и тогда я успевал вернуться домой раньше Бурана. Я за­таскивал на берег лодку, осматривал домик, тропу в лес, пытался по следам узнать, куда скрылся мой чертенок, и, немного пораз­мыслив, отправлялся на поиски заблудшего гуляки. Лодка снова обходила заливы, мыски, я сердито помахивал веслом и время от времени издавал призывные звуки. Буран обычно издали узнавал мой свист и неожиданно появлялся из кустов на берегу как раз там, где я никак не мог ожидать его... Но однажды поиски малень­кого бродяжки затянулись...

Я злился, готовил Бурану словесную взбучку, но лодка плы­ла все дальше и дальше, и моя злость постепенно сменилась на обиду: «Как же ты мог, противный пес, изменить мне?»—горько думал я.

За следующим поворотом озера исчезала и обида, и для щенка оставались только ласковые слова: «Буран, дурной, куда же ты пропал?» Возможно, что-то я говорил и вслух, но Буран по-преж­нему не откликался. Не откликался он долго, и тревожное беспо­койство окружило меня со всех сторон. Мне оставалось только громко закричать на все озеро: «Буран, где же ты?»

Наконец на берегу дальнего залива я рассмотрел крошечный белый комочек. Комочек приближался с каждым ударом весел и уже начинал немного подпрыгивать... Конечно, это Буран! Но Буран никак не реагировал на мое приближение и был увлечен чем-то другим, видимо, более интересным, чем его старший друг, совсем уставший от поисков. Хвост щенка радостно вертелся, но не в мою сторону... Что это? Неужели медвежата?

Два небольших медвежонка, ростом с щенка, жались к кусту че­ремухи и, играя, отмахивались от Бурана лапами.

Лодка летела к берегу. Только бы успеть, только бы не заяви­лась медведица. А вдруг медведица-мать не разберется, не дога­дается, что мой Буран тоже ребенок, и бросится защищать своих детей. Только бы не опоздать. Скорей, скорей... «Буран! Ко мне. Ко мне!»

Щенок повернул в мою сторону недовольный нос, ощетинился, как настоящая зверовая собака, и первый раз за свою жизнь громко рявкнул... рявкнул на своего хозяина.

«Ко мне, Буран! Ко мне!..» Щенок хрипел и скалил зубы. А ме­двежата, дурные, пугливые медвежата, которые только что еще не очень доверчиво смотрели на Бурана, спрятались от меня за его «могучую спину»... Опасность! Приближается опасность. Щенок защищал их, и новому знакомому сейчас можно было и поверить.

Но опасность надвигалась уже с другой стороны. Из соседних кустов раздалось недовольное ворчание, громкое фырканье, за ни­ми грозный рык, и сердитая медведица, загребая огромными лапа­ми траву, вывалилась на берег.

В самом невыгодном положении теперь оказался я. На меня хрипел мой несовершеннолетний товарищ, а в десяти метрах от лод­ки не на шутку сердилась свирепая медведица.

Все решали секунды. Я выскочил на берег, разбрасывая тяже­лыми сапогами воду, схватил за шиворот щенка и оттолкнул лодку.

Опомнился я только на середине озера. Сзади все так же рыча­ла и хрипела медведица, а в лодке отчаянно визжал и кусал мои руки бродяжка Буран.

Свою миску с ухой щенок получил, но разговаривать с ним в этот вечер я категорически отказался. Непослушный бродяж­ка хладнокровно уничтожил свой ужин, сбегал неподалеку в лес по самым неотложным делам, как ни в чем не бывало вернулся в из­бушку и преспокойно уснул у теплой печки.

К утру Буран сладко выспался, с аппетитом позавтракал, без особого труда подлизался ко мне, выпросил прощения, снова ока­зался на свободе, а вечером я снова отыскал его рядом с медвежа­тами и опять услышал сердитый рык медведицы.

Этот рык раздался в кустах, как и вчера, только тогда, когда к берегу подошла моя лодочка... Неужели медведица разбиралась, что щенок всего-навсего щенок, не менее, и не более дурной, чем ее собственные дети, а потому не трогала моего Бурана?

На этот вопрос я не могу точно ответить даже сейчас. Мне было ясно только одно: медвежата не очень боялись щенка, а Буран, спокойно выслушав мои очередные нравоучения, снова совершал свои медвежьи походы и, как всегда, целым и невредимым возвра­щался в избушку в моей лодке.

