Geum.ru

А. А. Тайна феномена дежа вю: опыт феноменологического анализа

Вид материалаДокументы

Содержание


Дежа вю в мифологии
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7

Сон.

Сон есть необходимый элемент переживания дежа вю. Как же воспринимается сон первобытным сознанием? Ключевым замечанием является следующее: "Они, прежде всего, рассматривают сновидение как реальное восприятие, столь же достоверное, как и то, которое получается наяву. Но сновидение, кроме того и главным образом, служит в глазах первобытных людей предвидением будущего, общением с духами, душами и божествами, способом установления связи с личным ангелом-хранителем и даже обнаружения его. Они целиком уверены в реальности того, что они узнают во сне".74 Сон вторгается в повседневную жизнь первобытного человека, так же всеохватно, как он заявляет о себе в дежа вю. Существенно так же указание на связь с будущим. Вот примеры: "В Австралии "туземцу иногда снится, что кто-нибудь завладел его волосами, или куском его пищи, или его покрывалом из шкур опоссума, словом, каким-нибудь принадлежащим ему предметом; если такой сон повторяется несколько раз, то у него не остается никаких сомнений: он созывает своих друзей и рассказывает им, что он слишком часто видит во сне ту "личность", которая наверное имеет в своих руках какой-нибудь принадлежащий ему предмет... иногда туземцы узнают, что у них взят жир только потому, что вспоминают о виденном во сне".75 "Другой воин, которому приснилось, что горит его хижина, не успокоился до тех пор, пока он действительно не увидел, как она сгорела. Третий, полагая, что для предотвращения дурных последствий своего сна недостаточно дать сжечь свое изображение, потребовал, чтобы его ноги поставили в огонь, как это делают с пленниками, когда начинают последние пытки... шесть месяцев ему потом пришлось лечиться от ожогов".76 "То это родовой гений дает свои спасительные указания насчет того, что должно произойти, то это посещение души предмета, который представляется во сне. Но как бы индейцы ни рассматривали сновидения, они всегда видят в них что-то священное, они считают их способом, которым обычно пользуются боги для сообщения людям своей воли... часто сновидения считаются повелением духов". В "Relations de la Nouvelle France" (1661 — 1662) говорится, что сон – это "бог дикарей", а один современный наблюдатель пишет: "Сны являются для дикарей тем, чем Библия служит для нас, – источником божественного откровения, с той существенной разницей, что они при помощи снов могут в любой момент получить это откровение". Индеец, следовательно, сочтет необходимым выполнить сейчас же все то, что было приказано или просто указано ему во сне".77 Эта связь первобытного сознания со сном исследователи обнаружили уже при своих первых контактах с туземцами: "В заключение можно привести особенно удачную формулу Спенсера и Гиллена: "Все, что дикарь узнает во сне, для него так же реально, как и то, что он видит наяву".78 Однако первобытный человек вовсе не смешивает сон с реальностью, как справедливо отмечает Леви-Брюль: "Вместо того чтобы сказать, как это обыкновенно делается, что первобытные люди верят тому, что они воспринимают во сне, хотя это только сон, я скажу, что они верят сновидениям именно потому, что это сновидения".79 Туземцы отдают себе отчет в том, что некое представление повлиявшее на них в какой-либо ситуации является вспомненным сном, но важность этого представления от этого не уменьшается, скорее наоборот – сон создает существенность представления и ему доверяют. Сны первобытных людей настолько часто сбываются и настолько существенны, что "сновидения первобытных людей – такое же восприятие, как и всякое другое. Это комплекс, в который входят те же элементы, который пробуждает те же чувства, и он так же толкает к действию. Таким образом, индеец, видевший сон и рискующий жизнью из-за веры в этот сон, отнюдь не упускает различия между сном и сходным с ним восприятием наяву. Но так как восприятие, полученное наяву, и сон одинаково мистические, то различие для него не играет роли".80 Такое возможно только если сознание первобытных людей, находясь в дежа или возможно помня о состоянии дежа вю, мало чем отличалось от структуры их снов. Ибо если бы сны слишком отличались по структуре от бодрствующего сознания, то им не придавалось бы такого значения и сны не так часто бы вспоминались. Выходит, что и сознание современного человека впадая в дежа вю, должно обнаруживать в себе структуры первобытного сознания, иначе дежа вю не произошло бы. И не случайным обстоятельством здесь является то, что дежа вю в основном происходит в обыденных ситуациях. Дежа вю оттого и происходит в повседневности, поскольку наше сознание в ней уподобляется первобытному, несмотря на различия в уровне цивилизации.

Сновидения для первобытного человека, выступают как некая форма идеализации, начальная еще примитивная форма эйдетической редукции, и сравнение с феноменологией здесь отнюдь не случайно: "Сновидения для него отнюдь не низшая и ошибочная форма восприятия. Напротив, это высшая форма: поскольку в ней роль материальных и осязаемых элементов минимальна, постольку общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно".81 Они больше доверяют тому, что не материально, ибо оно сильнее и могущественней материального. Не посредством ли снов человек открыл для себя мышление как таковое? В древних Упанишадах, например, мышление трактовалось как божественная погруженность в сон, и это еще более утверждает нас в важности феномена дежа вю для человеческой реальности, ибо он вскрывает в сознании важные, непреходящие структуры.

Острое внимание ко сну у первобытного человека, запоминание снов, может пролить свет и на природу памяти как таковой. Не оттого ли воспоминание зачастую является важнее настоящего момента, что вспоминаемое уже больше не находится в наличии? То обстоятельство, что уже на заре своего существования человек связывал божественное с нечувственным через память, свидетельствует о важной роли памяти в мышлении как таковом. Каковы же особенности памяти в первобытности?

