Мне хотелось бы поблагодарить следующих людей за любовь и поддержку несмотря на разные, ну, вы понимаете, жуткие вещи, которые иногда случаются
| Вид материала | Документы |
СодержаниеСлюна Тайлера сделала Глядя на луну "Ужасные морщины тчк пожалуйста помоги тчк". "Ужасные морщины тчк". |
- «Страна Буквляндия», 548.97kb.
- Из выступления вице-президента тпп россии А. В. Захарова на X международной инвестиционной, 102.25kb.
- Дипломатическая миссия в Англии, 3293.02kb.
- Здесь собраны юмористические материалы, показавшиеся мне интересными, 6702.94kb.
- Нравственность и духовность Фрагмент лекции «Искажения христианства», 138.51kb.
- Лекция Далай-ламы XIV путь к просветлению, 1610.18kb.
- Безусловная любовь Часть, 78.61kb.
- Суммировать философский и духовный опыт моего сорокалетнего личного и профессионального, 3282.29kb.
- Вампир арман часть I тело и кровь, 5367.29kb.
- «Итоги финансово-хозяйственной деятельности университета за 2010 г и задачи на 2011, 552.81kb.
Слюна Тайлера сделала двойную работу. На влажный след поцелуя на тыльной стороне моей кисти налипли горящие хлопья щелока. Это первое. А второе -- щелок горит, только если его смешать с водой. Или со слюной.
-- Это -- химический ожог, -- сказал Тайлер. -- Доставляет массу неописуемых мучений.
Щелок можно использовать для прочистки забившейся канализации.
Закрой глаза.
Паста из воды и щелока может прожечь алюминиевую сковороду.
В смеси воды и щелока растворится деревянная ложка.
В соединении с водой щелок разогрелся до двухсот градусов, и при нагреве сжигает мне руку, а Тайлер прижимает мои пальцы своими к моей испачканной кровью штанине, -- и Тайлер требует моего внимания, потому что, мол, это лучший момент в моей жизни.
-- Потому что все, что было до этого -- лишь история, -- говорит Тайлер. -- И все, что будет после -- лишь история.
Лучший момент в нашей жизни.
Пятно щелока, в точности принявшее форму губ Тайлера -- огромный костер, или прикосновение каленого железа, или атомная плавка на моей руке, которая в конце длинной-длинной воображаемой дороги, -- на много миль вдали от меня. Тайлер приказывает мне вернуться и быть рядом. Рука все отдаляется, уменьшается, уходит к концу дороги у горизонта.
В воображении огонь еще горит, но это уже лишь отблеск за горизонтом. Просто зарница.
-- Вернись к боли, -- требует Тайлер.
Что-то вроде направленной медитации, такой же, как в группах психологической поддержки.
Даже не думай о слове "боль".
Направленная медитация помогает больным раком -- поможет и мне.
-- Посмотри на руку, -- командует Тайлер.
Не смотри на руку.
Не думай о словах "жечь", "плоть", "ткань" или "обугливаться".
Не слушай собственный плач.
Ты в Ирландии. Закрой глаза.
Ты в Ирландии, тем самым летом, после окончания колледжа, выпиваешь в пабе возле замка, к которому каждый день прибывают полные автобусы американских и английских туристов, чтобы поцеловать Камень Бларни*.
-- Не блокируй, -- говорит Тайлер. -- Мыло и человеческие жертвоприношения идут рука об руку.
Покидаешь паб в потоке людей и идешь сквозь капающую, влажную, гудящую автомобилями тишину улиц, только что омытых дождем. Ночь. Добираешься до замка Бларнистоун.
Полы в замке съедены гнилью; а ты взбираешься по каменным ступенькам, и темнота с каждым твоим шагом вверх сгущается по сторонам. Все тихо поднимаются, чтобы утвердить традицию маленького акта возмездия.
-- Слушай меня, -- говорит Тайлер. -- Открой глаза.
-- В древние времена, -- рассказывает Тайлер. -- Человеческие жертвоприношения совершались на холме над рекой. Тысячи людей. Слушай меня. Проходил обряд, и тела сжигали в пламени.
-- Можешь рыдать, -- говорит Тайлер. -- Можешь побежать к раковине и подставить руку под воду, но сначала ты должен признать, что ты глуп, и ты умрешь. Посмотри на меня.
-- Однажды, -- сообщает Тайлер. -- Ты умрешь -- и пока не признаешь это, ты бесполезен для меня.
Ты в Ирландии.
-- Можешь рыдать, -- говорит Тайлер. -- Но каждая слеза, упавшая в хлопья щелока на коже, вызовет такой же ожог, как от сигареты.