С каждым днем я стал спокойней относиться к путешествиям Бурана. Теперь я хорошо знал, где искать его, и почти перестал сердиться на своего друга — ведь в конце концов я же сам учил Бу­рана находить в лесу хороших товарищей.


ЛЕБЕДИ


Мороз пожаловал к нам ночью вслед за острым северным вет­ром. Ветер выстудил мой домик, а мороз уложил по краям озера первый прозрачный ледок. По ледку разбегались красивые бар­хатные листья. Такие же листья были и на моем окне, только листья по льду разбегались шире и крупнее и были почти настоя­щими.

Надо было выпроводить мороз из домика. Я взял топор, позвал Бурана и отправился за дровами. В тайгу пришла звонкая, чистая тишина зимы. И в этой тишине я разобрал далекие, тревожные крики.

Крики доносились с севера. Они не походили ни на курлы­канье журавлей, ни на гогот гусиных стай над осенними березами. Скорей всего, это был даже не крик, а стон, но стон очень резкий и короткий.

К вечеру мороз застучал по стенам избушки еще настойчивей, а наутро озеро оказалось еще меньше. Оно замерзало с севера, с того берега. Вчерашние тонкие ледяные пленочки будто отошли от тра­вы, от коряг и далеко и широко выплыли вперед на воду.

Не было ветра, озеро стыло на глазах, от воды поднимался хо­лодный колючий туман, будто озеро задыхалось и вот-вот, сдавлен­ное морозом, совсем собиралось перестать дышать. Вокруг стояла такая же чуткая зимняя тишина, и в этой тишине я снова услышал вчерашние крики.

Теперь крики плыли над тайгой в мою сторону. Они ближе, громче, и наконец я увидел лебедей. Лебеди летели низко, над са­мыми деревьями. В густом морозном тумане я увидел сначала только черные лапки и лишь потом рассмотрел самих птиц.

Черные лапки долго метались над замерзающим озером, а лебе­ди все так же кричали, будто прощались навсегда с родными ме­стами.

Я знал, что лебеди очень осторожные и недоверчивые птицы. Я не хотел мешать им, думал, что они опустятся в полынью, и незамет­но ушел в избушку. Но лебеди не опустились на мое озеро. Они еще долго кричали над еловыми вершинами, спускались к са­мой воде, но потом вытянулись в длинную цепочку и полетели на юг.

Мы пожелали птицам счастливой дороги, вспомнили с Бура­ном, что очень скоро и нам придется собираться в путь, придется покидать наш маленький лесной домик и даже немного погрусти­ли. А потом вышли на улицу и увидели около самой лодки двух больших лебедей.

Лебеди сидели на мутной дымящейся воде, белые и чистые, буд­то их только что вылепили из свежего-свежего снега. Это были взрослые сильные птицы. А рядом с ними, прячась в морозной дымке, послушно плавали три серых лебеденка.

Лебедята еще не успели как следует вырасти, не успели окреп­нуть, не умели долго летать, но ворвался мороз, и им пришлось вместе с родителями отправиться в дальнюю дорогу. И сейчас они, выбившись из сил, отделились от большой стаи и присели отдох­нуть на моем озере.

Эта ночь прошла очень тревожно. Я беспокоился за лебедей. Вот-вот мороз совсем захватит воду. Куда денутся они, смогут ли лететь дальше.

Наутро лед еще дальше отошел от берегов, ему оставалось сов­сем чуть-чуть, чтобы стиснуть, заморозить птиц. Но на оставшемся клочке воды все так же плавали наши лебеди.

Я стоял и глядел на птиц, попавших в беду. Мороз обжигал лицо. Надо было уйти в избушку, к печке, но я все стоял, а над моей головой снова и снова шли на юг большие лебединые стаи.

Стаи появлялись из-за леса молча и высоко, потом замечали в полынье птиц, круто шли к самой воде и стонали. Наши лебеди тревожно отвечали им. Стая ходила кругами над озером, будто зовя попавших в беду за собой.

Иногда наши лебеди поднимались из полыньи, поднимались тяжело и устало, тоже ходили круг за кругом над озером. Но птенцы уставали, опускались вниз, и стая улетала своей до­рогой.

Лед совсем отодвинулся от берега и стиснул птиц. Лебеди бес­покойно перебирали лапами, хлопали крыльями и плавали, плава­ли взад и вперед по узкой полынье, стараясь сохранить хотя бы этот кусочек живой воды.