Память.

Исследователи отмечают, прежде всего, социальную функцию памяти: "Память играет в пра-логическом мышлении роль более значительную, чем в нашей умственной жизни, где некоторые выполняющиеся ею функции из нее изъяты или приняли другой характер. Наша сокровищница социального мышления передается в уплотненном виде, в форме иерархии подчиненных и соподчиненных между собой понятий. В низших обществах она состоит из часто неизмеримого количества коллективных представлений, весьма сложных и объемистых, и передается почти исключительно при помощи памяти".82 Все ученые, когда-либо столкнувшиеся с туземцами, отмечали поразительные свойства их памяти: "Она одновременно очень точна и весьма аффективна. Она воспроизводит сложные коллективные представления с величайшим богатством деталей и всегда в том порядке, в котором они традиционно связаны между собой в соответствии с мистическими отношениями".83 Не напоминаем ли нам эта аффективность памяти первобытных, о той особенности памяти, которую мы выявили в идеальном сознании-дежа-вю? Все детали воспроизводятся в строгом порядке, как будто каждый предшествующий элемент с необходимостью влечет за собой последующий. Вспомним, отмеченное во второй главе внимание к деталям в гомеровском эпосе, то же исследователи повсеместно наблюдали у первобытных племен: "Туземец не только различает след каждого животного и каждой птицы, но, осмотрев какую-нибудь нору, моментально узнает и сможет по направлению последних следов сказать вам, здесь животное или нет. Каким бы необычайным это ни казалось, но туземец различит отпечаток ног знакомого ему человека. Эта поразительная память первобытных людей была отмечена уже первыми исследователями Австралии".84 Еще пример: "В. Э. Рот также подчеркивает "поразительную силу памяти" туземцев северо-западного Квинсленда. Он слышал, как "они распевали песни, для исполнения которых целиком требовалось полных пять ночей (ряд Молонга, исполняемых во время корробори). Факт кажется еще более чудесным, если вспомнить, что песни поются на языке, совершенно неизвестном для тех, кто их исполняет. Племя может выучить и петь хором целые корробори на языке, абсолютно отличном от родного, причем никто среди действующих лиц или аудитории не понимает ни единого слова. Слова воспроизводятся весьма точно: я в этом убедился, собирая одни и те же корробори, когда они исполнялись племенами, говорящими на разных языках и живущих на расстоянии более ста миль одно от другого".85 Похожее свидетельство приводит другой наблюдатель: "Они переносят послания иногда на очень далекие расстояния и воспроизводят их почти слово в слово. Обыкновенно они отправляются по двое или по трое и каждый вечер во время своего путешествия повторяют послание, чтобы не исказить первоначального текста. Одним из возражений туземцев против обучения письму была как раз ссылка на то, что эти люди могут передавать новости далеко не хуже письма".86 Похоже, само следование сознания порядку идущих друг за другом элементов памяти и обусловливает точность их воспроизведения. Здесь прошлое само вызывает будущее, как это и было у нас в идеальном дежа вю

Первобытное сознание обладает феноменальной памятью местности: "Топографическая память у североамериканских индейцев "граничит с чудом: им достаточно побывать один раз в каком-нибудь месте для того, чтобы навсегда точно запомнить его. Каким бы большим и непроходимым ни был лес, они пробираются сквозь него не плутая".87 Причем они не приобретают эту способность, но складывается впечатление, что такая память есть плоть от плоти их сознания: "Они рождаются с этим талантом: это отнюдь не плод их наблюдений или долгой привычки. Даже дети, которые не выходили еще из своего селения, идут с такой же уверенностью, как и те, которые побывали во всей стране". Подобно австралийцам, "они обладают удивительным талантом узнавать, проходил ли кто-нибудь по данному месту. На самой низкой траве, на самой твердой почве, даже на камнях они обнаруживают следы, и по их форме, направлению, расстоянию друг от друга они различают следы представителей разных племен и отличают мужчин от женщин".88 Любая незначительная деталь, которая изменилась в местности с момента ее последнего посещения, привлекает внимание туземца. Но ведь чтобы опознать эту деталь как изменившуюся, нужно с абсолютной точностью помнить всю ситуацию до этого изменения. Эту способность первобытного сознания трудно понять, не беря в расчет наши выводы о дежа вю. Ведь как раз в дежа вю человек может помнить не только отдельный фрагмент ситуации, но всю ее целиком.

При феноменальной точности памяти исследователи замечали крайнюю неспособность туземцев к абстрактному мышлению: "Необычайное развитие памяти, притом конкретной памяти, верно, до мельчайших деталей, воспроизводящей чувственные впечатления в порядке их восприятия, засвидетельствовано также необычайным богатством словаря первобытных языков и их крайней грамматической сложностью. А между тем люди, которые говорят на этих языках и обладают такой памятью, например туземцы Австралии или Северной Бразилии, не способны считать дальше двух или трех. Малейшее рассуждение внушает им такое отвращение, что они сейчас же объявляют себя усталыми и отказываются его продолжать".89 Следует опять акцентировать внимание на том, что впечатления воспроизводятся "в порядке их восприятия", что является характерной чертой сознания-дежа-вю. Память в некотором смысле заменяет им размышление: "Предассоциации, предвосприятия, предрассуждения, которые занимают столько места в мышлении низших обществ, отнюдь не предполагают логической деятельности, они просто доверяются памяти. Поэтому мы должны ожидать, что у первобытных людей память чрезвычайно развита".90 И отсутствие логических операций вовсе нельзя считать недостатком первобытного мышления, вместо этого оно в совершенстве пользуется операциями памяти: "Воздействие, которое вызывает помимо нашей воли деятельность логической функции, пробуждает у первобытного человека сложное и часто мистическое воспоминание, регулирующее действие".91 И еще неизвестно какая из этих операций совершенней. Ведь, например, когда происходит дежа вю, мы можем заключить, что с нами не могло произойти точно такое же событие раньше, ведь это противоречит логике. Но те кто пережил дежа вю во всей целости этого состояния, не может в тот момент не доверять памяти, которая в тот момент неотступно указывает, что ситуация повторяется полностью, с тотальной идентичностью всего состояния. Память здесь выступает как орудие, намного точнее логики. Но если видят преимущество логики в том, что она может доказать свои положения, то относительно памяти в данном случае можно сказать, что вовсе она не нуждается в доказательстве, ибо свидетельствует о себе с абсолютной очевидностью.

