Geum.ru

«духовно-нравственный путь развития россии»

Вид материалаДокументы

Содержание


Системный кризис государственности
Русская смута по иезуитскому сценарию
Самозванцы на Московском Престоле
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   45

Системный кризис государственности

Набатным сигналом, возвещающим о возможном развитии системного кризиса православно-монархической государственности, является убийство наследника престола, которое гипотетически освобождало место на царском троне для всякого политического авантюриста и искателя приключений. В первое смутное время таким сигналом к смуте явилось убийство Святополком окаянным первых христианских князей – страстотерпцев Бориса и Глеба, но тогда смута не приняла характер общегосударственного системного кризиса, и князю Ярославу удалось сохранить Русь от разгула братоубийственного беспредела. Злодейское убиение Великого князя Андрея Боголюбского также могло стать сигналом к началу беззакония. Такое положение действительно сложилось в Боголюбове и Владимире, но не распространилось на всю Русь. Слабость единого социально-политического центра оказалась спасительной в ту пору, поэтому системный кризис приобрел характер смутного времени для всего государства лишь в результате иноземного татаро-монгольского нашествия.

Восточно-христианская церковь переживала тогда трудное время. После захвата крестоносцами Царьграда в 1204 году на пятьдесят семь лет прекратила свое существование столица Византия, которая могла бы поддержать Русь духовно, а может быть, и материально в трудные годы Батыева нашествия. Сразу же после падения Царьграда папа послал письма на Русь и кардинала к русскому духовенству, дабы убедить их в торжестве латинской веры, но не имел успеха: русские митрополиты до 1261 года ставились в Никее, где находился тогда Вселенский патриарх.

То, что нападение на Русь Батыя совпало по времени с нападением шведов (1240) и немецких рыцарей-меченосцев (1242), породило у современников мысль о тайном соглашении германского императора с ханом или его окружением. Это предположение окрепло от известия, что в момент наивысшей опасности для Руси, Польши, Чехии и Венгрии дружины германцев вместо помощи христианским народам предприняли наступление на Италию и Венгрию. Между тем и германский император, и папа неоднократно извещались о положении дел в Восточной Европе.

Другое дело в Московской Руси, где уже укрепился единый политический центр и православно-монархические принципы. Московский царь приобретает силу единого политического системообразующего начала, а наследник престола становится политической фигурой второй величины.

В то время католический Рим в течение нескольких веков соперничал со Вторым Римом – Константинополем совсем не для того, чтобы безучастно созерцать политическое возвышение и духовно-религиозное укрепление Москвы – Третьего Рима.

Совершенно очевидно, что адский замысел против Московского государства – замысел, плодом которого явилось самозванство – возник и осуществился в среде враждебной нам польской и ополяченной западнорусской аристократии. Хотя и стал результатом крупной международной религиозно-политической кампании, незримо направляемой Римом.

В отличие от Московского царства, западные и юго-западные окраины Руси не имели своего центра, около которого можно было сплотиться и выработать крепкий государственный организм. Там было сильным влияние обрусевшей литовской и польской знати, решающее значение имели не нравственный авторитет единодержавия, а удельные традиции. В Литовской Руси развивалась западноевропейская социально-полическая система, утвердилось господство вельмож, сосредоточивших в своих руках огромные поземельные владения и сильно подверженных католическому влиянию. Знать все более наделялась привилегиями, а крестьянское сословие ограничивалось в правах, превращалось в невольников, подвергаясь все усиливавшемуся экономическому гнету, без которого невозможно было обеспечить разгульную жизнь местной знати. Так формировался западноевропейский феодализм.

В городах Западной Руси под влиянием западных, преимущественно германских, колонистов городское устройство стало утрачивать русские предания и обычаи, отходить от "Русской Правды" и судебников Московской Руси, внедрять городское управление, которое в течение XIII и XIV столетий заимствовано было поляками у немцев под названием магдебургского права. Через магдебургское право пришло и влияние римского права, что привело лишь к ненужной детализации и путанице.