Ты в Ирландии, тем самым летом, когда окончил колледж; и, пожалуй, именно тогда тебе впервые захотелось анархии. За годы до того, как встретил Тайлера Дердена, за годы до того, как полил свой первый "крем англез", -- ты уже знал про маленькие акты возмездия.
В Ирландии.
Стоишь на платформе у верхних ступеней лестницы.
-- Мы можем взять уксус, -- говорит Тайлер. -- И нейтрализовать ожог, но сначала ты должен сдаться.
"После жертвоприношений и сожжений сотен людей", -- рассказывал Тайлер, -- "Тонкие белые струйки сползали с алтаря и стекали по склону в реку".
Прежде всего, нужно достичь крайней черты.
Ты на платформе ирландского замка, повсюду вокруг -- бездонная темнота; и впереди, на расстоянии вытянутой руки -- каменная стена.
-- Дождь, -- рассказывает Тайлер. -- Вымывал пепел погребального костра год за годом, и год за годом сжигали людей, и дождевая вода, просачиваясь сквозь уголь, становилась раствором щелока, а щелок смешивался с растопленным жиром от жертвоприношений, и тонкие белые потоки жидкого мыла стекали по стенкам алтаря и затем по склону холма к реке.
А ирландцы в окружающей тебя темноте вершат свой маленький акт возмездия: они подходят к краю платформы, становятся у границы непроницаемой тьмы и мочатся.
И эти люди говорят: "Вперед, отливай, пижон-америкашка, мочись густой желтой струей с избытком витаминов". Густой, дорогостоящей и никому не нужной.
-- Сейчас лучший момент твоей жизни, -- говорит Тайлер. -- А ты витаешь неизвестно где.
Ты в Ирландии. О, и ты делаешь это. О, да. Да. И ты чувствуешь запах аммиака и дневной нормы витамина B.
"Так после тысячелетия убийств и дождей", -- рассказывал Тайлер, -- "Древние обнаружили, что в том месте, где в реку попадало мыло, вещи легче отстирываются".
Я мочусь на камень Бларни.
-- Боже, -- говорит Тайлер.
Я мочусь в собственные черные брюки с пятнами засохшей крови, которые не переваривает мой босс.
Ты в арендованном доме на Пэйпер-Стрит.
-- Это что-нибудь да значит, -- говорит Тайлер.
-- Это знак, -- продолжает Тайлер. Тайлер просто полон полезной информации. "В культурах без мыла", -- рассказывает Тайлер, -- "Люди использовали свою мочу и мочу своих собак, чтобы отстирать белье и вымыть волосы, потому что в ней содержится мочевина и аммиак".
Запах уксуса, и огонь на руке в конце длинной дороги угасает.
Запах щелока и больничный блевотный запах мочи и уксуса обжигает раздутые ноздри.
-- Все те люди были убиты не зря, -- обявляет Тайлер.
Тыльная сторона кисти набухает красным и блестящим, точно повторяя форму губ Тайлера, сложенных в поцелуе. Вокруг поцелуя разбросаны пятна маленьких сигаретных ожогов от чьих-то слез.
-- Открой глаза, -- говорит Тайлер, и слезы блестят на его лице. -- Прими поздравления, -- говорит Тайлер. -- Ты на шаг приблизился к достижению крайней черты.
-- Ты должен понять, -- говорит Тайлер. -- Первое мыло было приготовлено из праха героев.
"Подумай о животных, на которых испытывают продукцию".
"Подумай об обезьянах, запущенных в космос".
-- Без их смерти, без их боли, без их жертв, -- говорит Тайлер. -- Мы остались бы ни с чем.
Глава 10
Останавливаю лифт между этажами, а Тайлер расстегивает ремень. С остановкой кабины перестают дрожать супницы на столовой тележке, а пар грибовидным облаком поднимается к потолку лифта, когда Тайлер снимает крышку с суповой кастрюли. Тайлер начинает разогреваться и говорит:
-- Отвернись. Мне никак, когда смотрят.
Это вкусный томатный суп-пюре с силантро и моллюсками. Между вкусом того и другого, никто ничего не учует, что бы мы туда ни добавили.
Говорю "быстрее" и оглядываюсь через плечо на Тайлера, опустившего конец в суп. Смотрится очень смешно: будто высокий слоненок в рубашке и галстуке-бабочке официанта хлебает суп маленьким хоботом.
Тайлер требует:
-- Сказал же -- отвернись.
В двери лифта есть окошко с лицо размером, через которое можно обозревать коридор банкетного обслуживания. Кабина стоит между этажами, поэтому мир я вижу с высоты тараканьих глаз над зеленым линолеумом; и отсюда, с тараканьего уровня, зеленый коридор тянется до горизонта и обрывается вдали, заканчиваясь приоткрытыми дверями, за которыми титаны c гигантскими женами огромными бочками пьют шампанское и утробно ревут друг на друга, украшенные бриллиантами невообразимых размеров.
