Юрий достовалов таежный гамбит
| Вид материала | Документы |
- 03. 05. 2011 г. Тында 29 апреля 2009года на основании постановления Мэра г. Тынды, 18.28kb.
- Мд проджект лтд, ООО teл./Фaкс: +7 (495)-718-35-97 Тел моб. 8-916-155-98-10, 57.15kb.
- Вопросы обеспечения «качества обслуживания» опорной инфраструктуры научно-образовательной, 147.61kb.
- Запрос информации по карточным мошенничествам, 91.35kb.
- Юрий Дмитриевич, 182.48kb.
- Рупека Светлана Владимировна п. Таёжный 2012 г пояснительная записка, 84.74kb.
- Юрий Козенков «Голгофа России. Остались ли русские в России?», 3959.46kb.
- Таёжные леса занимают огромные пространства нашей страны. Внутри таёжный пояс неоднородный,, 179.79kb.
- Прогнозирование потребности в педагогических кадрах в регионе фролов Юрий Викторович, 113.56kb.
- В. В. Пчеловод Последний гамбит, 3751.25kb.
8.
Говоря Яблонскому о том, что, узнав о его смерти, красные ослабят бдительность, Мизинов оказался прав. Уничтожив казаков Камова, Острецов ускоренным маршем двинул на север, оставив обозы с провиантом и боеприпасами далеко позади себя.
Едва обоз скрылся в тайге, из тайги выехали двое верхоконных. Они еще издалека увидели дым, коптящий над берегом, приблизившись, разглядели и ужасную картину побоища. Некоторое время они наблюдали в бинокль за обозом, пока он не скрылся в тайге. Потом всадники выехали из леса, спешились и, ведя коней в поводу, перешли на противоположную сторону реки. Трупы казаков валялись вдоль берега на льду, под скалой, в редких кустарниках и неглубоких ложбинках. Ничто не спасло восставших, всюду их настигла беспощадная и скорая смерть.
Капитан Жук снял фуражку и молча перекрестился, второй разведчик сделал то же самое и, приблизившись к мертвым, начал осматривать их.
- Глядите-ка, Сергей Иваныч, - позвал он Жука. Тот подошел ближе.
- Смотрите, у всех входные пулевые отверстия непременно сверху: в темени, в плече, в шее, в лопатках…
- Ясное дело, по ним стреляли сверху, - согласился Жук и поднял голову. – Вот с той площадки, видимо, - указал он на удобное, ровное плато на вершине скалы. – А с противоположного берега добавили огоньку. Тут уж никуда не деться. Верная смерть… Поспешим, однако, к генералу, важно не упустить красных. Они, скорее всего, направились на север, к Струду. Надо предупредить Белявского!
Офицеры быстро перешли на другой берег Амгуни, вскочили в седла и скрылись в тайге.
В то же время к Мизинову прискакали другие двое, посланные разведать обстановку на северном участке склона. Они доложили генералу, что замечен крупный отряд красных, ускоренным маршем направляющийся на северный участок Кербинского склона.
Мизинов склонился над картой:
- Острецов идет к Струду. Что же с Камовым? – он оглянулся по сторонам и увидел двух всадников, в одном из которых узнал капитана.
- Ваше превосходительство, - соскочив с коня, козырнул Жук и доложил, задыхаясь от быстрой скачки: - С Камовым покончено… Полный разгром…
- Вы в этом абсолютно уверены, капитан? – сурово спросил его Мизинов.
- Совершенно уверен, ваше превосходительство, - подтвердил Жук. – Трупы все еще не остыли, все произошло, наверное, с полчаса назад.
- Прости меня, Иван Герасимович, не успел я к тебе, - Мизинов склонил голову и долго молчал. Потом поднял голову, увидел все еще стоявшего рядом Жука и
тяжело спросил:
- Есть еще что-то, капитан?
- Так точно, есть. Обоз красных только что выступил на север. Мы увидели последние телеги, ползущие на север.
- Какая неосмотрительность! – в глазах Мизинова сверкнул азарт, он повернулся к Худолею и Татарцеву и воодушевленно выпалил:
- Я ведь говорил, господа, что красные непременно сделают ошибку! И вот, они ее совершают прямо на наших глазах! Ротмистр, - обратился Мизинов к Татарцеву, - немедленно зайдите вот туда, чуть севернее, - он показал рукой. – Внезапно атакуйте и отрежьте обоз! Уничтожьте охрану! Содержимое сюда! Побыстрее, ротмистр! После этого спешно выступаем на север Кербинского склона, вдогонку Острецову. Белявский с Лауком прижмут Струда, а мы ударим с востока. Alea jacta est!59
Ротмистр кинулся выполнять приказ, а Мизинов, опустившись на поваленное дерево, задумался. Смерть Камова и его повстанцев никак не входила в его планы, путала все карты.
«Что же мне теперь делать, Иван Герасимович? - напряженно размышлял Мизинов. - Куда же я без тебя? Однако мы здесь, кажется, не для того, чтобы канючить, - он приободрился, взял себя в руки. - Покончить с Острецовым, соединиться с Белявским и все-таки идти на Благовещенск! Распространим воззвания, к нам присоединятся недовольные, много тут мелких отрядов по тайге бродит. Опасаются из-за малочисленности предпринять что-нибудь крупное. Но вместе, сообща - почему бы нет?.. Иной судьбы нам Господь не дал, но, в сущности, никому из нас другая и не нужна. Офицером прожил – офицером, видимо, и умирать. А раз так – умереть честно и с достоинством. По крайней мере, права застрелиться у нас еще никто не отнимал…»
Мизинов кликнул Маджугу (его личный конвой всегда находился рядом с ним) и приказал ему скакать к Яблонскому:
- Красные допустили ошибку, но тем самым напомнили и нам, что их не следует совершать. Прикажи генералу, чтобы немедленно всем обозом спешил ко мне! Слышишь, Арсений, непременно всем обозом!
- Я мигом, Лександра Петрович, - хорунжий вскочил на коня и поскакал на восток.
- Да прихвати с собой двух-трех человек! – крикнул было вдогонку Мизинов, но Маджуги уже и след простыл.
«Теперь дождаться обоза красных, пополнить боеприпасы, остальное оставить под надежной охраной, - размышлял Мизинов. – Понтонеров оставлю с Сухичем. Иваницкого, впрочем, с собой возьму. Судя по репутации этого Острецова, бой предстоит нелегкий. Нашего обоза ждать не стану, не успею к Белявскому…»
Он приказал прапорщику Сухичу соорудить небольшой укрепленный лагерь и приготовиться к встрече двух обозов.
- На какое-то время, прапорщик, вы останетесь здесь, - разъяснял Мизинов. - Дам вам десяток забайкальцев хорунжего Маджуги. Думаю, в ближайшие дни вас никто не потревожит. Все ясно?
Сухич козырнул и щелкнул каблуками.
- Кажется, вы дождались своего часа, - подошел Мизинов к Брындину. – Мы выступаем, и ваши горные пушки весьма пригодятся. Дождемся Татарцева с обозом красных, потом Яблонского, пополним боеприпасы и в путь! Готовьте артиллеристов.
А ротмистр Татарцев тем временем наседал на пятки уходившему обозу красных. К несчастью для догоняющих, обоз тащился вдоль Амгуни, в этом месте протекавшей по широкой долине. От берега до леса было по меньшей мере метров триста, так что на внезапность удара Татарцеву рассчитывать не приходилось. Однако на раздумья времени не оставалось, и ротмистр пошел ва-банк. Полсотни всадников пустил вдоль кромки леса вперед, наперерез обозу, а другая полусотня вылетела с тыла, всадники вынули шашки и без криков атаковали вдоль берега.
