Записки рыболова и странника

Вид материала

Документы

Содержание Глава iii

Подобный материал:

• Советы бывалого рыболова: Из практики рыболова-спортсмена, 3078.75kb.
• Психологам, интересующимся эзотерикой, эзотерикам и всем, кто считает, что он имеет, 2241kb.
• «Записки», 633.15kb.
• «Записки», 941.26kb.
• Цветовая палитра в произведении и. С. Тургенева «записки охотника» содержание, 1040.94kb.
• Основные требования к оформлению пояснительной записки Примерная структура пояснительной, 16.48kb.
• Данилевич записки, 9685.44kb.
• Курсовой проект состоит из пояснительной записки и графической части, 285.61kb.
• Пояснительная записка 7 3 Состав и структура пояснительной записки 7 > 3 Требования, 51.84kb.
• Спросите любого : какой роман ХХ века, 33.88kb.

ГЛАВА III

Пропажа. Короли и лидер. Хоперский отшельник.

На другой день уже довольно высоко поднявшееся солнце с любопытством наблюдало такую картину: некто в сиреневых джинсах и ромашковой рубахе энергично ворошил копну, ползал вокруг нее на четвереньках, описывая все шире расходящиеся круги.

Я в отчаянии: искать очки без очков, будучи близоруким, занятие почти безнадежное. Пригорюнившись, сажусь возле копны, — смотрю в мир, ставший расплывчатым и ненадежным, и думаю, что дальнейшее странствие, ежели не видишь дальше своего носа, просто немыслимо. Если вчера заблудился в очках, то как теперь выберусь отсюда, как найду дорогу? Неужели мне суждено провести последние дни непутевой жизни возле этой копны?

Никогда не следует торопить события. Потерявшаяся вещь имеет привычку находиться сама собой — стоит только прекратить поиски. Иду купаться на вчерашнее место. Бултых! Вот так-то лучше. Выхожу из воды — очки блестят на берегу осколком солнца. Что ни говорите, а прекрасна все-таки жизнь, подсовывая нам время от времени большие и малые огорчения, наверно, для того, чтобы мы умели выше ценить те блага, которые она нам дает.

И снова солнышко, коварно улыбаясь, поджаривает на пустынной межобластной дороге одинокого путника. Путник, утираясь подолом рубахи, неуклонно, хотя и без вдохновения, движется вперед. Сейчас он совсем не прочь воспользоваться любым попутным транспортом.

Сзади слышится урчание мотора. Путник торопливо приглаживает пятерней изреженную растительность на голове, заправляя рубаху в штаны и, покорно склоненный, вздымает руки вверх. С ним равняется «Волга», притормаживает, но затем, словно бы передумав, неторопливо проплывает мимо. В машине три свободных места, и это невинное обстоятельство бесит неуравновешенного путника. Он посылает вслед «Волге» энергичные проклятия.

Проклятия сделали свое доброе дело: богохульник успел перекусить и сладко вздремнуть под густой тенью дикой яблони и все-таки настиг «Волгу», основательно зарывшуюся в песок. Возле машины суетятся рыхлый вислопузый мужчина в трусах и майке и похожий на него лицом парень лет двадцати в плавках. В стороне от машины — гора сваленных в кучу всевозможных вещей: спальные мешки, пятиведерная кастрюля, палатка, резиновая лодка, спиннинг, рваная телогрейка и даже двухпудовая гиря.

«Волга» сидит мертво, это сразу видно. Павшие духом в бесплодной борьбе с песком, автомобильные короли смотрят на путника ласково, умильно, как хозяйка на курицу в ожидании яйца. Еще издали они приветственно машут руками. Путник растет в собственных глазах, приосанивается. Ему услужливо предлагают сигарету. Нет, спасибо, он закурит лучше свой «Беломор».