"На прошлой неделе", -- рассказываю Тайлеру, -- "Когда здесь Эмпайр Стейт Лойерс проводили рождественскую вечеринку, я поднапрягся и выдал им все дело в апельсиновый мусс".
На прошлой неделе, рассказывает Тайлер мне, он остановил лифт и спустил газы на полную тележку "бокконе дольче" на чаепитии Юношеской Лиги.
Понятно, Тайлеру ведь известно, что меренга вберет душок.
С тараканьего уровня слышно, как плененный певец с лирой исполняет музыку титанам, поднимающим вилки с кусками порезанной баранины: каждый кусок размером с кабана, и в каждом жующем рту -- Стоунхендж из слоновой кости.
Говорю - "Давай уже!"
Тайлер отвечает:
-- Не могу.
Если суп остынет -- его отошлют обратно.
Наши великаны отсылают на кухню все подряд без малейшего повода. Им просто охота посмотреть, как ты носишься туда-сюда за их деньги. На ужинах такого типа, на всяких вечеринках да банкетах, -- чаевые уже включены в счет, что всем известно, поэтому обращаются с тобой, как с грязью. На самом деле мы не отвозим ничего на кухню. Потаскай "помм паризьен" или "аспержес голландез" вокруг да около, потом предложи их кому-то другому, и в конце концов окажется, что все в порядке.
Говорю - "Ниагарский водопад. Река Нил". У нас в школе все считали, что если руку спящего опустить в посудину с теплой водой, он обмочится в постель.
Тайлер говорит:
-- О! -- голос Тайлера за спиной. -- О, да! О, получается! О, да! Да!
Из-за приоткрытых дверей бального зала в конце служебного коридора слышен шелест золотых, черных, красных юбок, высотой, наверное, как золотой вельветовый занавес в Старом Бродвейском театре. Снова и снова мелькают седаны-Кадиллаки из черной кожи со шнурками вместо ветрового стекла. Над машинами шевелится город офисных небоскребов, увенчанных красными поясами.
"Не переборщи", -- говорю.
Мы с Тайлером стали настоящими партизанами-террористами сферы обслуживания. Диверсантами праздничных ужинов. Отель обеспечивает подобные мероприятия, и если кто-то хочет есть -- он получает еду, вино, фарфор, хрусталь и официантов. Он получает все нужное, и все вносится в общий счет. И, поскольку человек понимает, что его деньги тебе не грозят, ты для него - таракан и не больше.
Тайлер участвовал один раз в проведении такого праздничного ужина. Именно тогда он превратился в официанта-ренегата. На той вечеринке с ужином Тайлер подавал рыбные блюда в эдаком бело-стеклянном доме-облаке, который словно парил над городом на стальных ногах, вкопанных в откос холма. В те минуты обслуживания, когда Тайлер мыл посуду после блюд под соусом, на кухню вошла хозяйка, сжимавшая обрывок бумаги, который трепетал как флаг -- настолько тряслись ее руки. Мадам прошипела сквозь стиснутые зубы, что хотела бы знать -- не видел ли кто из официантов, как какой-нибудь гость проходил по коридору в спальную часть дома? Особенно женщина. Или, может, хозяин.
На кухне были Тайлер, Альберт, Лен и Джерри, мывшие и укладывавшие посуду, и помощник повара Лесли, поливавший чесночным маслом сердечки из артишоков, приправленные креветками и улитками.
-- Нам не положено ходить в ту часть дома, -- сказал Тайлер. -- Мы входим через гараж. Все, что нам положено видеть -- это гараж, кухня и столовая.
Хозяин входит в дверь кухни вслед за хозяйкой и берет клочок бумаги из ее трясущейся руки.
-- Все будет в порядке, -- говорит он.
-- Как я могу выйти к этим людям, -- возражает Мадам. -- Когда я не знаю -- кто это сделал?
Хозяин гладит ее по спине, которая обтянута белым вечерним платьем, прекрасно гармонирующим с обстановкой ее дома, и Мадам выпрямляется, расправляет плечи, внезапно успокоившись.
-- Это твои гости, -- говорит он. -- И этот праздничный вечер очень важен.
Все смотрится действительно смешно: вроде как чревовещатель рукой приводит в движение куклу. Мадам смотрит на мужа, а тот легким толчком направляет ее обратно в столовую. Записка падает на пол, и двухсторонняя кухонная дверь метлой выметает ее к ногам Тайлера.
-- Что там написано? -- интересуется Альберт.
Лен выходит убрать со стола остатки рыбных блюд.
