Сегодня ночью я читала "Полторы комнаты" Бродского

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 43

уже в самый последний период работы над спектаклем, почти

перед премьерой.

...Я вижу, как он уныло бродит за кулисами во время этого

спектакля, слоняется молчаливо из угла в угол тяжелой, чуть

шаркающей походкой (так не по-

38

хоже на прежнего Высоцкого!), в длинном, сером, бархатном

халате, почти таком же, как у его Галилея;

только теперь в этой уставшей фигуре - горечь, со-

зерцательность, спокойствие и мудрость - то, чего так

недоставало в раннем Галилее. Две эти роли стоят, как бы

обрамляя короткий творческий путь Высоцкого, и по этим ролям

видно, сколь путь этот был .нелегким...

1980 год

13 июля. В 217-й раз играем "Гамлетам. Очень душно. И мы

уже на излете сил - конец сезона, недавно прошли напряженные

и ответственные для нас гастроли в Польше. Там тоже играли

"Гамлета". Володя плохо себя чувствует; выбегает со сцены,

глотает лекарства... За кулисами дежурит врач "Скорой

помощи". Во время спектакля Володя часто забывает слова. В

нашей сцене после реплики: "Вам надо исповедаться", - тихо

спрашивает меня: "Как дальше, забыл". Я подсказала, он

продолжал. Играл хорошо. В этой же сцене тяжелый занавес

неожиданно зацепился за гроб, на котором я сижу, гроб сдви-

нулся, и я очутилась лицом к лицу с призраком отца Гамлета,

которого я не должна видеть по спектаклю. Мы с Володей

удачно обыграли эту "накладку". В антракте поговорили, что

"накладку" хорошо бы закрепить, поговорили о плохом

самочувствии и о том, что - слава Богу - отпуск скоро,

можно отдохнуть. Володя был в мягком, добром состоянии,

редком в последнее время...

18 июля. Опять "Гамлет". Володя внешне спокоен, не так

возбужден, как 13-го. Сосредоточен. Текст не забывает. Хотя в

сцене "Мышеловки" опять убежал за кулисы - снова плохо...

Вбежал на сцену очень бледный, но точно к своей реплике. Нашу

сцену

39

сыграли ровно. Опять очень жарко. Духота. Бедная публика!

Мы-то время от времени выбегаем на воздух в театральный

двор, а они сидят тихо и напряженно. Впрочем, они в легких

летних одеждах, а на нас - чистая шерсть, ручная работа,

очень толстые свитера и платья. Все давно мокрое. На поклоны

почти выползаем от усталости. Я пошутила: "А слабо,

ребятки, сыграть еще раз". Никто даже не улыбнулся, и только

Володя вдруг остро посмотрел на меня: "Слабо, говоришь. А ну

как - не слабо!" Понимая, что это всего лишь "слова, слова,

слова...", но, зная Володин азарт, я на всякий случай отмеже-

вываюсь: "Нет уж, Володечка, успеем сыграть в следующий раз

- 27-го..."

И не успели...

25-27 июля. Приезжаю в театр к 10 часам на репетицию.

Бегу, как всегда, опаздывая. У дверей со слезами на глазах

Алеша Порай-Кошиц - заведующий постановочной частью.

"Не спеши". - "Почему?"- "Володя умер". - "Какой

Володя?" - "Высоцкий. В четыре часа утра".

Репетицию отменили. Сидим на ящиках за кулисами.

Остроты утраты не чувствуется. Отупение. Рядом

стрекочет электрическая швейная машинка - шьют черные

тряпки, чтобы занавесить большие зеркала в фойе... 26-го

тоже не смогли репетировать. 27-го всех собрали, чтобы

обсудить техническую сторону похорон. Обсудили, но не

расходились - нельзя было заставить себя вдруг вот встать и

уйти. "Мы сегодня должны были играть "Гамлета"..." -

начала я и минут пять молчала - не могла справиться с собой.

Потом сбивчиво говорила о том, что закончился для нашего

театра определенный этап его истории - и что он так

трагически совпал со смертью Володи...