Время.

Мы знаем, что для мифологического сознания время циклично, обратимо и покоится в вечном покое. Какова же структура сознания времени у первобытного человека? Отношение временных измерений обладает у него таким же мистическим свойством, что и все остальные представления: "Уловленная или замеченная последовательность явлений может внушить ассоциирование их: сама ассоциация, однако, не сливается целиком с этой последовательностью. Ассоциация заключается в мистической связи между предшествующим и последующим, которую представляет себе первобытный человек и в которой он убежден, как только он себе ее представил: предшествующее, по представлению первобытного человека, обладает способностью вызывать появление последующего".92 Прошлое вызывает будущее как в дежа вю. Расхожее сегодня представление о последовательности моментов "теперь" и причинно-следственной связи слишком примитивно для первобытного сознания. Первобытность ближе стоит в истинной временности экзистенции по понятию Хайдеггера, но первые исследователи не могли в нужном ключе прояснить для себя это обстоятельство: "Добрицгоффер рисует абипонов не способными уловить иногда самую непосредственную последовательность явлений, даже такую, которая бросается в глаза. Так, например, "казалось бы, что тяжелой раны от удара копьем вполне достаточно, чтобы объяснить смерть раненого. Тем не менее, если раненый умирает, абипоны в своем безумии доходят до того, чтобы верить, будто не оружие убило раненого, а злодейское искусство какого-нибудь колдуна... они убеждены, что колдун умрет в свою очередь в наказание за убийство их родственника, если только сейчас же после смерти покойника вырвать у него язык и сердце, зажарить их на огне и отдать на съедение собакам".93 Они полагают, что не непосредственная причина дает ход действию, но усматривают ее в чем-то потаенном, ведь если любое событие ранее было дано во сне, причина не может быть столь прозаичной, как мы сегодня привыкли считать. И: "Опыт не в состоянии ни разуверить их, ни научить чему-нибудь. В бесконечном количестве случаев мышление первобытных людей, как мы видели выше, непроницаемо для опыта".94 Наша выхолощенная причинная связь не дает никаких подступов к бытию, в то время как "примитивная" временность первобытных людей дала им силы сделать первый и величайший шаг на пути к разуму, дала возможность существовать нам. Возможно, именно благодаря этому первому сильнейшему порыву мы до сих пор живем, несмотря на губительность созданной нами цивилизации.

К тому же первобытный человек вполне обладает сознанием последовательности явлений, однако эта последовательность у него связывается преимущественно с памятью: "Для пра-логического мышления воспоминания почти сплошь весьма сложные представления, которые следуют одно за другим в неизменном порядке".95 Последовательность он улавливает в памяти, а не в актуально наличном переходе от одного момента к другому, что так же является свидетельством родства с временностью понятой экзистенциально в дежа вю. Вот почему во второй главе мы так много внимания уделили возникновению и развитию представления о времени в экзистенциальном ключе: потому что аутентично эксплицировать первобытное сознание возможно лишь на фундаменте экзистенциальной временности. Античные поэты и философы открыли время, время у них еще сохранило имманентную связь с человеческим существованием, в отличии от концепций абстрактной темпоральности в эпоху Нового времени. Для античного человека время было трансцендентально, т.е. посредством времени осуществлялась связь с бытием и сущим. Время по существу не разделялось на субъективное и объективное, есть лишь одно время, отсюда и укорененность первобытного сознания в ситуации. Время у древних греков стало подвижным образом вечности, но этот образ еще сохранял связь с первобытной вечностью, которая была лишь эксплицирована в поэзии и философии, но в своем настоящем находилась в первобытности. Закон партиципации первобытного мышления и есть не что иное, как это единство абсолютно конкретного события бытия: "Сопричастность основывается, как нам кажется, не на тождественности анатомического строения, физиологических функций и внешне заметных черт, улавливаемых опытом, сопричастность представляется и ощущается в форме духа, как и всякая реальность, воспроизводимая пра-логическим мышлением. В животном это мышление особенно интересуют не его видимые формы и качества (если отвлечься от потребности питаться им; да и то – съесть мясо какого-нибудь животного значит прежде всего мистически причаститься его сущности); пра-логическое мышление интересуется прежде всего духом, проявлением которого выступает это животное, духом, от которого зависят его мистические отношения и связи с определенными человеческими группами (безразлично, рассматривается ли оно индивидуально или коллективно). Невидимый, неосязаемый дух одновременно присутствует во всех и в каждом. Такое многосущее совершенно не причиняет никаких затруднений пралогическому мышлению".96 Леви-Брюль заключает по поводу единства ситуации, субъекта и объекта в первобытности: "Эти факты, как и много других примеров подобного рода, которые можно привести, показывают, как в пра-логическом мышлении нечувствительно устанавливается переход между действием, направленным каким-нибудь существом на самого себя, и действием, оказываемым на другой предмет".97 Конечно, первобытный человек выражает данное единство в специфической, и как бы сейчас сказали, наивной форме. Однако всю глубину этой формы вряд ли когда-либо удастся постичь. Смеем надеяться, что в нашем осторожном приближении первобытного сознания к состоянию дежа вю, мы подошли к этой сути, но это можно считать скорее первичной интенцией, чем окончательным ответом.

