Книга стихов

Вид материала

Содержание

Зимняя тоска
Стих для лучии
В ломбарде
Петербуржец женится
Перед редактором
Можно жить
Прицеп и кабина
Мать ворчит

Подобный материал:

1 2 3 4 5

§ 2

* * *

Друг ко мне не пришёл.

Лох, козёл!

Приходится самому,

блестящую мишуру

горлышка отодрав,

как в помойку, в рукав

горла вливать настой

выдохшийся, пустой.

* * *

Пишу, пишу,

словно котенка душу,

а он мяучит –

мне совесть мучит.

МОЙ ДЕНЬ

Я был первый. Ходил с выражением:

кто на меня?

И на меня никого не было.

Как обычно меня поил Игоряс,

я валялся в лесу,

на сосновых иглах,

полз на корточках к остановке.

От меня воняло.

Это был мой день.

* * *

От салюта до салата

из атласно-серых скал

довела меня расплата

лишь за то, что гору злата

горем злата называл.

* * *

Кому-то в мыльнице метил,

кому – медалька вместо сына,

кому-то солнечный распил

в окно пихает херувима;

а мне безлюдное жильё,

призор очес, скитанья беса,

гостеприимное зверьё

и бесприданница невеста.

* * *

Остановись!

Невозможно

догнать отца;

дыхание, жизнь –

он, а ты –

шорох листвы.

РИСОВАЛЬЩИК

Я не могу говорить

правильно и писать,

но я могу рисовать.

Кушаю как животное,

чувство рвотное

вызывая у окружающих;

индивидуумов знающих

оскорбляю невежеством;

спотыкаюсь и бешенству

подвержен, кайфую,

но я рисую.

* * *

Я не придурок, хоть и фаталист

не в том значении, что, спрыгнув с вертолета,

нырну в сугроб, а там простой танкист

меня прибьёт, принявши за кого-то;

до состоянья грязи доведя

рабочую тетрадь перед уходом,

предоставляю нынешним уродам

писать стихотворенья за меня!

* * *

Как жаль, что русским языком

распоряжается одна Россия!

Зачуханный, в её пределах

он чахнет, вянет и всего бежит...

Особенно завидую испанцам:

живей надежда, что поймут.

ЗИМНЯЯ ТОСКА

Сука тоска и бумажник жмот,

синь в полплатка, и ботинок жмёт,

плюс от предчувствий скребётся дых.

С матами в озеро бы – бултых!

Если бы плавать умел, да льда

не одевала вода.

* * *

Кусать бумажные листы,

глазеть в себя до красноты

ресниц, цепляться за колонны

столбцов и торкаться в журнал,

куда никто меня не звал,

и жалиться, что не попал,

скрывая палиндромы.

СТИХ ДЛЯ ЛУЧИИ

Грустно живётся на свете;

меня увезли на мопеде

двое здоровых ребят,

сказали – смотреть закат...

* * *

Проём готов, и сани ждут меня,

но пусть усядется сперва моя родня,

работа, дом, Отчизна-содержанка,

запасы на зиму, квитанции из банка,

постылый быт, природы кутерьма

и вдохновенье воли, и тюрьма.

* * *

Господи,

научи подлости,

в совести

вязнут лопасти,

соли – не разгрести;

в сыворотке сермяжной

к касте вальяжной,

Сам посуди,

попросту не пристроиться –

отстрелят,

ползать заставят,

позориться.

Гордость? Достоинство?

Враньё! Не было их!

Горсть пшена на двоих –

просыпается воинство,

да начинает гадать,

как врать.

* * *

Снова комод

в домок

тащит сосед-

ублюдок,

а я как мальчик

чирик-чирик –

следы черчу

воробьиные

на листе.

Пора б и тебе, –

слышу голос, –

в дом носить мебель,

а то вымахал

увалень...

* * *

Я просил у Деда Мороза слов,

как волнистый матовый покров,

мальчик Ваня девочку Галину,

мальчик Дима горную вершину.

Первым вышел Дима за порог,

Ване с Галей было невдомёк,

как он мог, с друзьями не простившись,

и они собрались, извинившись.

Ёлка одинокая в огне

плавится искусственная, тает...

В бесконечном, но покойном сне,

кажется, кого-то не хватает...

* * *

Колись, сколько в силок

наловил телок?

Три, пять?

Тяп-ляп – поработал ночку

над девочкой,

что, заболел?

Завёл любимую!?

Вот это да!

Поздравляю!

Всего одна?

Приходится думать чаще?

Сочувствую.

Но так оно лучше.

А то шлялись тут тучей,

считался пропойцей,

бабник, буян,

а теперь сунься в карман:

вместо резинок –

астропрогноз,

да куль таблеток

залечивать хламидиоз.