40

* * *

О Высоцком сейчас написано много книг, где мифы

переплетаются с реальностью, правда - с вымыслом. Моя

книжка "Высоцкий - каким его помню и люблю" была

написана, кстати, первой. Я основывалась тогда на расшифровке

его концертных выступлений и кое-каких документах, которые

тогда нашла в ЦГАЛИ (они тогда только начали собирать о нем

материалы). Там, например, были анкеты, заполненные

Высоцким, видимо, наспех, с ошибками дат, я их так и

опубликовала, к сожалению, без комментариев и сносок об этих

описках, поэтому потом получала рассерженные письма от

читателей, что, мол, не знаю основных дат в биографии

Высоцкого. Но книжка тогда писалась наспех - надо было ее

успеть сдать к сроку, что, впрочем, не помешало, как это часто

бывает, пролежать рукописи в издательстве довольно-таки

долго.

Здесь же, в этой книжке, я буду неоднократно вспоминать

еще и еще раз Володю, как и других моих товарищей, с

которыми мы долго играли на "Таганке".

ПЕРВОЕ ПАРИЖСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Первый раз я приехала в Париж с "Таганкой" в 1977 году. Мы

жили на Плас Републик - это старый, бывший рабочий район

Парижа. Играли в театре "Шайо" на площади Трокадеро, куда

нас возили на автобусах. Я помню, мы сидим в автобусе, чтобы

ехать на спектакль, и, как всегда, кого-то ждем, а в это время вся

площадь заполняется демонстрацией с красными флагами. Мы не

смогли проехать, и спектакль задержали часа на два. Я тогда

посмотрела на наших актеров, все еще были молодые, но у них

стали такие старые, мудрые глаза... Никто даже не комментиро-

вал, потому что боялись высказываться (хоть и "левый" театр,

тем не менее всех своих стукачей мы знали в лицо), но глаза

были такие: "Чего вы, дети, тут делаете с этими флагами?!" А

там - такой ор! Теперь я понимаю, что это не те красные флаги,

что были у нас, это совершенно другие игры: выброс энергии,

оппозиция, удерживающая равновесие...

Первый раз - Париж. Мы на всех ранних гастролях ходили

вместе: Филатов, Хмельницкий, Дыховичный и я. Они меня не то

чтобы стеснялись, но вели себя абсолютно по-мальчишески, как в

школе, когда мальчишки идут впереди и не обращают внимания

на девчонок. Тем не менее я все время была с ними, потому что

больше - не с кем.

42

У меня сохранился небольшой листок бумаги со строками,

написанными разными почерками, - это мы: Леня, Ваня, Боря и

я - ехали вчетвером в купе во время каких-то гастролей и

играли в "буриме":

Когда, пресытившись немецким пивом, Мы

вспоминаем об Испании далекой, Хотя еще

совсем не вышло срока И до Москвы, увы, -

далеко, И неизвестны суть и подоплека (Хотя

судьба отнюдь к нам не жестока), Но из

прекрасного испанского потока Я выбрала два

сердца и два ока.

Читателю я даю возможность угадать, кто из нас какие

строчки писал. Я помню, там же, в купе, мы ели купленный в

дороге большой арбуз. Это было очень неаппетитно и грязно (не

было посуды, ножей, вилок, салфеток) - и я от отчаяния и

усталости заплакала...

"Буриме" было нашей любимой игрой в гастрольных

поездках. По правилам в "буриме" каждый пишет две строчки,

но при этом видит он только последнюю строчку предыдущего.

Своей первой строчкой он ему отвечает, но ответ этот загибает и

дает еще одну строчку - следующему. Листочек превращается в

гармошку, и, как правило, эта гармошка имеет смысл. Вот

"буриме", в которое мы играли во время гастролей в Югославии.

Высоцкий:

Как ныне собрал свои вещи театр,

Таганских глумцов1 боевой агитатор.

Сентябрь на дворе - здравствуй город Белград!

Дыховичный:

Нет суточных давно, и я тебе не рад. И "Коля" за

окном все ходит затрапезно.

Глумцы - актеры (сербский). "Коля" - сопровождавший пас

"искусствовед в штатском".

43

Демидова:

А мы летим вдвоем так сладостно, но в бездну. Но все

нам трын-трава, пока мы на гастролях.