Дежа вю в мифологии


Выше мы попытались сопоставить дежа вю с первобытным сознанием, которое было исследовано учеными, посредством контакта с остатками нецивилизованных племен. Было отмечено, что первобытный период очень протяжен, поэтому отыскивание в нем состояния похожего на дежа вю проблематично, тем более что описания взяты исследователями не у самих наших древних предков, но у современных племен. Первобытное сознание мифологично по своей сути и если оно постоянно находится в дежа вю, то последнее должно сущностно согласовываться и с самой мифологией. Для нашего исследования, следовательно, не достаточно было бы ограничиться лишь сопоставлением дежа вю с наблюдениями над первобытными племенами. Дежа вю должно быть соотнесено с самой мифологией, с представлениями древних о Богах, мифология должна быть связана с дежа вю. Однако отыскание в мифологиях разных народов эпизодов как-то подтверждающих связь с дежа вю могло бы составить отдельную книгу, да этого в нашем случае и не требуется. Ведь мы занимаемся сознанием и сущностью, а не сбором фактов и свидетельств. Поэтому должна быть выявлена сущностная связь дежа вю с мифологией, если таковая имеется. А для этого и мифология должна быть познана не путем сбора фактов, но из своего истока, а это предполагает серьезный философский подход. К счастью такое исследование мифологии было проделано, и совершил его – один из последних сущностных мыслителей запада, по мнению Хайдеггера, – Фридрих Шеллинг в работе "Историко-критическое введение в философию мифологии".98 В опоре на философию мифологии Шеллинга мы и попытаемся теперь выявить взаимоотношение древнего человека и состояния дежа вю. Однако прежде следует сказать о самой его концепции.

Шеллинг задается вопросом о происхождении мифологии. До него считалось, что мифология происходит из некоего поэтического начала, или же из философского учения. Он рассматривает различные точки зрения, и приходит к выводу, что учения о Богах различных народов не могли произойти ни из поэзии, ни из философии как таковых, скорее мифология есть их общий корень: "Однако если поэзия и философия совместно вышли из мифологии, то не служит ли это доказательством того, что в мифологии они еще пребывали в единстве, притом тогда конечно же ни одна из них не могла предшествовать мифологии и быть фактором ее возникновения".99 Так, например, греческие системы мифологии у Гомера и Гесиода являются скорее окончанием и финальным выражением представлений о Богах, чем их источником: "Ни поэзия, ни философия не предшествовали мифологии, однако в поэме Гесиода мы распознаем первые веяния философии, которая старается освободиться от уз мифологии, чтобы впоследствии восстать против нее. А что, если то значительное место, которое отводит этой поэме Геродот, – рядом с Гомером и даже впереди его, – что, если оно заслужено этой поэмой благодаря тому, что она есть первое порождение мифологии, стремящейся осознать себя, представить себя в целом (курсив автора – А.К.)? Что, если благодаря этому поэма Гесиода отмечает существенный момент в развитии мифологии? Что, если в полном согласии с закономерностями развития эллинской культуры эти два поэта – столь различные между собой, что уже старинные легенды сообщают о поэтическом состязании между ними и, стало быть, сознают известную их противоположность, – что, если эти два поэта отмечают оба равновозможных – не начала, но исхода мифологии? Что, если Гомер показывает, как мифология кончается в поэзии, Гесиод – как кончается она в философии?"100 В изначальном виде мифология не могла существовать в таком систематическом виде, образцы которого дают нам Гомер и Гесиод. Древние системы мифов были слишком разработаны и согласованы внутри себя, чтобы быть первичными.

Между мифами различных народов, существуют слишком очевидные сущностные связи, поэтому все они должны происходить из некоего общего истока. Такой исток Шеллинг находит в начальном состоянии человечества, до разделения на народы и языки. Согласно его концепции, первоначально существовал один язык и одно единое человечество, которое имело единое представление о Боге. Лишь с разделением этого человечества и появляются одновременно различные народы, со свойственными им языками и мифами. Но все они исходят из одного первичного состояния. Так: "Позднейший индийский политеизм не непосредственно происходит от древнейшей религии – он складывается в процессе последовательного вырождения традиции, которую еще содержали священные книги вед".101 Веды в свою очередь наследовали некоей прарелигии начального единого человечества, и так каждая мифология возникает из "здания существовавшего с незапамятных времен человеческого ведения, здания, постепенно разрушавшегося или же подвергшегося внезапному разрушению и покрывшего всю землю своими развалинами, – этими развалинами владеет не один какой-нибудь народ, но владеют все народы вместе".102 Следовательно, политеизм возник не сам по себе, и он не первичен для человека, и: "Тогда мифология – это разбредшийся, разложившийся монотеизм. Вот та последняя высота, на какую, ступень за ступенью, поднялись взгляды на мифологию. Никто не станет отрицать, что такой взгляд величественнее прежних, уже потому, что он исходит не из неопределенного множества предметов, случайно выделяемых в природе, а из средоточия единства, какое правит множественностью. Не какие-то частные существа, отличающиеся случайной и двусмысленной природой, но идея необходимого, всеобщего существа, перед каким склоняется человеческий дух, – вот что царит в мифологии, вот что возвышает ее до подлинной системы сопринадлежащих моментов: даже распадаясь, эта система налагает свою печать на любое отдельное представление, и именно поэтому она не расходится на неопределенное множество, но завершается лишь политеизмом, т. е. множественностью Богов".103 Именно потому, что все религии мира произошли от одного корня и можно находить в них схожие места и структурные моменты. Причем только вместе с мифологиями и возникают народы как таковые, они все являются следствием когнитивного единства разложившегося на множество: "Итак, различные мифологии, а поскольку мифология никогда не существует in abstracto, то и политеизм вообще, могут возникать лишь вместе с народами, а потому для предполагаемого монотеизма есть лишь одно место – это время до возникновения народов".104 Первичное человечество было единым и распалось благодаря какому-то величайшему духовному кризису, который привел в движения сознание, привел его к многобожию и к образованию языков.