Чуть не рыдая, свергнутые с тронных сидений «Волги», короли наперебой жалуются, что совсем из сил выбились и не знают как быть. Путник покуривает и молчит. Он тоже не знает как быть. В подобных ситуациях важно как можно дольше хранить мудрое молчание, дабы несчастные прониклись к тебе почтительным уважением и ни в коем разе не догадались, что ты просто выигрываешь время. Притушив папиросу, неторопливо снимаю рюкзак, извлекаю из него флягу, полощу рот глотком воды и, демонстрируя великолепную спортивную выдержку, выплевываю воду на раскаленный песок. Спрашиваю:

— Откуда и куда?

— Из Москвы в Урюпинск и еще немного дальше.

Это хорошо. По пути, значит, до самой Михайловской.

Слишком уж у них растерянный вид. Королям явно нужны встряска и лидер со стороны. Вспоминаю ангела в образе мотоциклиста и ору басовито:

— Раззявы, так вашу! Рядом приличная дорога, а вас в песок занесло. А ну, живее складывайте барахло в машину. Ее, наоборот, загрузить надо как можно больше, — и с этими словами кидаю в машину свой рюкзак.

Король и Королевич засуетились, как ошпаренные.

Когда-то слыхал, что по песку нужно ехать «внатяжку». Что это такое, как это делается — неведомо мне и поныне, хотя давно имею шоферские любительские права. Но пока короли исправно таскают вещи, я, подбоченясь картинно, втолковываю им, что по песку следует ехать только внатяжку, так и этак смакуя это слово.

Управившись с вещами, пыхтящие короли почтительно ждут дальнейших указаний.

— Теперь вашей тачке нужна раскачка, — глубокомысленно изрекаю другой термин и отправляю королевича в лес за хворостом, а тучному королю рекомендую взяться за лопату.

Подтачиваемый дотоле анархией и растерянностью, коллектив королей, обретя лидера, творит чудеса трудового героизма. Хворостом, который приволок королевич, можно прикрыть весь этот песчаный язык. Король энергично шурует лопатой, и я не сомневаюсь, что он намерен добраться до археологического слоя земли.

Дальнейшее просто: усаживаю короля за руль, приспосабливаю королевича позади машины и советую ему толкать «тачку», не жалея сил. Совет этот лишний, ибо королевич преисполнен желания доказать лидеру, что не зря возит в машине двухпудовую гирю. Лидер вдохновляет и личным примером, легонько упираясь обеими руками в багажник. Впрочем, при надобности он тоже готов лечь костьми, но вызволить машину из песчаного плена. Его зовут к подвигу благородные соображения престижа и самые низменные чувства личной выгоды.

Машина резво набирает скорость, королевич падает в песок и счастливо смеется. Сам король, рассыпаясь в благодарностях, открывает перед лидером дверцу «Волги». Вскоре мы уже петляем по столь желанному недавно Салтынскому и, следуя безошибочным указаниям всезнающих хуторских мальчат, вылетаем на вполне приличный большак: началась Волгоградская область.

Мои подшефные повеселели, старший говорит доверительно:

— Места на Хопре для отдыха преотличные и, хвала, аллаху, пока малоизвестные. А рыбалка? Позапрошлым летом мы с сыном двухпудового сомину спиннингом выволокли. Теперь целый месяц в палатке жить будем, купаться, рыбачить, уху варить. Разве плохо, а?

Непросто найти человека, который, проведя летний отпуск в душной городской квартире, не позавидовал бы моим попутчикам черной завистью. Но столь же непросто объяснить, какие веские причины могут удержать его от полезнейшего свидания с природой.

«Волга» любезно делает крюк по тряской проселочной дороге и разворачивается на окраине Михайловской. Тепло прощаюсь с королем и королевичем, но все-таки не удерживаюсь от ядовитого совета — подбирать иногда одиноких странников на глухих дорогах.

Иду по улице, не сомневаясь, что это и есть Михайловская. Но как чуден сам Хопер, так чудно многое, что есть на Хопре. На всякий случай, спрашиваю у бабуси, сидящей на лакированном порожке старого казачьего куреня:

— Бабушка, это Михайловская, да?

— Не, милок, это хутор Форштатский. А ты разве не из Михайловской идешь?

Вот тебе и на! Вместо станицы — хутор, да еще с каким-то иноземным названием.

