Прискорбье и загробье
| Вид материала | Рассказ |
СодержаниеИгра в шашки |
| ИГРА В ШАШКИ В нашем дворе чудом уцелел деревянный столик с двумя скамейками, поставленными еще в давние времена, до перестройки. Все это было покрашено когда-то в голубой цвет, о чем можно было догадаться по кое-где уцелевшим и выцветшим грязновато-выцветшим щербинкам. По-видимому, когда-то за этим столиком дворовые постояльцы играли в домино. Вы вовсе не думайте, что игра в домино была бездарным времяпровождением. Домино сплачивало мужчин из родного двора, за домино они делились житейским опытом, обсуждали события, формировали общественное мнение. Но вот, времена сменились, и мода на домино прошла, как и все традиции, которые забываются незаметно для их носителей. Одно было только непонятно: как сохранился во дворе этот столик да еще со скамейками. Как не разнесли все это своими молодецкими ножищами наши неугомонные недоросли? Почему не увезли это добро на свои дачи добрые люди? К сожалению, на эти вопросы нет ответа. И вот теперь, летом, по вечерам за этим столиком играли в шашки три молодых пенсионера, лет пятидесяти-шестидесяти, не больше: Иван Иванович, Петр Петрович и Николай Николаевич. Вот, наверное, и отгадка, почему уцелел столик со скамейками. Автор подозревает, что эта троица каждый раз восстанавливала регулярно разрушаемое культурное пристанище. Чаще всего за столиком можно было увидеть именно их троих. Двое играли в шашки, а третий, как обычно у нас водится, подавал обеим сторонам советы. Иван Иванович имел довольно интеллигентный вид. И не шутка ведь, он полжизни своей проработал в проектном институте. Как тут не набраться благородных манер и привычек. По его словам выходило, правда, что он проработал всю жизнь не по своей специальности. Имея довольно хорошие способности, он после окончания школы почему-то поступил на политэкономию, предмет, явно рассчитанный на дураков или подлецов. Учение можно было гармонично сочетать с приятным время провождением, поскольку с их факультета можно было вылететь только из-за иностранного. После всеобщего погрома, названного перестройкой, Иван Иванович, как и многие, вынужден был уйти в коммерцию. Он руководил маленькой фирмой, которых расплодилось великое множество. Фирма дышала, как говорят, на ладан, но позволяла сводить концы с концами как Иван Ивановичу, так и нескольким его работникам. И не мудрено, что его фирма едва дышала на ладан. Надо было платить за аренду офиса, за телефоны, приобрести кассовый аппарат, компьютеры, множительную технику, оборудовать кассу, платить за охрану, держать транспорт. Все это обходилось в копеечку, а использовалось, разумеется, не на полную катушку. Множество налогов, их запутанность, приводила к тому, что бухучетом были заняты все в фирме, помимо главного бухгалтера и включая самого Ивана Ивановича. Одним словом, через некоторое время до Ивана Ивановича дошло, что все они работают не на свое предприятие, а на государство, причем не только из-за непомерных налогов, штрафов и пени, но и из-за обширной отчетности и времяпровождения в различных перстом указующих инстанциях. Да, хан Батый не мечтал о такой орде баксаков, которые бы и служили исправно, и кормились сами. С другой стороны, малое предприятие Ивана Ивановича не могло позволить себе качественных юридических услуг, надежной информационной базы, компьютерного и прочего технического обслуживания, не говоря уже об Интернете, библиотеке, службе маркетинга. И не мудрено, что фирма Ивана Ивановича немного погодя развалилась. И, слава Богу, Иван Иванович остался при своих. Благодаря северному стажу ему удалось досрочно выйти на пенсию. И не без пользы прошел этап коммерции. Квартира осталась ему огромная, хотя все дети успели разъехаться. Остались добротная дача, гараж, иномарка. Но все ветшало, и теперь Ивану Ивановичу не хватало денег на ремонт машины, дачи и квартиры. Об этом и не могло быть речи. Как и всем пенсионерам, ему предстояло донашивать свой гардероб. Теперь о втором игроке – Петре Петровиче. Сей муж всю свою жизнь посвятил правосудию, правообвинению и правонаказанию. Сначала работал в милиции, потом, как водится, заочно