Хмельницкий:

Подходит "Николя"1 и мы по-сербски: "Моля!"

Вернемся по домам и вдруг исчезнет воля.

Филатов:

На каждого из нас досье напишет Коля. Унылая пора!

Очей очарованье!

Дыховичный:

Убожество пера! Анчар и Ваня! Да, голова

пуста, когда живот не сыт.

Демидова:

Вот почему всегда испытываем стыд. Но солнце за

окном, а в сердце .- лабуда.

Хмельницкий:

И все бы ничего, да вот одна беда:

"Я правильно купил?.." А впрочем, ерунда.

Филатов:

Сегодня - Будапешт, а завтра - Кулунда! Поэтому

живи! Живи, пока живется!..

Высоцкий:

Хотя я не тот, кто последним смеется (Товаров я

в Загребе мало загреб)

Дыховичный:

И этого даже мне хватит по гроб. Я

алчность в себе ненавижу

"Николя" - "искусствовед в штатском".

44

Демидова:

Мне родина нищая ближе

Хмельницкий:

Эпитет рискованный. Посмотрим,

Что Леня напишет пониже.

Филатов:

Пора нам из Сербии смазывать лыжи! -

тут кончилась бумажка, а на обратной стороне был текст

чьей-то роли.

После спектакля мы обычно собирались у Хмель-

ницкого в номере, он ставил какую-нибудь бутылку,

привезенную из Москвы. Леня Филатов выпивал маленькую

рюмку, много курил, ходил по номеру, что-то быстро

говорил, нервничал. Я водку не люблю, тоже выпивала

немножко. Иногда говорила, но в основном - молчала.

Ваня Дыховичный незаметно исчезал, когда, куда - никто

не замечал. Хмель выпивал всю бутылку, пьянел

совершенно, говорил заплетающимся языком "Пошли к

девочкам!", падал на свою кровать и засыпал. Наутро на

репетицию приходил Леня - весь зеленый, больной, я-с

опухшими глазами, Ваня - такой же, как всегда, и

Хмельницкий - только что рожденный человек, с ясными

глазами, в чистой рубашке и с первозданной энергией.

И вот в Париже пошли мы - Ваня, Хмельницкий и я -

в пиццерию, в ресторан! У нас было очень немного денег -

так называемые "суточные", но мы хотели попробовать

французскую пиццу с красным вином. Я сказала, что не буду

красное вино и пиццу не очень люблю, а они сказали, что я

- просто жадная и мне жалко тратить деньги.

Вообще отношение ко мне - странное было в театре.

Сейчас в дневниках Золотухина я прочитала:

45

"Я только теперь понимаю, насколько скучно было Демидовой с

нами". Не скучно. Просто я не открывалась перед ними. Они не

знали меня, и мое, кстати, равнодушное отношение к деньгам

воспринимали как жадность. Я презираю "купечество", ненавижу

актерский ресторанный разгул. Так и в тот раз, подозревая, что

эта пицца - чревата, ибо пришли мы в пиццерию в поздний

ночной час в сомнительном районе, я попробовала отказаться.

Заграничную жизнь я знала лучше, чем они, ибо с конца 60-х

годов ездила в разные страны на так называемые "Недели

советских фильмов". И уже разбиралась, в каком районе что

можно есть и в какое время. Здесь было очевидное "не то", но эту

сомнительную ночную пиццу я съела, чтобы меня не считали

жадной - ведь каждый платил сам за себя. И, конечно, все мы

отравились. Это было понятно с самого начала, но мы - гуляли!

Первая репетиция "10 дней, которые потрясли мир" в

"Шайо". Театр "Шайо" на Трокадеро - одноэтажное здание, но

под землей, в глубине, - там еще много этажей. Чтобы войти,

например, в зрительный зал, нужно долго-долго спускаться по

лестнице вниз.

Все гримерные были в подвале, а еще ниже - какие-то

коридоры, пустые залы и проходы. Я пошла по ним (вечное мое

любопытство!) и поняла, что заблудилась, что это - катакомбы,

что выйти я никак не смогу и найдут мой скелетик через

несколько веков. И все-таки - иду...