Михайловская совсем рядом, да знать надобно, как в нее попасть: расположена она чуть ли не на острове. Замкнули станицу в серебряное полукольцо вилючий Хопер и задумчивое Яровское озеро. Обогнув озеро, попадаю в станицу.

По станичной улице плывет навстречу молодая, загоревшая дочерна казачка с полными ведрами воды на коромыслах. К счастью! Казачка, приостановившись, с изумлением рассматривает мою ромашковую рубаху. Может быть, потому, что на ней точно такой же расцветки кофточка. Не знаю, как ее, казачки, но моя совесть чиста: я приобрел рубаху в универмаге родного города и был, очевидно, не единственным покупателем в обычную пору жестокого сезонного дефицита летней одежды, ибо в течение недели улицы моего города щедро расцвели ромашками — хоть охапками собирай.

Мой вопрос, не знает ли она Бориса Степановича Лащилина привел казачку в еще большее изумление. Она даже ведра на землю поставила и, опершись на коромысло, ответила:

— Тю! Степаныча-то? Да кто ж его не знает? Вы к нему в гости, чи как?

Перед нами остановился, ковыряя пальцем в носу, кудлатый востроглазый пацан, моментально схватил суть разговора, оседлал хворостинку, сурово скомандовал: «Аллюр три креста» и, лихо гарцуя, помчался вдоль по улице. Через минуту в соседнем переулке слышался его звонкий голос:

— Дядь Боря, к вам идет хтось в теткиной рубахе! Очень хочется задать пацану трепку, но уже вижу у калитки высокого человека с чуть хитроватым прищуром внимательных глаз, возраста совсем неопределенного (позже с удивлением узнал, что Лащилин давно «разменял» седьмой десяток).

Борис Степанович, открывая калитку и приглашая меня во двор, делает это так обыкновенно, как будто он давным-давно ждал этого незнакомого, странноватого на вид пришельца.

Не каждый город, а тем более станица, даже донская, обычно богатая талантами, может похвалиться «доморощенным», но самым настоящим писателем. Михайловская может. Почти безвыездно живет Борис Степанович в родной станице, которой посвятил свою первую книжку, вышедшую еще в 1939 году.

Известный краевед, он много ходит, много слушает, много читает, чтобы время от времени со сдержанным волнением рассказать людям, как прекрасна и богата его сторона историческими событиями, неповторимыми степными самоцветами, как хороша рекой.

Разговор у Бориса Степановича вроде бы ворчливо равнодушный, тон иной раз задиристый. Казак! По неписанному казачьему обычаю он должен подальше прятать на людях нежность, всякие там восторги, охи да вздохи. Уж лучше напускная грубоватость, чем, боже упаси, сентиментальность. Не на миру, а только в книге он может сказать емко и безысскуственно: «Солнце только что скрылось за горизонтом; шафранно-желтым пламенем пылает охватившая полнеба заря. В густой синеве быстро надвигающихся сумерек тонут в степи седые, повидавшие немало на своем веку курганы. А на крутых песчаных берегах Хопра пряно пахнет чебрец, и на лугу где-то в густой и высокой траве однотонно кричат коростели-дергачи. Родной и любимый край, как ты мил и дорог тому, кто родился и вырос в твоих степных просторах, у тихой и светлой реки».

В небольшом старом доме «хоперского отшельника» и в помине нет наимоднейшей мебели, пудовых люстр, обязательного ковра с оленями. Обыватель назвал бы его дом бедным. Он едва ли позавидовал бы книжному богатству хозяина, что разместилось в неказистом большом шкафу, еще в каком-то шкафчике, на столе, стульях… Впрочем, как сказать. Очень может быть, что он, современный обыватель, прикинув рыночную стоимость тысяч томов, среди которых немало редких, с автографами писателей, побежит срочно приобретать книжные шкафы (под стеклом непременно!), дабы со временем, тоскуя в очередях, любыми путями доставая подписные издания, набить шкафы классиками всех рангов — есть не просят, а пригодиться могут. Ко всему тому расторопный обыватель уже знает, что теперь модно иметь в доме книги, так же модно, как старый бабушкин сундук, который он предусмотрительно сохранил в сарае, а теперь выставил пока что в прихожей.

