Аннотация
| Вид материала | Реферат |
- Механизм воздействия инфразвука на вариации магнитного поля земли, 48.07kb.
- I. Пояснительная записка. Аннотация, 129.92kb.
- А. В. Жилкин, Д. А. Филиппов, С. Ю. Круглов, И. В. Шевченко фгуп «Горно-химический, 69.77kb.
- Аннотация рабочей программы дисциплины Аннотация дисциплины история культуры и искусства, 2388.24kb.
- Баталова Лариса Вячеславовна Аннотация, 126.98kb.
- В. Ю. Шевяхова Россия, Москва, мгу имени М. В. Ломоносова tamara@got ps msu su Аннотация:, 89.51kb.
- Карцев Евгений Александрович Аннотация: программа курса, 233.93kb.
- П. А. Столыпина и его значение для аграриев современной России Аннотация: Работа напечатана, 103.62kb.
- Аннотация программы дисциплины учебного плана и программ учебной и производственных, 24.01kb.
- Примерный учебный план 16 Аннотации программ учебных дисциплин профиля 20 > Аннотация, 1470.24kb.
Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное агентство по образованию
Государственное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«ЮЖНЫЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»
РАЗДЕЛ РИДЕРА Ч.4
«Междисциплинарные исследования в психологии»
для слушателей программы
«Междисциплинарное индивидуальное гуманитарное образование»
Ростов-на-Дону
2007
Содержание:
Содержание: 2
Аннотация 2
Введение: психологии и границы 3
Психология за пределами психологии 5
1.1. Психологическая наука и изобретение внутреннего мира 5
1.2. Психологическая наука как языкознание: эпистемологический поворот и психологические словари 8
1.3. Психология как история 13
1.4. Психология как литературная критика 16
1.5. Психология как культурная практика: западная рациональность и пределы психологической интерпретации 18
Пси-культура 22
Мифологизация психологического 24
1.6. Психология как политическая технология 25
1.7. Психология как социальная теория и практика: 27
Перечень использованных текстов: 29
Аннотация
Этот модуль ридера, посвященный междисциплинарным исследованиям в психологии, подготовлен для стажеров университетской программы «Междисциплинарное индивидуальное гуманитарное образование» и является частью коллективного проекта, посвященного разработке и методическому обеспечению модели асинхронного образования.
В ридер включены 14 фрагментов текстов российских и зарубежных авторов, объемом 1 п.л. Тексты объединены идеей пересмотра пределов, границ и моделей интерпретации психологического знания, а также – интердисциплинарным подходом к анализу его эффектов. При подборе текстов учитывалась их методологическая значимость и актуальность. Ряд текстов в переводе составителя впервые вводятся в систему российского социогуманитарного образования.
Ридер снабжен введением, комментариями к текстам, а также вопросами для самостоятельной работы студентов.
Введение: психологии и границы
Жанр введения к тематически подобранной нарезке текстов предполагает обоснование принципов их отбора, а значит, – неизбежное обращение к соотношению дисциплинарных рамок и междисциплинарного поля, то есть – к определению границ. Как соотносятся между собой психологическое, непсихологическое и междисциплинарное? Это вопрос не только методологический, но и политический. Вопрос профессиональной идентификации, принадлежности к локальному академическому сообществу. Вопрос конвенций и допустимых пределов. Иначе в контекстуально-насыщенное исследование памяти, опосредованной фотографией («Зеркало с памятью»), осуществленное московским психологом Вероникой Нурковой и совмещающее в себе ракурсы культурной истории, визуальной социологии и культурно-исторической психологии, не вклинивались бы обязательные для поддержания дисциплинарного status quo ссылки на лабораторные социально-психологические эксперименты и когнитивные схемы.
Непростой вопрос об определении междисциплинарной позиции для психолога или представителя другой дисциплины, работающего с традиционно психологическими объектами или методами, остается открытым. Не совсем понятно, чем необходимо руководствоваться при идентификации междисциплинарности психологического толка – научной квалификацией исследователя, предметной областью, методологией, инструментарием, общей идеологией, институций, к которой приписан автор проекта, или чем-то еще? Наконец, что именно следует считать междисциплинарным исследованием в психологии? И насколько обязательно указание на предметную область междисциплинарности? Что более психологично в своей междисциплинарности, исследование психолога Игоря Кона, посвященное персонологической исторической этимологии (становлению европейских словарей описания личности, а вместе с ними и представлений о личности), или же исследование социолога Олега Хархордина, в котором изобретение российской, а точнее, советской личности анализируется сквозь призму политических технологий индивидуализации (вроде партийных чисток двадцатых годов или популярной литературы по самопознанию годов семидесятых)? Можно ли и, главное, нужно ли проводить (меж)дисциплинарную границу, отделяющую исследование поэтических категорий, используемых современными австралийцами для описаний историй своей жизни, проведенное психологом Кевином Мюрреем, от проекта литературоведа и культуролога Ирины Паперно, в котором реконструируется ресурс реалистической поэтики в обустройстве и упорядочивании внутреннего мира Н. Чернышевского?
Если задавать вопросы изнутри дисциплины, то каким должно быть психологическое знание (или как оно должно определяться), чтобы стать проницаемым для Другого и других (объектов, теорий и методов)? Не менее интересно понять, каким образом в смежных дисциплинарных полях (историческом, социологическом, антропологическом, лингвистическом, литературоведческом и т.д.) ведется работа с традиционно психологическими объектами и явлениями? Ведь эти исследования по ту сторону междисциплинарных исследований в психологии существенно расширяют и обогащают репертуар хрестоматийных интерпретаций и утверждают новый взгляд на психическую реальность. Благодаря социогуманитарным методологическим и методическим инвестициям эта реальность теперь может быть ухвачена в сети социальных, исторических, культурных контекстов. А, значит, психология получает шанс выйти за пределы лаборатории и самодостаточных тестовых испытаний.
Ридер состоит из двух частей.
В первой собраны тексты, которые предлагают трансдисциплинарный взгляд современных исследователей на само психологическое знание. Описание психологии западного образца в категориях политической технологии или же методологическое сближение психологического исследования с литературной критикой позволяют открыть междисциплинарный потенциал внутри психологической дисциплины, ввести новые уровни анализа (например, социолингвистический, как это предлагают дискурсивные психологи) или по-новому определить предметную область психологии (например, версия социальных конструкционистов – способы, которыми люди объясняют и делают для себя понятным этот мир и свое поведение, - исключительно близка к тому, как видят сферу своих исследований современные социальные антропологи).