* * *

У меня много имен:

меня зовут Антон;

чиновники Анатолием,

в автобусах алкоголиком,

конкуренты – евреем;

писатели всяко: Андреем,

кто-то Серёжей, а кто-то Игорем.

Либо что-то у меня с выговором

(нас всё-таки представляли),

либо у них с мозгами.

* * *

От прозы

тускнеет взор,

хочется надеть ризу

и в притвор,

либо

наоборот –

на палубу

боцманом

цапаться

с матроснёй,

пресекать безобразия.

Нравиться мне это?

Нет, не нравится.

А от стихов?

Хорошо, тихо;

шепоток под щекою –

ещё, ещё,

иль лопотанье психа.

РОМАНС

Глаз твоих лоза

мне вчера лгала,

что меня любила –

ты меня забыла.

Оттого темно

у меня и тихо,

и звезды шутиха

шебуршит в окно.

ПРОШЛОЕ

Прошлое непрошено

топчется у почты,

просится

письма вынести.

Тебя просили, спрашивали?

Зачем лезешь

с советами?

Мысли твои бумажные

упорхнули конвертами

в завтра,

а ты –

ваза без апельсинов,

керосиновая лампа –

прошлое.

Шлю тебя в ж...у!

* * *

Снега белая нога,

водки сладкая нуга,

участковый-голодарь

привалился под фонарь.

Под водою грезят рыбы

о сверкающих нажив-

ках –

заселить меня могли бы,

хоть покамест я и жив.

* * *

Себя раздавить так трудно,

когда на тебя погрудно,

полёгочно целый хор

прабабушек и сестер

орёт непотребной бранью.

Ты ясной уходишь ранью,

(на кухне оставил свет),

и хоть меня в доме нет,

но повод всегда к проклятьям

я оставляю братьям.

НОЧЬЮ

Хочу, чтоб горел свет,

чтоб мальчик чеканил бред

под лампой, потея лбом,

над бабушкиным столом.

Чтобы запнулась Муза,

косточкою арбуза

вглядываясь в алмаз

серых, упрямых глаз.

ГОРОСКОП

В марте травмы, в мае – ямы,

а у июлю подлый Лель

вас уложит с самой-самой

самкой вздорною в постель.

Лето будет беспокойным,

а когда придет пора

опадать берёзам стройным,

лотерея иль игра

принесут успокоенье,

состоянью прибавленье.

На работе недомолвки,

ущемленье, кривотолки

разрешатся к январю.

А зимою снова ёлки,

ночи сладостны и долги,

не волнуйтесь, говорю.

В ЛОМБАРДЕ

В ломбарде подбадривают:

снимайте, снимайте!

Золото

вам совсём не идет!

Оно давит на шею,

колье, кулон

заставляют потеть при носке.

А деньги, напротив, кормят,

хрустят подобно сухой картошке-

фри. Браслеты изгибы портят

предплечий, а кольца!

Такие только ослицам

вдевать в ноздри!

Сдавайте, не пожалеете!

Узнаете, наконец, как воздух

вдыхать полной грудью,

свободной от украшений.

Ведь вам не на сцене стоять,

не лежать под боссом.

Супруг ваш босым

не будет, и дети с ужином.

Нет, то, что вам нужно –

это наличные,

свежие, симпатичные!

Разбираю залоговые квитанции,

беседуя с вареными овощами,

как с важными иностранцами.

* * *

Работай, а то баран забодает!

Так пугал меня друг-пастух.

И с тех пор напрягаю слух,

зрение; как ни странно,

жду барана.

* * *

Когда не хочешь ответственности,

начинаешь учить язык.

Можно английский,

но лучше латынь

или суахили,

так как вероятность того, что в Сибири

(в моей квартире)

появится африканец

бесконечно мала, но всё же выше,

чем моё появление в Лондоне или Париже

(к примеру, в Дар-эс-Саламе).

Беспрепятственно можно

сказать всё, что хочешь

о жалости, о любви,

не опасаясь последствий

(в молодости вы

учили немецкий,

а я какой?

Конечно, язык другой).

ДВЕРЬ

Я своей не верю двери,

от неё одни потери:

головою стукнусь – раз,

потревожу спьяну глаз,

тычу ключ впотьмах в замочек,

не работает звоночек,

как приблизится чужой –

громыхает всей спиной.

Я немедля просыпаюсь

и без сна полночи маюсь.

ВОЛЬНЫЙ

Я больше не задержу

воздух.

Плохо ему там во мне,

он ведь такой рослый,

а я маленький,

как тюремная камера.

Друг, слышишь?

Лети!

Гуляй над водами,

вольный,

сам себе господин.