В чем же различие первородного состояния человечества от того, которое образовалось после кризиса? "Какой срок отведем мы этому гомогенному человечеству, безразлично в той мере, в какой время, когда ничего не происходит, сохраняет лишь значение исходной точки, чистого terminus a quo, с какого начинают вести счет, но в каком по-настоящему нет времени, т. е. последовательности различных времен".105 Причиной же такого состояния человечества мог быть лишь единый Бог: "… лишь такой Бог мог придать длительность пребывания абсолютной неподвижности, замершему на месте развитию".106 Следовательно, историчность, временность, изменение появляется в сознании лишь с приходом его к политеизму. Ведь мифология есть не только собрание рассказов о Богах, но это собственно история Божеств. Даже если Боги лишь современны друг другу, то ведь они должны были когда-то возникнуть, должна была состояться их разность, а для этого уже нужно было движение сознание от одного представления к другому, а значит и историчность. Но такой историчности не было у первозданного сознания, ибо в нем не было никаких изменений. Начальное человечество могло делиться на колена, племена и т.д., но оно все же было единым, говорило на одном языке и верило в одного Бога. Даже если у этого одного Бога были различные эманации в виде ангелов и духов, то они все же подчинялись лишь ему, он довлел над ними, все они были частью одной системы. А в мифологии мы наблюдаем картину смены божеств на верховном престоле, когда один Бог заступает на место другого, следовательно здесь уже есть последовательность в возникновении Божеств, начало историчности, чего не могло быть у единого гомогенного человечества.

Распад единого сознания прачеловечества был величайшей трагедией, и об этом событии не могло не сохраниться преданий в самой мифологии. Шеллинг усматривает такое свидетельство в "Вавилонском столпотворении". Именно Вавилон есть то место, где доселе единое человечество разделилось на народы и языки. Но не только Ветхий Завет сохранил память об этом трагическом событии, Шеллинг приводит следующие свидетельства: "Вавилонская башня, которая должна была предотвратить окончательное рассеяние, становится началом разделения народов и поводом к нему. Значит, именно к эпохе этого перехода и относятся монументы праисторического времени – особенно циклопические (названные так греками) постройки в Греции, на островах Средиземного моря, иногда даже и на материке – в Италии; творения эти видели уже Гомер и Гесиод – стены и башни, то возведенные из неотесанных камней без раствора, то сложенные из неправильных многогранников, памятники мифического уже для позднейших греков племени, не оставившего иных следов своего пребывания на земле и тем не менее в куда большей степени, чем обычно полагают, наделенного реальным историческим значением. Гомер в "Одиссее" описывает жизнь циклопов – те не знают законов, народных собраний, каждый с женами и детьми живет сам по себе – "о других не заботясь" (...οίο' αλλήλων άλέγουσιν. Odyss. IX, 115), и мы должны сделать вывод о том, что здесь уже было положено начало совершенно распавшимся племенам, которые отличаются как раз тем, что никто не заботится о других, что, живя рядом, они остаются друг для друга столь же чужими, как животные, и что они не связаны сознанием сопринадлежности".107 Потеряв первозданное единство, люди впадают в страх и пытаются сохранить еще остатки былой цельности: "Итак, этот страх – этот ужас перед утратой всякого сознания единства – вот что удерживало вместе оставшихся, вот что заставляло их укреплять хотя бы частное единство, оставаясь если уж не человечеством, так народом. Страх перед полным исчезновением единства, а вместе с тем и всякого подлинно человеческого сознания – вот что даровало им и первые религиозные обряды, и даже первые гражданские учреждения; целью их было сохранить и обезопасить от дальнейшего разрушения все, что сумели они сохранить от былого единства".108 Об этой же тенденции свидетельствует и основное свойство первобытного сознания у Леви-Брюля – партиципация, сопричастие, а также консервативность, замороженность сознания первобытных племен, невосприимчивость их к новым видам опыта и изменениям. Возможно, это стремление и рождает ретенциальную структуру сознания.