Но молчаливый маневр успеха не имел. Баклагин, ехавший на лошади посреди обоза, моментально заметил противника.
- Пулеметы! – прозвенел в морозном воздухе его зычный голос. Обозные Острецова продемонстрировали образец собранности: еще на полпути к обозу Татарцев, летевший впереди второй полусотни, увидел, как первая и последняя телега изрыгнули по атакующим снопы огня. После первой же очереди его лошадь споткнулась, Татарцев, застряв сапогом в стремени, не успел выскочить из седла и полетел вперед, через гриву. Больно ударившись левым плечом о корягу и превозмогая боль, он вскочил на ноги и побежал за всадниками, командуя на ходу:
- Рубить!.. Пленных не брать!..
Передние ряды всадников падали, через коней перелетали следующие. Расстояние между атакующими и обозом стремительно сокращалось. Баклагин, стреляя из нагана по всадникам, хрипло, на пределе возможного прокричал:
- Телеги вали!
Но было поздно. Кавалеристы уже влетели в обоз и рубили сплеча, лихорадочно и напряженно дыша. Из ноздрей лошадей валил густой пар, застилал глаза оборонявшихся. Баклагин, пытаясь перевернуть телегу, на мгновение отвлекся, и в ту же секунду налетевший конный жутким, с потягом, ударом раскроил ему череп. Обливаясь кровью, Баклагин схватился за голову и упал. Приподнятая им телега грохнулась на колеса и накрыла уже бездыханное тело.
Через минуту все было кончено. Подбежавший Татарцев приказал собрать тела погибших и метавшихся по берегу лошадей. Подсчитав потери, приуныл. Поистине, это была Пиррова победа60: в атаке погибло тридцать два человека. Их уложили на две телеги, собранных лошадей привязали одна за одной и отправились в обратный путь.
Трофеи, доставленные Татарцевым, были богаты: триста восемьдесят трехлинеек, несколько десятков ящиков патронов к ним, консервы, теплые полушубки и валенки…
- Ну что, выступаем, ваше превосходительство? – спросил Мизинова Брындин.
- Погодите немного, капитан, - ответил генерал. - Надо дождаться Маджугу.
… Арсений гнал коня густой тайгой. Передав приказ Мизинова Яблонскому и памятуя о том, что предстоит выступление, он тут же понесся обратно. Игольчатые ветки остро хлестали лицо, морозный воздух проникал сквозь распахнутые полы барчатки, но Маджуга не обращал внимания и гнал коня, как заполошный. Оставалось версты две, когда Арсений заметил впереди стоявшую на тропинке лошадь. Подскакав ближе, он увидел, что возле лошади ничком лежит человек, одетый в поношенную офицерскую шинель с погонами капитана. На голову низко натянута папаха.
Маджуга соскочил с коня и наклонился над лежавшим.
- Ваше высокоблагородие, очнитесь! Живы, нет? – он слегка потормошил офицера за плечо. Лежавший слабо простонал. Арсений перекрестился и осторожно перевернул его на спину, задрал повыше папаху. Незнакомец зарос густой черной бородой, на ней поблескивали кусочки льдистого инея. Маджуга потер его щеки перчаткой, и офицер слегка приоткрыл глаза.
- Помогите, - вновь простонал он.
- Да это завсегда пожалуйста, - заговорил Маджуга. - Считайте, что вы в безопасности. Только кто вы, ваше высокоблагородие?
- Капитан Воротников, - едва выговорил офицер. - Из армии генерала Молчанова… Взят в плен под Волочаевкой… Бежал… Хотел найти своих… Заплутал… Промерз… Вы офицер?.. Свой?..
- Да свой же, свой! – успокоил Маджуга. – Вам повезло, господин капитан. Вы у своих, в отряде его превосходительства генерал-майора Мизинова…
- Я слышал… про его… геройский рейд, - шептал капитан. – Надеялся… выйду к нему… Господь услышал меня…
- Конечно, услышал! Его превосходительство здесь неподалеку… Я вот возвращаюсь к нему от начальника штаба, выполнял приказание, чтобы обоз подтягивался… Сам Лександра Петрович верстах в двух всего… Сейчас мы с вами в аккурат к нему и попадем. Он сразу же выступает на север Кербинского склона, туда Острецов направился на помощь Струду… Его превосходительство хочет ударить в тыл, а капитан Белявский с севера, чтобы, значит, зажать Острецова… Вот ведь радость какая вам, господин капитан! И вам радость, и Лександре Петровичу, значит… И что обоз поспевает, и что новый человек нам в помощь… У нас ведь трудно с офицерами-то… А вы, верно, грамотный, в боях вон не впервой… - тараторил Маджуга, обняв капитана за шею и пытаясь приподнять его.
Морозную оторопь тайги и речитатив Маджуги оборвал глухой выстрел. С сосновой лапы сорвался крупный комок снега и упал на голову Маджуги. Арсений недоуменно выпучил глаза и, опустив лежавшего, не мигая смотрел на него. Снег просыпался с папахи ему на ресницы, на щеки, на нос. Арсений не почувствовал, лишь слабо вздохнул и повалился на тропинку, разбросав руки в стороны.
Высвободившись из-под грузного тела Маджуги, незнакомец ловко поднялся на ноги, спрятал дымящийся револьвер в карман шинели, нагнулся над распростертым телом и презрительно обронил:
- Ваша основная беда в том, господин хорунжий, что вы слишком доверчивы. Современная война этого не прощает.
Потом вытащил из кобуры убитого наган, спрятал оба в карманы шинели, вскочил в седло своей лошади и поскакал в том направлении, откуда приехал хорунжий, оставив Арсения умирать на холодном снегу.
Но Маджуга еще не умер. Через несколько минут он открыл глаза, коснулся гимнастерки и поднял руку к лицу. На пальцах алела кровь. Он тем не менее приподнялся, с огромным усилием перевернулся на четвереньки и пополз к коню. Держась за стремя, дернул коня книзу. Как любая казачья лошадь, приученный к различным командам Варяг тут же лег перед хозяином. Тому только оставалось перевалиться через седло и хлопнуть коня по крупу. Обратную дорогу Варяг знал сам…
Первым на рысившую к лагерю лошадь обратил внимание прапорщик Сухич. А когда Варяг подбежал ближе, заметил и лежавшего поперек седла человека. С двумя бойцами сняли его с седла и, узнав Маджугу, позвали Мизинова.
- Арсений, что с тобой? - с дрожью в голосе допытывался генерал, приподняв голову Маджуги и вглядываясь в его полуоткрытые глаза. - Кто тебя так?
- Капитан Воротников… - проговорил Маджуга и закрыл глаза.
- Что обоз, Арсений? Ты передал Яблонскому?
- Обоз будет… - Маджуга приоткрыл глаза. - Ждите… Берегитесь… капитана Воротни-и-и… - и его голова бессильно скатилась с ладоней Мизинова.
- Доктора! Иваницкого сюда, живо! – скомандовал Мизинов.
Но прибежавший Иваницкий, приложив ухо к груди хорунжего и нащупав его пульс, печально изрек:
- Увы, я бессилен. Он потерял слишком много крови...
