Geum.ru

Юрис Леон Хаджи

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   48

  Несмотря на великую резню в незащищенных еврейских священных городах, муфтий мало что получил от этого. Он ударил по карманам отдельных набожных ученых и рабби и соперничающих арабских кланов. Однако фермерские поселки евреев погромщики обходили - на них просто трудно было нападать.

  Муфтий попытался, но ничего у него не вышло и в Аялонской Долине с еврейскими киббуцами. Гидеон Аш, командир Хаганы, тайно вооружил и обучил всех мужчин и женщин боеспособного возраста. Во время погромов 1929 года его территория оставалась в покое. Своим относительным спокойствием Аялон в значительной мере был обязан мухтару Табы, приказавшему своим людям не дать вовлечь себя в "священную войну" муфтия.

  

  Шемеш и Таба не сотрудничали и не координировали вопросы обороны, но всегда находились текущие дела, нуждавшиеся в обсуждении, и первоначальная холодность отношений в основном прошла.

  Хаджи Ибрагим никогда не появлялся в самом киббуце. Когда нужно было повидаться с Гидеоном, он въезжал в ворота и ехал через поля к месту их встреч у ручья. А Гидеон посещал его на холме, но никогда не заходил в дом к мухтару. Время, которое они проводили вместе, казалось им обоим отдохновением от бремени своих обязанностей. Хаджи Ибрагима неизменно обезоруживало спокойствие еврея, в котором, однако, он чувствовал наполовину бедуина. Он уважал Гидеона. Уважал за то, как он обращался с лошадью и говорил поарабски, за справедливость, не свойственную ему самому. Больше всего в беседах с Гидеоном он любил совсем новое в его жизни - он мог говорить другому о своих собственных тайных мыслях. Хаджи Ибрагим был замкнутым человеком, происходившим из народа, которого условия существования долгое время вынуждали никогда не говорить о своих чувствах. Его положение было еще более одиноким, ведь мухтар обязан никому не позволять знать о своих мыслях. Молчание было правилом жизни. Высказывания, даже другу или родственнику, всегда основывались на том, каких слов от него ждали. Никто не говорил о личных переживаниях, тайных устремлениях, страхах.

  С Гидеоном было подругому. Это не так уж походило на разговор с евреем. Это было больше похоже на разговор с текущим потоком, с шевелящимися от ветра листьями дерева или с животным в поле, когда развязываешь язык и позволяешь себе не следить за каждым своим словом. Это было чудесно. Они с Гидеоном могли громко спорить и оскорблять друг друга, и знали, что это не возмущает другого. Когда Гидеона долго не было, Ибрагим выдумывал повод, чтобы отправить посыльного в Шемеш с просьбой о срочной встрече.

  Над ручьем медленно уходил день. Хаджи Ибрагим отхлебнул вина, поставил бутылку обратно в воду для охлаждения, открыл жестянку и развернул маленькую палочку гашиша.

  - Мне чутьчуть, - сказал Гидеон. - Мне еще предстоит спорить с бюрократами.

  - Почему евреи не употребляют гашиш?

  - Не знаю.

  - Мы пытаемся его продавать... но... никто не покупает. Тебе же нравится. Они знают, что тебе нравится?

  - Не совсем. По крайней мере, они не хотят этому верить. Они принимают, как факт, что я существо пустынное. Они терпят мое бедуинство, - сказал Гидеон.

  Гидеон глубоко затянулся из маленькой трубки, издал "ааа" и лег навзничь на землю.

  - Нам есть чем гордиться. Во время погромов в долине сохранялся мир.

  - Разве есть выбор? - сказал Ибрагим. - Твоя рука лежит на нашем водяном вентиле.

  - А допустим, что не было бы этого соглашения о воде. Ты бы поощрял своих к мятежу?

  - Летняя жара моих людей измочаливает. Их тревожит осенняя уборка урожая. Они истощены. Они загнаны. Они должны взорваться. Ничто так не направляет недовольство, как ислам. В этой части мира ненависть священна. И она вечна. Если они воспламенятся, то я всего лишь мухтар. Видишь, Гидеон, вот почему вы себя обманываете. Вы не знаете, как с нами иметь дело. Годами и десятилетиями мы можем быть вроде бы в мире с вами, но всегда где-то на задворках нашего сознания тлеет надежда на отмщение. На самом деле ни один спор не решается в нашем мире.

  А евреи дают нам повод продолжать войну.

  - Разве мы, имея дело с арабами, думаем так же, как сами арабы? - задумчиво сказал Гидеон.