Во второй части подобраны тексты, позволяющие обнаружить междисциплинарность в стратегиях изучения и описания классического объекта психологического исследования – памяти. Результат налицо: расширяется предметное поле для изучения памяти (в круг исследовательского интереса попадают такие явления как ностальгия или политика памяти), уточняется и контекстуально обогащается аналитическая рамка, вводятся новые теоретические модели и методы, не укладывающиеся в конвенции общей психологии, определяющей до последнего времени канон изучения данного явления. Авторы собранных текстов – вне зависимости от того, являются ли они профессиональными психологами или же социологами, историками, антропологами – успешно нарушают границы и превращают исследования памяти в одну из самых плодотворных трансдисциплинарных областей современного социогуманитарного знания.
Психология за пределами психологии
1.1. Психологическая наука и изобретение внутреннего мира
Методологический переворот, происходящий в постсовременной психологии, может быть рассмотрен под углом размывания дисциплинарных границ. В призыве отказаться от психологического эссенциализма, обращенном к собратьям по цеху психологами-постмодернистами, можно разглядеть попытку снять уникальность психологической проблематики, увидеть в психологии один из авторитетных дискурсов западной культуры, а в ментальном мире – выразительный дискурсивный эффект.дискурсивный эффект. один из авторитетных дискурсов западной культуры, а в ментальном мире - выразительный тами, можно рассматри Эпистемологические размышления о психологической феноменологии переводятся родоначальником социального конструкционизма Кеннетом Джердженом в область исторической социологии знания, истории идей, интеллектуальной и культурной истории.
Кеннет Джерджен «Технология и «Я»: от сущностного к возвышенному» (перевод А. Корбута).
Gergen K. (1996) Technology and the Self: From the Essential to the Sublime. In Grodin D& Lindlof T. Constructing the Self in a mediated World. Sage. P. 127-140.
Психологический эссенциализм – вера в то, что индивиды обладают специфическими психическими процессами или механизмами – долго служил ключевой характеристикой западной культурной традиции. Уже в аристотелевской философии содержалась сложная формулировка процессов психической жизни. Платоническая теория знания, центральным предметом интереса которой была реальность чистых идей, также строилась на изначальной уверенности в превосходстве психологического мира. Эти составляющие греческого культурного мира, соединившись с иудо-христианской концепцией души, сделали убедительно-ощутимым предположение о существовании внутреннего мира – идентифицируемого, постоянно присутствующего, прозрачного и исходного для понимания человеческих действий.
С ходом столетий эти ранние спекуляции, по мере их разработки, претерпели значительные изменения. Когда деятели Средневековья, такие как Августин или Фома Аквинский, расширили понятия души, ощущения и эмоций; когда философы-рационалисты, такие как Декарт и Кант, поставили выше всего способность чистого разума и априорные идеи; когда философы-эмпиристы, такие как Локк или Гоббс, подчеркнули значение опыта в порождении идей; и когда романтические поэты, романисты и философы сделали предметом своих изысканий загадочную область страстей, творческих порывов, гениальных наклонностей, гениальности и безумия, мы приняли традицию, в которой презумпция внутренней жизни – как реального мира, возможно, более важного, чем мир внешний, материальный – обрела устойчивую фиксацию.
Дискурс индивидуального внутреннего пространства также предоставил главное обоснование многим нашим ключевым институтам. Религиозные организации, например, долгое время занимались воспитанием и очищением души. Образовательные учреждения предназначены для улучшения психического функционирования индивида; семьи формируют характер молодежи; демократические институты основаны на вере в независимое суждение, а судебные инстанции навряд ли смогли бы действовать без опоры на понятия намерения, памяти, осознанности.
В свете этого мы обнаруживаем, что одним из главных эффектов социальной науки в ХХ веке является объективация психического мира… Будь то интроспективные методы первых менталистов, экспериментальные методы лабораторных психологов, феноменологические методы гуманистических исследователей, шкалы для измерения установок и мнений психометриста или качественные методики современного интерпретативиста, - в каждом из этих случаев нам обещали предоставить эмпирическое доказательство пропозиций, касающихся психической и социальной жизни… Теоретическое описание поддерживает предположение о реальности психической жизни.
Именно давняя традиция психологического эссенциализма, поддерживаемая главными культурными институтами и оправдываемая столетней историей социальной науки, предоставляет основание для тех повседневных процессов, которые мы определяем как самопонимание и самореализацию: различных способов, которыми мы вопрошаем, оцениваем и изучаем себя («Наверное, у меня депрессия», «Это любовь или простое увлечение?»); наших поисков реакций других людей, поддержки или почвы для нашего внутреннего бытия («Она неверное понимает мои намерения», «Он не уважает мои потребности»), наших способы оправдания и обсуждения собственных действий («Я подумал, что все кончено, и решил…», «Это шло в разрез с моими моральными ценностями»). Эта же традиция дает индивиду многочисленные и безотказные причины для сохранения собственной идентичности. Иметь идентичность – значит иметь право претендовать на внутреннюю жизнь: на свои собственные причины и мнения, на определяющие экзистенциальные мотивы, личные чувства ядерные черты.
Вопросы для самоконтроля и самостоятельной работы:
1. Что такое эссенциализм применительно к анализу психических явлений?
2. Какова роль знаний и идей в формировании представлений о значимости и реальности внутреннего мира? Поясните свой ответ на материале литературы, философии, богословия, истории и т.д.
3. Как вы понимаете утверждение Джерджена, будто объективация психического мира – один из главных эффектов социальной науки в ХХ веке?
4. Что изменяется в осмыслении и интерпретации психических реалий в постсовременную эпоху?
1.2. Психологическая наука как языкознание: эпистемологический поворот и психологические словари
Интерес психологов к тому, как в языке и посредством языка создаются психические и социальные миры, приводит к обогащению психологического дисциплинарного поля ракурсами, интерпретациями и методами языкознания.
Елена Якимова Ром Харре и дискурсивная психология// Якимова Е. Социальное конструирование реальности: социально-психологические подходы. М., 1999. С. 52-76.
Texts of Identity. L.: Sage, 1989.
The Social construction of Emotions. Oxford, 1986.
