Юрий достовалов таежный гамбит
| Вид материала | Документы |
- 03. 05. 2011 г. Тында 29 апреля 2009года на основании постановления Мэра г. Тынды, 18.28kb.
- Мд проджект лтд, ООО teл./Фaкс: +7 (495)-718-35-97 Тел моб. 8-916-155-98-10, 57.15kb.
- Вопросы обеспечения «качества обслуживания» опорной инфраструктуры научно-образовательной, 147.61kb.
- Запрос информации по карточным мошенничествам, 91.35kb.
- Юрий Дмитриевич, 182.48kb.
- Рупека Светлана Владимировна п. Таёжный 2012 г пояснительная записка, 84.74kb.
- Юрий Козенков «Голгофа России. Остались ли русские в России?», 3959.46kb.
- Таёжные леса занимают огромные пространства нашей страны. Внутри таёжный пояс неоднородный,, 179.79kb.
- Прогнозирование потребности в педагогических кадрах в регионе фролов Юрий Викторович, 113.56kb.
- В. В. Пчеловод Последний гамбит, 3751.25kb.
8.
И наступление началось.
Приступив к освобождению Приморья еще в октябре, каппелевцы за месяц очистили от красных район озера Ханко. Путь на Хабаровск был открыт.
Оттеснив партизан в горы, белые под прикрытием японских гарнизонов начали концентрировать свои силы у южной границы «нейтральной зоны». В районе станций Шмаковка и Уссури был сосредоточен авангард в количестве двух с половиной тысяч штыков и сабель и бронепоезд «Волжанин». Теперь даже для красных не было секретом, что удар они нанесут по Хабаровску.
В конце ноября белые перешли в наступление на станции Иман44 и Уссури. Там держал оборону стрелковый полк красных численностью до 550 штыков без артиллерии и один бронепоезд Народно-революционной армии. Первая рота полка погибла после двухчасового боя - на нее обрушился Камский пехотный полк с дивизионом конницы. Уничтожив роту, белые захватили станцию Уссури. Части Народно-революционной армии, не успев уничтожить мост через реку Уссури, отошли на север. Заняв станцию, белые повели наступление вдоль Уссурийской железной дороги на станцию Прохаско, выбросив одновременно сильную конную группу в пятьсот сабель для обхода левого фланга стрелкового полка красных и выхода ему в тыл. Часть конницы полковника Илькова была направлена и по китайской территории для обхода правого фланга красных. Опасаясь обхода флангов, стрелки под прикрытием бронепоезда стали с арьергардными боями отходить на север.
Вскоре белые заняли Прохаско, а на следующий день после упорного боя захватили Иман. Подразделения стрелкового полка красных отошли к станции Бикин, намереваясь задержать здесь дальнейшее наступление белых. Бикинские позиции хороши были летом, когда прикрывались с запада полноводной Уссури. Зимой же, покрытая льдом, Уссури теряла свое оборонительное значение. Противнику не составляло труда, маневрируя по льду, вплотную подойти к бикинским позициям и обойти их с запада.
Правый участок обороняемых красными позиций упирался в Уссури у деревни Васильевка. Левый, проходя через станцию Бикин, тянулся к западным склонам Сихотэ-Алиня. В Васильевку подошел из Хабаровска батальон Отдельного стрелкового полка, на правом участке разместились остатки стрелкового полка, потрепанного под Уссури. Здесь же, на станции Бикин, находился бронепоезд красных и два орудия.
Внезапный атакой белые перешли в наступление на бикинские позиции. Продвигаясь главными силами вдоль железной дороги в направлении станции, они достигли правого фланга обороны красных. Батальон Отдельного стрелкового полка был выбит с позиций и начал отходить на Бикин. Но на полпути наткнулся на сильную группу противника и понес значительные потери, после чего отошел к станции Лончаково. Главные силы стрелкового полка, прикрывавшие Бикин, под угрозой быть отрезанными обходящей колонной противника, отошли на станцию Разенгартовка. Но не удержались и на новых позициях: белые численно во много раз превосходили обороняющихся. Молчановцы, развивая наступление вдоль железной дороги, выдвинули вперед сильный кавалерийский отряд, который реально угрожал левому флангу красных, оттеснил его к северу и захватил станции Лермонтовка и Разенгартовка.