Лесли возвращает противень с артишоками в духовку и спрашивает:
-- Да что там, в конце-то концов?
Тайлер смотрит Лесли в лицо и говорит, даже не нагибаясь за запиской:
-- "Я поместил некоторое количество мочи как минимум в одно из ваших изысканных благовоний".
Альберт улыбается:
-- Ты помочился ей в парфюмы?
"Нет", -- говорит Тайлер. Он просто оставил записку торчать между флаконов. - "У нее этих флаконов под зеркалом в ванной стоит штук сто".
Лесли улыбается:
-- Так ты такого не делал, точно?
-- Нет, -- отвечает Тайлер. -- Но она-то этого не знает.
Оставшееся время той ночной вечеринки в стеклянно-белом поднебесье Тайлер убирал из-под носа хозяйки тарелки с остывшими артишоками, потом остывшую телятину с остывшими "помм дюшес", потом остывшее "суфле а ля полонез", не забывая при этом дюжину раз наполнить вином бокал хозяйки. Мадам сидела и наблюдала, как ест каждая гостья, пока, в промежутке между блюдом шербета и подачей абрикосового торта, -- место Мадам во главе стола вдруг опустело.
Они мыли посуду после ухода гостей, возвращая охладители и фарфор в фургон отеля, когда на кухню заглянул хозяин и попросил Альберта пройтись и, пожалуйста, помочь перенести кое-что тяжелое.
Лесли сказал: "Возможно, Тайлер перестарался".
Резко и торопливо Тайлер рассказывает, что убивают китов, мол, чтобы изготовить такие вот парфюмы, которые стоят за унцию больше золота. Многие люди даже и не видели живого кита. У Лесли двое детей в квартире через дорогу, а у хозяйки-Мадам, в бутылочках на полке в ванной, -- больше баксов, чем мы способны заработать за год.
Альберт возвращается от хозяина и звонит 9-1-1. Зажимает трубку рукой и говорит - "черт, зря Тайлер подбросил записку".
Тайлер отвечает:
-- Так сообщи менеджеру по банкетам. Пускай меня уволят. Я не обручен с этой дерьмовой работенкой.
Все дружно уставились в пол.
-- Увольнение, -- говорит Тайлер. -- Это лучшее, что может произойти с любым из нас. Тогда мы бросили бы гулять по воде и всерьез занялись бы собственной судьбой.
Альберт говорит в трубку, что нам нужна скорая, и называет адрес. Ожидая на линии, Альберт рассказывает, что хозяйка теперь в настоящей истерике. Альберту пришлось поднимать ее с пола около двери туалета. Хозяин не смог ее поднять, потому что Мадам орет, мол, это он помочился в ее парфюмы, и это он так пытается довести ее до сумасшествия по сговору с одной из посетительниц сегодняшней вечеринки, и она устала, устала, устала от всех этих людей, которых они зовут друзьями.
Хозяин не смог поднять ее, потому что Мадам грохнулась на пол в белом платье около двери туалета и размахивает полуразбитым флаконом из-под духов. Мадам кричит, что перережет себе глотку, если он попробует дотронуться до нее.
Тайлер произносит:
-- Класс.
А от Альберта несет духами. Лесли говорит:
-- Альберт, дорогуша, от тебя воняет.
"Нельзя не провоняться, побыв в этой ванной", -- отвечает Альберт. - "Все бутылочки парфюм разбиты, и осколки валяются в ванной на полу; и в туалете, в унитазе, тоже гора битых флаконов". "Похоже на лед", -- говорит Альберт. - "Типа как на вечеринках в самых шикарных отелях нам приходилось наполнять писсуары колотым льдом". В ванной стоит вонь и пол усыпан серебрящейся крупой нетающего льда; а когда Альберт поднимает Мадам на ноги, ее платье все заляпано желтыми пятнами; Мадам замахивается на хозяина разбитым флаконом, поскальзывается на битом стекле в луже духов и падает, приземлившись на руки.
Она скрючилась посреди туалета, у нее текут слезы и кровь. "Ой", -- говорит она, -- "Жжется".
-- Ой, Уолтер, жжет! Жжется!
Парфюмы, все те убитые киты, жгут ее сквозь порезы на руках.
Хозяин поднимает ее на ноги опять, ставит перед собой, Мадам стоит со сложенными руками, как в молитве, только руки разведены на дюйм в стороны, а кровь стекает с ладоней, по рукам, просачивается сквозь бриллиантовый браслет и капает с локтей.
А хозяин говорит:
-- Все будет в порядке, Нина.
-- Мои руки, Уолтер, -- отзывается Мадам.
-- Все будет в порядке.
