Записки рыболова и странника

Вид материала

Документы

Содержание Польза сравнения. Номер-люкс Коварная долбленка. Река моего детства? Моторная вакханалия.

Подобный материал:

• Советы бывалого рыболова: Из практики рыболова-спортсмена, 3078.75kb.
• Психологам, интересующимся эзотерикой, эзотерикам и всем, кто считает, что он имеет, 2241kb.
• «Записки», 633.15kb.
• «Записки», 941.26kb.
• Цветовая палитра в произведении и. С. Тургенева «записки охотника» содержание, 1040.94kb.
• Основные требования к оформлению пояснительной записки Примерная структура пояснительной, 16.48kb.
• Данилевич записки, 9685.44kb.
• Курсовой проект состоит из пояснительной записки и графической части, 285.61kb.
• Пояснительная записка 7 3 Состав и структура пояснительной записки 7 > 3 Требования, 51.84kb.
• Спросите любого : какой роман ХХ века, 33.88kb.

ГЛАВА IV

Польза сравнения. Номер-люкс Коварная долбленка. Река моего детства? Моторная вакханалия.

Наверно, это был самый нудный день странствия в стареньких автобусах, жадно глотающих тончайшую степную пыль. Часами бежит навстречу унылая горбатая степь, часто перерезанная балками.

Убранные поля то сиротливо желтеют стерней, то чернеют зябью. Редкие хутора по балкам и пыль, пыль, лохматые клубы пыли позади автобуса. Да и какая другая может быть картина в самый разгар лета на крайнем юго-востоке степной зоны, в преддверии полупустыни? Трудно верится, что где-то рядом, ну, может, в двух десятках километров — живописный Хопер, прохлада и свежесть его великолепных дубрав.

Как раз теперь, глотая пыль, острее ощущаешь те блага, какие дает даже малая река засушливой степной зоны. Казалось бы, достаточно и того, что река поит и немного кормит нас, орошает поля, дает приют лесу, а значит, какому ни на есть зверью. Но как измерить целебную силу реки, возвращающую уставшему человеку силу и радость? Даже только поэтому должны мы беречь реку, здоровье ее, как величайшую и незаменимую ценность.

Как-то неожиданно вкатываемся в Усть-Бузулукскую. Кажется, что станица стоит в степи. Так оно и есть: до Хопра километра два-три. Здесь впадает в него река Бузулук. Бузулук в переводе с общетюрского означает околица, окраина. В прошлом эта река в верхнем течении была той окраиной кочевых татар, далее которой они не решались продвигаться на запад.

В станичном Доме колхозника без брони, без подхалимской лести перед администратором (а это была пожилая женщина, поливавшая в огороде помидоры) чуть ли не задаром получаю настоящий номер-люкс — отдельную комнату. Главное достоинство и прелесть ее нехитрой меблировки — широченная, ну прямо-таки королевская кровать. Право, гостиницам больших городов стоило бы обзавестись такими кроватями, дабы пачками укладывать на них постояльцев. Наверно, это самое простое и кардинальное решение гостиничной проблемы.

В соседней комнате живет важный человек — ревизор, а если точно соблюдать устаревшее, но формально действующее правило грамматики — ревизорша, ибо существо это с печатью строгости и многозначительной хмурости на курносом лице — женщина. Перед нею млеет даже независимая хозяйка нашей гостиницы. Если у меня, простого смертного, такое роскошное ложе, интересно, какое же должно быть у ревизора?

Ложусь по-крестьянски рано, зато встаю с первыми кочетами. Улицей, дорогой в вербовом перелеске — скорее к реке. Тишина. Нет, это не та гнетущая тишина, что бывает перед грозой: разноголосо гомонят птицы, перекликаются лягушки, низко прошумел крыльями кобчик, отправляясь на охоту.

Вот и река блеснула, пропала за деревьями, наконец, показала себя во всей красе — обширным плесом, великолепным пляжем на моем, правом берегу, страшноватой чащей леса низкого левобережья. Отсюда вдоль левобережья тянутся дубовые леса — Слащевская дубрава. Где-то в этой дубраве скрывался Григорий Мелехов…

Приветливо улыбаясь, неторопливо выкатывается из-за леса раскрасневшееся солнышко.