Потеряв станции, красные с арьергардными боями стали отходить к станции Верино, куда с большим опозданием подтягивались перебрасываемые на помощь батальон стрелков, кавалерийский полк, два пограничных кавалерийских дивизиона. Западнее Хабаровска выгружался прибывший из Забайкалья Особый Амурский полк.
Но конная группа белых, совершив обход по китайской территории, произвела налет на станцию Дормидонтовка и подожгла железнодорожные мосты. Стремясь перерезать путь отхода частям НРА, молчановцы направили свою конную группу в обход хребта Хехцир с юга. Вслед за конницей они послали пехотную группу в составе Боткинского, Ижевского пехотных полков и Уральского казачьего полка при двух орудиях. Общая численность этих частей достигала 650 штыков и полторы тысячи сабель.
Оборону на этом направлении держал только сводный отряд коммунистов Хабаровской парторганизации в полторы сотни человек – все они погибли в неравном бою. Белые успешно продвигались на запад. Командующий частями Народно-революционной армии помощник Блюхера Серышев направил сюда кавалерийский и Особый Амурский полки. Кавалеристам удалось потеснить отряд полковника Илькова, но так как Особый Амурский полк, ожидая свои подразделения, следовавшие по железной дороге последним эшелоном, не пришел на помощь, то с подходом главных сил противника они отошли назад.
Былые части безостановочно продвигались к Хабаровску. Народно-революционная армия имела здесь кавалерийский полк, два пограничных кавалерийских дивизиона, Особый Амурский полк, два стрелковых полка, три взвода артиллерии и бронеплощадку бронепоезда. Общая численность войск составляла две с половиной тысячи штыков и сабель.
У белых была здесь группа генерала Сахарова в составе Воткинского, Ижевского пехотных полков, Уральского казачьего полка и бригады генерала Осипова общей численностью в две тысячи штыков, шестьсот сабель с четырьмя орудиями. На железнодорожном направлении оперировали части корпуса генерала Смолина численностью в полторы тысячи штыков, двести сабель при одном орудии. Войска белых превосходили части Народно-революционной армии вдвое.
Штурм Хабаровска становился реальностью. Мизинов в это время выходил к Амуру.
9.
Село Верхнее Тамбовское открылось на рассвете - сразу же, как только вышли на последнюю сопку западного склона хребта. На возвышении стояла церковь, звонили колокола, шла служба.
- Не добрались еще красные до здешних священников, - говорил Куликовский. - Взялись бы, несомненно, крепко, да сил пока маловато. На военные-то операции их нет. Сами видите - горы без приключений прошли.
Мизинов и сам дивился легкому, несмотря на встречавшиеся пропасти, крутые обрывы и бурные реки, переходу отряда через Сихотэ-Алинь. Недельная прогулка в прекрасной местности, на дивном свежем воздухе - это был поистине подарок среди крови, бед и разрухи. Перед спуском в долину он в последний раз оглянулся на горы, увидел уже заметно поседевшие шапки сопок, полуголые березы, клены и грабы, боевито нахохлившиеся и припорошенные снежком шапки елей, пихт и лиственниц, заметил в голубом небе тонкий росчерк крыла японского козодоя…
- Благословенный край, - промолвил он. - Непуганый. Не тронутый войной.
- Увы, Александр Петрович, теперь следует об этом забыть, - посочувствовал Куликовский. - Впереди бои. И жестокие, полупартизанские.
- Так что же, мои горные пушки, сдается мне, могут не пригодиться? - спросил подъехавший к ним капитан Брындин.
- Не спешите радоваться, господин артиллерист, - Куликовский посуровел. - Я уверен, что красные не станут сквозь пальцы смотреть на нашу одиссею. Наш рейд для них, что заноза в мягком месте. Представьте - в тылах, в суровых природных условиях. Это ведь вам не Сальские степи, где добровольцы были видны, как яйцо на блюдечке45. Следовательно, ваши пушки, господин капитан, еще ох как пригодятся. Дальше опять пойдут горы, от Амги до Кербинской возвышенности - сплошные сопки да увалы. Горные пушки будут как раз кстати. Их ведь можно использовать как гаубицы? - пытливо посмотрел он на Брындина.
- При желании можно, конечно, - кивнул тот.
- Сказать по совести, капитан, особенного желания у меня не возникает, - приуныл Куликовский. - Скорее необходимость.