«Но кто такой Воротников?» - мучительно думал Мизинов, закрывая Маджуге глаза. Положительно, в его отряде человека с такой фамилией не было. Всех своих офицеров Мизинов знал не только по фамилии, но и в лицо.
- Выступаем немедленно! - немного подумав, решил он. – Собирайтесь, доктор.
Бойцы захлопотали, перекинули за плечи вещмешки и винтовки, поправляли конские сбруи, офицеры, нервно куря, обходили строй. Мизинов вызвал одного из забайкальцев, оставленных с Сухичем, и приказал ему скакать навстречу генералу Яблонскому с приказом немедленно свернуть со всем обозом к северу Кербинского склона, не заходя в лагерь, и соединиться с отрядом. Рисковать обозом после происшествия с Маджугой Мизинов не хотел.
- Пусть даст тебе одного офицера и одну подводу с патронами, - приказывал Мизинов казаку. – Боюсь, что бой предстоит нелегкий, учитывая наличие там и товарища Струда. Так что вы второпях ко мне, а генерал чтобы тоже как можно быстрее шел туда. Понял? Дорогу на склон найдешь?
- Она мне ведома, ваше превосходительство, - подтвердил казак. – Чуть, стало быть, правее нашего лагеря и прямиком туда, - казак махнул рукой направление и пустил коня в намет61.
- Прапорщик, вы не остаетесь, вы идете с нами, - приказал Мизинов Сухичу.
9.
Капитан Воротников не рискнул сразу же явиться к Мизинову, правильно рассудив, что удобнее будет примкнуть к подходившему обозу, по пути обдумав ситуацию.
«Надо же, как внезапно, - думал капитан, скача на восток. - Не думал я, что такая удача выйдет, что сразу на него и попаду!.. Но к нему сразу нельзя. Во-первых, он узнает меня сразу. Во-вторых… Впрочем, никаких вторых нет! – оборвал он себя. – Узнает, и все!.. Тут надо потоньше…»
А между тем времени на раздумья не оставалось вовсе, нужно было решаться на что-то безотлагательно. Его мысли оборвал показавшийся впереди обоз. «Вот и все, - мелькнуло в голове Воротникова, - теперь пан или пропал!» Он пришпорил коня и через минуту подлетел к тянувшимся телегам. Увидев генерала, шагавшего возле первой подводы, Воротников направил коня к нему, соскочил на снег и отрапортовал:
- От его превосходительства генерал-лейтенанта Вержбицкого капитан Мирский! С личным донесением его превосходительству генерал-майору Мизинову!
Яблонский приказал обозу остановиться и настороженно всматривался в лицо капитана. Спросил наконец:
- Где донесение?
- У меня, ваше превосходительство! – Мирский хлопнул себя по груди.
- Давайте, я начальник штаба! – Яблонский протянул руку.
- Не могу, ваше превосходительство, - вытянулся Мирский. - Приказано лично в руки командира отряда.
- Ну, тогда придется подождать, - согласился Яблонский. – До отряда еще добраться нужно, а тут, видите, - указал он рукой, - лошади устали. Пока дойдем!.. А вы нас легко нашли? – допытывался Яблонский. – Мы ведь на одном месте не сидим… Сегодня здесь, завтра – уже верстах в пятидесяти…
- Я ехал с юга, - ответил капитан. – Местное население, если его грамотно выспрашивать, скажет все. Вот вчера мне и сказали там, - он неопределенно повел рукой позади себя, - что слышали стрельбу и артиллерийскую канонаду. Я и пустился в этом направлении…
- Да, и вышли совсем правильно, - согласился Яблонский, - разве что чуть в градусе направления ошиблись.
- Я думаю, это извинительная погрешность, ваше превосходительство, - улыбнулся Мирский.
- Но что это за канонаду вы слышали? – забеспокоился Яблонский.
- Не могу знать. Очень сильную, однако, вот там, немного юго-западнее.
- Что бы это могло быть? – задумался генерал, но скоро отвлекся, оглянулся в середину обоза и громко скомандовал: - Пехтуров! Тащи сюда тулуп, надо гостя согреть, - и уже к Мирскому: - Замерзли, думаю, по тайге-то мотаясь?
- Очень вам признателен, ваше превосходительство, - кивнул Мирский, накидывая на плечи огромный, не по росту тулуп.
- Можете отдохнуть в подводе, - предложил Яблонский.
- Благодарю, не откажусь, - капитан привязал коня к телеге, взобрался на солому. Яблонский приказал трогать и по-прежнему шел рядом с подводой.
«Что же дальше? - напряженно думал Мирский. - Теперь прямиком к нему в лапы и угодишь! Вот ведь влип!»
А когда впереди показался стремглав летевший к обозу всадник, Мирский всполошился не на шутку. Нащупал в карманах оба револьвера и крепко стиснул рукоятки, ожидая приближения казака. Сердце его прыгало, ему казалось: еще минута - и он не выдержит такого напряжения.
- Ваше превосходительство, - гаркнул Яблонскому подлетевший казак, даже не спешиваясь. - Его превосходительство приказали вам спешным порядком, не заходя в наш лагерь, вертать на север Кербинского склона, чтобы, стало быть, все боеприпасы туда доставить!
- Он уже выступил? – спросил Яблонский.
- Выступают, и вас поторопить приказали, сказали – очень быстро надо вам туда поспешать. Дело там, кажись, заваривается, дай Бог!
- Скачи, передай: иду.
- Никак нет, ваше превосходительство, - мотнул казак головой. – Они приказали мне взять, стало быть, одну телегу с патронами, еще одного офицера у вас и прямиком туда, к склону. Недостаток, стало быть, с патронами у них. А вы бы следом, как поспеете. Вот так приказать велено.
- Ну хорошо, - кивнул Яблонский. – Дам тебе телегу. Кстати, капитан, вот вам и первое приказание, - обратился он к Мирскому. – Поскачете вот со станичником к генералу. Доставите, как полагается, боеприпасы, представитесь, передадите ваш пакет. А уж он решит, как с вами дальше поступить. Вряд ли вам сейчас есть смысл возвращаться к Вержбицкому. Сюда, Бог дал, добрались, а обратно… Зачем рисковать? Верно?
- Резонно, ваше превосходительство, - согласился капитан.
- Ну и прекрасно! – похлопал его Яблонский по плечу. – Берите… Раз, два… - он посмотрел вдоль обоза, считая подводы, - третью телегу, она полнее. И вперед. Скажете, что я буду, наверное, часов через пять-шесть.
Мирский козырнул, подошел к указанной телеге, приподнял рогожу, окинул взглядом ящики с патронами и снова накрыл их, плотно подтыкая края. Привязал своего коня сзади, запрыгнул в подводу, отстранил бойца, взял у него вожжи и сказал казаку:
- Дорогу знаешь? Показывай!
Отъехав подальше в тайгу и убедившись, что они значительно оторвались от обоза, Мирский вдруг остановил лошадь, соскочил с телеги и с озабоченным лицом поднял рогожу.
- Вот ведь так тебя разэдак! – выругался он.
- Что не так, вашвысокобродь? – поинтересовался казак.
- Да вот, видишь ли, мы не проверили кое-что, - Мирский был немногословен. – Дай-ка шашку!
Казак вынул шашку из ножен и передал капитану. Тот поддел острием крышку одного из ящиков и пробормотал:
- Так я и знал!
- А чего знали-то, ваше вашвысокобродь? – не понял станичник.
