Библиотека уральской государственной сельскохозяйственной академии «русское качество жизни» серия социально-гуманитарного образования некрасов С. Н

Вид материалаДокументы

Содержание


7. Коммунизм и мессианизм – непобедимы +
8. Мессианство в народной монархии +
9. Наше мировоззрение: метафизическое мессианство интеллигенции +
10.Трагедия интеллигенции: интеллигенщина и образованщина+
11. Интеллигенция старая и новая +
12. «Есть, русская интеллигенция! Есть!» +
13.Либеральный кунштюк «нового мышления»: посткоммунистическая эпоха как «мечта идиота» +
14. Народные интеллигенты и интеллигенствующие элитарии +
15. Русские идеалы и западные идолы +
16. Наша наука: геополитическое мессианство социализма+
Подобный материал:
1   ...   28   29   30   31   32   33   34   35   ...   42

7. Коммунизм и мессианизм – непобедимы + Соединившись, два фактора – коммунизм и мессианизм – стали непобедимыми. Очевидно, что в своем триумфальном шествии пролетарская коммунистическая организация взаимной помощи превратилась в могущественный аппарат господства и эксплуатации всего мира. На это обращают внимание большинство исследователей мессианства: гонимые превращаются в гонителей (гонимые христиане и христиане – гонители, большевики – подпольщики и большевики у власти и т.д.). Таким образом, речь идет об историческом христианстве в противоположность христианству социальному, ныне существующему. С этим связана полемика вокруг социального статуса церкви. Этому же посвящена и большая исследовательская литература о происхождении христианства, рассматривающая взаимодействие иудаизма и христианства в свете последних открытий мессианских общин и кумранских текстов.

В целом спиритуализация мессианства и есть рождение христианства, поскольку оба эти термина эквивалентны. Такова, на наш взгляд, католическая версия происхождения христианства. Эта позиция подтверждается исследованиями по теме «Иудейский мессианизм и польский мессианизм».

Еще Н.А. Бердяев показывал, что искания чувственного Царства Божия на земле есть один из миражей религиозного сознания, соблазн, и «это «соблазн еврейский», это явление юдаистического духа внутри христианства. Еврейский хилиазм противостоит ожиданию Мессии распятому. Этот хилиазм хочет Мессию – Царя, который осуществит царство Божие на земле без креста и распятия. Правда, Бердяев, уходя от иудаизма и католицизма, уходит от идеалов социализма, определяя его как «секуляризованный», оторванный от своих религиозных корней хилиазм, в котором Царство Божие подменяется Безбожным царством.3 Церковь не строит Царство Божие, ибо оно в этом мире невозможно. Церковь не есть теократия. Как говорит архимандрит Рафаил: «Церковь – это сердце мира, а монашество – сердце Церкви».4

Сектанты рационалистического направления ничего не понимают в институте православного монашества. Одни видят его как презрение к человеческому телу, другие видят в нем гордыню и бессмысленное самоистязание, третьи – форму психического расстройства.

Вообще, монашество – излюбленная мишень атеистов и сектантов. Реформация в Германии, французская и русская революции начались с погромов монастырей, дополненных модернистскими построениями софиологов и «богостроителей», создавших культ «святой плоти». В православной традиции монашество – это религиозный максимализм, любовь к Богу, которую человек не делит между Богом и миром; это не уничтожение тела, а подчинение его духу; это ясность и четкость мысли, рассудительность. Основной формой монашества служит не отшельничество, а общежитие в виде монастыря или скита (Отшельническая жизнь – последующая ступень, необходимая только отдельным подвижникам). Любовь монаха обращена к высшему существу – Богу, и эта любовь постоянна, здесь нет разочарований, а только лишь восхождение от одной ступени к другой. Вообще любовь в христианской перспективе определяется как единение без смешения. В этом определении заключена тайна христианского мессианизма, всей христианской метафизики. Сакральное мессианство имеет глубокое эсхатологическое измерение, начинающееся воскресением Распятого, и завершающееся пришествием Его Царства. Речь не идет об автоматизме истории и, разумеется, здесь не может быть речи о непременном счастливом конце человеческой истории.5

К счастливому концу может быть устремлен только национализм – продукт Х1Х в., пришедший на смену средневековому и древнеримскому универсализму.6 Парадоксально, но православный мессианизм рос и развивался внутри национального организма России, всегда представлявшего собой бытие частичное (партикуляристическое), а не универсальное. И если почвой всякого эгоистического самоутверждения нации является всякое элементарно-биологическое, то такого национализма, претендующего на безграничность, на Руси не было. Россия так и не создала «государство-нацию», которая была характерна для Европы Нового времени, а затем перенесена на Азию и Третий мир в постколониальную эпоху. «Государство-нация» основывается на административном единстве и бюрократическом централизме, что первоначально проявилось в абсолютистской Франции, а затем закрепилось в якобинской революционной модели. Нация понималась как совокупность граждан, а не как «народ» в целостном смысле. Такой тип государства не принимает в расчет ни религиозные особенности и может принимать любую форму от монархической до социалистической.