  - В том-то и дело. Вы не умеете думать поарабски. Ты лично - может быть. Но не твой народ. Вот тебе пример. В нашем соглашении о воде есть пункт, о котором мы не просили. Он гласит, что действие соглашения может быть прекращено только в том случае, если доказано, что ктонибудь из Табы совершил преступление против вас.

  - Но допустим, что это сделал кто-то из людей муфтия. Может ли это быть поводом отключить вашу воду? Мы не допускаем, что всю деревню можно наказывать за то, чего вы не совершали.

  - Ага! - сказал Ибрагим. - Это как раз и доказывает, что вы слабы, это и приведет вас к гибели. Вы помешаны на том, чтобы распространить на нас ваше милосердие, чего вы никогда не получите в ответ.

  - Евреи просили о милосердии миллионы раз в сотнях стран. Как мы можем теперь отказывать в милосердии тем, кто просит нас об этом?

  - Потому что это не страна милосердия. Великодушию нет своей доли в нашем мире. Рано или поздно вам придется заняться политическими играми, заключать союзы, тайные соглашения, вооружать одно племя против другого. Вы все больше начнете думать так же, как и мы. Здесь не действуют еврейские идеалы. Вы, евреи, пришли и расстроили тот порядок, который мы создали в пустыне. Может быть, базар кажется вам беспорядком, но нам он подходит. Может быть, ислам кажется вам фанатичным, но он дает нам средство переносить жестокость жизни и подготовиться к лучшей жизни после нее.

  - Не надо, чтобы земная жизнь при исламе не имела бы никакого смысла, а вы жили бы лишь в ожидании, когда умрете. Может ли так быть, хаджи Ибрагим, чтобы ислам для вас был оправданием ваших неудач, оправданием того, что вы спокойно принимаете тиранию, оправданием того, что не пытаетесь потом и смекалкой сделать из этой земли чтонибудь путное.

  - Послушай, Гидеон. Что произойдет, когда мой бедный народ научится читать и писать? Они станут желать того, что для них невозможно. Все деньги, что вам нужны, вы получаете от мирового еврейства. А что даст нам Фавзи Кабир без того, чтобы отхватить выгоду для себя? Нет, Гидеон, нет. Евреи разрушают тот образ жизни, к которому мы приспособлены. Разве ты не понимаешь... всякий раз, как здесь появляется посторонний, он приносит с собой то, с чем мы не можем справиться.

  - В том-то и дело, Ибрагим. Ислам больше не может прятаться от всего мира. Раз евреи здесь, мы можем дать вам окно в мир, чего вам не избежать.

  Ибрагим покачал головой.

  - У нас всегда возникали неприятности, когда приходили сюда посторонние и говорили, как нам жить. Сначала крестоносцы, потом турки, англичане, французы... и все нам говорили, что в нашей жизни ничего хорошего нет и надо ее переменить.

  - В одном ты не прав. Евреи принадлежат этой стране. Мы потомки одного отца. Оба мы - сыновья Авраама. В доме нашего отца должно быть место и для нас. Одна маленькая комната - вот и все, чего мы просим.

  - Посмотри на цвет своих глаз, Гидеон. Ты чужой и из чужого места.

  - В Палестине всегда были евреи и арабы, и всегда будут. Наши голубые глаза мы получили, пока странствовали по враждебному миру, и некоторым из нас надо вернуться сюда.

  - А с нас требуют платить за преступления, которые совершили против вас христиане, - сказал Ибрагим.

  - Платить? Но это не ваша земля, Ибрагим. Нам она была дана давнымдавно. Вы никогда не дрались за нее, не трудились ради нее, даже не называли ее своим именем.

  - Вы пытаетесь создать Палестину своего воображения. Вы толкаете нас в мир, ко-торого мы не знаем. Нам нужно то, что мы понимаем, с чем можем соперничать. Вы нас сбиваете с толку, - сказал Ибрагим.

  - Почему бы вам не сделать маленькое начало, скажем, отправить когонибудь из ваших детей в нашу клинику? Не должны же они умирать изза желудочных или сердечных болезней или становиться на всю жизнь слепыми изза трахомы.

  Впервые Ибрагим почувствовал раздражение и желание поскорее окончить встречу.

  - Такова воля Аллаха, чтобы среди нас не было слабых.

  Он подошел к своей лошади, щипавшей траву, и взял поводья. Гидеон встал и вздохнул.

  - У нас в киббуце новый сильный генератор...

  - Нет, - прервал его Ибрагим, - нам не надо вашего электричества.

  - Я всего лишь имел в виду бросить единственный провод к вашему кафе. Тогда можно было бы поставить радио.