Из людей лишь один

мог себе такое позволить,

и то распяли...

А меня

в дерьме закопали.

* * *

У меня нет дома.

С крыши снята солома,

и журавль над колодцем,

словно завзятый лоцман,

смотрит на дно туда,

где умерла вода.

ПОДПИСЬ

Изменить свою подпись?

Проще соскоблить роспись

Сикстинской капеллы или решетку Летнего сада

смять, как кисть винограда,

или Василия Блаженного на худой

конец вниз зарыть головой.

* * *

Слюна заменит помазок,

когда за девками в глазок

глядишь до умопомутненья.

Хотя б наметились усы,

а то топорщатся мослы,

и шатки их соединенья.

А ты при этом близорук

и только ощупью утюг

способен отличить от банки,

надежды насладиться нет

тем, что девичий туалет

даёт шпане у раздевалки.

УЛИЦА

Назовут улицу моим именем,

и там будут стоять склады

и фабрично-заводское училище.

И ночью со складов будут воровать ящики,

а учащиеся между лекциями

будут бить стекла и нюхать в пакетах клей.

Так и запомнюсь: злополучное место, где

обувь портят осколки,

и по утрам ищут свидетелей.

ПЕТЕРБУРЖЕЦ ЖЕНИТСЯ

Послать бы

сладости свадьбы,

семейный

быт и ейный

Литейный,

свидетеля взять,

да в горы удрать.

БЕГЛЕЦ

В голове моей желтый сухой лист,

да разбойника слышен зловещий свист,

да мотыгою лупит карга яга,

потому и грудь моя, как дуга.

А ступни искорёжены то ль губой

сапога испанского, то ль цингой.

Из-под печени вырву истошный ор,

заартачится ягель, сгниёт простор,

и рассыплет вольность мою кордон

крупяными выстрелами вдогон.

* * *

Не погибнуть с тоски,

апельсиновые волоски

гладя шершавым пальцем;

окаменевшим зайцем,

уши сведя зонтом,

либо блудным котом

пялиться на запястья –

в этом высшее счастье;

и миногу пожрать потом.

ПЕРЕД РЕДАКТОРОМ

Перед редактором

я, как куст перед трактором:

и неважно, какие цветы,

и так ли вкусны плоды,

он прёт, он не смотрит корень,

он делает меня полем.

МОЖНО ЖИТЬ

Можно жить и так, не роптать,

что придётся всем умирать,

что и ты пойдешь, как шхуна на слом,

на лежанку под тяжёлым бугром.

Что я недоволен, сердит?

Это не кино-общепит,

чтобы голытьбе угождать;

могут и в «рубильник» впаять.

* * *

Бог гневен:

из плевел

самовольная вышла рожь.

Я спрятан,

потерян,

ни чёрточки не найдёшь,

ни малейшего знака,

поцелуя, следа.

Я железного злака

каменная среда.

ПРИЦЕП И КАБИНА

И я когда-то ехал в кабине,

смотрел вперед, объедал дыни,

запивал «тверским» подсоленным тёмным

и в пылу к бродягам был жутко добрым.

А теперь я еду в пыли в прицепе,

как худая вошь в пиджаке – в брезенте,

и смотрю назад и гадать не смею

по какой машина пойдёт аллее.

МАТЬ ВОРЧИТ

Господи,

поди просохни!

Промок-то как!

Карп,

парню кинь полотенце!

Этот младенец,

когда он женится,

ведь столько баб?

МЕЖГОРОД

Связь звякнула.

Вздорный

схватил телефонный

рогалик,

шкалик

локтем спихнув впопыхах.

В трубке выдало: «ах!»

электронное эхо:

«Приехал?! Уехал?!»

сутолока, сумбур

вздохов, фигур

телефонной речи,

«Алло! До встречи!»

голос бестрепетный,

скрип, щелчок

и мировой молчок.

ПАМЯТНИК

Я сооружаю свой памятник

из бумаги и глины

голыми ладонями

без отдыха на морозе.

Зеваки кидают в меня булыжники,

материал

ветер разносит,

а дворники бранятся:

говорят – сколько мусора!

А царь едет в карете

с придворными и смеётся

кричит опять развелись

юродивые!

* * *

Меня не надо подбадривать.

Я не бобр,

чтобы строить замок.

Я и так

Буду добр и отзывчив

и расскажу сказку

о шалаше

моих замыслов.

* * *

Лезу на гору. Клейкая осыпь

маслом стекает, путая слезы

почвы с горчичною влагой висков.

Десять шагов.

Сокол от нижнего века

с видом обиженного человека

взмыл до сосновых ресниц,

отрок из птиц.

Облако шаткое меж стволов

обречено небесных послов

держать, что есть сил, за перья.