Это государство управляется диктатурой закона так, что обеспечивает устранение нерациональных, неколичественных факторов в обществе. Русь, Российская империя спонтанно противилась перерождению в «государство-нацию» на всех этапах реформирования страны. В начале ХХ в. три революции сорвали глубинную модернизацию России. СССР также не стал «государством-нацией», не пройдя три стадии своего развития в очередной раз ускользнул от неминуемой трансформации. Только в таком живом и подвижном, как ртуть, обществе могла расцветать мессианская идея, изначально выраженная в послании старца Филофея к дьяку Мунехину, а затем в послании и великому князю Василию III.6

Автор настаивает, что самая существенная функция царской власти – это защита веры и церкви Христовой… - так выходило по логике Филофея, так же выходило и по мнению всех русских людей, разделявших его воззрения на провиденциальное призвание России.7 Общеизвестно, что царистская государственность и самодержавие как ее принцип подвергалась и подвергается жесткой критике по разным основаниям и не только со стороны марксистов. Речь идет о столь разных авторах как Ричард Пайпс («Россия при старом режиме»). Иван Солоневич («Народная монархия»), Л.А. Тихомиров («Монархическая государственность»).

8. Мессианство в народной монархии + Поскольку в последние годы часто можно было слышать призывы возврата к царской России («которую мы потеряли»), то мы предложили свою критику этой модели с точки зрения реализации в ней русского мессианства. Концептуально в царской России провозглашалась верность народному духу, религиозной истине (православия), традиционному сакральному политическому устройству (самодержавию). На самом деле эта уваровская формула была лозунгом, далеко отстоящим от реальности. Православие после реформ Петра 1 было подчинено государственному контролю и потеряло свой сакральный авторитет. Сформировалось так называемое «казенное православие», вынужденное идти на компромисс со светской властью. Самодержавие также утрачивало сакральное значение и вовлекалось в чисто политические процедуры за пределами идеи о своей высшей миссии и религиозном предназначении. Народность превратилась в свою противоположность, что проявилось в глубоком безразличии народа к революциям, разрушившим монархию. Геополитика последних русских царей подчинялась европейским атлантическим проектам, что заставляло Россию втягиваться в самоубийственные конфликты.

Миф о Босфоре и Дарданеллах, поддержка сербов, война с Турцией, Японией вытекали из зависимости России от интересов Франции и капиталистической Англии. Оценивая геополитическую линию царизма, ведущую Россию к самоубийству, А.Г. Дугин пишет: «Славянофильская геополитическая утопия стоила России царя, Церкви и Империи, и только приход евразийски ориентированных большевиков спас тогда страну и народ от тотальной деградации, от превращения в религиозную державу».8

Наконец, «серьезной опасностью царизма для России стало возникновение национального капитализма, в рамках которого русский буржуа занял место государственной и военной аристократии, духовного сословия, потеснив чиновничество и служащих. Этот тип буржуа противостоял системе русских национальных ценностей и при всей своей черносотенной националистической ориентации, стал проводником западного влияния в России. Принцип губернского административного деления Империи привел позднеромановский государственный строй к всплеску сепаратистских настроений и, как ответ, к вырождению «великой русской мессианской воли в банальный национал-шовинизм».9 Империя Романовых оказалась тупиковым путем, не имеющим ничего общего с подлинными интересами русского народа. Это было доказано историческим крахом самодержавия, в недрах которого мессианская идея выродилась окончательно и нуждалась в тотальной трансформации.

9. Наше мировоззрение: метафизическое мессианство интеллигенции + Особый этап русской истории совпадает с мессианством, носителем которого оказалась интеллигенция. Сознание интеллигенции было сформировано в результате реформ Петра, расколовшего Россию на два народа, переставших понимать друг друга. Раскрылась пропасть между дворянством (сначала только одним дворянством) и народом, всеми прочими классами общества. Если для Н.А. Бердяева родоначальником русской интеллигенции был А.Н. Радищев, то для Г.П. Федотова ими были 18 молодых людей, отправленных царем Борисом за границу0. Известно, что ни один из них не вернулся.

Первые интеллигенты – первые непривлекательные идейные отщепенцы русской земли. Их характеризует поверхностность и нестойкость к чужой соблазнительной культуре, подчас моральная дряблость. Отсюда ясно, что интеллигенция – категория непрофессиональная, и это не люди умственного труда. Интеллигенция ощущает себя как некий Орден, с кодексом, нечто вроде средневекового рыцарства, несводимого к военно-феодальному классу, но связанного с ним так же, как интеллигенция связана с группой работников умственного труда.

Основное русло истории русской интеллигенции – от В.Г. Белинского через народников к революционерам начала XX в. По Г.П. Федотову, интеллигенция целый век шла с царем против народа, прежде чем пойти против царя и народа (1825-1881). И, наконец, – с народом против царя (1905-1917)1. В статье «Трагедия интеллигенции» Г.П. Федотов подчеркивает, что интеллигенция, оторванная от народа, не порвала связи со своим классом и с царем – в этом ее почва, суррогат почвенности. Бердяев, со своей стороны, определяет место интеллигенции между молотом власти и наковальней народа. Очевидно, что взгляд на интеллигенцию и понимание социальной структуры у этих двух авторов противоположны. Если Н.А. Бердяев согласен с историческим призванием русского народа, то Г.П. Федотов полагает, что «лишь через длительное очищение, через суровую аскезу смирения (мессианство – гордыня) лежит путь к «земле обетованной». В статье «Проблемы будущей России» Г.П. Федотов настаивает, что мессианская идея как «ветхозаветно-реакционная» не имеет права на бытие в христианстве. Но и христианство у него – странное: насыщенное восточными влияниями, воскрешенное в новой индийской Церкви…

И это при том, что сам Н.А. Бердяев не может считаться чисто православным мыслителем. В рамках религиозно-философского возрождения России начала ХХ в. религиозный неоромантизм Н.А. Бердяева легко вбирал в себя чужие религиозные установки. Отсюда его убеждение, что «он защищает некое «универсальное» (или «вечное») христианство. Вообще Бердяев создает амальгаму христианских идей и внехристианских начал. И читателю кажется, что перед ним - новые пути в религиозном сознании. Атеистическое народное движение куда более серьезно формировало сознание русской интеллигенции, нежели идеалы религиозного возрождения серебряного века. Их концепция «критической личности», выражающей «народный дух» и призванной вести за собой народный дух» и призванной вести за собой народную плоть пришла к теории критического класса, затем – критической партии, и вновь вернулась в исходную точку в облике вождя. Эта теоретическая эволюция во многом проходила в недрах марксисткой волны идейного вызревания русской интеллигенции. Было сформировано живое сообщество людей, объединенных сознанием своего общественного служения – этот статус общественного избранничества интеллигенции напоминал самосознание старообрядцев.