Реформы суда в традициях магдебургского права, дробление крестьянских поселений, насаждение иноземных традиций разрушало общинное крестьянское землевладение и русскую соборность, что мало-помалу привело к формированию национальных и языковых отличий у жителей Западной и Юго-Западной Руси от великорусских традиций. Хотя надо признать, что в южной, степной зоне, обезлюженной татарскими набегами, крестьяне пользовались большей свободой и дольше сохраняли старый общинный быт.

Когда в1569 году завершилась политическая уния Литовской Руси с Польшею; а в Западной Руси утвердились иезуиты, немедленно принявшиеся хлопотать о церковной унии православной Руси с католической Польшей, вопрос о будущей Смуте на Руси был лишь делом времени.

Быстрый успех иезуитов в Польше и Западной Руси объясняется двумя причинами: в Польше и Литве реформация, раздираемая в то время внутренними противоречиями, находилась в упадке, а православная церковная иерархия была под двойным гнетом: инославного правительства и несвободного в своих действиях Цареградского патриарха. Поэтому церковная иерархия искала здесь опоры не в народе, а у тех, кто имел реальную власть и влияние. Церковь утрачивала свою духовную силу, монастыри с их отчинами, угодьями и доходами отдавались в пожизненное управление не только духовным лицам, но и светским, которые жили в них со своими семьями, то есть с женами и детьми. Не ограничиваясь монастырями, польские короли, как Сигизмунд, так и Баторий, присвоили себе право назначения митрополита и епископов, превратив такие назначения в награду за светскую службу. Более того, еще при жизни епископов короли стали назначать им преемников, которые пользовались частью доходов. Это привлекало в церковную иерархию людей алчных, корыстолюбивых, пекущихся лишь о своих доходах и светских развлечениях. В результате стали твориться такие безобразия, как, например, запечатывание церквей, отобрание колоколов, отдача церквей в аренду иноверцам или обращение их в латинские костелы, захват церковных имуществ.

Знаменитый Брестский собор, призванный окончательно решить вопрос о церковной унии католиков и православных в Западной Руси, был созван в 1596 году. Уже с самого начала съезда произошло разделение его на две непримиримые группы: приверженцев унии и ее противников.

Однако, как на Флорентийском Соборе 1439 года, так и на Брестском соборе противоборствующие стороны не пришли к единому согласию, и с тех пор в Западной Руси церковь разделилась на две части, православную и униатскую, борьба между которыми, постоянно подогреваемая католическим Римом, стала неизбежной и продолжается по сей день.

В связи с весьма заметной ролью, которую играло в Смутное время вольное и служилое казачество, об этом надо сказать несколько слов.

Для того, чтобы наблюдать за военными движениями татар в степи и вовремя получать известия об их вторжениях, на московских юго-восточных "украинах" издавна учреждена была сторожевая, станичная и полевая служба. Начало ее восходит к XIV веку, к эпохе Дмитрия Донского, а распространение – к XV, особенно ко времени Иоанна III. Но вполне развилась она в XVI веке, при Иоанне Грозном. Эти сторожевые, или подвижные, станицы предшествовали построению полевых украинских городков и острожков, удаляясь со временем все дальше в юго-восточные степи. В этом обратном движении русского народа на юго-восточные "украины", когда-то находившиеся во владении Древних Руссов, но отнятые у них половецкими и татарскими ордами, весьма важную роль играло казачество.

Предшественниками казачества можно считать древнерусские вольные дружины бродников. Позднее это имя связывалось с легковооруженным и наиболее подвижным видом войска. Впервые такое военно-служилое сословие встречается около середины XV века на рязанской украине, вооруженное копьями, рогатинами и саблями. Наряду с так называемыми городовыми казаками, находящимися на государственной службе, появляются и вольные казаки. Последние селились в станицах преимущественно по берегам богатых рыбой рек и управлялись своим выборным атаманом и общинным кругом. Отряды вольных казаков пополнялись самыми отчаянными людьми, которых тянуло в степное приволье. Тут были люди разных сословий, но главным образом беглые крестьяне и холопы, искавшие личной свободы.