Боги начинают сменять один другого в сознании людей, "вместе с такой последовательностью мы оказываемся на почве истории, на почве действительного процесса".109 И эта последовательность не смогла бы состояться без удержания ступеней, этапов этой последовательности, что уже предполагает ретенцию как таковую: "Что не обладало для нас реальностью, не может стать для нас ступенью, моментом, а более раннего Бога надо действительно удерживать как ступень, как момент, иначе и не возникнет сукцессивный, последовательный политеизм; нужно, чтобы Бог когда-то владел сознанием, чтобы в определенное время он совершенно полонил его, а исчезая, он не может исчезнуть без борьбы и сопротивления, иначе бы он не был сохранен".110 Под сукцессивным здесь имеется ввиду последовательный процесс возникновения и смены божеств. Процесс возникновения богов, их смены, был плоть от плоти движением самого сознания, сознание пришло в движение: "У мифологии нет иной реальности, кроме сознания, – да, это так; вся мифология исчерпывается определениями сознания, т. е. его представлениями, однако сам процесс, эта последовательность представлений – они-то не могут в свою очередь быть просто воображаемыми, они-то должны были реально иметь место, действительно происходить в сознании; не мифология создает эти представления, наоборот, мифология создается ими, ибо мифология – это только целое этих учений о Богах, какие действительно выступали последовательно, друг за другом, так она и возникла благодаря этой последовательности".111 И далее: "Сукцессивный политеизм можно объяснить, лишь предположив, что сознание человечества последовательно останавливалось – реально останавливалось – на каждом из этих моментов. Боги, следующие друг за другом, один за другим реально овладевали сознанием человечества. Мифология – история Богов, т. е. настоящая мифология, – могла зарождаться лишь в самой жизни, она должна была быть пережита и испытана".112

Таким образом, историзм сознания соседствует с ретенцией, они взаимообуславливают друг друга. Ни того, ни другого мы не наблюдали в дежа вю. Следовательно, если древний человек и находился когда-либо в дежа вю, то это могло быть лишь до политеизма как такового, в эпоху первого единого божества: "Поэтому если искать такую эпоху, в какую было еще место для одного, первого Бога, то очевидно, что такое место следует искать не в эпохе уже совершившегося разделения народов и что его нельзя найти в переходную эпоху уже начавшегося отделения, так что, следовательно, его можно найти лишь в праисторическое время как таковое".113 И здесь, следуя за Шеллингом, мы находим еще более четкое указание на дежа вю: "Прабытие человека – даже и по нынешним понятиям, если они стремятся к какой-либо ясности, – следует мыслить как надвременное, пребывающее в вечности – момент вневременной по отношению к времени (курсив мой – А.К.)".114 Такое состояние Шеллинг характеризует как "относительный монотеизм", здесь человек верит в одного Бога, но это еще не абсолютный Бог Откровения, а лишь первый Бог, Бог до возникновения других божеств. Поэтому, несмотря на то, что он один, он все же относителен, ибо абсолютный Бог есть лишь на стадии синтеза и снятия всех своих предшествующих эманаций, таков Бог христианства, но он мог возникнуть лишь после политеизма.

Какие же свидетельства дает сама мифология о первородном состоянии человека до выхода из колыбели вечности и прихода к историчности? Какие здесь есть дополнительные переходы? Уже было указано, что разделение человечества отмечено в Библии эпизодом "вавилонского столпотворения". Ранее этого состоялся приход человека к состоянию относительного монотеизма. Он обозначен в Ветхом завете словами: "И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас" (Быт. 3,22). По словам Шеллинга, здесь Бог неразличим, он Бог вообще, иначе говоря: здесь хронологически первый Бог не отличим от Бога единого и абсолютного. Такое положение дел длилось до поколения Еноса. С Еноса в первом Боге стали проступать черты абсолютного Бога: "Так, уже в четвертой главе Книги Бытия приводится генеалогия, которая начинается так: Адам [первый человек] родил Сифа, "у Сифа также родился сын, и он нарек ему имя: Енос; тогда начали призывать имя Господа" (4, 26). Ведь не сказано: начали призывать Бога вообще, элоим. Такого Бога Сиф и Адам знали не хуже Еноса, но призывать стали Иегову. Поскольку же, вообще говоря, Иегова – это элоим, а элоим – Иегова, то различие между ними может быть только таким: элоим – это Бог indistincte (неразличимый – А.К.), a Иегова – Бог, отличенный как таковой. Тем решительнее то обстоятельство, что Иегову стали призывать лишь в третьем поколении, начиная с Еноса. Буквально сказано: "Тогда начали призывать имя Господа", а это значит – его отличали; ведь тот, кого называют по имени, тем самым отличен. Отсюда необходимо следует: до Еноса, т. е. до поколения, отмеченного этим именем, истинного Бога не отличали как такового, до этого не было, следовательно, и монотеизма в смысле знания истинного Бога как такового".115 До Еноса: "Первый род знал лишь один принцип, и у него не могло возникать сомнений в истинности, единстве и вечности Бога, которого он был преисполнен; он в простоте сердечной, так сказать, почитал в нем вообще вечного и единственного".116 С Еноса же первый Бог был осознан именно как первый нумерически, но вместе с его уходом встала опасность вместе с ним потерять и абсолютного Бога, неразличимым вместилищем которого он был: "И лишь тогда могла возникнуть необходимость отличать его как такового и называть особым именем, когда вследствие появления первого он грозил исчезнуть, стать относительным. Тут-то и надо было "звать по имени" истинно вечного – не преходящего, но навеки вечного, какого уже почитали в первом; так зовем мы человека, который вот-вот скроется с глаз. Вот каким был путь восхождения от относительно-единого до абсолютно-единого, который, собственно, уже почитался в первом".117 Этот переход уточняется в "родословии Адама": "…названная генеалогия говорит об Адаме: "Адам жил сто тридцать лет и родил сына по подобию своему, по образу своему, и нарек ему имя: Сиф" (Быт. 5, 3). Далее же рассказывается о Сифе: "Сиф жил сто пять лет и родил Еноса" (5, 6). Вот что странно: во-первых, то, что Енос, согласно генеалогии, уже не был рожден по образу и подобию первого человека (ибо иначе такое прибавление при упоминании Сифа было бы совершенно излишним заверением). Сифу еще присущ образ первого человека, а Еносу уже нет. Во-вторых, то, что имя этого внука Адама не означает ничего иного, как "человек" (как и имя Адама), однако с побочным значением уже ослабевшей, ущербной силы, ибо глагол anas, с которым связано греческое слово "nosos", значит "болеть". Итак, с Еноса действительно начинается второй человеческий род, второй, потому что его родоначальник вновь именуется "человеком" и потому что этот род уже не подобен тому, какой непосредственно происходил от Адама".118 Человечество разделилось на два рода именно ввиду того, что первый Бог был понят как именно лишь первый, следовательно, появилась опасность его забвения другим, вторым Богом, поэтому люди стремятся удержать первого Бога, осознавая его уже как абсолютного, а не относительного.