Формирование нового высшего класса России – дворянства и выросшей из него интеллигенции совпало с порабощением Петром 1 собственного народа. Выйдя из барства, интеллигенция стала в оппозицию к нему, и в великом деле народно-освободительного движения русская интеллигенция увидела свое историческое призвание, сам смысл своего существования в русской культуре и истории. Но для этого нужно было стать общностью, как бы религиозным орденом в миру. Н.А. Бердяев пишет: «Когда во второй половине Х1Х века сформировалась левая интеллигенция, то она приобрела характер, схожий с монашеским орденом. Тут сказалась глубинная православная основа русской души: уход из мира возлежащего, аскеза, способность к жертве и перенесение мученичества.»22

В сущности, произошла религиозная адаптация марксистских идей в России, в ходе которой большевики составили наиболее организованное и деятельное ядро левой интеллигенции. Уже до начала этой культурной и социальной революции главным критерием принадлежности к монашескому ордену «русской интеллигенции» стала боль за страдания народа и готовность действовать конкретно и решительно. Интеллигенция была разорвана между двумя крайностями, это чувствовали авторы «Вех» и надеялись фактом осознания трагичности исторической миссии интеллигенции изменить ситуацию.

Напомним, что «Вехи» имеют подзаголовок: «Сборник статей о русской интеллигенции». Так, П.Б. Струве оговаривается, что не всей интеллигенции, но лишь отдельной ее части свойственно безрелигиозное отщепенство от государства. Н.А. Бердяев в начале статьи упоминает, что имеет в виду «кружковую интеллигенцию» (революционную, надо полагать) и предлагает для нее особый термин «интеллигенщина» (что похоже на «образованщину» в терминологии А.И. Солженицына). Для Н.А. Бердяева, это странная группа людей, чуждая органическим слоям русского общества. У О.М. Гершензона это «сонмище больных», изолированных в своей стране. А С.Л. Франк полагает интеллигента «воинствующим монахом» нигилистической религии безбожья. Как ни гляди, интеллигенция здесь – кучка чуждых миру и презирающих мир монахов. Это одна из традиций русской публицистики, в которой к интеллигенции применяют термин «орден» – «воюющий орден», который всегда стоял поперек всего течения современной жизни (П. Анненский, Ф. Степун, Н. Зернов).

Помимо большевистского отпора «Вехам» в качестве ответа появился сборник от либеральной части интеллигенции – об «интеллигенции в России». Для П.Н. Милюкова, интеллигенция – это ядро образованного класса, ей принадлежит инициатива и творчество. Но у нее сложился свой патриотизм лагеря, окруженного врагами. Эмигрантское настроение интеллигенции дополнялось ее антиправительственной деятельностью23. Очевидно, что авторы сборников не смогли дать определения этого социального феномена, и в результате укоренился аморфный образ интеллигенции, искажающей жизненную ситуацию. Этот штамп проявился в сборнике «Из глубины» и всякое отсутствие этого штампа сыграло злую шутку с работами евразийцев.

10.Трагедия интеллигенции: интеллигенщина и образованщина+ Политологи пользуются еще более расплывчатыми терминами: «элита», «избранный народ», «внутренний пролетариат» (А. Тойнби), культурологи говорят о малом народе, некоторые из последних предпринимают сугубо националистическую трактовку «малого народа». Таковы концепции Г. Померанца в сборнике «Выход из транса».24 А. Янов, Н.Я. Мандельштам тоже так считали. С другой стороны, борец с «русофобией». И.Р. Шафаревич устраняет понятие интеллигенции как неопределенное и заменяет его на понятие «малый народ», но лишенный национального измерения. В этом термине попадаются в ловушку и те, кто за интеллигенцию, и те, кто против интеллигенции. Для одних интеллигенция есть мера общественных сил, а противопоставленный ей народ сливается в реакционную массу. Для других все, что противостоит идеологическому или национальному – «малому народу» тоже сливается в реакционную массу, подобно тому, как для К. Маркса все, противостоящее пролетариату, сливается в одну реакционную массу. И.Р. Шафаревич призывает создать оружие духовной защиты «Большого народа» – «сказать правду».25

Таким образом, в метафизическом мессианстве интеллигенции нет избранного народа, который в христианстве является церковным народом, напротив, в метафизическом мессианстве мы встречаемся с мессианством не национальным, а глубоко социалистическим, которое, по словам Н.А. Бердяева26, имеет иудейские корни и по сути есть ожидание Антихриста. На наш взгляд, русская интеллигенция как часть образованного класса России ставит обобщенный народный интерес выше государственного и выше собственного эгоистического интереса, то есть она отделяет себя от либеральных ценностей и почвенных привязанностей. Ее враг – деспотическое государство и догматическая вера. Следовательно, русская интеллигенция находится в том же отношении к русской православной церкви, в каком учение И.Христа находится в отношении к ветхозаветному иудаизму. Здесь абсолютное отрицание и абсолютная преемственность. Получается, что церковь мстит государству как своему насильнику через интеллигенцию.