«Явление, подлежащее психологическому изучению, - поясняет Харре, - есть то, что задается соответствующим словарем и характером его использования». Область психосоциального – это область отношений между членами социального сообщества – отношений, которые поддерживаются и создаются посредством речевых актов; их главным мотивационным основанием служит сохранение морального стандарта сообщества, т.е. поддержание сложившегося морального порядка. Очевидно, что в таком случае первостепенная роль с социопсихологическом исследовании должна принадлежать психо-и социолингвистике.
В соответствии с новой парадигмой трансформируется вся структура работы социального психолога. На первый план выходит изучение семантики интенциональных действий социальных субъектов. «Человеческое поведение, - пишет Харре, - это своего рода текст, отношения же между его внутренними частями – семантической, а не каузальной природы»… Инструментом обязательной критической саморефлексии дисциплины выступает анализ обыденного языка и его употребления («следования правилам») в традициях Витгенштейна. Тем самым, лингвистический анализ превращается в предварительный этап собственно психосоциальной работы, причем в поле зрения социального психолога должно находиться как повседневное манипулирование психологическими понятиями, так и профессиональное их использование в научной практике…(С.60- 61)
Особое внимание в постсовременной психологии уделяется анализу эмоциональных словарей – реализация проекта психологической семантики началась именно с них. Эмоции оказались особенно убедительным доказательством того, что на месте ментальных фактов, которыми оперирует традиционная психология, следует искать социальные и лингвистические артефакты (поведенческие эквиваленты эмоциональных явлений являются поведенческими актами, эмоции бесконечно итенциональны (мы радуемся «чему-то», надеемся «на что-то»), эмоции уоптребляются в соответствии с локальным моральным порядком, а связь между физиологическими проявлениями и эмоциональными конструктами – условна).
… Социально-психологический анализ (эмоций) должен предваряться лингвистическим анализом словарей эмоциональных терминов и условий их применения. Изучение специфического функционирования эмоциональных понятий как элементов дискурса позволяет не только сопоставить эмоциональный опыт различных культур, но и дает ключ к пониманию экзотических либо исторически утраченных эмоциональных состояний, подчеркивает Харре (с. 64)
Кеннет Джерджен «Технология и «Я»: от сущностного к возвышенному» (перевод А. Корбута).
Gergen K. (1996) Technology and the Self: From the Essential to the Sublime. In Grodin D& Lindlof T. Constructing the Self in a mediated World. Sage. P. 127-140.
Внутренний мир становится предметом доверия прежде всего в силу достижения всеобщего согласия относительно категорий существования: базовых разграничений, необходимых для описания или объяснения психических состояний. Без подобного словаря было бы просто нечего описывать или объяснять, а без разумного широкого согласия по поводу терминов в права вступают двусмысленность и сомнение. Так, например, мы можем с определенной долей уверенности говорить об эмоциях страха, гнева и печали, поскольку эти категории являются элементами общепринятого словаря (в который входит около десятка эмоциональных терминов), наиболее часто употребляемого в культуре… Можно ли быть человеком, не испытывая гнева или печали? Другие психологические предикаты, разделяемые менее крупными и иногда более маргинальными культурными группами, не внушают подобного доверия. Такие понятия, как «экзистенциальная тревога», «посттравматический стресс», «духовное пробуждение», «поток сознания» и «канализирование чувств» приемлемы в разнообразных областях культуры, но большинство может скептически относиться к ним как к некоему жаргону или культовому языку. Возможны и более жесткие варианты: если бы кто-то заявил, что его переполняет acidae (популярный в средневековых монастырях психологический термин), что он страдает от сильного приступа меланхолии (термин, которым необычайно увлекались поэты и романисты XIX века) или охвачен mal de siecle (термин, который подвигал многих на самоубийство менее ста лет тому назад) – это, скорее всего, вызвало бы удивленные взгляды у его товарищей… По сути, без публичного подтверждения претензий – без того, чтобы в итоге было сказано: «Да, я понимаю, что ты чувствуешь», - человек вряд ли может вести уверенное психологическое существование.
Одним из методологических оснований для размышлений о перформативной и лингвистически обоснованной природе психического стала концепция «языковых игр», разрабатываемая в философия языка Л. Витгенштейна.
Людвиг Витгенштейн (1945) Философские исследования
Что фиксирует психолог? Что он наблюдает? Разве не поведение людей и, особенно, их высказывания? Но последние говорят не о поведении.
Являются ли слова "Я боюсь" описанием душевного состояния?
Я говорю "Я боюсь", другой спрашивает меня: "Что это было? Крик испуга? Или же ты хочешь сообщить мне, что у тебя на душе, или же это наблюдение за твоим нынешним состоянием?" Всегда ли я мог бы дать ему вполне ясный ответ? Или же мне никогда этого не сделать?
Представлять себе при этом можно весьма разные случаи. Например: "Нет, нет! Я боюсь!"
"Я боюсь. К сожалению, я должен признать это".
"Я все еще немного боюсь, хотя уже не так сильно, как раньше".
"В глубине души я все еще боюсь, хотя и не хотел бы признаваться себе в этом".
"Я терзаю себя самого разными страшными мыслями".
"Я боюсь и это теперь, когда я должен бы быть бесстрашным".
Каждому такому выражению присуща собственная тональность, каждому разный контекст.
Можно представить себе людей, которые бы думали значительно определеннее, чем мы, и употребляли бы разные слова там, где мы используем одно.
Мы задаем себе вопрос: "Что, собственно, означает "я боюсь", к чему относятся эти слова?" И конечно, не находим никакого ответа или только такой, который нас не удовлетворяет.
Вопрос должен быть таким: "В каком контексте встречаются эти слова?"
Воспроизводя выражение страха и концентрируя внимание на самом себе, как бы наблюдая краем глаза свою душу, я не получу ответа на вопросы "К чему относятся эти слова?", "О чем я думаю при этом?". Но в каком-то конкретном случае можно реально задаться вопросом: "Почему я это сказал, чего я хотел достичь этими словами?" а на этот вопрос я мог бы и ответить, но ответить не путем наблюдения того, что сопутствует речи. При этом мой ответ дополнял бы мое прежнее высказывание, был бы его парафразом.
Что такое страх? Что значит "бояться"? Пожелай я объяснить это путем лишь показа, я просто сыграл бы в страх.
Мог бы я представить таким же образом надежду? Едва ли. А веру?
Описание моего душевного состояния (страха, например) это действие, осуществляемое мною в каком-то особом контексте. (Как определенное действие лишь в определенном контексте представляет собой некий эксперимент.)
Так ли уж удивительно тогда, что я применяю одно и то же выражение в различных играх? А иногда и как бы между играми?