закончил юридический, далее повышение и переводы, а закончил свою блестящую карьеру в органах ОБХСС. Вот где пришлось Петру Петровичу побороться с расхитителями социалистической собственности. Потом, когда ее, социалистическую собственность, все же расхитили окончательно, их карающая организация несмотря ни на что продолжала существовать, но под другим псевдонимом. И все же из органов, где носят погоны, как многим известно, отправляют на пенсию досрочно. Только маршалы обречены работать до своего смертного одра. А простого подполковника, каким был наш Петр Петрович в пятьдесят лет, считают уже сгоревшим на работе, если не выходит по обстоятельствам повышение в чине. Проработав много лет в ОБХСС, Петр Петрович не без основания считал, что все кругом воруют. Даже жену подозревал в этом грехе. А этому были основания. Он рано женился на одной практикантке из универмага, заканчивающей профтехучилище. После его перевода в ОБХСС он категорически запретил ей работать в торговле. На его глазах, часто не без его участия раскручивались скандальные дела в советской торговле, вырисовывались весьма часто пикантные детали, и наш Петр Петрович пришел к окончательному выводу о порочности рода людского. По этой причине он стал раздражительным, перестал здороваться с соседями по лестничной площадке, грубил продавцам и ежедневно портил им жалобные книги. Как говорят, у человека испортился характер. Выйдя на пенсию, он не смирился, и продолжал свою борьбу, но уже партизанскими методами. Теперь о Николае Николаевиче. У этого вся трудовая жизнь прошла по обкомам, облисполкомам, по разным там комитетам. Поэтому Николай Николаевич терпеть не мог никаких беспорядков. Все наши беды Николай Николаевич видел в том, что у нас мало способных людей в органах управления. Чем выше уровень начальника, тем более он перегружен текучкой. А способных подчиненных днем с огнем не найти из за низких должностных ставок. Вот и приходится плодить все новые казенные учреждения, как только появляются новые проблемы. О старых проблемах забывают, равно как и о комитетах, созданных когда-то для их решения. А для создания новых комитетов средства часто находятся, поскольку находятся заинтересованные лица, и такие учреждения появляется. У меня есть подозрение, что государство наше исторически враждебно народу. Оно веками относилось к собственному народу, как к дойной корове или точнее, как к скоту. И как бы не назывались преобразования - революцией, реформой, перестройкой, - суть государства остается прежней. Во всяком случае, послепетровская история показывает, что наш народ и наше государство – это два органически не связанных организма. Симбиоза не произошло, а паразитизм остался. О! Как я понимаю теоретиков анархизма. И почему они могли появиться только в России или в Испании. «У нас люди, - писал Кропоткин, - лучше учреждений. Народу противостоит чужеродное и изначально враждебное ему государство. И оно должно быть уничтожено». И все же, вернемся к нашим шашкам. Больше всего везло в этой уважаемой игре Ивану Ивановичу. Бывали такие дни, когда Иван Иванович выигрывал в подряд и у Петра Петровича и у Николая Николаевича. Петр Петрович сильно обижался. После ряда проигрышей уходил прочь молча, не прощаясь. Мало того, после своего сокрушительного фиаско Николай Николаевич ни с кем не здоровался, а эту слабость (или твердость) его партнеры знали. «Здрастье, Петр Петрович» – а в ответ – тишина. Но не дай Бог, пройти мимо Петра Петровича да не поздороваться. Тот сразу же становился ему злейшим врагом. Тогда затылком своим будешь чувствовать, как справедливая ненависть Петра Петровича пронизывает вас насквозь. Нет, не подумайте, что Петр Петрович был плохим человеком. Нет, что вы! Как только стоило Петру Петровичу обставить в шашки из своих друзей, а тем паче – обеих в подряд, да еще по несколько раз! И Петра Петровича вам не узнать. Тогда не было на всем свете веселее и добродушнее человека, чем Петр Петрович. После удачных шашечных баталий Петр Петрович мог выставить друзьям трехлитровую бутыль браги или сбегать в ближайший шинок за литровой бутылкой пива. Нет, нельзя обижать таких людей, как