- Чего-чего! - буркнул Мирский. – Далеко до склона-то?
- Да вот так прямиком, - казак показал по-над лесом, - верст тридцать будет. Ежели поспешать, часа за два поспеем!
- Вот видишь, часа два! – недовольно осклабился Мирский. – Гранаты где?
- Да тут, ваше вашвысокобродь, в этом вот ящике.
- Скинь-ка его вниз!
Казак схватил тяжелый ящик, поднял его и опустил на снег. Когда стал распрямляться, Мирский взмахнул шашкой и что есть силы ударил его острием клинка по шее. Казак крякнул и повалился под телегу. Мирский вложил шашку в ножны, затащил тело в телегу, сверху навалил снятый казаком ящик, укрыл плотно рогожей, привязал коня казака сзади, рядом со своим, запрыгнул, дернул вожжи и крепко стеганул лошадь:
- Н-но, пошла!
10.
Еще подходя к северным отрогам склонам Кербинского склона, Острецов понял, что бой уже начался. Над тайгой стоял невообразимый треск, слышный в морозном воздухе за десятки верст.
- Быстро к Струду! - приказал Острецов посыльному. - Передай, что подхожу. Пусть держится! Хоть из последних сил! Приналечь там! - обернулся он на едва бредущих по щиколотку в снегу бойцам.
Потом подскакал к Пшеничному, ехавшему с Неклюевым на санях с пулеметом в середине колонны, попридержал коня и свесился к комиссару:
- Слушай-ка, Аркадий. Я зря, наверное, сделал, что оставил Баклагина тащиться в хвосте, - начал он, еще не зная о печальной участи своего обоза.
Начальник штаба слегка кашлянул, но промолчал. Острецов недовольно покосился на него:
- Да брось ты, Павел Викторович! Опять, поди, поучать меня возьмешься, а? Сам знаю, что неправ, не послушал тебя, оставил обоз…
Неклюев сдержанно ответил:
- Ты, Степан Сергеевич, толковый командир, конечно. Но пренебрегаешь порой элементарными военными правилами. Например, таким: обоз, оторванный от войск, подвержен уничтожению в такой же мере, как солдат в окружении…
- Что мне с правилами с твоими! - взорвался Острецов на крик. - Война нынче особенная, неправильная! Все решает внезапность! Дерзость! Удача, наконец!..
- Вот-вот, дерзость, - спокойно согласился Неклюев. – Почему ты думаешь, что лишь ты один такой дерзкий? На твоем месте я бы послал кого-нибудь в тыл – проверить, цел ли обоз. Хорошо, если цел, - и Неклюев замолчал, уткнул нос в поднятый воротник тулупа и глухо закашлял: вторую неделю он дико хворал, а шансов на выздоровление не представлялось никаких.
- Ты это мне о чем?.. – опешил Острецов. – Пророчишь, что ли? Да я без обоза ничто, пшик! Мне без обоза трех часов боя не продержаться!..
- Я тебе… о чем твердил… только что… - превозмогая кашель, выплевывал слова Неклюев. – Пошли… проверить… пока… не поздно…
- Он прав, Степан Сергеич, - поддержал начальника штаба Пшеничный. – Слышишь, впереди что творится! А у нас патронов на пару атак и одну оборону. Давай я слетаю к Баклагину, посмотрю, что и как, потороплю его, а? Тебе в бою-то какая от меня польза, будем откровенны?
Острецов угрюмо молчал, понимая, что они правы. Если повезет – патронов хватит, чтобы разбить Белявского. А если судьба вдруг вздумает отвернуться от своего баловня? Здесь, в глухой тайге, при жгучем морозе и порой непредсказуемом поведении этих противника, надеяться надо только на себя, на свои силы, на свои возможности.
- Валяй, Аркадий, - согласился он, наконец. – Поторопи его там… если, конечно… - он умолк и покосился на Неклюева. Но тот будто не слышал, ехал с закрытыми глазами.
- Лети, Аркадий! – Острецов воодушевился и рявкнул над колонной:
- Ускорить марш! Файхо, в авангарде!
Гарцевавший неподалеку на сером коне, Файхо кивнул и полетел к голове колонны. Красноармейцы подстегнули лошадей, прибавили шагу, колонна колыхнулась, ожила. Пшеничный вскочил на коня, и тот полетел, взметая копытами снежную пыль…
11.
Струд в это время попал в ужасный переплет. Укрывшись на вершинах склона за стрыми камнями и голыми кустарниками, бойцы вели густой огонь по ползущим жидкой цепью офицерам Белявского и Лаука. Офицеры наступали грамотно, используя каждую расщелину, каждую ложбинку, и Струд понял, что беспорядочная стрельба, какую сейчас ведут его бойцы, мало что даст, а потому передал по цепи:
- Экономить патроны! Стрелять прицельно! Пулеметы только по моей команде!
Пулеметчики завозились, заправляя ленты в приемники, прицеливались. Со стороны противника начали долетать первые пули, откалывали осколки от камней, которые, отлетая, царапали лица. Несколько красноармейцев, вскрикнув, уткнулись в снег и умолкли. Струд приказал врыться глубже, переполз под высокую сосну и поднес к глазам бинокль.
«Хорошо, что у Белявского нет пушек, - думал Струд. – Да и с пулеметами, видать, не густо, - в бинокль он насчитал только два «максима», которые белые подтягивали из тыла к переднему краю. – Ну, пусть постреляют, главное укрыться основательно, а там, глядишь, патроны у них выйдут».
Он вернулся к бойцам, приказал смотреть в оба и отполз назад, в заросли кедровника, где располагался его штаб. Там поднялся на ноги, отряхнулся и увидел перед палаткой незнакомого всадника.
- Вы товарищ Струд? – козырнув, спросил тот.
- Точно так. Илмар Струд, - ответил на приветствие командир.
- Я от Острецова, - доложил красноармеец. – Он на подходе. Просил держаться. Фланговых маршей противника не наблюдается.
- Хорошо, что не наблюдается, - кивнул Струд. – Откуда им и взяться-то? В отряде Мизинова, верно, до сих пор оплакивают смерть своего командира. Нескоро будут здесь…
Над их головами просвистели пули, срезанные ветки попадали возле ног. Струд взял бойца за локоть и отвел подальше в чащу.
– Белявский начал из пулеметов постреливать, - Струд мотнул головой назад. – Но это не беда, пускай постреляет, пока Степан Сергеевич подходит. Ты вот что, дружок, скажи ему, пусть зайдет вон с того фланга, пойдем покажу.
Они вышли из чащи, и Струд показал на узкое ущелье между двух тесно стиснутых друг к другу утесов на далеком левом фланге Белявского.
- Вот там пусть зайдет, - разъяснял Струд. – Там его почти не заметно будет. А я пока стану, как могу, Белявского сдерживать. Пулеметы у меня есть, думаю, отобьюсь. Сейчас главное техническая сторона: кто кого перетерпит. Ну, давай, товарищ! – Струд хлопнул красноармейца по плечу и пошел к своим.
Приблизившись к позициям, залег: пулеметные очереди густо поливали ветки деревьев, камни, за которыми укрылись бойцы.
«Только бы в атаку не вздумали, - остерегался Струд. – А то мои хлопцы, чего доброго, учнут труса праздновать62, давненько не видали офицерской атаки». Да и самому себе Струд вынужден был признаться, что меньше всего хотел бы сейчас оказаться штык к штыку с опытным офицером.