Борис Степанович отправился за молоком, а я сижу во дворе на скамеечке и веду серьезный разговор с соседским пареньком, который представился Георгием, — по-крестьянски рассудительным, степенным. Учится он в восьмом классе и уже тревожится думами кем и где быть. Он любит свою станицу и боится расстаться с нею. Георгий говорит важно:

— Мы дружим с Борисом Степановичем.

Потом вдруг доверительно сообщает:

— А еще у Бориса Степановича ручной еж есть, который в сарае живет. — Глаза его блестят при этом восторженно, совсем по-детски.

Слушаю Георгия и думаю: кем бы он ни стал по профессии, но непременно будет добрым, человечным — как его старший друг, нашедший свое счастье здесь, в Михайловской.

Когда мы с Лащилиным шли на другой день по улице, я каждый раз слышал при встрече со станичниками не безразлично-равнодушное «Здрасте» (уже лучше бы нам и не приветствовать так друг друга), а уважительное «Здравствуй, Степаныч!». Тогда я еще не знал, что его имя будет самым надежным пропуском в моем недолгом странствии по Хопру.

А сегодня, искупавшись вечерком в реке, мы беседуем далеко заполночь. Борис Степанович рассказывает о Михайловской, которая была дотла сожжена правительственными войсками во время Булавинского восстания и которую заново основали сыновья мятежного казачьего есаула Михаилы. На противоположном от станицы берегу Яровского озера стоят два хутора — Верхне-Форштатский, и Средне-Форштатский. Имена этим хуторам дал Петр Первый, побывавший весной 1696 года в Михайловском казачьем городке.

О Хопре — разговор особый. Борис Степанович, явно осторожничая, называет Хопер одной из самых красивых рек средней полосы страны. Да, он знает, как высоко отозвался о его родной реке «Курьер ЮНЕСКО», назвавший Хопер одной из красивейших рек Европы, знает, что и газета «Правда» весьма лестно писала о Хопре, но ему, говорит он, рожаку здешних мест, не вредно быть и поскромнее.

Беспокоит Бориса Степановича пополнение «дикой» братии на реке. Конечно, река — это прекрасное, куда уж лучше, место отдыха, да ведь разный народ бывает. Одни такой кострище в лесу разведут, что и до пожара недалеко, другие ружьишком балуются, третьи браконьерничают на самой реке. Пойдет так дальше — ожидает Хопер горькая судьба многих малых рек, красота и здоровье которых погублены бездумьем нашим.

— Но есть хороший проект — объявить Хопер, прибрежные леса его заказником. И я верю, что этот проект скоро приобретет силу закона, — говорит Борис Степанович. — Просто нельзя иначе.

Поздней ночью старый и малый («малого» нет-нет, да и называют уже молодым дедушкой), подобно двум заговорщикам, склоняются над картой Волгоградской области. Намечается маршрут моего отважного путешествия по Хопру.

— Тебя жинка на сколько отпустила? — спрашивает Борис Степанович.

— Оплату командировочных и иных расходов гарантировала дней за десять.

— Маловато, конечно. Тогда добирайся автобусом до Усть-Бузулукской, а оттуда дуй пеши вдоль Хопра до самого устья. Места там интересные.

В лащилинском дворе много сирени. Да, прекрасна сирень весной, но не подобна ли она неясной заморской красавице, быстро расцветающей и столь же быстро увядающей? Нет, не безжизненные кусты сирени, а настоявшийся за ночь целебный запах полыни взволновал меня ранним утром в его дворе. Прямо-таки роскошная полынь чуть ли не в рост человека присоседилась рядом с порожком его дома.

— Уж не выращиваете ли вы ее специально, Борис Степанович?

Лащилин улыбается. Может быть, он, задумавшись, и не слышит моего голоса, а, немного щурясь, бессознательно улыбается свежему росному утру, мычанию коровы, звонкому крику задиры-петуха, беззаботному чириканью воробья, нахально скачущего у самых его ног.