Польское правительство пыталось использовать днепровское казачество не только для защиты Польско-Литовского государства от Крымской орды, но и в набегах крымцев на Москву. Из этого оседлого, подчиненного властям казачества, как и на Руси, выделилось низовое или вольное, которое промышляло в основном военной добычей, нападая на татар и их стада. Оно решало все дела вечем, или радой, постепенно смогло утвердить за собой днепровские острова за порогами и с тех пор известно под названием Запорожского. Всякие попытки польских властей подчинить или ограничить численность Запорожских казаков кончались неудачей.


Русская смута по иезуитскому сценарию

Идея самозванства вытекала почти сама собою из тех обстоятельств, в которых находилась Московская Русь. Эта идея уже носилась в воздухе со времени злодейского убийства царевича Димитрия. Убийства, которое порождало в народе разнообразные толки и пересуды. Надо ли удивляться, что эта идея реализовалась в такой неприязненной Московии стране, какою была Речь Посполитая с ее своевольным панством и хищным казачеством. Там уже и прежде практиковались опыты выставлять самозванцев для соседей, а именно для Молдо-Валахии. Праздная, развращенная часть польско-русской шляхты и казачья вольница представляли готовый материал для всякого отчаянного предприятия, обещавшего в случае успеха богатую добычу и громкую славу.

Сегодня преобладает мнение, что под именем царевича Димитрия выступал расстрига, бывший монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев. Есть, однако, свидетельства, что под ним скрывался другой человек, хотя Гришка Отрепьев, несомненно, был активным участником этого предприятия. Сегодня для нас важно подчеркнуть другое – подобную авантюру, в силу своей враждебности Московской Руси, не могли не поддержать литовский канцлер, польский король, папский нунций и, естественно, орден иезуитов. Помимо этих неизменных участников, представителей зарубежных религиозных политических центров в том деле известен своей едва ли не центральной, хотя и внешней ролью старый интриган – сендомирский воевода Юрий Мнишек со своей дочерью Мариной. Правда, на их месте мог оказаться любой другой, даже и на роль Лжедмитрия вполне мог быть выбран иной кандидат.

Литовский канцлер Лев Сапега был важной пружиной этой авантюры. Как сановник, ведавший иноземными сношениями, он хорошо знал положение дел в Московском государстве; имел случай наблюдать его собственными глазами, будучи послом в Москве в царствование Федора Иоанновича. Радея интересам своей новой религии, он сделался непримиримым врагом Православия и Московской Руси. В ноябре 1600 года Лев Сапега вторично прибыл в Москву, в качестве Великого посла короля Сигизмунда III к недавно воцарившемуся Борису Годунову для переговоров о вечном мире. Его невыполнимые требования и надменное поведение затянули пребывание посольской миссии в составе до 900 человек почти на девять месяцев. Надо ли говорить, что все это время гости не бездействовали. К тому же есть полное основание полагать, что будущий самозванец сам состоял в огромной польской свите.

Это же время совпадает с появлением первых неясных слухов о самозванстве. Царь Борис становится подозрительным, поощряет шпионство и доносы, ищет и преследует истинных и мнимых врагов. Известно, что, не решаясь прибегать к явным казням, он приказывал изводить подозреваемых другими способами: их морили голодом в тюрьмах, забивали палками, спускали под лед и т.п.

Самозванец впервые объявился во второй половине 1603 года в числе слуг богатого западнорусского вельможи князя Вишневецкого, состоявшего в родстве с семейством Мнишеков. Он был, по крайней мере, лет на пять старше убитого царевича. Небольшого роста, худощавый, но крепко сложенный, он отличался физической силой и ловкостью в воинских упражнениях; у него были рыжеватые волосы, серые глаза, смуглое некрасивое лицо; зато он обладал звучным голосом, даром слова и притом не лишен был некоторого образования. Вообще он способен был при случае произвести впечатление и увлечь за собой других. Те, кто сделал на него ставку, без сомнения, приняли в расчет все эти качества.