Вопросы для самоконтроля и самостоятельной работы:
1. Что дает психологическому исследованию методологической поворот в сторону языкознания? Как изменяется предмет и стратегии психологического анализа?
2. Как вы полагаете, почему Ром Харре столь высоко оценивал роль изучения психологических словарей и предлагал непременно включать эту аналитическую фазу в программу всякого психологического исследования?
3. Почему словари эмоциональных терминов стали приоритетным объектом анализа для представителей постсовременной психологии? Как в этой ситуации начинают интерпретироваться эмоции? Приведите свои собственные примеры исторической или культурной локализации тех или иных эмоциональных сценариев.
4. Каким образом Людвиг Витгенштейн анализирует взаимосвязь языка и ментального факта? Что такое описание душевных состояний? Какова роль контекста в наделении этих описаний смыслом? Как вы понимаете конструкт «языковая игра»? приведите примеры языковых игр психологического толка.
5. Как вы полагаете, какого рода лингвистические знания необходимы психологу для осуществления исследования, включающего в себя лингвистически заостренные проблемы?
1.3. Психология как история
Статья К. Джерджена «Социальная психология как история», опубликованная в 1973 году, лишила психологов права на бессрочные интерпретации и теории, а вместе с тем, вытолкнула социальных психологов из лаборатории в изменчивую социальную реальность, полную зыбких предпочтений, конъюнктур и запросов. Это, в свою очередь, внесло существенные коррективы в программу психологического исследования. Согласно предложенной системе координат, аналитическая работа психолога должна была включать элементы методологической рефлексии, социальной критики, риторического анализа и деконструкции: во фрейдистских интерпретациях анорексии можно было различать викторианские интерпретативные коды, в павловском определении меланхолика как «слабого типа» - стратегии советской политической сортировки индивидов, а в современных опытах концептуализации толерантности – новую политическую технологию индивидов эпохи глобализации и политкорректности.
Кеннет Джерджен Социальная психология как история (пер. Е. Якимовой)// Социальная психология: саморефлексия маргинальности. М., 1995.С. 23-50.
Gergen K. Social psychology as history// Journal of personality and social psychology, 1973. vol. 26(2). P. 309-320.
Психологию обычно определяют как науку о человеческом поведении, а социальную психологию – как такую ветвь этой науки, которая изучает процесс взаимодействия людей. Считается, что главная цель науки состоит в установлении общих законов посредством систематического наблюдения; социальный психолог разрабатывает общие законы для описания и объяснения социального взаимодействия…
Данная точка зрения, без сомнения, есть непосредственное продолжение традиции мышления XVIII столетия. В то время существенный прирост знания обеспечивали естественные науки, что позволило оптимистически оценивать перспективу применения научных методов для исследования человеческого поведения…
Цель настоящей статьи состоит в том, чтобы доказать, что социально-психологическое исследование есть по преимуществу исследование историческое. В отличие от естественных наук социальная психология имеет дело с фактами, которые подвержены заметным временным флуктуациям и по большей мере неповторимы. Принципы взаимодействия людей не могут быть с легкостью выявлены с течением времени, потому что нестабильны факты, на которых они базируются. Здесь невозможна аккумуляция знания в обычном, научном понимании этого процесса, поскольку полученное знание в целом не преступает отведенных ему исторических пределов. Ниже будут изложены два ряда аргументов в защиту данного тезиса: в первом случае в центре внимания будет воздействие науки на характер социального поведения, а во втором – процесс исторических изменений (С. 23-24).
… Если мы внимательно присмотримся к главным исследовательским направлениям последнего десятилетия, мы обнаружим, что зафиксированные здесь закономерности, а следовательно, и теоретические принципы жестко привязаны к текущим историческим обстоятельствам… Так, в минувшее десятилетие (работа написана в 1973 г.) социальные психологи уделяли много внимания выявлению индикаторов политической активности. Однако по прошествию времени в этом массиве исследований можно обнаружить массу несообразностей. Например, переменные, которые служили надежными гарантами политической активности на ранних этапах войны во Вьетнаме, заметно отличаются от подобных индикаторов более поздних периодов этой же войны (С. 38)
Еще один способ превратить психологию в историю предложили культурно-историческая и историческая психология: на этот раз историзации подлежало не само психологическое знание, а сама ткань психического. Это давало возможность для формулировки масштабных исследовательских программ по изучению истории зрения, эмоций, мышления, личности и т.д.
Шкуратов В.А. Историческая психология. М., 1997. С. 127-128.
Французским ученым И. Мейерсоном в книге «Психолгические функции и творения» (1948) психология была определена как изучение истории… Её цель – проследить развитие процессов и свойств в социальном макровремени, а не воссоздать человеческий облик определенных периодов прошлого… Психолог должен обратиться к материалу культуры, изучать человека конкретной страны и эпохи, а не абстрактное существо, лишенное примет места и времени… Программа, предложенная И. Мейерсоном, была вариантом объективной (новой) психологии, выделяясь необычными для науки о психике методами и объектом исследования… Французский ученый считает, что психика проявляется в единстве с порождаемыми ею культурными продуктами и, следовательно, анализ генетических последовательностей объективаций человеческой активности дает указание на природу и динамику последней… Мы ничего не можем сказать о психике как таковой, как о «вещи в себе». Человеческая личность всегда в чем-то объективирована: в психических реакциях, поступках, социальных иерархиях, творениях искусства, орудиях труда… Психические объективации могут быть исследованы, во-первых, методом конституированных серий, а во-вторых, методом сходящихся серий… Когда психолог сталкивается с внешней историей серии, ему задан вектор развития духовной активности. Его задача состоит в том, чтобы написать «внутреннюю историю серии»…
Вопросы для самоконтроля и самостоятельной работы:
1. В чем состоит сходство и различие позиций Джерджена и Мейерсона относительно «историчности» психологии?
2. Найдите и проанализируйте ситуации в истории психологического и другого социогуманитарного знания, когда бы срок годности теории или интерпретативной модели истек?
3. Найдите и проанализируйте случаи, когда бы социальный/политический заказ или актуальная социальная/политическая ситуация оказали бы структурирующее воздействие на ту или иную версию психологического знания?
4. Какие перспективы открываются для психологического исследования с введением представлений об историчности психических явлений?
5. Как вы полагаете, почему наличие принципа историзма в советской психологии, тем не менее, не привело к появлению исследований, посвященных истории памяти, эмоций, зрительного восприятия и т.д.? Какого рода сложности и проблемы возникают при формулировании программ исследования подобного рода?