- Она-то и ведет нас в бой, несмотря на лишения и потери, - вмешался Мизинов. – Необходимость умереть за родину, необходимость бороться с отребьем за ее счастье - не высшая ли это свобода, господа? Так что - «ура» необходимости!
Отряд уже входил в Верхнее Тамбовское. Село было большое. Из края в край раскинулось оно версты на три - с одного конца другого не видать. Входили с юга. Когда последние обозы уже вошли в село, голова отряда еще не достигла его середины. На постой разместились кучно - по десяти человек в каждую избу. Крестьяне не возражали, благо что староста, ветеран японской войны, накануне обошел каждый двор, призывая односельчан к пониманию, то есть к «патритизму». Сам Мизинов со штабом остановился в его большом доме, в специально отведенной комнате, отгороженной от остальных глухой стеной и имевшей отдельный вход со двора.
- Так что не потревожите, ваше превосходительство, располагайтесь на покой, - говорил хозяин, пожилой бородатый мужик на деревяшке вместо левой ноги.
- Благодарю. Но не для покоя мы пришли сюда, хозяин, - ответил Мизинов. - Вот паромщики наладят переправу - сразу же выйдем.
- Наладят, всенепременно наладят! - кивал хозяин. - Я им еще утром, как только завидели вас на горах, указаниев-то надавал. Ну а пока отдохните все же малость. Амур-то преодолеть - тоже силы нужны… А то бы, может, дождались, пока намертво станет, а?
- Нет времени, отец, ждут нас на той стороне очень.
- Когда так, оно, конечно, надо поспешать, - согласился хозяин. - Я вам дам в паромщики самых толковых рыбарей наших, Семку да Васятку. Уж с имя-то хоть на край света! Могут даже куда подальше вас проводить.
- Далеко, пожалуй, не стоит, а вот если бы ты дал кого-нибудь в помощь моим разведчикам, чтобы на той стороне все как следует выведать, был бы тебе очень признателен.
- Дам, ваше превосходительство, дам. Да только что на той стороне-то? Там вплоть до самой Амги никого отродясь не бывало. Даже в нынешнем году, уж на что постреливают кругом, и то в тех краях - тишина.
-И все-таки надо разведать, отец, я не имею права вслепую вести тысячи людей неведомо куда. Даже переправляться через Амур не имею права, потому как река широкая, и при внезапном налете мы вполне рискуем оказаться в положении живых мишеней.
- Понимаю, понимаю, - согласно покачал головой старик, - дело военное. Сам в каких только переделках не бывал!
- А где ноги-то лишился?
- Да под Ляояном ихним, будь он неладен! - выругался хозяин. - Так пошел японец бомбить наши позиции, что мы даже опомниться не успели, как весь полк исколошматили на котлеты…
- Вот видишь, разведка, видимо, плохо работала? - подсказал Мизинов.
- Какая там разведка в те времена! - отмахнулся старик. - Порой не знали даже, где соседний полк, то ли наступает, то ли отступает. А может, и вовсе бежит. Не приведи Господь ищо раз такой войны. Не война - позорище!
- Так, значит, организуешь моим разведчикам проводников?
- Будьте спокойны, ваше превосходительство, выделю. Да хоть тех же Семку с Васяткой! Они наизусь знают каждую тропку аж до самого Эворона и дальше, к Амге.
- Пусть будет так, - согласился Мизинов и обратился к Яблонскому: - Сразу и займемся разведкой, Евгений Карлович, чтобы времени не терять. Потом и отдохнуть можно…
Через пару часов, дав бойцам немного поспать, Мизинов отправил разведку за Амур. С Васяткой и Семкой, парнями лет двадцати, вооруженными охотничьими ружьями, отправились трое офицеров капитана Жука - подпоручики Межиров и Пронин и прапорщик Чухно. Переоделись в крестьянскую одежду, с собой взяли кавалерийские карабины, наганы и довольствия на три дня. Мизинов дал указание разведать дороги к озеру Эворон, наметить безопасные маршруты следования стрелков и артиллерии. Мизинов приказал им вернуться через трое суток. Более длительного отдыха он не мог позволить ни себе, ни отряду. Коней не брали: идти предстояло скрытно, двадцать верст не расстояние, а в боевых качествах офицеров Мизинов уже имел возможность убедиться.