Лжедмитрий направил свое послание папе римскому Клименту VIII, а последний своей властью, дабы не подорвать драгоценного здоровья самозванца, освободил его от соблюдения всех постов. Эти взаимные любезности не помешали, однако, папе римскому назвать в своем дневнике сие новоиспеченное духовное чадо... самозванцем.

Подстрекаемый иезуитами, но, не дерзая самовластно нарушить двадцатилетнего перемирия, король Польский велел Мнишеку и Вишневецким самим поднять знамя против Годунова именем Иоаннова сына и составить рать из вольницы; определил ей на жалованье доходы Сендомирского воеводства; внушал дворянам, что слава и богатство ожидают их в России, и, торжественно возложив со своей груди златую цепь на самозванца, отпустил его с двумя иезуитами из Кракова в Галицию, где, близ Львова и Самбора, в местностях вельможи Мнишека, под распущенными знаменами уже толпились шляхта и чернь, готовые идти на Москву.

Зная свойство мятежных донских казаков – зная, что они не любили Годунова, казнившего многих из них за разбой, – Лжедмитрий послал на Дон литвина Свирского с грамотой; писал, что он сын Царя Белого, которому вольные христианские витязи присягнули в верности; звал их на борьбу, дабы свергнуть злодея с престола Иоаннова. Два атамана, посланные донцами, видели Лжедмитрия, честимого Сигизмундом, вельможными панами, и возвратились к товарищам с уверенностью, что их зовет истинный царевич.

В середине августа 1604 года Лжедмитрий и Мнишек с набранной вольницей уже выступили в поход. За Днепром войско самозванца вскоре вступило в благодатные земли московской северской украины, здесь оно было усилено несколькими тысячами казаков запорожских, донских, волжских и северскими перебежчиками. А в Москве меж тем занимались составлением увещательных грамот, проклятием Гришки Отрепьева, отправкой гонцов в соседние страны и т.д. и т.п.

Не сразу пришел успех самозванцу, нашлись тогда еще на Руси люди, верные присяге, и после первых дней триумфального шествия его постигло горькое разочарование. Война приняла явно осадное положение. Вынужденное бездействие уже начинало тяготить самозванца и окружавших его, как вдруг было получено известие о внезапной кончине Бориса Годунова. После этого события пошли полным ходом.


Самозванцы на Московском Престоле

Еще в начале 1605 года царствовал в Московии избранный на Соборе Борис Годунов. Умер он 13 апреля 53 лет от роду, процарствовав семь с небольшим лет. Кончина его была встречена в Москве равнодушно. На следующий день его погребли в Архангельском соборе, а народ начал присягать новому царю, шестнадцатилетнему Федору Борисовичу. Юный государь, по словам современников, вместе с цветущей, красивой наружностью имел острый ум, образованность и доброе сердце, но вместо того, чтобы сесть на коня и, окружив себя опытными воеводами, явиться во главе царской рати, Федор Борисович оставался в Кремлевских палатах, продолжая оказывать сыновье повиновение своей матери, Марии Григорьевне, которая и сделалась собственно правительницей государства, не имея к тому никаких способностей и пользуясь самой недоброй славой в народе.

И все же решающим моментом к всеобщему предательству послужила измена главного воеводы Петра Басманова, на которого возложила свою надежду семья Годуновых. Дальше все пошло своим чередом, москвичи безропотно приняли убийство юного Федора Борисовича и его матери. Только лишь прошло сорок дней после его бесславной кончины, как 21 июля совершилось венчание Лжедмитрия с традиционными обрядами. Все, однако, изумились, когда после священнодействия выступил иезуит Николай Черниковский, чтобы приветствовать нововенчанного монарха на непонятном латинском языке. Не меньшее удивление вызвало благоволение "царя" к иезуитам, которым он в священной ограде Кремлевской дал лучший дом и позволил служить латинскую обедню. Но еще серьезней, было другое: пришло время расплаты с благодетелями, которые выдвинули его из темноты и ничтожества и возвели на высокий Московский престол. И хотя иезуиты чувствовали себя в Москве вполне уверенно, с Польшей велась оживленная переписка, но все же Римская курия стала проявлять озабоченность явным равнодушием самозванца к религиозным вопросам и начала беспокоиться за успех своего предприятия в Московии. Поэтому, вероятно, еще тогда, при жизни Лжедмитрия I, по тайным иезуитским связям стали готовиться новые варианты замещения Московского престола. И, несмотря на то, что обручение с Мариной состоялось, и она таки решилась в окружении огромной свиты выдвинуться в Москву для венчания и... погибели самозванца, но уже его гонец к польскому королю Иван Безобразов, оказавшийся тайным агентом Василия Шуйского, провел предварительные переговоры с королем о недовольстве большинства бояр новым "царем" и об их готовности свергнуть последнего с престола. На его место народ желал бы посадить королевича Владислава, сообщил королю Безобразов. Было ли это искренним желанием Шуйского или тактическим маневром – неизвестно, но этот секретный разговор в значительной мере способствовал успеху плана Шуйского.