На той стороне уже бродят с удочками два мальчугана. Есть ли другая какая страсть, кроме рыбалки, которая могла бы поднять их спозаранку? И все это ради того, чтобы притопать домой голодными и усталыми, получить трепку от матери за самовольство и бросить ожиревшему ленивому коту несколько верхоплавок на кукане. Еще два рыболова, эти совсем пожилые, хотя можно не сомневаться, что души их касательно рыбалки остались ребячьими, примостились на лодках-долбленках посредине реки, привязавшись к кольям. Колья забраны талой — что-то вроде плетня получается.

Я родился и вырос на Дону, немало других рек повидал, но нигде не встречал лодок, выдолбленных из ракита. Позже убедился, что такие лодки — непременная принадлежность хоперских берегов. На пляже снимаю кеды, бреду по-щиколотку в парной воде. Благодать! Верно заметил Аксаков: «Все в природе хорошо, но вода — красота всей природы».

Те, на лодках, все чаще суетятся, вот уже и подсачек пошел в дело… Надо бы и самому попытать счастье, но у меня все впереди, а пока — в путь, хочется поскорее увидать, что скрывается вон за тем близким поворотом реки.

По высокому обрывистому берегу тропинка поднимается наверх, бежит средь дубового редколесья, мимо густых кленов, осторожно огибает заросли шиповника, змеится возле самой кромки обрыва.

За поворотом недалеко от берега снова долбленка. На лодке скульптурным изваянием застыла фигура рыболова в широкополой соломенной шляпе. Тихонько, стараясь не шуметь, присаживаюсь на пенек, закуриваю.

Сколько их, рыболовов, обретается на малых и больших реках, сколько их, живущих несбыточными мечтами и надеждами, огорчениями и радостями.

Рыбалка — болезнь неизлечимая. Исключения только подтверждают правило. Я знал одного чудака, которого стали преследовать на рыбалке неудача за неудачей. Его уловы не могли прокормить даже кошку. Тогда он решил покончить с этим занятием навсегда. Потом его исследовали психиатры, и разумеется, нашли серьезные отклонения от нормы.

Есть злые языки, считающие рыбалку родом тихого помешательства, занятием слабоумных. Можно не сомневаться — эту гнусную клевету распространяют завистники, черствые сухие завистники, стыдящиеся даже воспоминаний детства. Заметьте, их не удивляет, когда слабоумные берутся за дела, требующие ума и обширных познаний. Напротив, они с восхищением говорят о недалеких карьеристах, достигших успеха. У них есть на этот случай готовая формула, омерзительная в истинном своем смысле: «Умеют люди жить». Здесь и зависть, и восхищение. Это они, поддевая вас локтем под девятое ребро, нахально ухмыляются, говоря: «Хочешь жить — умей вертеться».

Иные, которые душой помягче, окрестили рыбалку праздным времяпрепровождением. Какая там праздность! Помнится, однажды я провел летний отпуск на Дону с женой и сыном. Каждый день я вскакивал с постели ни свет ни заря, чтобы успеть к утреннему клеву. Я регулярно оставался без завтрака, с сожалением делал короткий перерыв на обед, а ужин вместе с мелкой рыбой отдавал кошкам. Кошки, прознав о моей слабости, сбежались во множестве со всей округи. Пока их благодетель сидел в лодке, кошки стерегли его на берегу, устраивая между собой отвратительные ссоры. Жена тоже не оставалась без дела. Весь ее отдых заключался в том, что она чистила, варила, жарила и солила рыбу. Одичавший малолетний сын бродил где-то в прибрежном лесу.

Подобная жизнь делает рыболова мобильным, легким на подъем. Он почти перестает опаздывать на работу, побеждает чревоугоднические наклонности, становится щедрым, отзывчивым, а таких очень любят в коллективе.

Неожиданно чуть ниже лодки у самого берега показывается и быстро исчезает глянцевая спина какого-то зверя. Рыболов поворачивается, замечает меня:

— Видал? Опять бобер. Бобры — звери осторожные, ночные, а этот каждое утро возле меня крутится. Познакомится хочет, что ли? Рыбу пугает, чертяка.

Его слова вроде бы огорчительны, а тон — удивленно-радостный.

Недалеко прокуковала кукушка — и снова тишина.