Услышала какой-то звук сцены, обрадовалась. Вышла за

кулисы. Но вижу, что это не наши кулисы. Играют американцы,

на малой сцене. Я стою за кулисами, они на меня иногда

посматривают с подозрением: "Кто это? Откуда возник этот

призрак Отца Гамлета?"

Когда я украдкой глянула в зал, там оказалось немного

народу, но актеры играют, выкладываясь на 150 процентов.

Кончился спектакль. Я попросила меня

46

вывести обратно. Пришла к своим и говорю: "Американцы для

двадцати человек играют на износ". Любимов конечно, стал всех

накачивать, ругая нас за наше каботинство - любимое его слово

в течение долгих лет. (Я, признаться, до сих пор не знаю, что это

такое, но всегда предполагала что-то нехорошее.)

Постепенно выяснилось, что у нас тоже мало зрителей, хотя

зал - огромный, какие-то 200-300 зрителей выглядели

случайно забредшими. Чтобы подстегнуть интерес публики,

Любимов дал интервью для "Monde", где сказал, что будет

судиться с одной советской газетой из-за письма Альгиса

Жюрайтиса против его "Пиковой дамы". "Monde" читают все,

зрители двинулись смотреть, что это за диковинные спектакли,

режиссер которых хочет судиться с Советской властью.

Я стала приглашать своих знакомых французов, они

приходят - билетов в кассе нет, хотя зал полупустой, и я их

проводила своими "черными" путями.

К середине гастролей наконец выяснилось: продюсер

организовывал эти гастроли в то время, когда во Франции были

модны левые движения. На "Таганке" он выбрал "10 дней",

"Мать" и "Гамлета" (а в Лионе и Марселе мы играли еще и

"Тартюфа"). Пока велись долгие переговоры с нашим

министерством культуры, во Франции левое движение сменилось

на правое, и продюсер начал понимать, что может прогореть с

этой "Матерью" и "10-ю днями". Но он застраховал гастроли и,

чтобы получить страховку, сделал так, что билетов в кассе не

было, - мол, зрители покупают билеты и не приходят...

Играть при неполном зале - очень сложно, тем более в

старом, тогда еще не перестроенном, "Шайо". Там в кулисах

были бесконечные пространства, голос уносился вбок, в никуда.

Надо было говорить только в зал и то - кричать.

И вот играем мы "Гамлета", и в конце 1-го отделе-

47

ния - вдруг какие-то жидкие аплодисменты и голос:

"Алла! Б'гаво! Б'гаво, Алла! П'гек'гасно!" Мне Высоцкий

шепчет: "Ну, Алла, слава наконец пришла. В Париже..." (А после

первого отделения никогда не бывало аплодисментов, потому

что Любимов нашу ночную сцену Гертруды и Гамлета на самой

верхней трагической точке перерезал антрактом.)

В общем, выяснилось, что это мой старый московский

учитель по вождению. Он был уникальным человеком и стоит

отдельного рассказа.

Я не хотела, да и не могла из-за репетиций ходить в школу

вождения, поэтому мне кто-то из знакомых посоветовал

человека, который сможет научить меня водить. Появился

старый еврей с черной "Волгой". Теперь я подозреваю, что он

вообще не умел водить. Он меня сразу посадил за руль и сказал:

"Алла, к'гути!" - и мы выехали на Садовое кольцо. В это время

он грыз грецкие орехи, разбивал их дверцей "Волги" (я поняла,

что машина не его). Он совал мне в рот грецкие орехи, а я,

мокрая как мышь, смотрела только вперед. Я жевала, а он

повторял: "Алла, к'гути!" И так мы "к'гутили" несколько дней,

причем по всей Москве, потому что возили суп из одного конца

Москвы в другой - его тете, а оттуда пирожки - племяннице. В

общем, я научилась хорошо "к'гутить" и уже без его помощи

сдала экзамен, потому что экзамен надо было сдавать по-

настоящему.

У меня в записной книжке никто никогда не записан на ту

букву, на которую нужно - я записываю имена или фамилии

чисто ассоциативно, а потом долго не могу найти нужный мне

телефон. Учитель по вождению у меня значился на "П" - я его

записала как "Прохиндея". Время от времени я давала его

телефон каким-то своим знакомым, они также "к'гутили", но тем

не менее все благополучно сдавали экзамен. И вдруг он пропал.