«Не дать им испугаться, - твердо решил про себя Струд. – Показать пример, предотвратить панику!»
Чего боишься, то непременно и случается. Изрядно изрешетив из пулеметов не столько лес, сколько нервы красноармейцев, офицеры прекратили стрельбу, поднялись в полный рост и побежали вперед с винтовками наперевес. Бежали грамотно: молча, перебежками, на расстоянии восьми-десяти шагов друг от друга. За первой цепью, метров через сто, поднялась вторая, за ней третья…
- Караул, братцы! – закричал кто-то из красноармейцев.
- Молчать! Без паники! – перекрыл его Струд. – Пулеметы, готовь!
Клацнули затворы, Струд лег у одного из пулеметов, рядом с молодым бойцом, вытащил из кобуры наган.
- Товарищ командир, - спросил пулеметчик, - а стрелять длинными очередями или короткими? Между ними вон сколько места-то, зря понастреляем патронов…
- Запоминай, - досадливо ронял фразы Струд, всматриваясь в приближавшихся. – В таких вот случаях нужен широкий огонь. Он получится, если ствол пулемета медленно, равномерно передвигать из стороны в сторону. На метр фронта должно выпустить примерно два патрона, не больше. Да не дергай ствол резко, скачками, иначе пули придутся неравномерно, а враг будет обстрелян недостаточно. Поразил врага широким огнем, шокировал его – бей огнем глубоким! То бишь снопы выстрелов переноси планомерно с одного участка на другой, как бы рассеивая их. Видишь маховичок подъемника? Медленно вращаешь его вправо-влево, и достигаешь глубокого огня.
- А как определить меру рассеивания? – паренек оказался сообразительным.
- Тут просто не объяснишь. Нужна практика, - пожал плечами Струд. – Искусство приходит не сразу. Но хорошо уже то, что ты про это спрашиваешь. Значит, из тебя выйдет хороший пулеметчик.
Паренек хотел спросить еще кое-что, но Струд скомандовал:
- Огонь!
Паренек надавил на гашетку, пулемет застучал, подпрыгивая. Струд едва успевал направлять ленту в приемник. Сквозь вспышки выстрелов он видел, как подбежавшие метров на триста офицеры, вдруг стали падать один за другим. Восторг захлестнул паренька: враги не залегали, нет - они умирали!
- Не давай врагу опомниться, - кричал Струд. – Засыпай его пулями, как дождем. В короткое время он должен понести такие потери, от которых уже не сможет оправиться. Не уставай поливать его огнем!
Вышла пустая лента, парнишка повернулся за другой, но Струд остановил его:
- Погоди-ка, пока не надо, - и кивнул в сторону врага.
Белые откатывались назад, перебегая от укрытия к укрытию. На белом снегу темнели пятна шинелей. Красноармейцы прекратили стрельбу. Струд поднялся из-за пулеметного щитка и посмотрел в бинокль.
- Все, больше не пойдут, - сказал он, снял папаху и вытер крупные капли пота.
… Отведя уцелевших в глубокую балку, Белявский, раненный в плечо и наскоро перетянувший рану, приказал сосчитать потери. Погибло восемьдесят семь человек. Белявский опустил голову и снял фуражку. Подтянулись люди Лаука. Помолчал немного, Белявский бросил подполковнику:
- Ну, что делать будем? У меня осталось сто двадцать шесть человек. Еще один такой штурм, и конец… Нет, господин подполковник, увольте. У меня не пушечное мясо… И где же, наконец, его превосходительство?
Подполковник Лаук в этом бою обеспечивал правый фланг наступления. Его офицеры не попали под такой сокрушительный пулеметный огонь, которым красные выкосили людей Белявского. В живых осталось больше половины его полка, однако, и он был настолько шокирован произошедшим, что ни о каком повторном штурме не помышлял.
- Надо отходить, - едва выдавил он. - Возможно, у генерала проблемы с обозом… Предлагаю отходить на соединение с главными силами. Вам решать, конечно.
- Тут и решать нечего! - взорвался Белявский. - Нечем решать, понимаете? Противник в преимущественном положении, на сопках. А мы, простите за пессимизм, заперты! С юга подпирает Острецов, где гарантии, что он не раскинул крылышки и на восток, отрезая нас от генерала?
- Господин капитан, позвольте, - вмешался фон Штопф. - Вон там, - он показал на правый фланг Струда, где змеилась глубокая узкая дорога между двух скал, - есть узкое глубокое ущелье. Можно проскочить незамеченными. Кстати, это как раз в той стороне, откуда мы ждем генерала Мизинова.
Белявский и Лаук посмотрели в бинокли туда, куда указывал фон Штопф. Потом, переглянувшись, едва заметно кивнули друг другу.
- Вы молодец, Константин Лаврентьевич, - улыбнулся Белявский. – Можно сказать, спаситель наш… Что такой грустный?
- Признаться откровенно, умереть хочется, - едва произнес фон Штопф.
- Это вы бросьте, Константин Лаврентьевич, - насторожился Белявский. – Вы мне еще живым нужны. Умереть! Да что с вами, подпоручик? Думать мне про это забудьте! Вы еще полки водить будете!
- Вашими бы устами, - устало отмахнулся фон Штопф.
- Пожалуй, ваш начальник штаба прав, господин капитан, - прервал молчание Лаук. - Ущельице-то и впрямь глубокое. Если проскочить с ходу, так в полчаса его минуем. К тому же Острецов, похоже, действительно на носу.
- И дремать он не привык, будь ему неладно! - ругнулся Белявский. - Значит, наступаем, решено, подполковник? А вы не вешайте нос, Константин Лаврентьевич. Я вам твердо говорю, будете еще войска водить, - весело добавил капитан и - словно напророчил…
В то ущелье Белявский с Лауком даже и войти не успели, как были накрыты кинжальным пулеметным огнем. Узнав от Пшеничного о гибели обоза, Острецов рассвирепел, а выслушав от посыльного пожелание Струда, мгновенно понял всю выгоду такого маневра и втащил на верхушки скал пулеметы. Он подождал, пока колонна Лаука втянулась в лощину, пока ее, словно пробкой, заткнули сзади люди Белявского, и скомандовал «огонь». Затрещали пулеметные очереди. Офицеры, однако, не оказались застигнутыми врасплох, они мгновенно рассредоточились, вскинули винтовки и открыли ответный огонь по верхушкам скал. Когда Острецов заметил, что его пулеметчики и вторые номера гибнут один за другим и вскоре некому будет стрелять, он кинул в ущелье эскадрон кавалерии.
Против всадников, конечно, белые оказались бессильны. Конные врубались в строй и рубили молча, жестоко. Лаук, пытаясь сосредоточить офицеров под уступами скал, был прошит пулеметной очередью и затоптан тяжелыми копытами. Из ущелья успели выбраться лишь несколько десятков офицеров. Выстроившись двумя небольшими подковами, они дали по наседавшим всадникам один залп, другой. Заметались и попадали лошади. Со скалы застрекотали пулеметы. Белявский, командовавший отступающими, выронил винтовку и закашлялся кровью, бормоча какую-то невнятицу и выплевывая зубы. Пуля попала ему в рот. Бестолково потопав ногами по снегу, он упал перед своими бойцами. Офицеры молча, как один, вскинули винтовки, прицелились и, словно прощальный салют командиру, дали дружный залп по кинувшимся было в новую атаку всадникам. Упали еще семеро. Командир конников махнул шашкой, скомандовав отход. Отступающие выждали какое-то время, потом вскинули винтовки на плечи и зашагали на север, в Якутию, где все еще полыхало незатухающее пламя восстания корнета Коробейникова. Пятнадцать офицеров уводил за собой подпоручик фон Штопф.