Эта концепция во многом подтверждается самой настроенность. Работы И.Л.Солоневича, свидетельствующей о «неуязвимости России» и при Петре 1, и при И.В. Сталине, ибо страна «чудовищными жертвами оплачивает бездарность гениев и трусость вождей»26. Очевидно, что позиции интеллигенции всегда зависят от позиций властей, от степени их деспотизма. В указанном контексте революция для интеллигенции – не заблуждение ума, а судьба, когда на место деспотии ставится революционная организованная интеллигенция – авангард народа.

11. Интеллигенция старая и новая + «Народопоклонство» и «народолюбство» как преклонение перед народом-тружеником, народом-страдальцем при одновременном возвышении над ним создает в русской культуре «внецерковное православие» (В.В. Розанов). Оно встретилось со стихийным коммунизмом в народной жизни и стало развиваться в русле старорусской неприязни к западному мещанскому царству, к чистой буржуазности.

Впервые поклонение перед либеральной буржуазностью (ее кумир – О. Бендер и ныне ему памятники не ставит только ленивый глава города – в Кисловодске Киса и Ося уже стоят в виде кичевых кукол и собирают средства на ремонт Провала, «чтобы не слишком провалился» – провалилась же на деле интеллигенция вслед за своими кумирами), это позорное преклонение перед буржуазностью и грязным торгашеским духом возникло лишь в литературе советской эпохи. Напротив, в 1917 г. буквально все в русской истории и культуре работало на революцию, ее радикализм и всеочищающий пафос. Можно сколько угодно сокрушаться по поводу радикального неприятия В.И. Лениным и большевиками всего, что было связано с религией и церковью. Но нельзя забывать, что таким было господствующее отношение всей русской интеллигенции к миру неправды. Н.А. Бердяев прав в утверждении, что никто кроме большевиков не смог бы устоять в водовороте народной стихии в качестве цементирующей Россию государственной власти. Известно, что церковь в условиях гражданской войны заняла сторону одной из борющихся сил и не могла рассчитывать на снисходительность советского государства в течение длительного времени.

Атеизм в Советской России выполнил функцию протестантизма в европейской истории. Атеизм при этом был носителем духа социализированного капитализма и он поднял русскую революцию до уровня религиозного феномена, ибо революция решала вопрос о Боге. Ф.М. Достоевский угадал характер русской революции, заранее понял, что она будет страшнее, предельнее западных потрясений. Исследователь феномена марксизма В.Д. Жукоцкий пишет в связи с этим обстоятельством «Мы слишком мало отдаем себе отчет в том, что и саму революцию, и последовавшие за ней десятилетия сталинского термидора с их глобальными разрушениями и не менее глобальными созиданиями новой культуры, невозможно понять все контекста и логики религиозных войн».27

Русское мессианство, склонность к апокалиптичности полностью проявились в русской революции, в стремлении развернуть до конца привлекательную социальную идею. В недавние 90 гг. такое мессианство проявилось в желании развернуть до конца либеральную идею и поглядеть, что из этого выйдет. Между указанными крайностями социального экстремизма лежит и поныне мир советской и постсоветской интеллигенции, ее культуры и мессианской государственности. Великие русские пророки – Ф.М. Достоевский и Л.Н. Толстой, прозревавшие будущее, оказались сильнее историков, владевших фактами прошлого. Первый верил, что русским в силу всечеловечности предстоит осуществить великую миссию в Европе, «выработать синтез всех противоположных идей и стремлений, разделяющих народы Европы».

В ХХ в. Россия возродилась как великая империя – Советский Союз и мировая система социализма. И, если толчком к мыслям Ф.М. Достоевского о русском как «всечеловеке» послужила речь В.С. Соловьева «Три силы» (1877 г.), то Советская Россия вскоре обрекла огромное влияние на жизнь и политику всех народов мира. Советские лидеры пытались создать единую организацию всего человечества. Н.О. Лосский пишет «Однако идеология и практика их прямо противоположны идеалу Достоевского и его представлениям о характере русского народа». И далее «Советские коммунисты, наоборот, проповедуют самое бедное по содержанию, самое узкое миропонимание, отрицая все ценности, поднимающие дух выше земных интересов. Они ищут не абсолютного Царства Божия, а относительного добра, земного «материального благополучия, т.е. благополучия мещанского, столь презираемого Достоевским и всей дореволюционной интеллигенцией».28

Американский историк Р. Пайпс пишет: «Нечего удивляться, что добравшись до власти, коммунисты скоро отняли у русской культуры свободу выражения, которую она сумела отвоевать при царском режиме29. Так интеллигенция обратилась против самой себя и во имя всеобщей общественной справедливости наступила обществу на горло» Революционная интеллигенция всей душой приняла марксову «религию революции», приняла веру в будущее, в то время как на Западе светские священнослужители – интеллектуалы занялись вынесением обвинительных приговоров западной истории деспотизма и уже после I Мировой войны несколько поколений западных людей утратили веру в свое прошлое, настоящее и будущее.30 В России превращение революционно-монархического направления интеллигенции (с традицией дворянских переворотов) в революционно-республиканское вылилась в мечту строить Россию без царя во главе. Только Николай I удержал Россию на краю гибели и дал интеллигенции срок одуматься, провести «огосударствление» русского правосознания.