Следующий этап – всемирный потоп – свидетельствует о попытке единого Бога удержать разделение веры людей в разных Богов. Поэтому для строительства ковчега он выбирает Ноя, человека, который был предан еще первому божеству. Однако избежать окончательного падения в политеизм не удается, ибо "помышление сердца человеческого – зло от юности его" (Быт. 8,21).

Именно с появлением второго Бога связывается потоп и в других мифологиях: "Так, согласно одному из преданий, потоп совершается во времена Кроноса, заступившего в греческой мифологии место первозданного Бога, Урана. А в сирийском Гиераполисе неподалеку от Евфрата, согласно подробному рассказу Лукиана, находится храм, где всем показывали провал, в какой сошли воды потопа, – этот храм был посвящен Деркето, сирийской Богине – первому почитавшемуся среди множества имен женскому божеству, которым (как мы увидим в дальнейшем) повсеместно опосредовался переход от первого ко второму Богу, т. е. к настоящему многобожию".119

Первый единый Бог в Библии именуется элоимом, это Бог вообще; истинного же абсолютного Бога выделившегося из первого называют Иегова. Здесь есть один примечательный момент, Шеллинг пишет: "Элоим – это Бог, которого еще боятся народы-язычники (Быт. 20, 11), который сам еще является во сне (курсив мой – А.К.) Авимелеху, царю Герарскому (20, 6), Лавану Арамеянину (31, 24). Сновидение представляется естественным способом проявления Бога, который постепенно уже уходит в прошлое".120 Сон здесь является связующим звеном между прошлым состоянием сознания и настоящим. Но сон адепт не просто прошлого, а доисторического прошлого, прошлого безвременного. Сознание человека уже вступило в другую эпоху, однако сон еще сообщается с доисторической структурой сознания, поэтому прошлый единый Бог и может являться во сне. Этот же процесс воспроизводится в дежа вю, где в нашем ставшим историческим сознании, всплывает неисторическое (безвременное) сознание, и посредником выступает сон. И здесь мы можем уже вплотную подойти к самому смыслу того события, которое мы сегодня именуем дежа вю. Шеллинг продолжает: "Чтобы Бог истинный явился Аврааму, основанием должен послужить первый Бог – тот, в котором Бог истинный может стать для него постоянным. Бог истинный опосредован для Авраама Богом отприродным не просто временно, преходяще – он постоянно опосредуется им; он никогда не бывает для него сущим, он всегда лишь становящийся, и уже этим было бы объяснено имя Иеговы, превосходно выражающее понятия становления".121 Важно отметить здесь, что значение имени Иегова – тот, который будет. Получается, что Аврааму, чтобы видеть истинного Бога, нужно обращаться к прошлому, лишь через него дается будущее. И лишь такое будущее является истинным, которое опосредуется прошлым. Следовательно, и дежа вю, как причастное этому движению, указывает на некую истину: "И все позднейшее начинаешь понимать, когда понял древнейшее".122

Ранее мы лишь выявили структуру дежа вю, теперь же событие дежа вю наделяется смыслом. "Связанность с относительно-единым Богом – это ограничение, которое и должно восприниматься как таковое; сознание стремится выйти за пределы этого ограничения. Однако сознание не может снять его для настоящего, а потому сможет преодолевать ограничение лишь постольку, поскольку познает Бога истинного как лишь являющегося ныне, но одновременно как такого, какой будет некогда. Если посмотреть с этой стороны, то религия Авраама – это самый настоящий монотеизм, однако монотеизм для него – не религия настоящего (в настоящем, ныне, монотеизм его подчинен условиям мифологии), но это для него религия грядущего: Бог истинный – тот, который будет, – вот его имя".123 Иными словами, если отвлечься от Богов и эксплицировать сам когнитивный процесс, который описывает Шеллинг, то применительно в дежа вю он будет означать следующее: обретение настоящего как прошлого в дежа вю есть исполнение будущего. То, что в дежа вю нас настигает прошлое, означает, что мы заступаем в будущее, причем в определенное будущее, означает, что мы спроектировали свое будущее. Дежа вю является выражением сущности сознания, которая совершилась благодаря переходу от относительно единого божества к абсолютному Богу, который есть будущее. В этом смысле каждый из нас Авраам. Каждый находится в просвете между будущим и прошлым. И в нашем бытии через прошлое обретается будущее. Просто процесс этот дан так сказать натурально, он не эйдетический, ибо первобытное сознание еще не дошло до тематизации. Но основа этого процесса безусловно эйдетическая, состояние дежа вю лишь репрезентирует глубинное движение сознание в повседневности. Для Авраама в прошлом относительном божестве содержался абсолютный Бог. Истинный Бог существует в прошлом в своей потенции, чтобы реализоваться нужно будущее. Будущее отделяет истинного Бога от лишь первого.