Петр Петрович, даже играя с ним в шашки. Часто не везло в игре с Иваном Ивановичем и Николаю Николаевичу, но он свое фиаско сносил стоически. Однажды, правда, когда они играли вдвоем, а Петра Петровича не было, после очередного проигрыша внешне спокойный Николай Николаевич вдруг не выдержал, и смахнул в сердцах шашки на землю. Ему показалось, что приятель над ним надсмехается. Они обиделись друг на друга, и если бы не Петр Петрович, вернувшийся с дачи, то наша кампания бы распалась. Несколько дней в подряд они играли поочередно только с Петром Петровичем, чего он не мог понять, но был несказанно рад. Но не только играли в шашки наши друзья. Между этим занятием они говорили о жизни, а больше – о политике и судьбах русского народа. Только жаль, что мало кому доводилось их слушать. - Эх, жизнь, - начинал Николай Николаевич. – Получил пенсию, сходил в магазин. И что же? Ну, принес сумку с продуктами. А за электричество, за квартиру кто за меня будет платить? Потом и на хлеб то не останется… - Ничего, Николаевич, скоро пойдем с тобой бутылки собирать, – успокаивал его Иван Иванович. - Бутылки собирать? – Взрывался Петр Петрович… - А что, всякий труд достоин уважения. - И труд этих мерзавцев, новых русских? - Ну, обижаешь, Петр Петрович, - ты же знаешь, я и сам немного побывал новым русским. - Иван Иванович задумчиво почесал лоб. – Вот если бы эти, - он кивнул на Николая Николаевича, - не стали бы по нашим следам посылать своих отпрысков, я и сейчас бы продолжал заниматься коммерцией. - Не понял, - вмешался Николай Николаевич. - Да не тебя конкретно имею в виду. У меня, как и многих других, сначала дела шли весьма неплохо, пока не было разрешено свыше заняться коммерцией бывшим квазигосударственным монополиям, и пока чиновники всех мастей не сообразили по горячим следам первых предпринимателей насоздавать придворные конкурирующие структуры. А чиновники, уж прости меня, покорнейше прошу, Николай Николаевич, задушили нас лицензиями и проверками. - Да не преувеличивай, ты… - Хм, я тебе могу дюжину бывших коммерсантов привести, моих знакомых, и они тебе скажут то же самой. И каждый из этой дюжины тоже приведет по дюжине. - Ладно, не ссорьтесь, - вмешался Петр Петрович. Нежданная эта перестройка, кто ей не нарадуется? Деревенский житель? Пенсионер? А, может быть, военный? Или инженер-проектировщик? Не знаю, во всяком случае, я не встречал таких людей. - О радости вспомнил, - не унимался наш Иван Иванович. Может кто-то и радуется теперь тихой радостью, может и есть жидо-масонский заговор, теоретически все может быть. Но и сами мы хороши, все мы русские люди хороши. Куда уж там! Попробуй отремонтировать квартиру. Обратись за помощью к сантехнику, гуру коммунального хозяйства. И один и тот же результат. «Сходи, купи такую-то штучку». Принес эту штучку, а она не подходит, вот оказия! …. И опять совет от него: «Ты сдай куда-нибудь эту штучку, и принеси не такую..». В конечном счете, и ты в дураках, а сантехник – без заработка - Да ты, сам, Иван Иванович, - не выдержал Петр Петрович, - сам то что умеешь делать руками? - Согласен, ничего не умею. И о себе я не лучшего мнения. Я обо всех говорю. - А вот то-то. А сейчас, и мел бы ремесло, и не зависел бы от своей пенсии. - А ты, Петрович, - не выдержал Иван Иванович, - тоже, ремесленник нашелся… Пришить дело к человеку, не к рубахе рукав… - Разучился наш народ работать. Разучился. - мудро вставлял свое замечание Николай Николаевич. – Все ремесла позабыл за годы тоталитаризма. Вот мой дед, например… - Что твой дед? – взорвался Петр Петрович. - Тебя, бывшего обкомовца ремеслам не обучил? Так ведь к чему они тебе. Ты и так, как сыр в масле катался. - Можно подумать, ты бедствовал. Все магазины были у него под колпаком, а он, понимаете ли… - Да ты что понес! Да я, да я никогда в жизни… - Верим, верим, Петрович, - примирительно начал Иван Иванович. Что мы тут друг друга начали обвинять. Зачем все это? Давай-ка, Петрович, еще одну партию, а? Да, шашки действительно их примиряли. Можно было бы играть в шахматы, но тогда выпадал из обоймы Петр Петрович. Можно и в преферанс, но Иван Иванович принципиально не брал в