12.
На лошади отца Файхо, тощей и часто устававшей кляче, Суглобов кое-как дотащился до русской границы на Уссури. Идти дальше кобыла не могла, и Суглобову пришлось пристрелить ее. Перебравшись через Уссури, он правдами и неправдами, где в товарном вагоне, где в хвосте белых обозов, тянувшихся на север, добрался до Хабаровска и только там почувствовал себя в относительной безопасности. Несколько дней прошатался по городу, насмотрелся на шумные ресторанные ночи, на офицеров, кинувшихся, как в омут, в последний, наверное, в их жизни бесшабашный разгул, на войсковые колонны, тянувшиеся на запад, к фронту, откуда день ото дня все явственнее доносилась артиллерийская канонада – такая сильная, что стекла домов на окраине города дрожали и звенели.
«Ну что же, господа, смею вас поздравить с вашей лебединой песней, - злорадно подумал Суглобов. - России вашей больше никогда не бывать! Зря стараетесь… Единственное, что, может быть, останется после вас, так это какая-нибудь песня, сложенная романтическим потомком».
Ему вдруг вспомнился Пушкин, его «Пир во время чумы»:
И мрачный год, в который пало столько
Отважных, добрых и прекрасных жертв,
Едва оставил память о себе
В какой-нибудь простой пастушьей песне,
Унылой и приятной...
«Да, это именно пир во время чумы», - согласился Суглобов с поэтом, и от такого единомыслия вдруг стало теплее и спокойнее на душе. «Тот же Пушкин знал, каким бывает русский бунт, - Суглобов, казалось, убеждал себя в чем-то. - Бессмысленным и беспощадным. И предупреждал об этом. Поэтов и пророков у нас никто не слышит. И что вышло? Ввязались в германскую войну, положили столько народу! Так мало показалось – новую войну затеяли, Гражданской ее называют. Нет бы проще решить проблему - заменить власть добровольным сотрудничеством. Ведь власть, любая власть, она несправедлива, она существует за счет подавления одних людей другими. Теми, у кого привилегии. А как быть тем, у кого таких привилегий нет? Кто под соломенной крышей родился и землю пахал? И будет ли дело этому пахарю до каких-то государственных образований или политики? Не будет, поскольку у него этих самых привилегий нет. Чтобы появился интерес к государственной деятельности, надобно все общественные отношения и ссылка скрыта основывать на личной заинтересованности. Тогда и взаимопомощь явится, и инициатива не замедлит потрясти своим пока еще тощим кошельком. А возьмется за дело такой уже заинтересованный индивид, так тут как тут и ответственность - вот она! Потому как без ответственности он уже не сможет, окружающие не поймут. А мнение окружающих как раз и станет основным стимулом честной деятельности…»
Обладающий от природы каким-то звериным чутьем, Суглобов предвидел многое из того, что впоследствии действительно произошло. Еще в четырнадцатом он понял, что России никогда не выиграть войны с немцами – во многом по причине того, что у немцев куда больше тех самых заинтересованных индивидов и ответственности. Тогда, в окопах, казавшийся многим чудаковатым, штабс-капитан на пальцах разъяснял, почему в России «жить хорошо» будут только избранные.
«Потому что власть в России иерархична, - с пеной на губах доказывал он в землянках, в долгих, томительных перерывах между редкими наступлениями. - А иерархия означает «сверху вниз», это пирамида. Иерархия неминуемо порождает относительные привилегии и относительное подавление. ссылка скрыта капитала – тот же режим превосходства, та же иерархия! У нас, анархистов, другой взгляд на власть. Вместо власти «над», анархизм предлагает власть «вместе…»
Его тогда мало кто понимал, да и не хотел понимать. И вот дождались. В результате еще хуже: две власти борются за право первенства! В этой борьбе Суглобов чувствовал себя беззащитным, понимал, что ни в том, ни в другом стане места для него быть не может. «Как быть? - спрашивал он себя. - Так и висеть в межеумочном положении, ни сидя, ни стоя, ни лежа? Или влиться в чье-нибудь русло, а там будь что будет?»
Идеология идеологией, но больше всего Суглобову хотелось жить, и никакая доктрина не могла осилить в нем жажду жизни. Дезертировав с фронта в шестнадцатом, он поначалу метался между двумя лагерями. Но когда в восемнадцатом большевики с завидной организованностью сплотились на борьбу, а в девятнадцатом-двадцатом одержали свои головокружительные победы, он понял, что с белыми покончено, и кинулся в другую крайность – предложил свои услуги красным. Визит к Мизинову в Чите был организован большевиками Забайкалья, а за то, что у Суглобова сорвалось, его едва не расстреляли. Ему удалось бежать, и он попробовал себя в повстанческом движении - примкнул к Глотову. Но сварить кашу русского анархизма тоже не удалось, и постепенно Суглобов проникался мыслью, что единственной силой, обладающей реальной властью, является большевизм в его самой радикальной, жесткой форме. Да, это была суровая иерархия, но Суглобову безумно хотелось жить, и следовало приспосабливаться. В какой-то момент с анархизмом было покончено, и бывший офицер превратился в самого настоящего обывателя. Потом понял, что большевики играют с ним, будто с мячиком. Шарахаться о стенки казалось ему унизительным, и тогда Суглобов и решил сыграть собственную партию. Он понимал, что Россия заблудилась, но продолжает упрямо тащиться по нехоженой дороге, не понимая, что эта дорога не приведет никуда.
«Да в конце концов черт с ней, с Россией! - гневался он. - Вместе с ее непредсказуемостью! Простите, меня, господа, но отныне я сам по себе, уже не обессудьте-с!» - неизвестно к кому обратился он сердцах.
Больше анархистов, даже больше самой жизни Суглобов любил власть и за такую власть - безраздельную, жесткую и беспощадную - готов был поступиться чем угодно, той же жизнью, если придется.
В Хабаровске он узнал, что его давний враг и причина многих его, Суглобова, несчастий высадил десант у Сихотэ-Алиня и имеет задачу прорываться на восток к атаману Камову. «Что там Камов, тьфу! - презрительно сплюнул Суглобов. - А вот Мизинов - этот поживучее будет, много еще нервов красным попортит!.. Нет, я не против того, чтобы красные умылись кровью, но и не желаю, чтобы это сделал Мизинов! Мне не удалось, а ему дозволено?! Не бывать!» - и Суглобов с остервенением топнул ногой, когда находился в небольшой скобяной лавке, где покупал оружейное масло для наганов. К нему тут же подлетел мальчонка: «Что-то не так, ваше благородие? Чего желаете-с?» Суглобов, яростно дыша, вышел из магазина с твердым намерением встретиться с Мизиновым и во что бы то ни стало спутать ему все карты. «Пусть даже это стоило мне целой жизни!» - накрепко решил он тогда для себя.
Потолкался на вокзале среди солдат и офицеров, отправлявшихся на фронт под Волочаевку, записался добровольцем в один из батальонов, сказавшись хабаровским учителем. Его определили писарем в штаб части, поставили на довольствие, выдали китель и офицерскую шинель с погонами прапорщика и отправили в тесном вагоне на восток.