17 мая, на рассвете, в ясное весеннее утро, конная толпа бояр, дворян и детей боярских с князем Василием Шуйским во главе въехала в Кремль, заблаговременно освобожденный от преданных самозванцу стрельцов и наемников. Произнеся горячую молитву у Успенского собора и ударив в набатный колокол, Василий Шуйский, держа в одной руке крест, а в другой меч, воскликнул: "Помоги, Господи, и Пресвятая Богородица на злого еретика и поганую Литву!" – и ринулся к Царскому дворцу.

Москвичи в тот день дали полную свободу своей злобе, накопившейся против иноземцев, и уподобились кровожадным зверям, согласно со своей славянской природой, добродушной в мирном житейском быту и способной к страшному ожесточению в минуту борьбы и расправы. Кровопролитие прекратилось лишь после полудня, когда, наконец, не на шутку встревоженным боярам удалось успокоить разбушевавшийся народ. Страшный шум и крики утихли, и только валявшиеся повсюду трупы свидетельствовали о недавней отчаянной резне. Убитых поляков было около двух тысяч, а точное количество жертв, по причине разноречивости показаний, вообще определить было весьма трудно.

Не имея терпения созвать Великий Земский Собор, Василий Шуйский, через день после "кровавой заутрени", когда повсюду еще валялись обезображенные трупы, был под звуки литавр провозглашен на Красной площади царем и, в сопровождении возбужденной толпы, отправился в Успенский собор, чтобы принести благодарение Богу за свое избрание и немедленно принять присягу от бояр и думных людей. Но он, однако, не ограничился ее принятием от Боярской думы, а тут же сам дал неслыханную дотоле у Московских самодержцев присягу, ограничивавшую Боярской Думой его самодержавную власть. Вероятнее всего, среди заговорщиков была договоренность о таком шаге. Это самоограничение царской власти, а еще более – избрание царя одной Москвой, без согласия "всея земли", хотя в грамотах говорилось об избрании "всякими людьми Московского государства", возбудили неблагоприятные для Шуйского толки в народе и отчасти содействовали непрочности его престола.

Однако бедствия на Руси еще только начинались. Хотя самозванец убит был всенародно, оскверненный труп его был развеян, но буря, поднятая злодейским убиением царевича Димитрия, не утихла. Народное движение против Шуйского началось там же, где оно разразилось и против Годунова, то есть на северской украине. Уже спустя несколько дней после московской "кровавой заутрени" стал распространяться и волновать москвичей слух, что названный Дмитрий вновь спасся от смерти и опять убежал в Литву.

Если даже в самой Москве, видевшей обезображенный труп самозванца, слух о его спасении находил отклик в душах многих людей, то естественно, что в других областях он воспринимался с гораздо большим доверием, в особенности на северской украине, которая гордилась тем, что недавно поставила царя в Москве и сохраняла преданность Лжедмитрию, а потому крайне была недовольна известием о его убийстве.

Опуская эпопею с восстанием и гибелью Ивана Болотникова и другие события, надо вспомнить, что некогда Василий Шуйский не имел твердости духа открыть царю Федору Иоанновичу правду о злодейском убийстве царевича Димитрия. Будучи избранным на престол, а в особенности, когда пошла молва, будто Лжедмитрий не убит, а спасся и убежал из Москвы, Василий Шуйский поспешил отдать должные почести убиенному царственному отроку перенесением его мощей в Москву.