1.4. Психология как литературная критика
Один из способов описания динамики социогуманитарного знания в ХХ веке – повороты. Известны лингвистический, визуальный, прагматический повороты, изменявшие интеллектуальную моду и методологические рамки широкого спектра наук и дисциплинарных полей. Нарративный поворот – стремление обнаружить в повествовании важную психокультурную и социальную технологию, а методы анализа нарратива превратить в методлогическую оснастку дисциплин, изначально не имевших прямого касательства к изучению и анализу рассказов – пришелся на 1980е годы. В 1986 году появился манифест нарративной психологии – дисциплины, взявшейся изучать психологические последствия и эффекты рассказывания. Фрагмент из этой книги приводится ниже.
Sarbin Th. The Narrative as a Root Metaphor for Psychology. In: Narrative Psychology: The Storied Nature of Human Conduct, edited by Theodore R. Sarbin, 129-151. New York: Praeger, 1986. P. 3-19.
Я провозглашаю принцип рассказчика: люди думают, воспринимают, воображают и совершают моральные выборы в соответствии с нарративными структурами. Для человека существует две ли три картинки или описательных фразы и он или она соединяют их в форме истории, в повествование, которое связывает эти картинки или смыслы фраз определенным способом. По зрелом размышлении мы обнаруживаем, что картинки или смыслы были соединены вместе посредством скрытого или явного использования сюжета… Сюжет окажет влияние на порядок действий созданных посредством истории персонажей (Р.12-13).
Джерому Брунеру удалось совершить две революции в психологии – когнитивную революцию 1960х годов и нарративный поворот 1980х. Он был одним из тех, кто активно обращался к анализу психопоэтики – анализа конституирующей роли поэтических категорий (таких как жанр, сюжет, фабула, голос, время и т.д.) в организации психической реальности.
Джером Брунер Жизнь как нарратив// Постнеклассическая психология, 2005. №1. С. 9 -29.
Bruner J. (1987) Life as Narrative// Social Research, 54 (1), p. 11-32.
В силу своей конструируемости, а также зависимости от культурных конвенций и использования языка, жизненные истории несомненно выражают доминирующие теории «возможных жизней», составляющие часть культуры рассказчика. По сути, один из наиболее важных способов охарактеризовать культуру – выявить предлагаемые ею нарративные модели описания хода жизни. В набор инструментов любой культуры входит не только запас канонических жизненных историй (героев, трикстеров), но и комбинируемые формальные элементы – каонические позиции и обстоятельства, - из которых её члены могут конструировать свои собственные жизнеописания.
Но я хотел бы рассмотреть не просто «рассказывание» жизненных нарративов. Суть моего рассуждения такова: культурно обусловленные когнитивные и лингвистические процессы, регулирующие акт рассказывания о своей жизни самому себе, обретают способность структурировать перцептивный опыт, организовывать память, сегментировать и наделять целью сами жизненные события. В конце концов, мы становимся теми автобиографическими нарративами, посредством которых мы рассказываем о своей жизни. Но по причинам упомянутой культурной обусловленности мы также становимся вариантами канонических форм, существующих в культуре. Я не могу себе представить более важного проекта психологического исследования, чем проект, посвященный развитию автобиографии – тому, как изменился наш способ рассказывания о себе и как создаваемые повествования начинают регулировать наш способ жизни (C.13)..
… Итак, в отношении любого рассказа о собственной жизни мы можем спросить, какова его фабула (или суть, или мораль, или лейтмотив), как он превращается в развернутое повествование и за счет какого употребления языка, наконец, какому жанру он соответствует? Это отправная точка…(С.16).
… Вы спросите: разве нарративные формы и сопутствующий им язык четырех наших испытуемых не являются просто выражением их внутренних состояний, способами говорения, диктуемыми природой этих состояний? Вполне вероятно. Но я бы предложил более радикальную гипотезу. Я полагаю, что способы говорения и сопутствующие им способы концептуализации становятся настолько привычными, что в результате превращаются в шаблоны структурирования самого опыта, протаптывания дорожек к памяти, ориентации жизненного нарратива не только из прошлого до настоящего момента, но и в будущее. Я утверждаю, что проживаемая жизнь неотделима от рассказываемой жизни или, говоря проще, жизнь – это не то, как оно было, а то, как оно интерпретируется и переинтерпретируется, рассказывается и пересказывается, то есть психическая реальность по Фрейду (С. 27-28).
Вопросы для самоконтроля и самостоятельной работы:
1. Почему повествование (рассказ, нарратив) вызывают столь большой социогуманитарный интерес?
2. Какова роль нарратива в структурировании реальности и опыта? Какой формальный (медиальный) ресурс для этого имеется?
3. Как вы понимаете, в чем состоял «нарративный поворот» в социогуманитарном знании в целом и в психологии в частности?
4. Что такое принцип рассказчика в формулировки Теодора Сарбина? Что он дает для психологического исследования? Как изменяет взгляд на психологическую теорию и практику?
5. Согласны ли вы с утверждением Джерома Брунера, что охарактеризовать культуру – значит, выявить предлагаемые ею модели описания хода жизни? Обоснуйте свою точку зрения. Какие модели для жизнеописания предлагает современная культура? В чем их специфика?
1.5. Психология как культурная практика: западная рациональность и пределы психологической интерпретации
Описания научной психологии в качестве одной из разновидностей культурной практики, обусловленной особенностями западной цивилизации и поддерживающей эти особенности, довольно популярны в современной психологической теории. И к тому же не очень новы: еще Маргрет Мид на полинезийском полевом материале показала ограниченность психоаналитических интерпретативных схем (эдипова комплекса, пубертатного периода и т.д) и констатировала их производность от установок европейской буржуазной культуры. Подобного рода трактовка психологических знаний привносит в дисциплинарное исследование антропологическую и культурологическую темы, требует от психолога обращения к кросс-культурным данным, а нередко и обращения к теоретической/идеологической рамке постколониальных исследований.
Rom Harré Varietis of Theorizing and the Project of Psychology// Theory and Psychology, 2000, Vol. 10 (1), P. 57-62.