Переплывали Амур на небольшой лодке, в борта которой то и дело била волна с крупными, в размер градин, кусками шуги46. Грести было трудно. Васятка и Семка, меняясь поочередно на веслах, то и дело шепотом переругивались.
- Язвить тя в рот-от! - ворчал Васятка. - Того и гляди снесет!
- Ледостав скоро, - спокойно вторил Семка. - А ты взял бы левее, в аккурат течение бы и прибило к Свиному Уху.
- А я куда, по-твоему, беру? Туда и беру, глянь-кось!
Противоположного берега, однако, достигли без приключений. Привязав лодку в кустарнику, парни нырнули в бурелом, начинавшийся уже метрах в пяти от берега. Офицеры последовали за ними. Шли молча, офицеры вешили тропки прутиками с цветными тряпочками, набрасывали кроки47 местности. Парни с любопытством наблюдали за художеством офицеров, молча переглядываясь и улыбаясь безусыми ртами. А про себя дивились, до чего ж выходит складно и похоже.
Спускались сумерки. От Верхнего Тамбовского удалились уже верст на пятнадцать. Заночевать решили в неглубоком распадке, укрывшись шинелями. Перед сном плотно поужинали. Офицеры вытащили из мешков тушенку, хлеб. Семка и Васятка, подмигнув им, угостили спутников вкусным подкопченным салом. В караул встали Васятка с Прониным. Через три часа их должны были сменить Семка и Чухно. Еще через три - Пронин с Межировым.
Пронин закурил и быстро задул спичку.
- Конперация? - спросил Васятка.
- Она самая, - улыбнулся подпоручик. - Ты не куришь?
- Не-е! Пробовал как-то, да не по душе оно. Горько.
- И то верно. Завтра до озера дойдем?
- Если только с солнышком тронемся. Да и то лишь к вечеру, тут верст двадцать ищо.
- И обратно тридцать пять, - прикинул Пронин. – Как раз послезавтра вечером должны возвратиться.
- Тогда придется всю завтрюю ночь идти, - подсказал Васятка.
- И пойдем, нам не привыкать. А ты что, боишься?
- Куда там! - обиделся парень. - Я хоть в солдатах и не был, однако на медведя сколько раз хаживал! С этим самым ружьем! - он хлопнул по ременной лямке, накинутой на плечо.
- Боюсь, что если нам встретится враг, то этот зверь будет пострашнее медведя, - предостерег Пронин.
- Ерунда! У меня жакан!48
- А у них, возможно, будут трехлинейки, - не сдавался Пронин.
- Да вы посмотрите сами, ваше благородие, какой прок в такой гуще от винтовки-то? - Васятка провел руками по сторонам. Вокруг плотной стеной стоял лес. - Наверняка стрелять можно, только ежели близко подойти. А в таком случае нету разницы - винтовка, ружье ли. Жакан - он так изурочит грудь, что никакие врачи не спасут.
Пронин вынужден был признать правоту парня.
… Едва третий караул, Пронин и Межиров, выстояли свои три часа, как показался краешек тусклого таежного солнца. Разбудили спящих, наспех поели, умылись в ручье и пошли.
- Сейчас пойдут болота, - предупредил Васятка. - Они с виду неприметные, да оттого только опаснее. Чуть оступишься - скроет с головой!
- Ну вы подскажете, в каком месте обойти? - улыбнулся Межиров. - Не зря ведь староста вас провожатыми дал.
- Да вы не горюньтесь, ваше благородие, - вступился Семка. - Васятка он так, для словца болтает. Со мной вы ни в какое болото не угодите, я тут кажную тропку помню!
- Тоже мне, нюхач49 сыскался! - проворчал себе под нос Васятка и зашагал насупившись.
- Вот за этим утесом и болотца, - Семка показал на открывшуюся впереди за поворотом и тяжело нависавшую над тропинкой каменную глыбу. - Вы все отметьте, чтобы потом, когда отряд пойдет, не угодить в них.
Межиров с Прониным принялись вешить тропинку, Чухно вытащил из мешка планшет и набрасывал кроки. Семка с Васяткой зашагали дальше, за утес...
- Стоять на месте! - раздалось откуда-то сверху, внезапно и оглушительно громко. - Руки! Кто такие!
Офицеры замерли, нехотя подняли руки и головы. На утесе вырос одетый в полушубок здоровенный детина с винтовкой.
- Влипли, господа, - шепнул своим Межиров. – Теперь только умереть достойно.