Полынья еще дышала, медленные гладкие волны от больших птиц выкатывались на лед, намораживали высокие края, и к ве­черу уже можно было подумать, что эту полынью кто-то нарочно прорубил. От проруби к заходящему солнцу поднялся густой и страшный туман. И в этом тумане исчезли лебеди.

Теперь все. Казалось уже не на что надеяться. Но лебеди дож­дались.

Сверху, с еловых вершин рухнули вниз к воде живые хлопья лебяжьих крыльев. Новая стая закружилась, заиграла вокруг по­лыньи. Нет, лебеди не сели на воду, не остановились на месте — птицы снова и снова падали к воде, высоко поднимались вверх. И тут я увидел, что вместе с ними поднялись и замахали крыльями наши лебеди.

Птенцы летели тяжело, отставали, и тогда другие взрослые птицы по очереди подлетали к ним, оказывались сбоку, рядом и даже ниже серых птенцов, будто помогая им и не давая па­дать.

Большая лебяжья стая легко уходила на юг, унося на своих крыльях еще не окрепших птенцов.


ДО СВИДАНИЯ!


Вот и все пока о нашем тихом и добром озере, об избушке на его берегу, о легкой осиновой лодочке, послушной и верной даже в самую тяжелую волну.

Я вспомнил не все лесные истории, не все радости и редкие огор­чения, что доставляли нам наши соседи.

Сейчас в тайге зима, глухая и глубокая от снега. Многих наших друзей уже нет у избушки... Одни улетели на юг, к теплу, к солнцу, к новой и тоже, наверное, доброй для них воде. Другие перебра­лись на зимние квартиры и улеглись спать. Я точно знаю, как сладко спит сейчас наш домашний медведь. Ему снятся, пожалуй, хорошие сны.

Сны не могут не сниться медведю — ведь у него хорошая па­мять. Разве пришел бы он обратно к нам в конце осени, после долго­го похода по тайге, если бы ничего не помнил.

Сны снятся сейчас и моему Бурану. Во сне он перебирает лапа­ми, будто куда-то бежит, тихо поскуливает, а иногда даже плачет. И тогда мне кажется, что этой большой охотничьей собаке снится ее детство в избушке на берегу таежного озера.

...Я верю, что Буран видит только хорошие сны. Ведь у нас на озере не было зла. У нас были мир и тишина. И в этом мире человек и его собака не стали врагами леса. Звери и птицы при­няли нас и даже поделились с новыми соседями своим хозяй­ством.

Мне вспоминается сейчас один очень несговорчивый медведь, которого я наконец встретил в лесу и которому тихо сказал: «Здравствуй, Мишка...»

До этого мы с Бураном очень мешали ему: мы ходили по его дорогам, и медведь, конечно, не мог не переживать. Я хотел увидеть и успокоить этого медведя. Мы встретились с ним на краю поляны, где росло много хороших грибов рыжиков. Мы не преподносили друг другу подарки, я не протянул ему ни гриба, ни ягод — я про­сто увидел медведя, немного поговорил с ним и тихо ушел к себе домой. И после этого я хорошо знал, что медведю в лесу стало спо­койней—об этом мне рассказали следы, рассказали, как хоро­шая книга, которую сначала надо научиться читать...

А сейчас над нашим озером зима. Сейчас снег и метели. Навер­ное, нашу избушку совсем занесло, а может быть, в этом таежном домике живет сейчас другой человек.

Я очень хочу, чтобы этот человек был добрым, чтобы у него были ласковые, умные собаки и чтобы в наш лес никогда-никогда не приходили плохие люди.

Мы с Бураном очень просим вас: если случится найти нашу избушку раньше, чем мы снова придем туда, то будьте добры­ми, не обижайте никого, а просто любите. Любите птиц и зверей, и тогда вам будет совсем не страшно, если сверху из елового остро­ва вдруг спустится к вашему домику большой и серьезный медведь... Он будет долго стоять, водить носом и тщательно разбираться: кто вы? И если вы никому не сделали в лесу зла, не бойтесь его, честное слово, не бойтесь — медведь уйдет сам, все проверит, узнает и уйдет мирно бродить по тайге, как и до вашего прихода...

А если вы не испугаетесь совсем, то тихо и добро посмотрите медведю в глаза, приветливо улыбнитесь и ласково скажите: «Здравствуй, Мишка». Ведь очень может быть, что к вам в гости придет именно наш медведь.