12. «Есть, русская интеллигенция! Есть!» + По И.А. Ильину, лишь А.С. Пушкин и Ф.М. Достоевский прошли в себе эту необходимую эволюцию правосознания и поняли, что русская идея есть «идея свободно созерцающего сердца». Именно эта идея была максимально искажена, по мнению автора, в «Советии», ибо в ней «пролгано все» - деньги, чины, искусство31. Хотя революция была «чудом», что не скрывали лидеры РСДРП(б), дальнейшее целеполагание превратило чудо в осознанную необходимость. Вспомнил лозунг «коммунизм неизбежен!» В целом ожидание чуда и осознание его необходимости становится оборотной стороной научности марксизма-ленинизма. Сталинский тезис «кадры решают все!» вытекал из спешки и гигантизма – «пробежать сто лет за десять» - в этой формуле осталось только поменять слово. М. Геллер пишет – решают все химия, техника, лесные полосы, дисциплина и т.п.32 И в 60 гг. советским людям, новому советскому человеку верить в коммунизм было «не положена», надо было верить в НТР, в авиацию, космос и механизацию – в такой обстановке советская интеллигенция из красной становится бесцветным «малым интеллигентным народом». Разговоры на тему интеллигентности и ее воспитания, подлинности и мнимости воспитанности годами велись в эпоху застоя в партийных средствах массовой информации.

В таких проповедях и дискуссиях тон задавал академик Д.С. Лихачев, которого советские журналисты не раз объявляли «эталоном интеллигенции», сам академик даже выдвинул лозунг «Интеллигентные люди всех стран, соединяйтесь!». Этот призыв к создании союза образованных, но денационализированных элементов всех стран вызвал отклик у вчерашних партаппаратчиков, ставших активистами демократической России. Они хотят быть настолько интеллигентными, чтобы забыть свою национальность – и сегодня это идеал для многих, заботящихся о своей репутации интеллигентного человека. Параметром для интеллигентности объявляется забвение собственной национальности вечный комплекс вины по поводу уроков Холокоста. М.Ф. Антонов, говоря о заявлениях Д.С. Лихачева, подчеркивает: «По сути – это призыв стать именно элитарием, принадлежать к интеллектуальным сливкам общества. Разумеется, в большинстве случаев такое стремление оборачивается самонадеянностью и надменностью по отношению к «темной массе», не поднявшихся до уровня интеллигентных людей».33

Интеллигентность искали и некоторые писатели – правдолюбцы, те, кого обычно именовали «деревенщиками», что вылилось в серьезную литературную полемику и сражение публицистов. Так, В.М. Шукшин определял подлинную интеллигентность как неспокойную совесть, ум и полное отсутствие голоса, когда требуется «подпеть» сильному мира сего, разлад с самим собой из-за «проклятого» вопроса «Что есть правда?», гордость и сострадание к судьбе народа. В сущности, у правдолюбцев «нравственность есть Правда» им эту правду знает только народ. Стремление к народной правде выглядит по-иному и противостоит стремлению к перевоспитанию интеллигенции на путях воспитания интеллигентности, ибо интеллигентность – суть поиски смысла жизни.

Приведем редко вспоминаемое стихотворение А. Вознесенского из культового сборника «Витражных дел мастер». Стихотворение без названия, но его можно назвать по первой строке «Есть русская интеллигенция»:

Есть русская интеллигенция.

Вы думали – нет? Есть.

Не масса индифферентная,

а совесть страны и честь.


Есть в Рихтере и Аверинцеве

земских врачей черты –

постольку интеллигенция,

поскольку они честны.


«Нет пророков в своем отечестве».

Не уважаю лесть.

Есть пороки в моем отечестве,

зато и пророки есть.


Такие, как вне коррозии,

ноздрей петербуржской вздет,

Николай Александрович Козырев –

небесный интеллигент.


Он не замечает карманников.

Явился он в мир стереть

второй закон термодинамики

и с ним тепловую смерть.


Когда он читает лекции,

над кафедрой, бритый весь –

он истой интеллигенции

указующий в небо перст.


Воюет с извечной дурью,

для подвига рождена,

отечественная литература –

отечественная война.


Какое призванье лестное

служить ей, отдавши честь:

«Есть, русская интеллигенция!

Есть!»

Помнится, эти слова интеллигента Вознесенского повторял на вечере встречи с редакцией журнала «Новый мир» в 1975 г. областной публичной библиотеке интеллигент, ассистент кафедры философии УПИ Г. Бурбулис. Он тогда хотел служить русской интеллигенции и быть ею. Увы, вскоре оба и автор, и его уральский транслятор оказались за пределами круга интеллигенции – они посвятили свою жизнь возвращению мира в прошлое. Они не изобрели «машину времени» - прошлое само овладело ими в виде примитивных страстей. Но вначале им следовало теоретически обосновать место и значение этих страстей как чисто человеческой духовности (!) с тем, чтобы преодолеть разрыв «знания и убеждения» и тем самым прийти к тезису Б.Ш. Окуджавы «Чего стесняться-то, чего стесняться!»

Действительно, чего стесняться, если диссидентство было продуктом истеблишмента 60-70 гг.? Отсюда и нежная, почти любовная терпимость номенклатуры к диссидентам-писателям, которые получили статус «придворных диссидентов» и всячески спекулировали своей гонимостью властями. А партийные пропагандисты строго внушали с трибун: «Все-таки Окуджава наш. А вот братья Стругацкие с гнильцой!» Диссиденты, таким образом, имитировали некую оппозиционную элиту, однако элита и контрэлита диссидентов были «шилом и мылом». Впрочем, сталинское партийное «шило» насилия и террора давно сломалось.