Мадам говорит:
-- Кто мог так обойтись со мной? Кто мог возненавидеть меня настолько?
Хозяин спрашивает Альберта:
-- Скорую вызвал?
То была первая миссия Тайлера в роли террориста сферы обслуживания. Партизана-официанта. Низкобюджетного мстителя. Тайлер занимался этим годами, но любил повторять, что все хорошо в разнообразии.
Выслушав рассказ Альберта, Тайлер улыбнулся и сказал:
-- Класс.
Вернемся в отель, к моменту, когда лифт остановлен между этажами, а я рассказываю Тайлеру, как чихал на "форель на осиновом пруте" на собрании дерматологов, и три человека сообщили мне, что она пересолена, а один похвалил, что было очень вкусно.
Тайлер стряхивает все до остатка в супницу и говорит, что иссяк.
Легче всего провернуть такое с холодным супом, "викхисуиз", или когда повара приготовят по-настоящему свежий "гаспачо". Такое невозможно сделать с каким-нибудь луковым супом того типа, когда по краям корка расплавленного сыра. Если бы я здесь ел, то заказал бы именно его.
У нас с Тайлером заканчиваются идеи. Все, что мы творим с блюдами, начинает надоедать, -- это уже как часть трудовой повинности. Потом я услышал, как один из докторов, адвокатов, или кого-то еще, -- рассказывал, что возбудитель гепатита может выжить на нержавеющей стали в течение шести месяцев. Представьте себе, сколько этот жучок может прожить в ромовом креме "шарлотта рюсс".
Или в "лососе тимбаль".
Я спросил доктора, -- где бы нам раздобыть немного гепатитовых жучков, -- а он был достаточно пьян, чтобы рассмеяться.
"Все уходит на свалку медицинских отходов", -- ответил он.
И засмеялся.
"Все подряд".
Свалка медицинских отходов похожа на достижение крайней черты.
Положив одну руку на кнопку пуска лифта, спрашиваю Тайлера, готов ли он. Шрам на тыльной стороне моей кисти припух красным и блестит как пара губ, в точности повторяя поцелуй Тайлера.
Томатный суп, наверное, еще не остыл, потому что согнутая штука, которую Тайлер запихивает в штаны, ошпаренно-красная, как большая креветка.
Глава 11
В Южной Америке, в Зачарованной Земле, мы могли бы переправляться вплавь через реку, и в мочеточник Тайлера заплыли бы маленькие рыбки. У них острые цепкие плавнички, которые выталкивают воду, поэтому рыбки взобрались бы вглубь по Тайлеру, оборудовали бы себе гнездо и приготовились метать икру. Бывает много вещей похуже того, как мы проводим эту субботнюю ночь.
-- Нет ничего хуже того, -- подмечает Тайлер. -- Что мы сделали с мамой Марлы.
Говорю: "Заткнись!"
Тайлер рассказывает, мол, французское правительство могло бы отправить нас в подземный комплекс за пределами Парижа, где даже не хирурги, а техники-недоучки отрезали бы нам веки для испытания токсичности дубильного аэрозоля.
-- Бывает и такое, -- говорит Тайлер. -- Почитай газеты.
Самое худшее, -- я-то знаю, что Тайлер учинил с мамой Марлы, но ведь в первый раз с момента нашего знакомства у Тайлера появились живые оборотные средства. Тайлер урвал настоящие деньги. Позвонили из Нордсторма и оставили заказ на две сотни кусков дорогостоящего туалетного мыла сроком до рождества. Если его заберут по договорной цене в двадцать баксов за кусок, -- у нас будут деньги, чтобы погулять субботней ночью. Деньги, чтобы починить утечку в газопроводе. Пойти на танцы. Если в дальнейшем не надо будет заботиться о деньгах -- я смогу уйти с работы.
Тайлер называет себя Мыловаренной Компанией на Пэйпер-Стрит. Говорят, что его мыло -- самое лучшее.
-- Хотя могло быть и хуже, -- замечает Тайлер. -- Ты бы по ошибке съел маму Марлы.
Со ртом, набитым "цыпленком Кунга Пао", могу выговорить только - "Заткнись, мля!"
Эту субботнюю ночь мы проводим на переднем сиденье "импалы" модели 1968-го года, сидим в двух креслах в первом ряду стоянки подержанных машин. Мы с Тайлером разговариваем, пьем пиво из банок, и переднее сиденье "импалы" пошире, чем у некоторых диваны. Эта часть бульвара вся уставлена машинами, в бизнесе такой парк называют "стоянкой движков", машины здесь ценой до двухста долларов, и дни напролет ребята-цыгане, которые держат эти стоянки, торчат по своим оклеенным фанерой офисам неподалеку и курят длинные тонкие сигары.