Сколько я ему ни звонила по разным надобностям - моего

Прохиндея не было...

48

И вот, через несколько лет в Париже он пришел ко мне за

кулисы после "Гамлета". Выяснилось, что его сыновья уехали,

кто - в Израиль, кто - в Париж, и везде открыли

автомастерские. А он ездит по сыновьям и живет то там, то тут.

И они все пришли на "Гамлета" и кричали "Алла, б'гаво!".

...Париж того времени у меня сейчас возникает обрывочно.

Ну, например, после какого-то спектакля Володя Высоцкий

говорит: "Поехали к Тане". Это сестра Марины Влади, ее

псевдоним - Одиль Версуа.

Мы поехали в Монсо, один из бывших аристократических

районов Парижа. Улицы вымощены булыжником. Высокие

каменные стены закрытых дворов, красивые кованые ворота. Мы

вошли: двор "каре", типично французский. Такой можно увидеть

в фильмах про трех мушкетеров. Вход очень парадный, парадная

лестница и анфилады комнат - справа и слева. Внизу свет не

горел. Мы поднялись на второй этаж. Слева, в одной из комнат,

на столе, в красивой большой миске, была груда котлет - их

сделала сама Таня - и, по-моему, больше ничего (я всегда

поражаюсь европейскому приему: у них одно основное блюдо,

какой-нибудь зеленый салат и вино. Все. Нет наших бесконечных

закусок, пирожков и т.д.). Володя моментально набросился на

эти котлеты.

Тогда Таня уже была больна. Была и операция, и "химия",

но уже пошли метастазы. И Володя мне об этом накануне

рассказал.

Одиль Версуа - Таня выделялась среди сестер и талантом, и

судьбой, и характером. Я знала и третью сестру - Милицу.

Когда снимался фильм "Чайковский", она пробовалась на фон

Мекк. А я была уже утверждена на Юлию фон Мекк и ей

подыгрывала. Актриса она была, по-моему, средняя, но работяга,

трудоголик. Они, кстати, все очень разные. Таня была мягкая,

улыбчивая, очень расположенная к людям.

49

Она была замужем за французским аристократом, у них был

роскошный особняк в Париже и замок где-то в центре Франции.

Но в тот памятный вечер не было слуг - пустой огромный дом и

мы, несколько человек.

...Когда мы репетировали с Высоцким "Игру для двоих"

Уильямса, я, конечно, понимала, что он потом перенесет мой

рисунок на Марину, с тем чтобы играть это за границей. Я это

понимала, и тем не менее я репетировала. Последний год мы с

ним были довольно-таки откровенны из-за этих репетиций и еще

потому, что он мне рассказал про свою болезнь - про наркотики.

Я помню, как мы стоим во время "Преступления и

наказания" за кулисами и я ему говорю: "Володя, ты хочешь

Запад завоевать, как Россию. Но сколько же на это нужно сил,

энергии - это нереально! Там все совершенно другое". Он

отвечает: "Но здесь я уже все исчерпал!" То есть ему нужны

были новые Эвересты. Но я не думаю, что он бы "раскрутил"

Запад. Запад очень консервативен. А уж во Франции вообще не

воспринимают новых имен. Только, может быть, в музыке,

причем в так называемой "серьезной".

С Мариной у меня никогда не складывались отношения, хотя

мы много общались. Но какой-то урок я от нее получила.

В тот период, когда Таня была уже больна, с Володей что-то

было не в порядке и с сыном Марины - тоже, мы пришли в

ресторан. Она сразу заулыбалась, я говорю: "Марина, с какой

стати?" Она: "Это вы, советские, несете свое горе перед собой,

как золотой горшок. Но если идешь в ресторан - надо

веселиться".

Надо соответствовать предлагаемым обстоятельствам. Это -

светскость. У меня ее не было, но теперь я стараюсь этому

следовать. Совершенно никому не интересно, что у меня на душе,

но если я общаюсь с людьми в ресторане, то должна

Blog

Сегодня ночью я читала "Полторы комнаты" Бродского

Содержание