13.Либеральный кунштюк «нового мышления»: посткоммунистическая эпоха как «мечта идиота» + Первоначально господа демократы при подготовке кандидатских диссертаций по абсурднейшей в советском атеистическом обществе теме типа: «Духовность и рациональность», продумали классификацию человеческих страстей и первым делом забыли о первичных стремлениях – жизненных потребностях в пище, питье, сексе и в случаях холодного климата в одежде и жилище. Предполагалось, что на первичных стремлениях строится множество вторичных. Так, жажда собственности выводилась из инстинкта накопления, однако все прочие страсти оказались психологически фундированными – тщеславие, соперничество и жажда власти. Из четырех перечисленных страстей только одна связана с отношениями людей к материальным условиям их жизни. Прочие страсти связаны с общественными отношениями.

В новом мышлении были забыты чисто социалистические стимулы к жизни, стремления к сохранению и развитию общего блага. Новое мышление на деле оказалось либеральной идеологией интеллигенции и по сей день в интеллигентской массе либерализм принят безоговорочно. Однако, если в постсовременном Западе либерализм – это судьба и императив поведения свободного человека-интеллектуала, то за русским либерализмом нет исторической правды. Русские либералы всегда охотно прибегали к диктатуре против народа. Достаточно упомянуть позицию Б.Н. Чичерина и в наши дни взгляды В.И. Новодворской. Тезис последней о том, что если для уничтожения коммунистов, фашистов и имперцев в русской народе следует уничтожить все население «этой страны», то либерала Новодворскую, лидера самого чистого либерального партийного объединения (конкурирующего с «Яблоком» по указанному показателю), это не остановит ни на мгновение. Тезис либерализма, что воздвигаемый на костях уничтожаемого народа, не для всех и выживут в нем только приспособившиеся, отвратителен и алиберален.

Еще более удивительны позиции более спокойных либералов вроде Ю. Карякина и А. Миграняна, утверждающих, что демократия есть не власть народа (быдла), но власть граждан – тех, кто ходит на выборы и выражает свою волю. А так как конституционная норма допускает 25 % явку избирателей на выборы с тем, чтобы они считались состоявшимися, оставшиеся 75 % народа не могут рассматриваться как заслуживающее внимание население. С помощью такого нехитрого логического «кунштюка» во тьму и гибель отбрасывается основная народная масса, с мнением которой предлагается не считаться. Вот лицо современного российского либерализма и понятно, что такой либерализм не может считаться основой национальной идеи России. Выживание сильнейших в волнах рынка, а не нравственный труд и служение Отечеству представляет собой антинациональную идею России.

Либералы представляют собой малый круг бывшей интеллигенции, захватившей управление в стране в 1991г. Этот круг не окружен большим кругом интеллигенции и находится в иной плоскости по отношению к народной жизни. между тем, как полагает Г.П. Федотов, большой и малый круг властной интеллигенции должны вращаться в одной плоскости. Большой круг интеллигенции функционирует как институт социума (люди, сознательное отдающие свои творческие силы защите интересов общества) и как социально-интеграционная группа людей, осуществляющая управленческую интеллектуальную деятельность.

Очевидно, что трагедия интеллигенция, о которой столь много говорится в последнее десятилетие, менее важна, чем трагедия народа, в которой повинна интеллигенция. Существующее в обществе объективное разделение труда (когда огромная масса людей не может иметь осознанной и развитой идеологии – как в наивном стихотворении для пионеров «Ленин и печник»). Когда интеллигенция упрощает продукт своей работы и смешивает понятия в редукционистском стремлении объяснить все до конца и всем возникает трагедия народа. Вспомним, что сказал Ленин печнику «Хорошо работать можешь, очень хорошо старик!» Ленин не умел складывать печки, а на охоте после выстрела он бежал к подстреленному зайцу и после замечания охотника, сокрушенно искренне каялся «Да, зря побежал, да, больше так не буду». Такова позиция интеллигента.

Позиция интеллигенции и стремление к упрощению создало тот полярный мир, в котором мы находимся. Разведение капитализма и коммунизма как компонентов бинарной оппозиции не тождественно исторически оправданному разведению левого-правого, верха-низа, мужчины-женщины. Капитализм представляет собой общество, основанное на накоплении вещно-товарной массы на базе рыночного хозяйства. Коммунизм, напротив, представляет собой религиозно-нравственную идею. Очевидно, что коммунизм родился вместе с человечеством и потому вечен. Очевидно также, что посткоммуническая эпоха являет собой «мечту идиота» (А.А. Зиновьев)

В религиозно-нравственном смысле у человечества эпохи постсовременности всегда есть два выхода: коммунизм и фашизм. Напротив, социализм представляет собой не просто первую фазу коммунизма (коммунизм незрелый, неполный), но социальную идею, по которой трудящийся зарабатывает своим трудом в соответствии с принципом «от каждого по способности, каждому – по его труду». С точки зрения нравственных идеалов человечества либерализм гораздо ближе к фашизму, чем коммунизм, поскольку либералы признают право на зло, право сильного.

14. Народные интеллигенты и интеллигенствующие элитарии + Очевидно, что в 80 гг. требовалась четкая концепция интеллигентности, определяющая просвещение народа в качестве долга интеллигенции. Но уже в 1993 г. интеллигенция в качестве оружия просвещения выбрала канделябр, призвав президента РФ бить канделябрами всех противников реформ. Таков продукт безответственного отношения интеллигентствующих элитариев к презираемому им «совковому народу». Известно, что для Г.И. Успенского интеллигентность и народность неразрывны, а в высшем своем синтезе составляют святость. В этом смысле литература Х1Х в. была выше советской публицистики 80 гг. Г.И Успенский в отличие от Э. Успенского, в чью «гавань заходили корабли», полагал, что в русской народной массе всегда был интеллигентный человек, вооруженный христианской верой и твердивший одно – «не сдирай шкуры с ближнего». В этом смысле первыми интеллигентами были монахи и священники, добровольно отказывавшиеся от архиерейской кафедры и удалявшиеся в монастырь, откуда они вмешивались со своей деятельной любовью в народную среду. Такая интеллигенция «угодников божьих» внесла в народную массу множество нравственных и физических измерений, превращающих эгоистическое сердце человека в сердце всескорбящее (слова А.И. Герцена).