руки карт. Шашки были для них компромиссом. Казалось бы, и игры проще нет, а чем-то похожа на жизнь: те же нужники, то же стремление пробраться в дамки, а главное финальная позиция всем ясна, но обратного хода нет. И вот очередной раз Иван Иванович выигрывал у Николая Николаевича, выигрывал в шашки. - Ты бы, Иваныч, поддавался бы нам иногда, ведь скучно так играть в одни ворота, - пошутил Николай Николаевич. – Делиться надо успехами. - Мудро говоришь, когда я был в коммерции, делился и с инспекторами, и с санэпидемом, и с пожарниками, …и с вашими комитетчиками - На что ты намекаешь. - Да на твой ныне подержанный джип, на твою двухэтажную дачу. - Дачу я давно продал. - А деньги положил в Инкомбанк, а Инкомбанк сгорел. Караул, держите вора. - Знаешь, Иван Иванович, пора бы и меру знать!
- Просто хочется поговорить, поделиться мыслями, а не с кем. Ты уж прости меня, я без зла лично к тебе. Да и что больше всего раздражает обывателя в работе чиновника? Нет, не взятки. «Взяточничество, - как писал Салтыков-Щедрин, - располагает к излияниям дружества и к простоте отношений». В невыносимых порой условиях, создаваемых для предпринимателей и населения, взятка ускоряет решения, и ее рад дать, пожалуй, каждый второй, дабы продвинуть или замять свое дело, смотря по обстоятельствам. Так что не в обиде я на тебя. Сам я вот принципиально никогда не подавал нищим и не слушал их жалобы. Если от тебя отступилась Богоматерь, значит, сам заслужил, и человек человеку уже ничем помочь не может… - Ну, вот и поговорили. Приплел сюда Богоматерь. – Петр Петрович сердито нахмурился. – Всю жизнь в коммунистах проходил, а теперь, похоже, скоро в церковь пойдешь. Да много вас таких. Вот, посмотри на нашего Николаевича. - А я что? - Ходишь, ходишь ты в церковь. Я ведь знаю. А ходить ты начал, потому что боишься смерти! Как оно там? А.. страшно. А сей миг все приближается и приближается… Да ты хоть десятину полностью в церковь вносишь? - Конечно. А, кстати, зачем это тебе задавать такие вопросы? - Да на прошлой неделе ты получил перевод от сына из Уренгоя. - А тебе какое дело? Перевод от сына это деньги сына, не мною заработаны - А-а, благословесь. Все ясно с тобой. - А я не верю в эти сказки, – решил разрядить обстановку Иван Иванович. - Для интереса прочитал всю Библию, еле хватило терпения. Прочитал Евангелия, там кое-что поинтереснее. Но противоречия налицо. Послания апостолов идут несколько в другую сторону от Евангелия. И что интересно, в Евангелии почти не упоминается о божьей матери. А культ ее и у православных, и у католиков. Почему вот у нас, на Руси, уважают Богоматерь? Почему ее ставят выше, даже чем Бога? Да потому, что каждая мать- богиня. – Николай Николаевич сказал это с мягкой улыбкой. Лицо его просияло. - Никогда не осуждай свою мать. Любой мужчина по сравнению с любой женщиной – несовершенство, а так, вспомогательный материал для продолжения жизни. Все почему-то замолчали. Нет, не ожидал Иван Иванович таких слов от бывшего чиновника. Ему непонятно почему пришел в голову случай из своего деревенского прошлого, когда он возил, сидя верхом на лошади, так называемые копны при заготовке сена в своем родном колхозе. Однажды его лошадь не потянула копны, потому что надо было ее везти по крутому подъему. И он, сопляк, начал бить коня плеткой, матюгаясь, как взрослый мужик, припомянув и Богоматерь. И тут же получил замечание от старой бабки, все еще работающей в колхозе: «Ты, паря, матерись, может быть, это тебе Бог со временем и простит, но никогда он тебя не простит, коль обидел его Мать!». Иван Иванович запомнил эти слова. Он, как мы уже знаем, стал интеллигентом… После этого, сколько комсомольских и коммунистических лет не прошло, Иван Иванович в тайне просил прощения у того коня, бабки, Бога и его Матери. - Вот ты о чем, - Петр Петрович ухмыльнулся. – Ты – о женщинах. Известно, любой разговор среди мужиков, - у нас всегда сводится к бабам. Сейчас проституции столько развелось, хрен для своих внуков подходящих невест отыщешь. - Не думаю, - Николай Николаевич перешел на фальцет. – Много у нас порядочных женщин, дурное все в глаза бросается, а порядочное не