- Да, сдаваться нельзя, - согласился Пронин. - За себя уверен, за парнишек не очень.
- Не шептаться, ваши благородия! Ближе подойдите! - скомандовали с утеса. Офицеры увидели, что на утесе рядом с детиной возник «максим» и пулеметчик разворачивет ствол в их сторону.
- С чего вы взяли, что мы благородия? - пробовал отшутиться Пронин. - Мы межевики, стараемся для местной артели.
- Бесполезно, Сергей Викентьевич, - шепнул ему Межиров. - Нельзя попадаться. Прощайте! - он выхватил из-за пояса наган и выстрелил в детину. Срывая с плеча карабин, отпрыгнул в кусты. Детина полусогнулся и присел, чертыхаясь. Пулеметная очередь просвистела над головой Пронина, резанула по кустам. Он прыгнул в сторону и ударился головой о корягу. Пробуя вытащить наган, потерял сознание. Пользуясь замешательством красных, Чухно успел сорвать карабин и выстрелил в пулеметчика. Передернул затвор, прицелился, но упал, сраженный выстрелом из-за утеса. Оттуда бежали двое красноармейцев в шинелях и с винтовками наперевес.
Все произошло настолько неожиданно, что Семка с Васяткой, хоть и слыли бывалыми охотниками и следопытами, растерялись и сперва стояли, как вкопанные, наблюдая, как погибает Чухно, как из кустов уже из карабина стреляет Межиров.
Потом Семка пришел в себя, саданул Васятку в грудь, и оба покатились по тропинке, вываливаясь в снегу. Семка привстал с колена, вскинул ружье и выстрелил в подбегавшего бойца. Тот остановился, выронил винтовку и обеими руками начал царапать по груди, а из-под пальцев, обагряя серую шинель, хлестала алая кровь. Семка следом выстрелил из второго ствола. Другой красноармеец как бежал, так и грохнулся ничком.
- Айда на выручку! - толкнул Семка приятеля. Оба вскочили в рост и бросились в кусты, откуда вел огонь Межиров. Но не добежали: пулеметная очередь положила их обоих на полпути к укрытию.
Из-за утеса выбежали еще трое. Пригибаясь, они перебежками скакали к кустам, на ходу стреляя из винтовок. Межиров замолчал, перезаряжая карабин. Красноармейцы бросились уже смелее. Но Межиров опять открыл огонь. Упал еще один. Двое залегли. Дело решил пулеметчик. Переведя ствол на кусты, он стал поливать их плотным свинцом, пока не с них не облетели все листья. А когда вышла вся лента, повисла звенящая тишина. Красноармейцы подошли ближе и увидели сквозь голые ветки мертвого Межирова. В левой руке он все еще сжимал карабин, а правая намертво застыла на затворе…
Подпоручика Пронина нашли неподалеку. Он был по-прежнему без сознания. Красноармейцы осторожно подняли его и уложили на толстые еловые лапы. К ним подошел молодой боец китайской внешности в матросском бушлате. Но по своим манерам и начальственному тону он вполне сходил за опытного большевика.
- В отряд его! И быстрее! Командир разберется, кто такие! - скомандовал он красноармейцам. Они подхватили импровизированные носилки и почти бегом потащили их по снегу. Тело подпоручика вздрагивало и подскакивало, а китаец шел сзади и пинками поправлял руки и ноги Пронина, если они вываливались из волокуши и мешали движению.
10.