В свете сказанного мысли Г.И. Успенского о народном интеллигенте (которого Венера в Лувре «выпрямила»!), носителе христианского воззрения на мир, превосходят суждения об интеллигентности лучших наших писателей-современников.4 Вся полемика в сборниках, вытекающих из первого «кирпича перестройки» («Иного не дано»), строится на традиционном, западническом понимании слова «интеллигенция». Этот термин неудачен, ибо произведен от слова «интеллект», означающего ум, разум, рассудок, что позволяет отождествить интеллигентность как меру нравственности человека с развитием его мыслительных способностей или профессиональным занятием физическим трудом. Такое отождествление – дань рационалистическому языку и духу эпохи Просвещения, когда это понятие складывалось.

В русском же языке для этого понятия издавно существовало другое слово – благородство. Правда, в послереволюционные годы благородство путали с «их благородием», а духовность с духовенством и исключили подозрительные слова из оборота. В 80 гг. возникла объективная потребность от туманных рассуждений об интеллектуальности и социологических чеканных формулировок о прослойке и социальной группе перейти к осмыслению благородства и путем воспитания, светского и духовного – благородного человека. Кто же был издавна благороден на Руси?

15. Русские идеалы и западные идолы + Еще И. Гердер писал, что всякий народ есть мысль Бога о чем-то. Германские народы вышли на арену истории с понятием чести, американцы благословили стяжание как фундамент трудовой этики протестантизма. Японцы вырвались на передовые рубежи науки и техники, руководствуясь исключительно идеей патриотизма и корпоративности. Русские и поныне понимают жизнь как подвиг, но не как мгновенную вспышку античного героизма, а как служение великому началу на протяжении всей жизни. Человека, отдающего всю жизнь служению народу, на Руси почитали благородным. Благородство по-разному понималось в разных слоях общества – у дворян действовал кодекс чести, у служилого сословия – наставления о службе, вере и предупреждению соблазнов. Идеал западного человека – герой, одолевающий внешние препятствия, ему не обязательно быть самому нравственно-чистым, достаточно служить интересам своей группы, класса.

Русский идеал человека – подвижник, понимающий, что общественная жизнь – процесс богочеловеческий, которому должно способствовать в меру сил, а мера успеха будет определяться степенью его нравственной чистоты. Перестроечное понимание того, что нравственность может основываться только на религиозных заповедях, на Абсолюте, предполагает, что всякий иной подход к нравственности сводит ее к системе условностей. Получалось, что из всех мировых религий наиболее совершенное – христианство, ибо это учение не продиктовано Богом, живущим на небе (иудаизм), мудрым человеком (буддизм, конфуцианство), пророком (ислам). Христианство принесено на Землю, сошедшим на нее самыми живым Богом, а из всех христианских учений самое чистое – Православие. Католицизм соблазнился идеей земного царства, протестантизм выразил буржуазный индивидуализм и благословил стяжательство, то есть вернулся от Нового Завета к Ветхому, по сути, к иудаизму. Православие пронизало весь строй русской жизни, а монашество, несмотря на свой упадок после реформ Петра I и Екатерины II оказывало влияние на культуру и нравственность народа через деятельность подвижников – русских народных интеллигентов. Так, деятельность подвижников – старцев Оптиной Пустыни не сводилась к интеллигентности и культуре, она имела высший источник, звала человека к высокому идеалу. Целью для них была не интеллигентность, но праведность, стяжание Святого Духа.

Эта атмосфера создания светлого идеала истинно воспитанного человека сохранилась в русской деревне вплоть до коллективизации. Коммунисты, определившие религию как «опиум для народа» (у К. Маркса, это «опиум народа») трактовали христианство как выдумку привилегированных классов общества. Отрицание религии как конкурента в борьбе за массы превратилось в свирепую ненависть в Церкви, в стремление всеми силами вытравить религиозность из души человека. Однако и в советской культуре многие черты и свойства русского народа сохранились в неприкосновенности. Нашему народу свойственно искание добра для всего человечества, смысла жизни, в контексте чего служение идеалу коммунизма и реорганизация общественной жизни были для В.И. Ленина и его сторонников своего рода религией. Уже Н.О. Лосский пишет, что работы К. Маркса и Ф. Энгельса играли в их мышлении и поведении такую же роль, как священное писание в жизни христиан. Нельзя забывать, что основой советской государственности был русский народ, воплотивший свою универсальную культуру в советскую социально-политическую модель.

Казалось бы, самый простой выход из сегодняшнего кризиса – реставрация СССР. Геополитический реставрационизм неокоммунистов исторически оправдан и более перспективен, нежели безответственные узконационалистические проекты славянофильского монархического и расистского крыла патриотов. Однако крах советской империи не может быть объяснено «теорией заговора» и чтобы не наступать во второй раз на «красные грабли», следует зафиксировать несколько факторов, приведших Советский Союз к полному краху.