Рыболов вдруг встрепенулся, сделал резкую подсечку. Леска со свистом вспорола воду, удилище согнулось дугой. Видно, добрая попалась рыбина: уперлась, не дает стронуть себя с места. Дуром такую не вытянуть. Поразмыслив, рыбина начинает описывать круги, кидается в верхние слои воды, но тут же снова тянет в глубину. Жалобно звенит леска. Борьба накаляется. Наконец, над водой выпрыгнул большущий меднолобый язь. Это был какой-то бешеный язь. Он раз за разом выскакивал из воды и лупил по ней хвостом с такой силой, что легкая долбленка подскакивала на воде и гудела, как колокол. Улучив момент, рыболов поспешно, наверно слишком поспешно, подвел подсачек. Язь возмущенно бросился в сторону, гулко шмякнул золотистым правилом — и был таков.

Рыболов тут же снимается с якоря, подъезжает к берегу, выходит из лодки, минуту остолбенело стоит на одном месте, затем валится в траву вниз головой. Плечи его вздрагивают. Побольше бы таких трагедий на земле! Современная медицина утверждает, что человек должен волноваться, страдать, что человеку противопоказана слишком уже спокойная жизнь. Вероятно, медицина имеет в виду подобные ситуации.

Успокоившись, рыболов, зовут его Василием Петровичем, перво-наперво сообщает, что в жизни такого язя не видел, что весу в рыбине не меньше пяти килограммов, а то, может, и на полпуда потянет. Да, среди рыболовов хорошо известно: срывается почему-то самая большая рыба, та, которую еще никогда не ловил. Один мой знакомый, человек безупречно правдивый, рассказывал, что у него ушла двухметровая щука, уже вытащенная на берег, но сбившая его с ног ударом хвоста. На прощанье щука якобы хрумкнула спиннинговое удилище, перекусив его пополам. Бывает…

В утешение Василию Петровичу вспоминаю не менее трагичные истории из личной практики. В заключение замечаю назидательно:

— Ловить язя не просто. Рыба осторожная и сильная. Тут опыт нужен.

— А у меня опыта — кот наплакал, — улыбается Василий Петрович.

— В вашем-то возрасте? Наверно, уже на пенсии?

— Да, на пенсии. А рыбалкой увлекся года два назад, когда сердце пошаливать стало и врач «прописал» мне это лекарство. Хорошее, скажу тебе, лекарство.

— Уж я то знаю. Можно мне попробовать?

— А почему бы и нет? Бери мою удочку, лодку — глядишь, тебе больше повезет. А с меня на сегодня хватит. Посижу пока на бережку.

Что ж, пришла, пожалуй, пора показать неудачливому аборигену мастерство искусного рыболова с самого тихого Дона. Правда, мои познания в ловле язей носят в основном теоретический характер. Но ведь не одними же страшенными язями населен Хопер! Несколько смущает и долбленка, которая могла бы быть и устойчивее. То ли дело наши донские утюги-плоскодонки, на каких, бывало, рыбачил в детстве.

Стоя, картинно отталкиваюсь шестом от берега. Дальше, еще дальше… Лодка взбрыкивает, как смирная лошадь, почуявшая на своей спине неопытного седока, и я моментально оказываюсь в воде. Вода могла бы быть и потеплее, а течение куда быстрее, чем кажется с берега. В намокшей одежде с трудом настигаю убегающую перевернутую лодку. Жалкой мокрой курицей прибиваюсь к берегу.

Василий Петрович, недавно так расстроенный, беззастенчиво хохочет. Я не вижу в столь грустном эпизоде ничего смешного и обиженно говорю об этом Василию Петровичу, чем вызываю новые взрывы хохота. Под конец он жалуется, что у него, дескать, скулья болят от смеха. А я стою перед ним голенький и, чертыхаясь, выжимаю одежду.

Вдруг Василий Петрович как-то сразу становится серьезным и показывает рукой вниз по течению реки. Там плывет его удочка. Василий Петрович раздраженно замечает, что ему было бы жаль потерять такую хорошую удочку из-за какого-то охламона, называющего себя рыболовом, но не умеющего даже управлять лодкой. Бегу по берегу и плюхаюсь в воду…

И снова извилистая тропинка ведет в как-то обжитую, но неизвестную мне, а значит, таинственную даль.