Все машины здесь -- те самые драндулеты, на которых ребята катались во время учебы в колледже: "гремлины" и "пэйсеры", "мэйверики" и "хорнеты", "пинто", грузовички-пикапы "интернешнл харвестер", "камаро" и "дастеры" с пониженной подвеской, "импалы". Машины, которые хозяева сначала любили, а потом выбросили на свалку. Животные в загоне. Платья подружки невесты в секонд-хенде Гудвилла. Со вмятинами, следами серой, красной, черной грунтовки на боках, с кусками замазки на корпусе, который никто уже не придет полировать. Пластик под дерево, кожзаменитель, хромированный пластик салонов. Ребята-цыгане даже не запирают двери автомобилей на ночь. Фары машин, проезжающих по бульвару, освещают цену, выведенную краской на большом выгнутом ветровом стекле "импалы" марки "Кинемаскоп". Написано - "США". Цена -- девяносто восемь долларов. Изнутри она читается как "восемьдесят девять центов". Ноль, ноль, точка, восемь, девять. Америка ждет звонков.
Большинство машин здесь продаются по цене около ста долларов, у каждой на лобовом стекле, у места водителя, прикреплено торговое соглашение - "КАК ЕСТЬ".
Мы выбрали "импалу", потому что, если уж нам предстоит провести ночь в машине, это должна быть машина с самыми большими сиденьями.
Мы давимся китайской дрянью, потому что не можем вернуться домой. Было два выбора -- либо переночевать здесь, либо проторчать всю ночь в ночном дэнс-клубе. Мы не пошли в ночной клуб. Тайлер говорит, музыка там настолько громкая, -- особенно ритм-секция, -- что насилует его биоритмы. В последний раз, как мы нанесли туда визит, Тайлер сказал, что громкая музыка его укатала. Плюс ко всему -- в шуме невозможно разговаривать, поэтому после пары стаканов любой посетитель начинает чувствовать себя центром внимания, -- правда, полностью отрезанным от общения с окружающими.
Ты -- труп из английского детектива-мистерии.
Сегодня мы ночуем в машине, потому что Марла вломилась в дом и грозилась вызвать полицию, чтобы меня арестовали за то, что сварил ее мать; потом с грохотом понеслась по комнатам, подняв крик, что я -- вампир и каннибал, пиная стопки "Ридерс Дайджест" и "Нейшнл Джеогрефик", -- и я оставил ее там, в убежище дома.
Сейчас, после инцидента с умышленным самоубийством при помощи снотворного "Ксенекс" в Отеле Риджент, трудновато мне представить, как Марла будет звонить в полицию, но Тайлер сказал, что неплохо будет переночевать снаружи. Просто на всякий случай.
На случай, если Марла сожжет дом.
На случай, если Марла отвалит, и вернется с пушкой.
На случай, если Марла осталась в доме.
Просто на всякий случай.
Пытаюсь сосредоточиться:
Глядя на луну,
Звезды всегда спокойны:
Ля-ля-ля, конец.
Сейчас, когда по бульвару проезжают машины, когда я сижу с пивом в руке, в "импале", перед тяжелым, холодным рулем марки "Бэйклайт", диаметром где-то в три фута, и когда потрескавшееся виниловое сиденье колет мне задницу сквозь ткань джинсов, Тайлер просит:
-- Еще разок. В точности расскажи мне, что произошло.
Неделями я не обращал внимания, чем занимается Тайлер. Однажды пошел с ним в офис "Вестерн Юнион" и увидел, как Тайлер отправляет телеграмму матери Марлы.
"УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ ТЧК ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ ТЧК".
Тайлер показал клерку читательский билет Марлы и подписался Марлой на телеграфном бланке, потом прикрикнул на клерка: мол, да, Марлой могут иногда назвать и парня, а клерку следует заниматься своим делом.
Когда мы выходили из "Вестерн Юнион", Тайлер сказал, что если я ему друг -- то должен ему доверять. Мне незачем знать, для чего все это, сказал Тайлер, и потащил меня в "Гарбонзо" на порцию горохового супа.
На самом деле меня насторожила вовсе не телеграмма, а то, как это не клеилось с обычной Тайлеровой манерой поведения. Никогда и ни за что Тайлер не платил. Чтобы достать одежду, он просто шел в тренажерные залы и отели и забирал вещи из бюро находок, выдавая за свои. Уж лучше так, чем поступать как Марла, которая ходила в прачечную "Лаундромэтс" воровать джинсы из сушилок, и продавала их по двенадцать долларов за пару в пунктах скупки подержанного белья. Тайлер никогда не ел в ресторанах, -- а у Марлы сроду не было морщин.