В первую очередь следует отметить застывание правящей идеологии господствующей партии. Отказ от введения в эту идеологию национальных компонентов русского мировоззрения, связанных с традиционной духовностью народа. Вместо этого – атеизм, прогрессизм, материализм и этика Просвещения встали барьером на пути русской духовности в советскую эпоху. «Не пачкайте социализм религией» - фраза В.И. Ленина. «Объективный пособник богословов» - утверждали в 60 гг. в партийной прессе об авторе статьи «Боги приходят из космоса» (опубликованной в журнале «Байкал»). Очевидно, что советскую империю разрушили коммунисты и ее идеологическая форма восстановлению не подлежит. Далее, в геополитическом смысле СССР был неконкурентноспособен для сопротивления западному атлантистскому блоку. Протяженность сухопутных границ, защищенность американского острова, положение европейских народов в качестве заложников не позволили империи приобрести стабильность путем броска на Юг или на Запад, потому воссоздание СССР и ОВД приведет к строительству обреченной на гибель геополитической модели.

Административное устройство СССР, в котором уютно жила и помещалась советская интеллигенция, основывалась на территориальном принципе. Этот принцип в последние десятилетия все больше создавал советское государство – нацию и атрофировал имперское начала. В итоге прошел «парад суверенитетов» и разнес в клочья одряхлевшую империю. С. Григорьянц в одном из устных интервью указывал, что конфликты подобные карабахскому, «замерзли» полвека назад и оттаяли теперь как звук рожков, которые услышал Мюнхгаузен в Сибири. Прежде русские не позволяли народам Востока уничтожать друг друга в бессмысленной резне. И.Л. Солоневич описывает как на земляных работах кавказцы вынуждены были расставаться с кинжалами и сдавать их на день под охрану русских в отдельный барак, как туземцы наполнялись благоговейным страхом перед знаниями русского инженера машин и механизмов.

Наконец, многие авторы отмечают, что экономическая система СССР была настолько сложной, что в ней терялся конкретный человек – в результате коренные преимущества социализма для России становились незаметными за работой большой бездушной машины. Коммунисты оказались неспособными в ходе перестройки реформировать социализм, применить его принципы к стихии народной жизни и закономерно утратили власть. Поэтому интеллигенция, породившая мессианский образ социализма и воплотившая его на практике, сама же его похоронила, не дожидаясь 70 летнего юбилея последнего великого государства планеты.

16. Наша наука: геополитическое мессианство социализма+ Перестройка, начавшаяся под лозунгами «Больше социализма, больше демократии!» завершилась апогеем гласности, уничтожающей «гипноз бешеной идеи». А.С. Ципко уже в 1989 г. писал «Почему же у нас часто не хватает смелости сказать демагогам от коммунистической идеи: хватит морочить людям голову, мешать им думать и работать! Это в конце концов тоже преступление».35

Изгнание коммунистической идеи либералами было совмещено с изгнанием русского мессианства, а значит и православия, ибо наша эпоха была объявлена демократической в целом, в тенденции. Учиться демократии означало быть личностью и уважать личность в другом. Стремление уйти от всяческих «измов» привело к тому, что дух национального мессианства равно как и все христианство оказались под подозрением. Сказавший эти слова М.П. Капустин выдвинул тезис: «Мессианство носит дух национальной исключительности и патриотизма с шовинистскими «обертонами», так что христианство в России вообще начинает как бы отождествляться с «русской державой»36. Достаточно указать, что предисловие к книге написал Д.А. Волкогонов – в свете сказанного понятно ерничество автора по поводу России ХХ века – с одной стороны, она «как бы богоносица», с другой – «мать мировой революции».

Парадоксально, но вчерашние демократы с удовольствием цитируют К. Маркса: «Колыбелью Москвы было кровавое болото монгольского рабства, а современная Россия есть лишь метаморфоза этой Москвы…В такой страшной и презренной школе она обрела силу в мастерстве рабства. И, освободившись, Москва продолжала исполнять свою традиционную роль раба, ставшего рабовладельцем». Мы цитируем это по книге Дж. Кьеза «Прощай, Россия!». Автор восклицает «Боже мой! В Москве образца 1996 года нужно дойти до последней степени отчаяния, чтобы начать цитировать Карла Маркса. К тому же цитировать фразу, которая россиянам по понятным причинам никогда не нравилась, даже в коммунистические времена. Но этот тезис внезапно обрел популярность в кругах радикальных либералов, тех, кого люди уже окрестили «демократами». Кавычки мои. Для большинства россиян после 1992-1996 годов слово «демократ» стало просто ругательством без всяких кавычек»37.

Следует отметить, что Дж. Кьеза называет последнее десятилетие периодом демократической татарщины, он болезненно констатирует, что распад России только начался – за утратой Кавказа россияне распрощаются с Сибирью и «Россия без боя окончательно уничтожится Западом». Автор эмоционально рефлектирует то, что планируется и утверждается в новом плане «Барбаросса» З. Бжезинским. Последний утверждает, что развал Советского Союза и ошеломляющий неожиданный распад Великой Российской империи положили начало процессу поиска в России души и широким дебатам по вопросу о том, как в новых исторических условиях Россия должна определять себя – дискуссиям на тему «Что есть Россия? Где Россия? Что значит «Быть русским?» - вопросам, которые в крупных странах вообще не поднимаются 38.

В указанном контексте любопытно звучит фраза первого министра иностранных дел посткоммунистической России А. Козырева уже через месяц после распада СССР «Отказавшись от мессианства мы взяли курс на прагматизм. Мы быстро пришли к пониманию, что геополитика …заменяет идеологию»39. Такая новая геополитика в отличии от старой сакральной географии была отображением никогда не достигавшей полного успеха концепции западников. В новом понимании Россия – страна западного мира и должна как можно больше подражать Западу в своем развитии. Через два года Кремль «сменил пластинку» и стал все более враждебно относиться к намерению США расширить НАТО, а затем принялся вписывать постиндустриальное развитие в антинатовскую внешнюю политику.