Красноармейцы, обнаружившие разведчиков Мизинова, были бойцами маршевого отряда Илмара Струда - того самого, который, потерпев поражение от казаков Камова в станице Больше-Аринская, был отдан большевиками под суд. Ему тогда вменили потерю коммунистической бдительности, послабление врагам и серьезные просчеты в командовании отрядом. Его не пытали и ни о чем не расспрашивали. Просто решили использовать его в качестве наглядной острастки. Что-то уж много развелось командиров, которые недобросовестно выполняли свой партийный долг, жеманничали с мятежниками, потакали местному населению, которое зачастую помогало восставшим. О «деле Струда» написали большевистские газеты, и теперь каждому чуть провинившемуся командиру тыкали статью под нос и угрожающе вопрошали: «Такой же участи хочешь?» Никто, разумеется, не хотел, и вскоре действия карательных отрядов активизировались. Жизнь красноармейца теперь не стоила ничего. Командир посылал их в самое пекло - порой вполне оправданно, но чаще без разбора, спасая тем самым свою жизнь и карьеру. Среди бойцов пошел ропот: шапками, мол, собираются беляков закидать, благо что у нас шапок поболе. Этими самыми «шапками» и стали рядовые красноармейцы, жизнь которых в тайге превратилась теперь в беспрестанный кошмарный сон наяву, а проснуться не представлялось возможным…
Свой арест Илмар Струд перенес внешне стойко, но в душе поселилась глубокая обида. Отдав всю свою сознательную жизнь коммунистической партии, он теперь этой самой партией осужден. Да ладно бы за дело, а то ведь - огульно, впопыхах, для выгоды момента. Это словечко, «момент», Струд неоднократно слышал на партийных собраниях, встречал в большевистской литературе. Если было написано «момент» - значит, никакие отговорки недействительны, вывороти себя наизнанку, но сделай все в угоду этому самому моменту. И это было несправедливо, по его мнению. Как же так, а где же не то ли что мало-мальская человечность, но просто логика? Ведь как, например, противостоять вооруженным до зубов белобандитам, если их сто человек, а у тебя всего взвод, к тому же мало обученных, непрофессиональных бойцов?
Но эта логика в расчет не принималась. Уступил, проиграл - значит, недосмотрел, расслабился, следовательно - враг. Это и было самым несправедливым. В результате приговор безапелляционен - под суд.
Суда, конечно, никакого не было. Струда поместили в одиночную камеру Благовещенской тюрьмы, неплохо кормили, приносили газеты и книги, разрешали прогулки по тюремному двору. На допросы тоже не вызывали, ограничиваясь тем, что раз в неделю в камеру заходил какой-нибудь непременно новый политработник и расспрашивал у Струда про бои, про настроение бойцов, про тактику врага. Струд насколько мог, рассказывал подробно и обстоятельно. Говорил открыто и начистоту: понимал, что раз спрашивают – значит действительно интересуются реальным положением на фронте. Его партийная совесть оставалась чистой. Струд объяснял, что если с мятежниками еще можно справиться, сконцентрировав войска в направлении основного удара, то вот с регулярными войсками, пусть их и немного уже у белых, в случае их наступления совладать будет значительно труднее. И тогда уж, намекал Струд, партийным товарищам не обойтись без таких, как он, понимающих толк в войне. Понимающих не на словах и не из уст пропагаторов. Так и сказал, а потом настороженно замолчал, ожидая, какой эффект произведут эти слова на визитера.
Тот, на удивление, воспринял мнение Струда с должным пониманием. Поинтересовался качеством солдатского обучения в частях и гарнизонах, выслушал пожелания. Пожелание у Струда было одно - вернуться в строй и помочь молодой республике советов как можно быстрее покончить с врагами.
«Мы учтем ваши пожелания», - соглашался визитер и уходил, а Струд снова и снова томился от безделья и думал о своей судьбе, ее перипетиях, взлетах и падениях.
Струд родился на Рижском взморье, в семье фельдшера-латыша. Когда началась мировая война, он едва успел окончить реальное училище. Был призван на фронт и служил в артиллерийской ремонтной бригаде на Северном фронте. Особо отличился в семнадцатом, когда немцы рвались к Риге. В этих тяжелых боях Струд проявил очередной героизм и был награжден четвертым солдатским Георгием. Полные кавалеры этого ордена автоматически становились прапорщиками, и в ноябре семнадцатого Илмар Струд пополнил ряды офицерского корпуса русской армии.
В восемнадцатом вступил в коммунистическую партию и добровольцем в Красную армию, участвовал в боях против белогвардейцев и интервентов в Сибири в партизанском отряде «старика» Каландаришвили. Ровно год провел в заключении у белых в Олекминской тюрьме. По освобождении в декабре двадцатого был направлен в отряд особого назначения для разгрома белых в Монголии. С ротой бойцов был окружен генералами Бакичем и Кайгородовым, два месяца сидел в осаде. За мужество награжден орденом Красного Знамени.