Без всякой видимой причины Тайлер отослал матери Марлы пятнадцатифунтовую коробку шоколада.
"Еще одна вещь похуже сегодняшней субботней ночи", -- рассказывает мне в "импале" Тайлер. - "Бурый паук-крестоносец. При укусе он вводит не просто животный яд, а энзим или кислоту, которая растворяет ткань в области укуса, буквально растапливает тебе руку или лицо". Тайлер прятался с начала вечера, с начала всех происшествий. Марла показалась у дома. Даже не постучавшись, склоняется у парадного входа и кричит:
-- Тук-тук!
Я читаю "Ридерс Дайджест" на кухне. Полностью отчужден.
Марла орет:
-- Тайлер, ты дома?
Кричу: "Тайлера дома нет".
Марла орет:
-- Не будь уродом!
Тут я подхожу к парадной двери. Марла стоит в фойе с пакетом срочной почты "Федерал Экспресс" и говорит:
-- Мне нужно положить кое-что в твою морозилку.
Преграждаю ей дорогу на кухню и говорю: "Нет".
"Нет".
"Нет".
"Нет".
Не хватало еще, чтобы она начала складировать в доме свое барахло.
-- Но, тыковка, -- возражает Марла, -- У меня же нет холодильника в отеле, а ты говорил -- можно!
Нет, не говорил. Еще чего -- чтобы Марла начала вселяться в дом, втаскивая по куску дерьма в каждый визит.
Марла распечатывает пакет "Федерал Экспресс" на кухонном столе и вытаскивает что-то белое в упаковках вроде пластиковых с арахисом, и трясет этой белой дрянью перед моим носом.
-- Это не дерьмо, -- заявляет она. -- Ты говоришь о моей матери, -- поэтому пошел в жопу!
То, что Марла вытащила из пакета, похоже на целлофановые кульки с белым веществом, из которого Тайлер вытапливал сало для приготовления мыла.
-- Могло быть и хуже, -- говорит Тайлер. -- Ты бы случайно съел то, что было в одном из кульков. Проснулся бы однажды среди ночи, выдавил белую массу, добавил бы сухой смеси лукового супа "Калифорния", -- и съел бы это все одним духом, с картофельными чипсами. Или брокколями.
Больше всего на свете, когда мы стояли на кухне с Марлой стояли на кухне, мне не хотелось, чтобы Марла лезла в морозилку.
Я спросил ее -- зачем ей эта белая дрянь?
-- Для парижских губ, -- ответила Марла. -- Когда стареешь, губы втягиваются в рот. Я сохраняю их при помощи коллагеновых инъекций. В твоей морозилке у меня будет почти тридцать фунтов коллагена.
Спрашиваю -- ей нужны такие огромные губы?
Марла отвечает, что ее больше волнует сама операция.
"Та фигня в пакете "Федерал Экспресс", -- рассказываю Тайлеру в "импале". - "То же самое, из чего мы готовили мыло. Со времени, как силикон был признан опасным, коллаген стал самым насущным препаратом, инъекцию которого делают, чтобы разгладить морщины или подкачать тонкие губы и впалые щеки. Как объяснила Марла, самый дешевый коллаген можно получить из стерилизованного и обработанного говяжьего жира, но такой дешевый коллаген не задерживается в теле надолго. Когда делают инъекцию, к примеру, в губы, организм отторгает его и начинает выводить из тканей. И через шесть месяцев у тебя снова будут тонкие губы".
"Самый лучший коллаген", -- рассказала Марла. - "Твой собственный жир, откачанный из бедер, обработанный и очищенный, и потом закачанный в губы или куда нужно. Такой коллаген сохранится".
Та гадость в морозилке у меня дома была коллагеновым фондом доверия Марлы. Каждый раз, когда у ее мамочки нарастал лишний жир, она его отсасывала и паковала. Марла сказала, что этот процесс называют "подборкой". Если мамочке этот коллаген не был нужен -- она отправляла пакеты Марле. У самой Марлы жира никогда не было, а ее мама считала, что родственный коллаген для Марлы будет лучше дешевого коровьего.
Свет фонарей с бульвара падает на Тайлера сквозь торговое соглашение на стекле и отпечатывает на его щеке слова "КАК ЕСТЬ".
-- Пауки, -- говорит Тайлер. -- Могут отложить яйца, а их личинки пророют ходы под кожей. Вот такой паршивой может стать жизнь.
Теперь мой "цыпленок Элмонда" в горячем жирном соусе кажется на вкус чем-то откачанным из бедер матери Марлы.
Именно тогда, стоя на кухне с Марлой, я понял, чем занимался Тайлер.
"УЖАСНЫЕ МОРЩИНЫ ТЧК".
И понял, зачем он послал конфеты матери Марлы.