  - Ох, Гидеон, знаешь ты, как меня соблазнить. Радио... ты хорошо знаешь, что оно сделало бы меня в глазах людей лишь чуточку не таким великим, чем пророк.

  Радио, подумал Ибрагим. Гидеон медленно, но упорно строил список благодеяний. Наверняка он их осуществит. Так устроен мир... но радио!

  - Принимаю, - сказал Ибрагим.

  - Еще одно. На следующей неделе после субботы я беру себе жену. Ты придешь со своими мухтарами и шейхами? - спросил Гидеон.

  Ибрагим вскочил в седло. Он покачал головой.

  - Нет, это нехорошо. Мои люди увидят, как мужчины и женщины вместе танцуют, вместе едят. Это нехорошо.

  Они поскакали галопом к воротам киббуца. Часовой узнал их и открыл ворота.

  Ибрагим проехал и обернулся.

  - А я приду, - крикнул он, - потому что ты мой друг.

  

  Глава десятая

  1931 год

  В традициях аристократических и богатых купеческих семей в Германии было посылать третьего или четвертого сына за границу. Крупные, богатые, влиятельные немецкие поселения имелись везде. Немцы были особенно заметны в Центральной и Южной Америке.

  В Палестине влиятельное немецкое присутствие началось с Тевтонского ордена, ко-торый сражался в рядах крестоносцев. В середине XIX столетия различные группы переполненного Старого Города начали свое соседство за городскими стенами.

  Первыми были евреи, строившие свои кварталы как укрепления для защиты от мародеровбедуинов. Сообщавшиеся между собой жилые помещения образовывали внешнюю стену с зарешеченными окнами. Войти можно было только через железные ворота, которые с заходом солнца запирались. Вокруг центрального внутреннего двора строились синагога, школа, больница и общественные пекарни.

  Немцы распространились за пределы Старого Города, чтобы построить приют для сирийских сирот. За ним последовали больница для прокаженных и школа для арабских девочек.

  В 1878 году немецкие храмовники (тамплиеры), члены , основали немецкую колонию к югозападу от Старогосомнительной секты Города. В отличие от крепостей еврейских кварталов, немецкая колония состояла из красивых домиков на одну семью и широких улиц, обсаженных деревьями.

  На главном гребне, там, где Масличная гора сходится с горой Скопус, немцы построили межевой комплекс - больницу АвгустыВиктории. В Старом Городе, на земле, приобретенной вблизи Святой гробницы, Голгофы и Могилы Иисуса, была возведена немецкая лютеранская церковь Христа Спасителя. Немецкое присутствие в Иерусалиме было подчеркнуто визитом кайзера Вильгельма в конце столетия, прошедшем в обстановке ослепительной роскоши. Кайзер торжественно открыл землю, купленную немецкими ка-толиками для будущего бенедиктинского аббатства на том месте на горе Сион, где, как гласит легенда, скончалась Мария.

  Влияние немцев достигло вершины перед и во время первой мировой войны, в которой они были союзниками турок. Комплекс АвгустыВиктории они сделали своей штабквартирой, и город был наводнен немецкими военными и инженерами, прибывшими строить турецкую оборону.

  

  В течение нескольких поколений предки графа Людвига фон Бокмана, продолжая традиционное германское присутствие, посылали младших сыновей в Иерусалим. Молодой Густав Бокман, офицерподводник, остался в живых в первой мировой войне, а после нее взял на себя семейные дела в Иерусалиме. Он поселился на вилле с садом, одном из самых красивых домов в немецкой колонии. В середине 1920х гг. германская разведка вышла на Бокмана, чтобы создать небольшое подразделение для прикрытия шпионажа за британским мандатом и координации с прогерманскими элементами в соседних арабских странах. Используя в качестве прикрытия разного рода импортноэкспортные компании и Немецкий банк, Бокман показал себя знатоком в этом деле. Внешне Бокман выглядел респектабельным бизнесменом и опорой религиозной общины храмовников.

  Когда в начале 1930х Адольф Гитлер захватил власть, Бокман с легкостью примкнул к нацистам. В первый же год воцарения Гитлера стало ясно, что в Германии идет полным ходом тотальное притеснение евреев. К 19341935 гг. тысячи евреев оставили родину. И многие направились в Палестину.

  Новая волна иммиграции вызвала яростную реакцию со стороны арабов, которыми снова верховодил иерусалимский муфтий. Хаджи Амин альХуссейни, осужденный за устройство погромов и резни в 1929 г., был выпущен на свободу и новое десятилетие встретил восходящей звездой исламского мира. Организовав в Иерусалиме показную мусульманскую конференцию, он съездил в Индию, Иран и Афганистан, повсюду проповедуя ненависть к евреям.