Уточним теперь сущность отношения прачеловека к доисторическому Богу. Шеллинг приводит рассказ Платона: "Бог сам был пастырем и предводителем людей, и, пока он их пас, не было гражданских уставов (θεός ευεμεν αυτούς, αυτός επιστατών νέμοντος δε εκείνου πολιτεϊαί τε ουκ ήσαν. Polit., p. 271. Ε). Как пастырь не дает разбредаться своему стаду, так и Бог, действуя как могучая сила притяжения, своей кроткой, но неодолимой мощью замыкал человечество в положенном, сообразном ему круге. Заметьте себе это выражение Платона – Бог сам был их предводителем. Тогда, стало быть, Бог еще не был опосредован никаким учением, никаким знанием, – отношение было реальным, а потому могло быть лишь отношением к Богу в его действительности, но не к Богу в его существе и, следовательно, не к Богу истинному".124 Теперь мы уже можем сказать, учитывая наш опыт экспликации дежа вю, какова же была структура этого отношения. Отношение было реальным, без опосредования. Вспомним наше описание структуры времени в длящемся дежа вю: там два временных потока наслаивались друг на друга, были друг другу параллельны и идентичны, но, тем не менее, различались. Сознание было протянуто в будущее вместе с самой ситуацией, со всем, что его окружало. Сознание не могло в этом потоке остановиться и что-либо фиксировать, поэтому Бог не мог быть опосредован никакой формулировкой и никаким учением, отношение к нему было реальным. Бог был в действительности, а не в сущности, – пишет Шеллинг. И такое отношение к Богу могло существовать лишь в такой структуре сознания, которую мы эксплицировали в дежа вю. Потому здесь и действовала "могучая сила притяжения" Бога, что три временных экстаза сходились вместе и не были различимы. Не было времени как такового, была лишь вечность, сдерживающая всякое развитие. Поэтому-то первобытное сознание такое консервативное, его развитие сдерживается самой его структурой, его строем.

"Итак, человечество поклонялось тому, "чего не знало", тому, к чему отношение было не идеальное (независимое), но лишь реальное".125 В этом состоянии и не могло возникнуть идеации, если будет угодно – это состояние доэйдетическое само по себе. Поэтому Бог даже не формулируем, ибо формулировка уже предполагала бы удержание (ретенцию) и обращение к прошлому, но прошлого не было, была лишь единая вечность и недвижимость.

Итак, подведем итоги экспликации происхождения дежа вю. "Историческое время в точном понимании начинается тогда, когда разделение народов совершилось".126 Но после разделения на народы человечество по такой логике уже не могло находиться в идеальном типе сознания-дежа-вю. Дежа вю соответствует в строгом смысле слова праисторическому времени, в дежа вю нет временности, нет удержания. Поэтому не случайно второй греческий Бог в теогониях обозначен как Кронос (время), с него начинается разделение сознания, образование многих богов идет рука об руку с сознанием времени. Чтобы еще более убедиться в верности нашего отождествления дежа вю и доисторического сознания приведем резюмирующее размышление Шеллинга: "Абсолютно же праисторическое время неделимо по самой своей природе, это абсолютно тождественное время, а потому, какую бы длительность ни придавать ему, его следует рассматривать лишь как момент, т. е. как время, в каком начало что конец и конец что начало, некое подобие вечности, потому что сама вечность – это не последовательность времен, а лишь единое время; так и то время – оно единое время, действительное не в себе самом (как последовательность времен), но становящееся временем лишь относительно последующего (когда само оно становится прошлым). Коль скоро это так и праисторическое время вообще не допускает дальнейшего различения времен внутри себя самого, то такое сознание человечества, для которого относительно-единый Бог – это еще вообще единый Бог, такое сознание есть первое действительное сознание человечества, сознание, до которого ему, человечеству, не ведомо никакое иное, сознание, в каком оно обнаруживает себя, как только оно впервые обнаруживает себя, сознание, какому не предшествует во времени никакое иное; отсюда, стало быть, и следует, что нам неведомо какое-либо историческое начало политеизма, потому что в первом действительном сознании политеизм наличествует не реально (ибо первое звено само по себе еще не образует действительной последовательности), но только роtentia".127

После представленных мыслей и экспликаций, в нашем поиске истока дежа вю мы уже не сможем указать более точное время господства этого состояния в сознании. Единственный довод, который здесь еще можно сделать в пользу того, что сознание-дежа-вю действительно когда-то принадлежало именно человеку, а не животному, состоит в следующем. Как мы писали: дежа вю – это тотальность переживания. И в эту тотальность интегрированы такие моменты как: видение, слух, осязание, чувства, состояние тела, настроение, психика и т.д. Если некое существо находится в точно таком же дежа вю, которым мы здесь занимаемся, то все эти составляющие сознания должны были бы быть у него развиты так же как у человека. Но такое трудно даже предположить. Поэтому, самым очевидным на наш взгляд толкованием дежа вю, служит то, что данное состояние приходит к нам из глубокой древности первобытного человечества. Дежа вю должно было принадлежать именно человеку, в антропологическом смысле, но сознание у этого человека должно было существенно отличаться от cogito. Но при этом нет оснований отрицать присущность некоей разновидности дежа вю сознанию животных. Домашние животные, например, могут предугадывать приход своего хозяина. А о том, как животные ориентируются на местности, и говорить не приходится. Но чтобы обоснованно подтвердить это у нас недостаточно фактов, к тому же не это является темой данного исследования. Теперь же нам предстоит ответить на последний вопрос, который стоял перед нами: что означает событие дежа вю для человеческой реальности, иными словами: каков смысл дежа вю?