Быть может, что псевдонаучные исследовательские техники по большинству своему «эмпирической» современной психологии и статистический анализ, который их сопровождает, неуловимо связаны с западными способами мышления, так, что уже само использование этой методологии в местах, отличных от отделений психологии в западных университетах, извлекают западные паттерны мысли из всякого. Как это прекрасно описал Майкл Коул, это может привести к совершенно ошибочным заключениям, например, относительно когнитивной компетентности тех, из кого эти паттерны были извлечены. Опыт Коула заслуживает того, чтобы стать пищей для размышления всякого, имеющего отношение к психологии. Используя «инструменты» доминирующей психологии в своих исследованиях образовательных успехов в Африке, он должен был прийти к выводу, что местные жители имеют крайне низкий уровень компетенции в решении самых элементарных когнитивных задач вроде арифметических действий или подсчета денег. Но затем к своему удивлению он увидел тех же самых детей, только что заваливших его импортные тесты, быстро и хитроумно совершающих те же операции счета на рынке. Как и в физике, явления, которые мы наблюдаем, всегда определены тем, что наши измерительные инструменты позволяют нам извлечь из физической реальности, так и в психологии. Не существует нейтральных инструментов.
Акцент на контекстуальной обоснованности психологической теории и профессиональных представлений об устройстве психики значении культурной ситуации в производстве знаний позволяют ввести психологическое исследование в круг культурологических дисциплин. Важно отметить, что контекстуальное описание и культурная критика психологических знаний осуществляется не в герметичной области «истории психологии», куда традиционно вытесняется все «историческое», а в пространстве психологического исследования, посвященного изучению личности, эмоций, памяти и т.д. Выявление историко-культурных рамок и контекстов, как, например, обнаружение К. Джердженом в психоаналитических доктринах романтических кодов и оснований, в этом случае становится одним из способов осуществления рефлексии по поводу того, как именно работает психологическая теория.
Кеннет Джерджен Закат и падение личности
Романтические представления так же продолжают занимать прочные позиции в психотерапевтических кругах. Теории Фрейда и Юнга, например, являются наследниками романтичной традиции. Если бы не их поэтические и художественные предшественники, то вера Фрейда в динамику бессознательного и стремление Юнга к поиску первичных архетипов показались бы бессмысленными. И когда современные терапевты говорят о тенденциях самоактуализации, первородных криках, катарсисе, защитных механизмах и ребефинге, они не дают угаснуть романтическому огню. Они делают реальным глубинный внутренний мир Я.
Если романтики помещали в центр существования драматизм, страстность и насыщенность, то модернисты ценили эффективность действия, ровное и стабильное функционирование, а также движение к цели. Различие в отношении к любви особенно показательно. Для романтиков любовь могла быть всепоглощающей; из-за неё жили (или умирали), она была непредсказуема, и ради нее можно было дать обет верности на всю жизнь - или навечно. Модернист пытается разработать технологию выбора партнера с помощью компьютеризированного программного обеспечения. Опросники на совместимость пришли на смену любви, подобной удару молнии.
Модернистские представления о Я сегодня доминируют в профессиональной психологии. Большая часть исследований основана на том предположении, что психологи могут использовать свое умение наблюдать и рассуждать, чтобы управлять основными принципами человеческого функционирования. Здесь, по определению, нет никаких таинственных резервуаров, души, вдохновения и злых сил, скрытых в глубине индивида.
Скорее, для современных психологов люди больше походят на машины с системой ввода/вывода - то, что они делают, зависит от того, что попадает в них. Главный психологический компонент Я - мышление или познание. А познание, в свою очередь, так же машиноподобно и функционирует во многом как компьютер. Полагается, что с ростом способности предсказывать и контролировать человеческое поведение, можно будет создать такие программы, которые смогут менять и исправлять индивида. При помощи социальной инженерии хорошие личности будут изготавливаться как автомобильные моторы. Если индивиды будут давать сбои, терапевты, подобно механикам, сумеют снова наладить их. И модификация поведения, и когнитивная терапия - основные технологии исправления - определяют себя в модернистских идиомах.
Описание современной культурной ситуации как сформированной психологическими знаниями, а также осмысление тех репрезентаций, что существуют в конкретно-исторических условиях для представления и осмысления роли психолога и психологии в массовом сознании – еще одна стратегия для реализации культур-центрированного подхода в и к психологии. А. Сосладн использует для этого категорию «пси-культура», введенную Николосом Роузом. Под пси-культурой Роуз подразумевает комплекс трех «пси» - психологии, психоанализа и психотерапии, оказавший существенное влияние на формирование современной культуры западного типа. До какой-то степени сходную идею высказывал французский социальный психолог Серж Московичи, изучавший влияние психоанализа на социальные представления французов в середине ХХ века.
Александр Сосланд О психологократии// Московский психотерапевтический журнал, 2007. №1. С. 182-199.
Пси-культура
Нам представляется важным ввести здесь в оборот целый концептуальный «агрегат», без которого разговор о психологическом знании в целом был бы неполным. По нашему замыслу, такой конструкт создает новую возможность разговора о психологии, не просто как о единой сфере знания и практики, но и о том, что выводит ее за эти границы, позволяя ее представить как часть общего культурного контекста.
Пси-культуру можно представить, как некий конгломерат, в котором переплетены академическая психология, психотерапевтические, психокоррекционные и тренинговые практики, а также и клиническая психиатрия. Все эти составные части пси-культуры давно и прочно переплетены с разными аспектами культуры. Здесь мы отмечаем точки монтажа и со всеми родами искусства, с мифологией и религией. Рамки сугубо научного контекста обедняют сферу психологического, они, безусловно, тесны для него. Адекватный формат здесь – большое культурное пространство.
Пси-культуру можно помыслить и как большой спектр с различными локусами, отличающимися друг от друга по таким факторам, как легитимность, научная проработанность. Здесь на одном полюсе находятся академические исследовательские практики, связанные с математической обработкой результатов и экспериментальной воспроизводимостью. Однако они составляют лишь весьма незначительную часть спектра пси-культуры. Далеко не все в ней доступно для экспериментальной верификации. Психотерапия, составляющая ее значительную часть, находится большей частью в пространстве понимающей психологии и занимает, скажем так, центральную область спектра пси-культуры. И другой спектральный полюс – практики, граничащие с оккультными, традиционно-ритуальными сферами. Весь этот спектр, разумеется, более или менее четко различим внутри профессионального психологического сообщества. Со стороны он смотрится как нечто плохо дифференцируемое. Пси-культура имеет еще один важный аспект – она формирует репрезентативный образ психологии в глазах непрофессионала.
Образ «психического», а также и образ «психологического» в культуре может быть и привлекательным и отталкивающим. Привлекательное здесь формируется в логике «возвышенного». Психолог имеет дело с «нематериальными» сущностями, образ «психического» предстает перед внутренним взором , как нечто эфирное.