В пути он познакомился с капитаном Мирским, ротным командиром его полка, и разговорился с ним, открыв в нем интересного человека, умного и совестливого. Нет, про анархию он больше ни с кем и словом не обмолвился. Больше присматривался к Мирскому, входил в доверие. А когда полк выгрузили под Волочаевкой и дали отдохнуть немного перед выступлением на позиции, холодной ночью отозвал за какой-то надобностью Мирского за пакгауз и, выхватив из его ножен острую офицерскую шашку, грамотно, без лишнего шума перерезал ему горло. Ошеломленный Мирский даже вскрикнуть не успел. Кровь заплескала из его горла резкими толчками, а сам капитан, дико глядя на Суглобова еще открытыми глазами, бесшумно упал на занесенный снегом дощатый пол пакгауза. Суглобов снял с покойника портупею, перепоясался ею, сбоку навесил планшет, шашку, кобуру, содрал капитанские погоны, нашарил за пазухой документы и скрылся в темноте. Лошадь красть не пришлось. Просто зашел с недовольным лицом в конюшню и бросил:
- Где хороший конь? Срочный пакет генералу Молчанову, - и похлопал по планшету.
Растерявшийся солдат-конюх, из простых мужиков, сразу показал ему на стройную лошадь:
- Вот эта, ваше благородие, самая скорая будет-с!
Суглобов взнуздал кобылу, вскочил в седло и подался на север, где, как он предполагал, должны были находиться части генерал-майора Мизинова. Чутье зверя, преследующего добычу, не подводило его и в этот раз. По пути он нашил на шинель погоны убитого капитана Мирского.
13.
Радость встречи Острецова и Струда была недолгой. Едва командиры рассказали друг другу о последних боях, как совсем недалеко на востоке, верстах в двух от палатки Острецова, разбитой им на выходе из ущелья, где погиб Белявский, послышалась артиллерийская канонада. Командиры замолчали, обернувшись на залпы и напряженно всматриваясь в белое марево на горизонте. Там, впрочем, ничего не было видно, только далекая замерзшая Амгунь матово блестела в сгущающихся сумерках.
Острецов обернулся к Струду:
- Чует мое сердце неладное, Илмар Гунарович...
- Думаете, отряд Мизинова? - насторожился Струд.
- Все может быть, - кивнул Острецов. - Я ведь знал, что они и без Мизинова продолжат наступать, такая уж это порода, офицерская, - странно, но последнее слово он произнес без тени презрения, наоборот, как показалось Струду, с некоторым даже пиететом.
- Так чего же мы стоим?
- Ты прав, - Острецов хлопнул его по плечу и зычно гаркнул:
- Усилить караулы!
Бойцы задвигались, спешно, но без суеты залегали между камней, разворачивали на восток пулеметы.
-Николай Викторович, Аркадий! - позвал Острецов комиссара и начальника штаба. Те подбежали.
- Похоже, мизиновцы поперли, - не глядя в глаза Неклюеву, сказал Острецов. - А у нас патронов на один бой, пожалуй… Что предпримем?
- Так господа офицеры, поди-ка, тоже подустали по тайге-то бегать! - сверкнул карими глазами Пшеничный. - Патронов нет, значит, надо в штыки, под пение «Интернационала». Взыскать с паразитов за все - за гибель обоза, за товарищей павших…
- Мне думается… если вы позволите, конечно, - мягко оборвал комиссара Неклюев. - Сейчас не место и совсем не время втянуться в какую-нибудь безрассудную авантюру, Степан Сергеевич, - начальник штаба, в отличие от Острецова, смотрел командиру прямо в глаза. - Достаточно ограничиться блокадой противника, отойти на квартиры и пополнить запасы…
- И оставить белых хозяйничать здесь безнаказанно? - глаза Острецова злобно сверкнули на Неклюева.
- Поверьте мне, Степан Сергеевич, они уже не шибко-то похозяйничают, - возразил начальник штаба. - К тому же, я повторяю, крепко блокировать противника мобильными обсервационными группами, расположив их на удобных позициях. Таковых здесь немало, тот же Чекундинский склон в семидесяти верстах к югу. Уверяю вас, белые не рискнут в такие морозы наступать на юг, где полно наших войск! Да и с боеприпасами у них, я полагаю, не все гладко.
Пшеничный пробовал было вмешаться, но Острецов остановил его.
- Ты, наверное, прав, Павел Викторович, - подумав, согласился он. - Отойти к Бурсинской часовне, оттуда до Благовещенска недалеко. Снестись с нашими, пополнить запасы, разведать силы противника…
- Осмелюсь отметить, Степан Сергеевич, - вмешался Неклюев, - что и разведывать потом не будет необходимости, это прояснится уже вот-вот, если это и впрямь мизиновцы, - он кивнул на восток.
- Верно, - протянул Острецов. - Бой покажет, сколько у него людей. Одно мы знаем наверняка: людей у него примерно на семьсот человек меньше.
Струд, Неклюев и Пшеничный вопросительно уставились на него.
- Я тут попросил Файхо пересчитать потери белых, - объяснял Острецов. – У парня глаз зоркий, лучше него никто бы не сделал этого. Так вот, убитых белых он насчитал около тысячи человек. А у Белявского и трехсот не было. Откуда еще семьсот?
Пшеничный нервно вздрогнул, заозирался по сторонам и засучил рукой по кобуре. Неклюев спокойно произнес:
- Это значит, что Мизинов и Белявский успели соединиться, и генерал выделил своих людей в поддержку Белявскому для уничтожения товарища Струда.
Теперь вздрогнул Струд.
- Не волнуйтесь, Илмар Гунарович, все позади, - успокоил его Неклюев. – К тому же дрались вы геройски. Но только счастливая случайность или ошибка белых не позволила им обрушиться на вас всеми силами.
- Файхо! – крикнул Острецов. Тот подлетел.
- Готовиться к обороне, - приказал ему Острецов. - Лично проследи. А вы, Павел Викторович, распорядитесь боеприпасами.
14.
Лошаденка валилась с ног, а Суглобов все погонял и погонял ее с остервенением: опускались сумерки, и он понимал, что если до темноты он не найдет отряда, то наверняка придется заночевать в этой неуютной, чужой и холодной тайге. От одной мысли, что придется кутаться от мороза в тощую шинелишку и стучать зубами до рассвета, приводила его в ужас, но вместе с тем давала силы что есть мочи нахлестывать обезумевшую от безостановочного бега клячу.
Когда кончился лес и вдали показались островерхие вершины сопок, как кружевами, обряженные куржаком63, он облегченно выдохнул из себя весь накопившийся в пути запас злобы и нетерпения. И моментально, как озарение, нашелся выход. Суглобов даже подпрыгнул от счастья. Вот оно, то деяние, которое прославит его, заставит гордиться собой! Если удастся – пусть хоть расстреляют!..
Он соскочил с телеги, откинул полсть с подводы, заглянул внутрь. Покопался в ящике, открытом казаком, вытащил две гранаты b564, засунул одну за пазуху, другую в карман шинели, в другой карман втиснул два капсюля-детонатора, вскочил обратно и стеганул кобылу с прежней прытью.