Сегодня и позже будут одолевать меня смутные воспоминания детства, немного грустные, как все, что ушло невозвратно, оставив лишь полустертый след в дальних уголках памяти. Странно: все будет мне казаться Хопер рекой моего детства. Что-то подобное было со мной в Ленинграде — я всегда остро чувствовал необыкновенный этот город, так, будто всегда он был для меня родным, давно известным, немного только забытым после долгой разлуки. Так и Хопер. Не видел я на родном Дону ни лодок — долбленок, ни меловых гор, к которым река часто прижимается бок о бок, ни темно-зеленых дубрав. Может быть, будет напоминать мне Хопер «старый» Дон чистотой воды (ведь говорили же, бывало, что донская вода чиста, как слеза), первозданной свежестью природы, тишиной, которая теперь у нас, на Дону, так бесцеремонно, безоглядно взрывается многоголосым шумом бесчисленных баз отдыха, ревом транзисторов, моторок.

Кстати, пройдя почти до самого устья Хопра, я видел всего две-три моторки. То ли потому, что берегут здесь тишину, здоровье реки, то ли по какой другой причине, не знаю, но моторок на этой реке, к счастью, мало. С горечью думаю, что эти моторные снаряды давно уже стали исчадием ада не только на Дону, но и на его рукаве — некогда красивой и рыбной реке Аксай. Множество моторок снуют по реке с раннего утра до позднего вечера.

Вот обычная картина летнего выходного дня: не успеет утихнуть оглушительный рев одного алюминиевого чудовища, как из-за поворота нарастает настырный гул другого… И, смотришь, торжествующе и гордо сидит за рулем алюминиевого чуда дюжий молодец, этакий речной волк. И не нужны ему ни сила, ни мужество, чтобы на бешеной скорости вспарывать беззащитное живое тело реки. Над водой стоит голубоватый туман выхлопных газов. Искать в такие дни покоя и тишины на реке — все равно, что в большом городе выйти «подышать воздухом» на забитую автомобилями улицу.

Противоестественно все это: незаметно, исподволь, с неограниченным развитием частного речного флота (а есть ли в этом особая нужда?) возникла такая ситуация, когда одиночки сиюминутного удовольствия ради могут безнаказанно подрывать здоровье реки, загрязнять воду, подмывать берега, портить отдых окружающим, которых, конечно же, куда больше, чем владельцев моторных лодок.

Положение с моторками стало катастрофическим. Вода превратилась в арену азартных гонок. В таком виде и в таком количестве, да еще и на малой реке, моторки стали постоянной угрозой для купающихся, на моторках браконьеры проникают в заводи, в места нереста рыб и легко уходят от преследования.

Таким малым рекам, как Аксай, особенная беда от моторных лодок. Река узкая, мелководная, а лодки носятся на большой скорости, выплескивая воду на берега. Берега обваливаются, ускоряя заиление, умерщвляя реку, постепенно превращая ее в сточную канаву. Потом, как это водится, мы начнем «спасать» реку путем расчистки ее русла с помощью земснарядов и экскаваторов. Но теперь известно, что таким образом лечат последствия, а не причину болезни. После расчистки русла машинами получается канал, а не река. Кроме того, очищенное русло в считанные годы заиливается вновь.

Слов нет, отдых на воде, конечно же, прекрасен, но он превращается в непозволительную роскошь, а в наше время — далее в варварство при езде с мотором. Только явный вредитель поедет на автомобиле по хлебному или картофельному полю. Под колесами машины — мертвый асфальт. А моторная лодка несется по живой, по священной воде, по чудесным садам из водорослей, по стаям впадающих в безумство рыб, которые не могут даже нереститься, когда над ними грохочет это почуявшее волю железо.

Теперь стало модно поругивать научно-технический прогресс, когда говорят об охране окружающей среды. А он, этот прогресс, дав нам множество благ, лишь резко отделил, «проявил» равнодушную, наиболее эгоистичную что ли, часть человечества, живущую днем сегодняшним. Равнодушие и еще раз равнодушие к природе, потребительское отношение к ней, известный консерватизм человеческой психики, мышления, эгоизм — вот, пожалуй, истинные причины загрязнения и обеднения рек, да и не только рек.

На наших глазах происходят разительные изменения в окружающей среде, но куда медленнее меняется психика человека. Зачастую мы еще умом, а не сердцем, понимаем, что охрана всего земного характеризует гражданскую и социальную зрелость человека, что наступило то время, когда в каждом из нас должна воспитаться, проявиться личная потребность сохранить экологическое равновесие в природе. И это время не ждет. Давно ли горделиво писал я в школьном сочинении: «Мы не можем ждать милостей от природы». Стоит ли ждать, когда сын мой с грустной иронией будет добавлять: «После того, что мы с ней сделали».