Если мы говорим о пси-культуре, то следует разобраться и с соответствующим ей культурным персонажем. Пси-персонаж (психиатр, психолог, психоаналитик) чаще всего встречается в искусстве в контексте терапевтической работы. В развитых пси-державах, психолог – популярный герой кинематографа, романа, ток-шоу. Вокруг него сложились определенные кинематографические стереотипы (например, «безумный психиатр»). Надо сказать, что внепрофессиональный резонанс деятельности академического университетского психолога – существенно ниже, чем у психотерапевта, психиатра, психоаналитика. Соответственно, относительно невысок и уровень его культурной репрезентации. Это обстоятельство нуждается в серьезной корректировке.
Итак, пси-персонаж – культурный герой, имеющий вполне достойный уровень признания. Он может рассматриваться как некая сюжетообразующая функция, располагая в этом качестве множеством интересных возможностей. Он может выступать как в позитивной, так и негативной роли. Когда он служит орудием общества по созданию неких рамок, то предстает как проводник репрессивной социальной политики по отношению к личности. «Хороший» пси-персонаж, напротив, осуществляет либеральные, попустительские стратегии.
Психологическое (и психиатрическое) искусствоведение тоже является важной частью пси-культуры. Со времен Ч. Ломброзо накопился огромный массив литературы, ориентированной на интерпретацию творений искусства и связи последних с биографиями их создателей. Пси-дискурс давно вошел в рутинный культурный обиход, вне которого анализ любых культурных феноменов в любом случае не полон. Концепт пси-культуры нуждается, конечно, в дальнейшем развитии и проработке, но нужда в нем, как мы полагаем, несомненна.
Мифологизация психологического
Сфера психологии легко поддается мифологизации...
Зачастую «психологическое» ориентировано на привлекательность иррационального. Диффамация рациональности, рациофобия (Сосланд, 2007) включена в идеологические построения многих направлений психотерапии, например, экзистенциально-антропологического, и юнгианской аналитической психологии, гештальттерапии. Другие, весьма многочисленные, близкие трансперсональной традиции, терапевтические или тренинговые практики строятся на смешении психологического научного дискурса и оккультно-мистического. Эти обстоятельства формируют особый образ психологии среди непрофессионалов и в известной степени затрудняют обретение психотерапией и научного статуса и реноме «строгой науки».
… Другой сильный пример того, как легко психологическое обрастает мифологией, – история с так называемым психотронным оружием. Несмотря на многочисленные, трезвые, вполне научно фундированные, доводы против действенности такого вида «вооружений», энтузиазм в этой сфере не ослабевает. Это связано с весьма существенной чертой образа психологии в коммуникативном, в частности, медийном пространстве – элементами особого всемогущества. Претензии на омнипотентное могут быть привязаны к гносеологической сфере – тут мы имеем дело с мифологией ясновидения, а так же к сфере воздействия на Другого и тут мы сталкиваемся с мифологией манипуляции.
Вопросы для самоконтроля и самостоятельной работы:
1. Что дает для понимания специфики психологического знания его интерпретация как одной из составляющих западного культурного проекта? Как осознание этого обстоятельства может повлиять на выработку программы конкретного исследования, отбор инструментария? Как, на ваш взгляд, можно преодолеть ограничения, связанные с доминантными претензиями знания западного типа?
2. Каким образом Джерджен обнаруживает «романтическую» и «модернистскую» модели в структуре психологического знания? Насколько исчерпывающим и объясняющим, на ваш взгляд, является такое моделирование?
3. Каково влияние психологии на современную культуру, общество и человека? Приведите конкретные примеры.
4. Что такое пси-культура и каковы особенности её формирования в России?
5. Какую роль играют в современном обществе популярные психологические знания?
6. Приведите пример пси-персонажа в отечественной и зарубежной культурной продукции. Сравните их. Проанализируйте сходства и различия.
7. В чем состоит мифологизация психологических знаний. Приведите пример.
1.6. Психология как политическая технология
После появления работ Мишеля Фуко исследование соотношения знания и власти на материале психологической науки приобрело популярность. Роль психологии, психоанализа и психотерапии в конституировании общества современного типа, производстве индивида и установлении над ним контроля была оценена как значительная. Изменение представлений о статусе и функции психологии вносило свои коррективы в программу психологического исследования: в поле внимания попадало распределение власти и истины, право голоса, фоновые практики производства высказываний, конструирование субъекта западного образца и т.д. Существующие психологические описания интерпретировались как инструмент установления и наращивания политического контроля над индивидом.
Nikolas Rose Individualizing Psychology. In: Texts of Identity (ed.) J. Shotter, K. Gergen. Sage, 1989. P. 119-133.
… Индивидуализирующее знание сыграло решающую роль в установлении новых форм политической власти, оформление которой в Европе и США пришлось на XIX век… Будучи включенным в практики управления гражданами как индивидами, такие знания сделали неизбежной трансформацию нашего существования и переплелись с конституированием индивида как такового…
… Программы управления требовали не только поиска не только эффективных способов калькуляции и управления финансовыми потоками, сырьем, координации стадий производства и т.д., но также и операций с тем, что Вебер определял как «психофизические устройства» человеческих индивидов, полагая, что достижения зависят от организаций способностей и качеств этих индивидов, от способов, которыми они приводятся в соответствие с требованиями и поставленными задачами, от стратегий, которыми индивиды могу или должны быть соотнесены друг с другом в пространстве, времени и последовательности, а также – от средств, при помощи которых эти недостающие способности могут быть определены и выявлены.
Эти программы управления нуждались в изобретении множества инструментов, для того, чтобы начать функционировать. Прежде всего, требовался новый словарь. Для управления предприятием или населением, национальной экономикой или семьей, ребенком или даже самим собой, требовалось иметь надежный способ репрезентации области, подлежащей управлению, её пределов, характеристик, ключевых аспектов или процессов… способ, связывающий все это многообразие воедино более-менее систематично… Такие языки не просто легитимировали власть или окутывали таинственностью режим правления, они действительно утверждали новые сектора реальности и включали в практику новые аспекты человеческого существования.