До снежных сопок было версты две, но уже на полпути Суглобов по трескучим характерным звукам впереди распознал частую винтовочную стрельбу. Стало ясно, что идет бой. Суглобов остановил лошадь, минуту-другую вглядываясь вдаль, где вплоть до сопок расстилалось широкое поле, потом снова спрыгнул на снег, достал одну гранату и капсюль. «Распалились, знать, не на шутку, - решил он. - Лучше быть готовым ко всему». Он отвинтил шайбу снизу гранаты, вставил в нее капсюль и вновь завернул шайбу на место. Убрал гранату в карман. Подумал немного и достал вторую. Зарядив и ее, убрал за пахуху. Теперь он был вооружен основательно, оставалось только в случае чего не прозевать момент и правильно метнуть гранату. Но за время германской войны Суглобов изучил эти гранаты, в изобилии поставлявшиеся в русскую армию союзниками, так же основательно, как, например, Устав полевой службы или «Наставление для действий пехоты в бою» - документы, вызубривание которых было непременной обязанностью полевых офицеров. Он знал, что не растеряется, не сомневался, что в нужный момент пальцы привычно прижмут рычажок к корпусу гранаты, другая рука разведет усики предохранительного шплинта, выдернется кольцо и граната полетит в цель. Не завидовал Суглобов тому, кто в тот миг окажется этой целью. Не завидовал Мизинову…
Лошаденка, заслышав стрельбу, вдруг воспрянула и, привычная к грохоту и залпам, резво, во всю прыть понеслась в гущу боя. Суглобов пытался усмирить ее, натягивал вожжи до боли в кистях рук - все было напрасно. Кляча, как заполошная, неслась навстречу выстрелам и взрывам, которые загрохотали вдруг, в одночасье, возникли, словно ниоткуда. Такой громкой канонады Суглобов еще не слышал, хотя на фронте привык ко многому. Орудийные залпы, казалось, грохотали совсем рядом, почти над его головой. Трясясь в телеге и не в силах остановить разошедшуюся кобылку, Суглобов попробовал осмотреть поле боя. Повернулся направо и заметил метрах в пятидесяти от себя батарею горных орудий - они изрыгали из своих жерл огненное дыхание смерти. Это дыхание летело вперед, над головами атакующих, опускалось далеко впереди, у отрогов сопок, и опускалось на головы копощащихся в отделении людей разрывами, вздымавшими вверх клубы черно-рыжей земли со снегом. Наметанным глазом Суглобов определил, что артиллерийская батарея принадлежит белым, но лошадь почему-то не желала останавливаться и несла его дальше, к позициям красных. Меньше всего Суглобов хотел сейчас оказаться среди большевиков, но кобыла явно не разделяла его желаний и мчала прямиком к правому флангу обороняющихся.
Там уже заметили подводу, ближние к ней бойцы что-то закричали, замахали руками, и кобыла, приободряясь, прибавила бегу. Она влетела в линию обороны, и лежавшие бойцы едва успели перекатиться в стороны, давая ей путь. Кинувшийся наперерез лошади боец в матросском бушлате успел схватить ее под уздцы, повис всем телом, и разгоряченное животное, протащив его несколько метров, остановилось, наконец. Боец встал на ноги, погладил лошадь по морде, успокаивая ее, стряхнул с сапог снег и землю, одернул бушлат и поправил ремень. Рядом застрочил пулемет. Лошадь вздрогнула, перебрала ногами, но тут же затихла, успокоенная ласковыми поглаживаниями. Суглобов приготовился к худшему, опустил голову вниз, в колени, сунул руку за пазуху и нащупал гранату.
- Прицельно стреляй! Патронов мало, - скомандовал пулеметчику боец в бушлате.
К нему подлетел всадник в распахнутой утепленной куртке авиатора, не спешиваясь, свесился с седла и, указывая в сторону противника, прокричал, стараясь перекрыть трескотню пулемета:
- Слышишь, Файхо, а Мизинов-то, оказывается, живой!
Суглобов едва заметно вздрогнул, но головы не поднял.
Боец в бушлате побледнел, едва выдавил:
- Снова шутки, Аркадий?
- Какие шутки, глянь-ка в бинокль! Вон тот, видишь, на коне позади артиллеристов с группой всадников. Он самый и есть!
Файхо поднес к глазам бинокль, долго высматривал, сжимая окуляры с такой силой, что побелели пальцы, потом сказал:
- Не трогайте его… Прикажи на том конце… Он мой…
Всадник усмехнулся, кивнул и ускакал обратно. Файхо посуровел и задумался.
- Ложись, командир! - кричали ему бойцы, клацая затворами. Вокруг свистели пули, но Файхо, не сгибаясь, в полный рост подошел к подводе и обратился к Суглобов:
- Кто таков? - и пристально посмотрел на него.
… Вспоминая об этом позже, Суглобов признавался себе, что многое отдал бы за то, чтобы этой встречи не было. Из-за этого глупого, непредсказуемого, несправедливого стечения обстоятельств полетел ко всем чертям его красивый, четкий, яркий, как вспышка молнии, план. Не этой встречи он хотел сейчас больше всего, не этого человека жаждал увидеть. Не за этим он столько верст гнал измученную лошадь вслед наступающим колоннам Мизинова, не этому человеку готовил свой смертельный сюрприз…
Но обстоятельства складывались не в лучшую для него сторону. Когда в ответ на вопрос Суглобов поднял свое уставшее, по самые глаза заросшее бородой лицо, он встретился с взглядом, который так часто вспоминал все это время. Удивительно, но он ничуть не испугался, наоборот, казалось, внутренне был готов к этой встрече.
- Кто такой, спрашиваю? - раздраженно повторил Файхо, дотронувшись до плеча Суглобова, но, встретившись с его взглядом, так и застыл с вытянутой рукой…
То, что произошло потом, Суглобову вспоминалось смутно, оставшееся в памяти напоминало лихорадочно мелькающие кадры синематографа на летней площадке липового парка в его родном городе во времена его беззаботной юности. Рука Файхо медленно потянулась к кобуре, но свою Суглобов уже рванул из-под шинели. Спрыгивая с подводы, он каблуком сапога ударил Файхо в грудь, и тот опрокинулся на спину. Суглобов бросился бежать. В сторону белых, потому что больше было некуда. Папаха наползала на глаза - он с остервенением сдернул ее и отшвырнул в сторону. Он знал, что через мгновение вслед ему прогремят выстрелы, а потому на бегу разомкнул усики шплинта и рванул кольцо. Обернулся, метнул гранату в телегу и снова побежал. Но не пробежал и трех метров: в воздухе рвануло, как ему показалось, тысячей бомб. Он снова оглянулся и увидел, как поднимавшегося Файхо отбросило взрывной волной в сторону, как разметало красноармейцев возле телеги, как отбросило пулемет и как судорожно корчилась лошадь, конвульсивно дергая ногами… Развернулся и побежал было дальше, но взметенная взрывом крышка ящика, падая, ударила его по голове острым ребром, окованным полоской прочной прокатной стали…
Он не видел, как, приободренные замешательством на правом фланге красных, белые кинулись в штыковую атаку; как были остановлены шквальным залповым огнем; как залегли и начали отползать; как красные, выстроившись в колонну, спешно отступили на юг. Тем более он не чувствовал, как кто-то из белых поднял его и уложил на волокуши65…
Очнулся он в теплой избе, на лежанке возле раскаленной печи. Было душно. Скинув с себя вонючий тяжелый тулуп, он осмотрелся, но почти ничего не увидел: перед глазами плыло, разламывалась голова. И только услышал над собой знакомый и спокойный, такой ненавистный голос:
- Здравствуйте, штабс-капитан! Честно признаться, ждал вас к себе все это время.
Что ж, милости прошу!
Суглобов потерял сознание.