Говорящие чирья

клювами соскребают с подвздошья шерсть.

– Брысь, – сироплю, – исчез-

ни, никогда не являйся!

Горе – геройство несть

силами зайца.

ОЧЕРЕДЬ

А.И.Авдееву

Поэты с папками творений

спешат к Нему на поклоненье,

подняв все брамсели и стеньги,

любовницам откинув серьги

в воспоминанье о своих

недошлифованных, взрывных

характерах, ночах, балладах

и злополучных эскападах.

А на пороге дремлет царь –

в скуфейке сморщенный ключарь,

ворочая с усильем связку,

ещё не начал слушать сказку

об Одиссее, хмурит лоб;

поток не разбегался чтоб,

вновь прибывающим клошарам

велит он строиться по парам,

себе присвоить номера

и ожидать, когда пора.

– Послушай, Саша, видно зря

земные бросили края, –

Ещё «Балда» не начинался...

И я назад засобирался.

БАБУШКЕ

Как хорошо, что нет тебя.

Давно сберкассы съели вклады,

сыны Сиона от досады

подались в дальние края,

куда кто смог. Старик Лурье,

что слал тебе мацу на Песах,

недавно помер. Если в песнях

не врут поэты, он тебе,

должно быть, встретился, а впрочем,

он и при жизни был не очень...

Квартира продана давно,

как собиралась ты при жизни,

у мамы новое дупло,

а у меня при дешевизне

рублей теперешних горох

в запасе, да десяток блох

задорно скачет по паласу.

Я год коплю на керосин,

жена не ходит в магазин,

чтобы не хныкать понапрасну,

а утром в доме тишина

и месса райская слышна.

ПОЭЗИЯ

Болезненна, едва жива,

канону не подчинена

и под лингвистом-дураком

из теорем и аксиом

с зачёткой не лебезит,

навряд ли дышит, больше спит

и объясняется порой

как грузчик, призрак, «голубой»,

в ней Вседержитель виден весь,

и Совратитель тоже есть.

СЛЕПО

Как хорошо бродить слепым

по полутёмным переулкам,

казаться пьяным, «голубым»;

полуоборванным придурком,

безвольно тыкаться в носы

угрюмых злых рецидивистов,

безропотно искать часы

в кромешной темени нечистой.

Впервые в Красноярске мост

был разведён и рухнул в воду,

и отблески кремлёвских звёзд

слегка раскрасили природу.

На телебашне тлел фонарь,

и я поплыл к нему, как якорь,

толмач случайный тихо плакал,

эквивалента слову шваль

не находя в дикционаре;

в плавучем засранном кошмаре,

где даже мыши спали в паре

меня цепями приковали.

Глазные яблоки тряслись

от непонятных ощущений,

я узнавал заочно жизнь

клешнёй тактильных ощущений.

* * *

Зачем писать обратный адрес?

Вообще, зачем писать?

Я сам себе прилично нравлюсь

и самому себе сказать

достаточно имею

плохих и добрых слов.

Под вечер к Енисею

из стойбища домов

я выхожу в халате

и подорожник рву,

как нежатся в закате

деревья на юру,

любуюсь преспокойно

в единственном из мест

мне заменившим стойло,

а, может, склеп иль крест.

* * *

Страшно выйти за дверь,

где шеренгой стоят,

по команде кричат:

«Здравь желаю! Гип-Гип!»

А не выйдешь – погиб,

потому что с тобой

только пар пеленой,

да случайно мелькнёт

иль гей, иль урод.

КОКОН

Я замкнулся в плотный кокон,

чтобы волк меня не трогал,

чтобы тот, кто мне знаком,

позабыл мой скромный дом.

Я упрятался в сторожку

и гадаю понемножку

на картофельной трухе

долго ль зябнуть во грехе.

Грузовик гудит протяжно,

только сторожу неважно,

что пришёл издалека

груз для Вани-дурака.

Сторож дремлет на подушке,

по «козлу» ползут лягушки

и обрывками тепла

прилипают у стекла.

Выйдет бабочка из крана,

если встанешь свежий рано

и начальству у ворот

верный скажешь поворот.

А пока лежи спокойно,

как кобыла спит у пойла.

Не созрел ещё кумыс,

квас еловый не прокис.

Подноси тихонько чашку,

помянув добром милашку.

Если будет недород,

твой святой тебе нальёт.

* * *

Меня окропили дустом,

и я заразился Прустом.

врачи не дают таблеток,

и коек в палате нету.

Увы, я лечился сам

«Америкой» пополам

с «Улиссом». Симптомы

медперсоналу знакомы:

наркоз, телевизор, спать...

Пожалуй, не откачать.

Blog

Книга стихов

Содержание