Психиатрия, психология и психоанализ могут также быть рассмотрены в этом ключе. Их различные, но стратегически взаимосвязанные вклады должны быть упомянуты. С одной стороны, эти науки поддерживали средства для трансляции субъективности при помощи новых языков управления в школы, тюрьмы, фабрики, на рынки труда и экономики. С другой стороны, они конституировали сферу субъектности как возможный объект для рационального управления…
… Проект управления социальной жизнью, сформулированный в XIX веке, во многом зависел и вдохновлялся конструированием моральной топографии и статистическим обсчетом народонаселения… Науки о психике сыграли свою роль и здесь, предлагая средства, позволяющие превратить человеческие способности в информацию, которая может быть подвергнута калькуляции… Новые практики регуляции сначала должны были быть изобретены и науки о психике сделали возможной рациональную регуляцию индивидуальности. (120-121).
Вопросы для самоконтроля и самостоятельной работы:
1. Какова роль психологии в утверждении власти в эпоху современности? Как в этом случае понимается «власть»?
2. Опираясь на работы М. Фуко (например. «Психиатрическая власть» или «Порядок дискурса») проанализируйте комплекс «знание-власть» на конкретно-психологическом материале.
3. Какова роль методов позитивистского исследования в проекте управления социальной и психической жизнью?
1.7. Психология как социальная теория и практика:
Социальные и социологические ключи, контексты и рамки, предлагаемые для осмысления психологического знания многочисленны: начиная от описания его субъектов/объектов в категориях идеальных типов до выявления социальных эффектов психологической интервенции, от роли психологических знаний в порождении и поддержании социальной реальности до осмысления традиционных психических феноменов – например, «я», - в категориях отношений, символического обмена, конвенций. При этом акцент может быть сделан на выявлении макросоциального измерения психологического знания, как это происходит в работе Эдварда Сэмпсона, а может быть перенесен микросоциологический уровень, где роль социальных отношений и локальной коммуникации в порождении социальной и психической реальности будет интерпретироваться как определяющая.
Edward E. Sampson The Deconstruction of the Self// Text Of Identiry (ed.) J. Shotter and K. Gergen. Sage, 1989. Р. 1-20.
Буржуазный индивид и социальное воспроизводство
Общество создает разом и персонажа, отвечающего требованиям социального воспроизводства, и идеологию, необходимую для того, чтобы этот персонаж был способен осуществлять это самое социальное воспроизводство. Буржуазный индивид является как раз таким персонажем. Идеологии, отсылающие к индивидуальности, автономии и свободе, играют существенную роль в общественном воспроизводстве.
Обзор психологических исследований афроамериканцев, подготовленный Каплан и Нельсон в первой половине 1970х гг., прекрасно иллюстрирует этот тезис. Обзор показал, что более, чем в 80 % таких исследований проблемы афроамериканцев списываются на особенности их поведения и психики, а не на обстоятельства. Тенденция интерпретировать социальный недуг как имеющий психологические основания создает психологического субъекта, который несет всю полноту ответственности за те трудности, с которым он же и сталкивается. Таким образом скрытые социальные структуры, которые систематически осложняют реализацию групповых возможностей (такие, как экономические структуры, порождающие расизм и сексизм) воспроизводятся, как мы видим, как проблемы отдельных людей, чтобы быть описанными как проблемы их волевой сферы, мотивации, интеллекта или личностной динамики (Р. 5).
Кеннет Джерджен Место психики в сконструированном мире (пер. А. Корбута)
Gergen K. (1997)/ The Place of Psyche in a constructed World// Theory and Psychology, Vol. 7(6), P. 723-746.
В социальном конструкционизме в фокус внимания попадает не «психика», а социальные отношения. Все, что психология сводит к ментальным фактам, конструкционисты объясняют микросоциальными процессами
Конструкционистские критики указывают на социальное воздействие психологических способов описания и объяснения человеческой деятельности. Профессиональные интерпретации, несущие на себе печать научного авторитета, рассеиваются в культуре, определяя поступки людей и влияя на социальную политику… Учитывая, что психологическая наука способна порождать многочисленные и разнообразные образы человеческой личности, выбор того или иного описания или объяснения ведет к определенным моральным или политическим последствиям.
Традиционные для психологии дискурсы познания, эмоций, мотивации, психического расстройства не антагонистичны конструкционистской метатеории. Для конструкциониста это просто репрезентативные формы конструирования личности в рамках эволюционирующего профессионального сообщества, формы которого имеют тесные и взаимозависимые связи с общими модальностями дискурса в современной культуре…
Перечень использованных текстов:
Брунер Дж. Жизнь как нарратив (перевод А. Корбута)// Постнеклассическая психология, 2005. №1. С. 9 -29.
Bruner J. (1987) Life as Narrative// Social Research, 54 (1), p. 11-32.
Витгенштейн Л. (1945) Философские исследования
Джерджен К. Закат и падение личности // www.nsys.by/klinamen/dunaev7.php
Джерджен К. Место психики в сконструированном мире (пер. А. Корбута)
Gergen K. (1997)/ The Place of Psyche in a constructed World// Theory and Psychology, Vol. 7(6), P. 723-746.
Джерджен К. Социальная психология как история (пер. Е. Якимовой)// Социальная психология: саморефлексия маргинальности. М., 1995.С. 23-50.
Джерджен К. «Технология и «Я»: от сущностного к возвышенному» (перевод А. Корбута).
Gergen K. (1996) Technology and the Self: From the Essential to the Sublime. In Grodin D& Lindlof T. Constructing the Self in a mediated World. Sage. P. 127-140.
Сосланд А. О психологократии// Московский психотерапевтический журнал, 2007. №1. С. 182-199.
Шкуратов В. Историческая психология. М., 1997. С. 127-128.
Якимова Е. Ром Харре и дискурсивная психология// Якимова Е. Социальное конструирование реальности: социально-психологические подходы. М., 1999. С. 52-76.
Texts of Identity. L.: Sage, 1989.
The Social construction of Emotions. Oxford, 1986.
Harré R. Varietis of Theorizing and the Project of Psychology// Theory and Psychology, 2000, Vol. 10 (1), P. 57-62.
Rose N. Individualizing Psychology. In: Texts of Identity (ed.) J. Shotter, K. Gergen. Sage, 1989. P. 119-133.
Sampson Е. The Deconstruction of the Self// Text Of Identiry (ed.) J. Shotter and K. Gergen. Sage, 1989. Р. 1-20.
Sarbin Th. The Narrative as a Root Metaphor for Psychology. In: Narrative Psychology: The Storied Nature of Human Conduct, edited by Theodore R. Sarbin, 129-151. New York: Praeger, 1986. P. 3-19.