"ПОЖАЛУЙСТА ПОМОГИ ТЧК".
Говорю: "Марла, не стоит заглядывать в морозилку".
Марла спрашивает:
-- Чего-чего не стоит?
-- Мы же не ели красное мясо, -- говорит мне Тайлер в "импале", и он не мог приготовить мыло из куриного жира, оно бы не загустело в кусок.
-- Эта вещь, -- объявляет Тайлер. -- Принесла нам удачу. Тем коллагеном мы оплатили аренду дома.
Говорю -- тебе нужно было предупредить Марлу. Теперь она считает, что это сделал я.
-- Омыление, -- сообщает Тайлер. -- Это химическая реакция, благодаря которой получается хорошее мыло. Куриный жир не годится, как и любой жир с избытком соли.
-- Послушай, -- говорит Тайлер. -- Нам нужно оплатить большой счет. Нам бы снова послать мамочке Марлы шоколада, а можно даже немного пирожных.
Не думаю, что теперь это сработает.
В конце концов, Марла все-таки заглянула в морозилку. Ну ладно, сначала-то была маленькая потасовка. Я пытаюсь ее остановить, и пакет, который она держала в руках, выскальзывает на пол, расплескивается по линолеуму, и мы вместе поскальзываемся в белой жирной массе, и с отвращением поднимаемся с пола. Я обхватил Марлу за пояс сзади, ее темные волосы хлещут меня по лицу, руки пришпилены к бокам, а я повторяю снова и снова: "Это не я". "Это не я".
"Я этого не делал".
-- Моя мама! Ты всю ее разлил!
"Нам нужно было приготовить мыло", -- говорю, уткнувшись лицом в ее ухо. - "Нам нужно было постирать мне штаны, оплатить аренду, починить утечку в газопроводе. Это не я".
"Это Тайлер".
Марла кричит:
-- О чем ты говоришь? -- и рвется из своей юбки. Я на четвереньках пытаюсь выбраться из жирного пятна на полу, сжимая в руке юбку Марлы из индийского хлопка с тиснением, а Марла в трусиках, остроносых туфлях "Филз" и сельской блузе рвется к холодильнику, открывает морозилку -- а внутри нет коллагенового фонда доверия.
Внутри только две старых батарейки для фонарика -- и все.
-- Где она?
Я уже ползу от Марлы и холодильника, пятясь назад спиной, руки соскальзывают, туфли скользят по линолеуму, и моя задница оставляет чисто вытертую полосу на грязном полу. Заслоняюсь юбкой, потому что не осмеливаюсь взглянуть ей в лицо, когда рассказываю.
Правду.
Мы сварили мыло из этого. Из нее. Из матери Марлы.
-- Мыло?!
"Мыло. Кипятишь жир. Смешиваешь со щелоком. Получаешь мыло".
Когда Марла начинает кричать, я бросаю ей в лицо юбку и бегу. Поскальзываюсь. Бегу.
Марла гоняется за мной туда и сюда по первому этажу, мы притормаживаем на поворотах коридоров, врезаемся по инерции в оконные рамы. Поскальзываемся.
Оставляем жирные, грязные от половой пыли отпечатки рук на цветочных обоях, падаем и скользим на руках, снова встаем, бежим дальше.
Марла кричит:
-- Ты сварил мою маму!
Тайлер сварил ее маму.
Марла кричит, постоянно цепляясь ногтями за мою спину.
Тайлер сварил ее маму.
-- Ты сварил мою маму!
Входная дверь все еще нараспашку.
И вот я вылетел сквозь эту дверь, а Марла орала в проем позади меня. На бетонном тротуаре ноги перестали скользить, так что я просто бежал и бежал. Пока, наконец, разыскал Тайлера, или он разыскал меня, -- и рассказал ему, что произошло.
У каждого по банке пива, мы с Тайлером раскинулись на сиденьях машины: я на переднем. Марла, наверное, до сих пор в доме, бросается журналами в стены и орет, какой я мудак и зверь, двуличный капиталист, вонючий ублюдок. Мили ночи между мной и Марлой грозят насекомыми, меланомой и плотоядными вирусами. А тут, где я, не так уж и плохо.
-- Когда в человека попадает молния, -- рассказывает Тайлер. -- Его голова превращается в тлеющий бейсбольный мяч, а змейка на ширинке намертво заваривается.
Интересуюсь: "Сегодня вечером мы уже достигли крайней черты?"
Тайлер откидывается назад и спрашивает:
-- Если бы Мэрилин Монро сейчас была жива -- что бы она делала?
Говорю: "Спокойной ночи".
С потолка свисает светильник, а Тайлер сообщает:
-- Царапалась бы в крышку гроба.