замечается, потому что на него смотрят, как на должное, на обычное. Большая разница между проституткой и женщиной. Женщина – это мать, это – жена. Даже перед самой смертью каждый мужчина это начинает понимать. А проститутка уходит прочь. Ее удел – случайный заработок. Участь ее горька. - Чем отличается порядочная женщина от проститутки, – сострил Петр Петрович. - Проститутка продается каждый раз, а порядочная женщина один раз и навсегда. Не тебе ли, Иван Иванович, как бывшему коммерсанту, не знать разницу между розницей и оптом? А разговоры про любовь, да кто ее тут завел? Три старика! Любовь это бабская выдумка. Вот вам, мужики, пример. Возьмем нашего Ивана Ивановича. Сам он недавно рассказывал нам о своей жизни. Я только переиначу, на свой лад и не в ущерб тебе, Иван Иванович. Помнишь, рассказывал, когда ты был при коммерции и подарил любовнице квартиру и машину? Да не хмурь брови, Иван Иванович! Ничего плохого тут я не скажу, и не тебе в обиду. Послушай меня дальше то. А почему подарил ты все это ей? Послушать тебя, так тебе было приятно с ней время проводить. А к чему приятности сводились. Касательно секса ты сам говорил, уж прости Иван Иваны, любовница твоя уступала твоей теперь старухе. И все приятности сводились к умным разговорам. Жена то твоя за твои умные разговоры кочергой намахивалась, а любовница умно кивала тебе и волшебно произносила «да-да». Одним словом ты не пожалел квартиры и машины за умное поддакивание. - Брось чепуху городить, Петрович - Да нет, Иван Иванович, это не чепуха. Тебе больно, может быть. Но мои слова далеко не чепуха. Мы вот с тобой еще умнее разговоры ведем, сексом, правда, не занимаемся. А что секс, как в писании сказано, да поддержи меня, Николаевич. Секс – это уд срамной… Поэтому, исключив такой позорно-постыдный пустяк, как секс, и продолжая заниматься умными разговорами, почему бы тебе не подарить нам с Николаем Николаевичем свой БМВ? Ведь у меня – ни кола, ни двора. - Прости, Петр Петрович, а не поехала ли у тебя крыша? - Да нет, Ваня, не поехала. Ты не намерен был заводить детей со своей любовницей. А вот добра то ей отвалил. Да не только твоя это беда. Многие так поступают, и поступают глупо. Проститутка обходится дешевле, чем любовница, и в смысле разнообразия, если кому оно надобно. Вот поэтому я их защищаю. А для души мы тут втроем можем приятно провести время…
- А что любовь? Она бывает разной. Посмотри на любое животное. – Петр Петрович развел руками. - Любовь кота к кошке, если это можно назвать любовью, случайна, но любовь кошки к котятам – это уже настоящая любовь. И между этими видами любви разница огромная… - Истинно говорят, - вмешался Николай Николаевич, - любовь женщины правит миром, поскольку женщина – основа этого мира. Настоящая женщина всегда выше мужчины, она по своей природе выше его. Женщина выше мужчины только потому, что он не может дать новую жизнь. Только женщине обязаны мы своей жизнью. - Да, - я как бывший правосуд скажу, - может быть, мы, мужчины, специально и созданы для того, чтобы своим трудом содержать женщины. Много ли одному надо? Одну комнату, один пиджак и одну бутылку водки на день. А вот из-за женщин, из-за семьи и возникают все проблемы, желание обогатиться любой ценой. Вот так и проходили встречи наших оппонентов за шашками. Друзья – не друзья, враги – не враги, а просто их сближало то, что они никому больше не были нужны, кроме друг друга. Раньше все они работали в больших коллективах, а теперь все выброшены в никуда, на встречу со смертью. Большой коллектив давал каждому из них чувство причастности к чему-то большому. А после выхода на пенсию каждый их них почувствовал свою ненужность и никчемность. Депрессия – вот что ожидало каждого после распада этой случайной кампании. И этого никто из них ясно не осознавал. К поздней осени нашим друзьям приелись шашки, было выговорено, кажется, все друг другу и можно было теперь даже не здороваться. А вот к Ивану Ивановичу все-таки вернемся. Открою одну тайну. Будучи еще коммерсантом, Иван Иванович ни с того, ни с чего вдруг начал писать в местные газеты. Потом, после похвалы редактора газеты, начал сочинять рассказы. Он