Мощи царевича Димитрия были оставлены в Архангельском соборе Кремля в отдельной раке для поклонения и целебнодействия страждущих. Новоявленному святому мученику сочинены были стихиры и каноны, установлены церковные даты памяти. Новая московская святыня, несомненно, подействовала на умы и воображение столичных жителей и способствовала успеху последующей обороны москвичей от второго Лжедмитрия, но полностью устранить надвигавшуюся катастрофу Шуйский уже не смог.

Тем временем объявился, наконец, Лжедмитрий II. Вопрос о том, кем он был, и кто его выдвинул, представляется еще более туманным, чем вопрос о первом самозванце. Но мы едва ли будем далеки от истины, если предположим, что круг лиц, принимавших здесь решение, едва ли изменился. Вообще самозванство в то время на Руси вошло в какую-то моду; особенно пользовались им вольные казаки, как поводом для своих грабительских подвигов.

Важнейшим опорным пунктом, центром сопротивления против иноверцев и иноплеменников в те годы стала знаменитая Троице-Сергиева лавра: обложенная врагами, она представляла тогда спасительный оазис посреди областей, охваченных изменою, разбоем и мятежом. Литовский воевода Ян Петр Сапега подошел к Троицкой лавре 23 сентября 1608 года с 30-тысячным войском, состоявшим из поляков, казаков и русских изменников, а снята осада была лишь 12 января 1610 года с приходом главных сил князя Скопина-Шуйского. После шестнадцатимесячного осадного томления лавра, наконец, вздохнула свободно. Наступил черед освобождения от тушинцев и самой столицы. Безуспешная осада Троице-Сергиевой лавры поставила под угрозу успех всего польского предприятия и вынудила, наконец, вмешаться в эту кровавую интригу непосредственно польского короля. 16 сентября 1610 года Сигизмунд III с главными силами прибыл под Смоленск, и началась знаменитая осада этого города. Сигизмунд пока решил сам возглавить войско, а не посылать королевича, чтобы не торопиться определять свою позицию, а прежде всего отвоевать как можно больше областей у Московского государства для Речи Посполитой, и затем, смотря по обстоятельствам, то ли посадить сына на Московский престол, то ли, еще лучше, самому занять его и таким образом под одной короной соединить Польшу, Литву и Москву, а потом объединенными усилиями добывать наследственную Швецию. Такой план вполне удовлетворял притязаниям иезуитов и вообще римской курии.

Звезда самозванца клонилась к закату, а вскоре он был убит своим охранником. Патриарх Гермоген, не поддавшись ни на какие уговоры и угрозы, был пленен, но продолжал рассылать по всей Руси грамоты с призывом постоять за Веру и освободить Царствующий град из рук безбожных латинян. Один за другим города отзывались на эти послания, входили между собою в сношения и побуждали друг друга к сбору общего ополчения. Для юго-востока центром движения становится Рязань, возбуждаемая своим воеводой Прокопием Ляпуновым. В марте 1611 года с разных сторон земские ополчения двинулись к Москве.

Великое, почти стотысячное ополчение, которое, вместе с населением столицы, казалось, одним своим числом могло задавить семитысячный польский гарнизон, но в этом ополчении не было ни общего командования, ни единодушия, ни единства действий.

Завершающая трагедия разыгралась во вторник, 19 марта на страстной неделе. Москва обратилась в громадный пылающий костер. После трехдневного пожара Белый город и Деревянный – представляли груды дымящихся развалин, посреди которых возвышались только каменные башни, печные трубы и разграбленные церкви.

Так разрывалась на части и опустошалась русская земля. Казалось, близок уже был конец Московскому государству, оставшемуся без государя. Но когда бедствие достигло своего крайнего предела, Промысел, управляющий судьбами стран и народов, умудрил и вызвал на сцену исторического действия лучшую часть русского народа, которая и спасла Отечество от раскрывшейся перед ним бездны.