  Раз англичане проявили к нему деликатность, то муфтий теперь стал открыто их поносить. И находил поддержку везде, где были сильны антибританские настроения.

  По всему арабскому миру вожди быстро подхватывали разраставшийся хор антисионистской и антибританской черни. В пределах Палестины почти каждая кафедра почти в любой мечети заняла антиеврейскую позицию.

  Все это было музыкой для ушей Густава Бокмана. Все, что против евреев, было теперь частью нового порядка нацистской Германии. Все, что могло создать проблемы для англичан, соответствовало германским амбициям. Бокман аккуратно подружился с муфтием и обхаживал его как друга, борющегося с общим врагом.

  Для муфтия главным источником денег был контроль над , распоряжавшейся религиозными фондами. Ни одна новаяКанцелярией Вакф мечеть не носила имя муфтия на своем краеугольном камне, но казна Вакф становилась худосочной изза незаконных закупок оружия и трат на личную роскошь. Коалиция "умеренных" арабских семей выступила против муфтия и потребовала отчета о расходах. Хаджи Амину альХуссейни становилось ясно, что нужен банкир и союзник со стороны, снабжающий оружием. Его должна была дать немецкая колония в Иерусалиме.

  

  В конце 1935 г. Густава Бокмана вызвали на тайное совещание в Берлине, чтобы помочь определить позицию Германии в арабском мире и сформулировать долговременные планы по подрыву стран, находившихся под британским и французским контролем. Бокман отбыл из Палестины, выдвигая возвышающуюся в мусульманском мире фигуру Великого муфтия Иерусалима. Из Берлина он вернулся с торжеством. Вилла муфтия находилась на северной дороге из города по направлению к Рамалле. Бокман был сухим немцем; редкую улыбку на его лице трудно было вызвать. И все же она там была, когда его, оглядывающего сад, препроводили на великолепную веранду муфтия. Они обменялись любезностями и принялись за отчет.

  - Ваше преосвященство, - начал Бокман, - встреча имела выдающийся успех. Присутствовал сам фюрер. Мне было дано неограниченное время для беседы с ним.

  Хаджи Амин любезно кивнул.

  - Теперь мы понимаем, - продолжал Бокман, - что у Германии хорошая поддержка во всем арабском мире. У нас друзья с отличным положением в Дамаске и Багдаде, мы проложили дорожки и в египетский офицерский корпус.

  "Симпатии к нацистам - дело хорошее, - подумал хаджи Амин, - но любой другой прогерманский араб может стать моим потенциальным соперником". Он продолжал слушать, почти не делая замечаний.

  - Позвольте заверить вас, что ни один арабский лидер не улавливает с такой внимательностью творческую фантазию Гитлера, как вы. Он в высшей степени под впечатлением вашей непрерывной войны с евреями. Он также ясно понимает вашу уникальную ценность как мусульманского религиозного лидера.

  - Не могли бы вы быть более конкретным относительно намерений Германии в данной конкретной ситуации? - спросил муфтий.

  Бокман прокашлялся для длинной тирады.

  - Нацисты у власти лишь несколько кратких лет, но результаты поразительны. В стране новый дух, чувство национального единства сменило унижение мировой войны. В следующие несколько лет Гитлер наверняка объединит немецкие меньшинства в Европе... в Австрии... Польше... Чехословакии. Все немцы будут под одним нацистским знаменем. Есть весьма сильное ощущение, что французы и англичане... как бы вам сказать... слишком скромны, слишком упадочны, чтобы остановить немецкое продвижение на европейском континенте. В пределах десятилетия наверняка установится германское присутствие на Ближнем Востоке.

  - Военным путем?

  - Я бы так предполагал. Короткая война. Вы в завидном положении - вступите в нее с самого начала, чтобы подкрепить ваши требования. - В предположении, что Германия здесь доминирует или представляет влиятельную силу, - сказал муфтий.

  - Разве может быть иначе? - в голосе Бокмана послышалось удивление.

  - Как, вы полагаете, будут развиваться события в Палестине?

  - Акт первый, - сказал Бокман. - Британский мандат еле жив. Тщательно оркестрованное выступление арабов под вашим руководством может с ним покончить. Акт второй. После ухода англичан евреи останутся голыми. С вашими проверенными способностями вы сможете объединить мусульманский мир против них и выгнать их, искоренить. Акт третий. Благодарный Гитлер поддержит ваши претензии на лидерство в арабском мире.