находил удобный случай, чтобы подбросить очередной свой рассказ друзьям, жене, детям. Все, как один, хорошо отзывались о рукотворстве Ивана Ивановича. Хорошо, с похвалой отзывались, но ни слова лишнего, ни по фабуле, ни по сюжету. Своих клиентов Иван Иванович снабжал ксерокопиями своих рассказов, на что изрядно тратился. Но отклика никакого не было. Иван Иванович понимал, что жизнь подходит к финалу, а читатели, я думаю, тоже поймут, как хочется человеку выразить в чем-то свою душу, получить от кого-то признание. Ведь каждый из нас, удавшийся или неудавшийся Наполеон, но в душе – все равно Наполеон. Каждый из нас приходил в жизнь, чтобы завоевать мир, и каждый из нас переживает одно и то же. Пусть с разной высоты, под разным углом зрения, но за каждым из нас лежит вселенная. Каждый человек – это Вселенная, а это – весь мир. А жизнь человека, кончающаяся смертью, – это трагедия, покруче любой из шекспировских, поскольку с каждым из нас погибает Вселенная. И Вселенная погибала миллиарды лет, и с каждым рождением маленького человечка она восстанавливалась снова и снова. Но разве ушедшим и уходящим это дает облегчение? Был ли Иван Иванович счастлив? А кто из людей назовет себя счастливым? И что такое счастье, не очередная ли это химера, когда сначала выдумают слово, а под него потом подбирают смысл? Счастье - это как ты проживешь последний свой день, и как примешь смерть. Пусть всю жизнь ты был рабом, но твой последний час, час освобождения делает тебя счастливым. Погибнуть в бою, и особенно за идею, это уже счастье. Иван Иванович упорно продолжал заниматься литературой, хотя чаще всего газеты и журналы вежливо отказывались публиковать его рассказы. Оно и понятно, в каждой редакции хватает своих писателей, а их количество, наверное, сравнялось с числом читателей особенно по причине их уменьшения, особенно в последние годы. Иван Иванович складывал все свои творения в серенький чемоданчик, а чемоданчик этот со временем становился тяжелее и тяжелее. Оптимизм нашего Ивана Ивановича поддерживался священными, кем-то сказанными словами, что «рукописи не горят». Однажды Иван Иванович набрался мужества и подался со своими рукописями в столицу, в редакцию одного почитаемого им журнала, выходящим ежемесячным тиражом аж пять тысяч экземпляров. Похвалили там Ивана Ивановича. Молодец, говорят, надо писать. А что касается публикации, то своих писателей много очереди стоит. Журнал выплачивал мизерные гонорары, но для многих эти гонорары, считай, были единственным источником существования. Да, сказали Ивану Ивановичу, что его рассказы не хуже многого из опубликованного в их журнале. Но у тех, кто публикуются, уже есть имена. Поэтому редакция будет поддерживать с ними и отношения, и поддерживать их материально. А что касается Ивана Ивановича, все, что написано у него - прекрасно, но Америку он не открыл. Ведь все, о чем мы ныне пишем, все было сказано две тысячи лет назад. Не верите, можно это доказать. Нам остается ремесленный труд. Круглое обозвать круглее, чем кто это раньше не обозвал. Мягкое обозвать мягче, чем до этого выражались. Разве что остаются злободневные темы. Ну, для этих тем существует публицистика, а не художественная литература. Но на этой стези тоже конкуренция. А что поделаешь? Литература – это часть культуры, а культура – это искусственно поддерживаемый раритет. А как иначе? Иначе не будет авторитетов, пусть иногда и лживых. Слишком много талантов – слишком большая энтропия в обществе. Литература обещает кажущийся легкий хлеб, кроме того, дающий еще и славу. Не слишком ли много для человека да при его жизни? И все же появляется сонмище людей, клюнувших одновременно на два искушения христова: на хлеб и чудо. Соблазн велик. И клюнувший сразу на два этих соблазна – человек потерянный и для себя, и для общества. Как раньше выражались, такие люди становится лишними людьми. Лишние люди это словно ходячие покойники. Это люди с завышенными притязаниями к жизни. А завышенные притязания - все от нашего русского идеализма. Массовое воспитание идеалистов – свойство тоталитарного общества. Не он ли губит нашу страну? Для основной массы людей нужен не идеал, а норма, потому что норма – это и есть половина культуры. Если идеалист вносит в общество цель, то норма регулирует жизнь большинства людей, т.е. жизнь материалистов. - Поэтов, писателей у нас переизбыток. А вот дельных сантехников, вот тут прав наш Иван Иванович, не хватает катастрофически. Мало мальски сведущего в своем ремесле печника не найдешь днем с огнем. - Но все же талант… кто-нибудь возразит нам, с Иваном Ивановичем. - Ответим, литературных талантов у нас хоть отбавляй. Талант, гений – все это слова, означающие качественные характеристики способностей человека. Их никто не квантифицировал. И эти слова химеричны, как и слово «счастье». Поэтому слова «талант» и «гений» нечетко определены. Например, Некрасов, русский поэт, талант или гений? - Талант, скажете нам. - Э-э, батенька мой. Для своего времени, когда поэтов на один квадратный километр было еще маловато, Некрасова можно было и гением назвать, как и битого палками Тредьяковского. А теперь подобные вирши не опубликуют даже в районной газете. Сейчас большие требования от литератора. Не всем хватает упорности, ловкости, терпения, интригантства, целеустремленности, умения ладить с людьми и приспосабливаться к жизни. Отсутствие тех данных, многие из которых считаются негативными и принижаются публично, как раз и составляют основу таланта или гения. А если у кого желания и способности сталкиваются с моральными ограничениями, тот не талант, а Гамлет. Иван Иванович уже ни о чем не мечтал. А о чем же можно мечтать на шестом десятке лет. Для человека уже сорок лет – переломный период. Давно еще, когда Иван Иванович был еще коммерсантом, его пугала будущая участь пенсионера. Ему казалось, что всех пенсионеров, выделяла из остальной массы людей, тоска. И теперь он сам - пенсионер. И вот теперь, вот эта самая тоска навалилась на Ивана Ивановича всей своей свинцово-смердящей тяжестью. Бывшие приятели по шашкам, случайно узнав о бедах Ивана Ивановича, пытались вывести его из депрессии. Николай Николаевич пытался внушить Ивану Ивановичу, что жизнь каждого должна быть построена таким образом, чтобы последняя ее стадия, по крайней мере, последние 15-20 лет до смерти были бы целиком посвящены преданному служению Богу. Не прославляя Бога невозможно избавиться от пыли, накопившейся в уме. Преданный, полностью вручивший себя Богу, -такой человек никогда и нигде не испытывает страха ни перед человеком, ни даже перед смертью. Нет, нет, у Ивана Ивановича были свои счеты с Богом, как у Иова. Ведь Бог превратил Ивана Ивановича в провинциала. А как горька жизнь провинциала! Кстати, вы бывали в провинции? Иван Иванович сел за письменный стол, погрузился в думы, прежде чем начать писать. Он уже не тешил прежние свои иллюзии, что его наработки попадут в печать. Да, думал он, я провинциал, да, я пишу для себя, и только для себя, и все складываю в большой серый чемодан. А к чему все это? Иван Иванович вдруг вспомнил смерть своего отца. А ведь, вспомнил, наконец. В последние годы, уже на пенсии, его отец, бывший учитель физики в сельской школе, он захламил всю свою комнату радиодеталями. По его словам, он собирался переплюнуть самого Эдисона, и доказать всему миру, что на ультракоротких волнах спокойно можно ловить Америку. После смерти отца мать Ивана Ивановича коробками выносила радиодетали в мусорный ящик, причитая: «К чему все это… А ведь всю свою пенсию он тратил на эти никому не нужные железки. Ах, кабы не моя пенсия, и не наш огород!». Яблоко не далеко падает от яблони, – прозревал наш Иван Иванович. Вот и участь моего серого чемоданчика будет такой же. Нет, нет… отбрасывал эту дурную мысль Иван Иванович, надо писать, писать, писать и не думать об этой бренности. Литература спасет меня, спасет мою жизнь. Только это осталось у меня, только это спасет меня. Надо работать ради работы, и не думать о цели или пользе. Надо, надо писать… Что-нибудь, но писать… Жена Ивана Ивановича давно уже обеспокоилась тишиной в их просторной квартире. Когда она зашла в комнату Ивана Ивановича, она увидела его застывшим за письменным столом, глаза его были пусты. Перед ним на столе лежала авторучка и чистый листок бумаги. |