  Это было как пьянящий напиток. Чтобы откликнуться на немецкий призыв, ему что, надо будет продать английского тирана немецкому тирану? Нет, ему есть за что ухватиться. Независимо от того, что в конце концов делал Гитлер с организованными религиями, он поступил бы в высшей степени неумно, если бы совал нос в ислам. Как мост для Гитлера в исламский мир, Великий муфтий Иерусалима имел бы неограниченную власть.

  - Согласно традиции, - сказал хаджи Амин, - Палестина включает также восточный берег реки Иордан, так называемый эмират Трансиорданию. Нужно считать, что мы составляем также часть и долю Сирийской провинции.

  Бокман склонил голову в полупоклоне.

  - Берлин смотрит благосклонно на вашу интерпретацию старых границ Турции.

  - Дорогой Густав, - сказал муфтий. - Это в точности то, что англичане говорили шарифу Хусейну, чтобы настроить его против турок. Хусейн умер в изгнании. Бокман выпрямился.

  - Вы сравниваете слова Адольфа Гитлера и британского министерства колоний? Мы выполняем наши обещания друзьям. - Он откашлялся, на этот раз чопорно. - Я уполномочен пригласить вас в Берлин. Тайно, разумеется. Будет заключено соглашение, поддерживающее ваши претензии.

  Хаджи Амин встал, соединил руки сзади и подошел к углу веранды, откуда мог посмотреть за впадину Мертвого моря на холмы Трансиордании.

  - Абдалла, - сказал он, - имеет там Арабский легион, обученный англичанами, вооруженный англичанами и под командованием английских офицеров. Вы уверены, что англичане не используют его вслед за еще одним восстанием арабов в Палестине?

  - Нам кажется, что мы сможем организовать мнение арабов и помочь его прямому изъявлению, чтобы оказать беспрецедентное давление на англичан. Абдалле ни в коем случае не будет позволено перейти реку Иордан.

  - А я не столь уверен. Абдалла очень претенциозен.

  - В худшем случае, ваше преосвященство, это риск, на который стоит пойти.

  - Позвольте мне написать ваш сценарий заново, - сказал муфтий. - Британский мандат так скоро не потерпит крах. Они устали, но не мертвы. Они никогда не отдадут Синай и Суэцкий канал, если только не будет германского вторжения. Если я призову к восстанию и потерплю неудачу прежде чем Германия вступит в войну... Разве на такой риск стоит идти? Прежде чем принять участие даже в вашем первом акте, я должен избавиться от коалиции арабских семей против меня здесь, в Палестине. Густав, у меня нет ресурсов.

  Бокман уселся на широкие перила возле хаджи Амина. Он снова улыбнулся.

  - Из Берлина я вернулся не с пустыми руками.

  Муфтий скрыл свою радость, и разговор продолжался голова к голове, как будто они опасались подслушивания.

  - Я достаточно глубоко вник в ваши проблемы. Я дал разъяснение о крупных затратах, необходимых для вашего непрерывного противостояния евреям и англичанам.

  Это было то, что так хотел услышать муфтий!

  - Мы готовы покрыть любые... скажем... неосторожности в фондах Вакф. - Хаджи Амин кивнул, и Бокман быстро продолжил. - Мы изучили беспорядки 1929 года. На этот раз у вас будут средства, и торговцы доставят сюда несколько тысяч винтовок и миллионы боеприпасов, а также взрывчатку, гранаты, автоматическое оружие, минометы.

  Последовал отчетливо одобрительный взгляд хаджи Амина.

  - Продолжайте, пожалуйста, - сказал он.

  - Такие ключевые деревни, как Таба, и дорога, которую она контролирует, на сей раз не устоят, - сказал Бокман. - У вас будут также средства для уничтожающего нападения непосредственно на еврейское поселение.

  Стало слышно, как над чашками с кофе жужжит одинокая муха.

  - При всем должном уважении, ваше преосвященство, вы - святой человек. А ситуация требует участия первоклассного военного командира, способного набрать сильный отряд добровольцев из разных арабских стран.

  - Каукджи, - сейчас же сказал хаджи Амин.

  - Каукджи, - согласился Бокман.

  Муфтию это не нравилось. Каукджи был офицером в турецкой армии во время войны и заслужил Железный крест. С тех пор он подвизался в качестве наемника. Он участвовал в неудавшемся восстании против французов в Сирии и бежал оттуда. Он то появлялся в Саудовской Аравии как советник разведки, то в Ираке - в военном училище. Германские агенты в Ираке несомненно купили Каукджи. Он бегло говорил понемецки, у него была женанемка и Железный крест. У него были друзья при берлинском дворе. Хаджи Амин его лично недолюбливал; он был слишком честолюбив. Он воображал себя германским фельдмаршалом в персональной форме и с маршальским жезлом.