Одним словом, его карьера складывалась удачно, вскоре его наверняка ожидал бы собственный полк. Если бы не тот злосчастный бой с повстанцами атамана Камова у станицы Больше-Аринской! Струд снова и снова вспоминал свои действия в том бою и каждый раз приходил к выводу, что сделал единственно возможное, большего не сделал бы и самый опытный человек. И каждый раз он приводил свои неоспоримые аргументы своим визитерам, надеясь, что, может быть, на этот раз его поймут. Не понимали. И он снова впадал в отчаяние.
Так протянулся почти месяц - мучительно долгий и бесцельный. Однажды дверь его камеры скрипнула, как всегда. Струд равнодушно посмотрел на вошедшего. Он ни разу не видел его: коренастый, широкоплечий. Заметив теплую хитринку в глазах, почувствовал, что это не комиссар, а такой же, как и он, военный человек.
- Не надоело отдыхать, Илмар Гунарович? - мягко спросил вошедший и присел на край кровати Струда.
От неожиданности у Струда даже дыхание остановилось. С трудом сглотнув, он с надеждой в голосе выдавил из себя:
- Надоело!.. Разрешите в строй? Кровью своей… - он не выдержал и впервые за все это время расплакался, роняя сквозь слезы: «Несправедливо… Я ведь всем сердцем, всей душой…»
- Перестаньте, товарищ командир, - голос гостя посуровел. Струд вздрогнул.
- Командир? - переспросил он. - Я опять командир?.. Боже… Простите… но как же так?.. Возможно ли?.. Кто вы?
- Идемте со мной.
Они вышли из камеры и прошли в кабинет начальника тюрьмы. Сели на диван. Начальник подошел к Струду и протянул ему какую-то бумагу:
- Хватит прохлаждаться тут задарма! Республика кровью истекает, а он, видите ли! Вот приказ о вашем освобождении.
Струд смотрел на бумагу и ничего не видел. Да в этом и не было необходимости: он понял, что он свободен, что ему снова поверили. О, теперь он докажет! Теперь он все сможет! Или погибнет в неравной борьбе. Главное - оправдать доверие товарищей, убедить их, что он не враг…
- Вы поступаете в распоряжение товарища Острецова, - прервал его мысли начальник тюрьмы. - Вам обоим предстоит выполнить очень важное задание, от исхода которого зависит судьба Советской власти!
Струд вздрогнул: такого ему еще не поручали, да еще бок о бок с самим Острецовым, о котором уже который год ходили легенды одна удивительнее другой!
- Ступайте, он вам все расскажет, - обронил начальник тюрьмы и отвернулся к окну.
… Комбриг Острецов ознакомил Струда с задачей в офицерской столовой благовещенского гарнизона.
- В Приморье активизировались белые, - рассказывал Острецов. - Прорвали линию нашей обороны, подходят к Хабаровску. Но это не все. Параллельно они высадили десант в низовьях Амура и, по всей видимости, следуют на соединение с казаками Камова.
- Нож в спину… - едва слышно прошептал Струд, но Острецов услышал.
- Оставьте партийную лексику, - ответил он вполголоса и оглянулся по сторонам. - Вы человек военный, так что и давайте рассуждать в военном стиле. Вы, конечно, представляете, что теперь может означать соединение белых с Камовым? Теперь, когда у народно-революционной армии Дальневосточной республики едва достает сил на то, чтобы сдерживать белых на хабаровском направлении?
- Понимаю, - кивнул Струд. - Они могут повернуть на Благовещенск. Тем более что Камов изначально ставил целью взятие столицы Амурского края.
- В вас не прокисло оперативное чутье, - Острецов уважительно посмотрел на собеседника. - А в таком разе предписываю: возглавить отряд из трехсот штыков и полусотни сабель при трех пулеметах и выступить в направлении озера Эворон. Отряд генерал-майора Мизинова движется в этом направлении. По пути он может соединиться с отрядами белых, которыми кишмя кишит тот край. Большинство этих шаек не заслуживает ровно никакого внимания, но вот капитан Белявский - очень серьезный противник. Ваша задача - по возможности не дать Мизинову соединиться с Белявским: около трехсот штыков капитана - серьезная помощь генералу. Другая ваша основная задача - разведывательная. Внимательно следите за всеми передвижениями белых, вступайте в мелкие стычки, но в длительные бои не ввязывайтесь. По мере возможности генерала Мизинова можно ликвидировать, хотя это не самоцель: у него много толковых офицеров, которые и без него прекрасно выполнят поставленную задачу. Немного позднее я подойду к вам на помощь с более крупными силами. Вот тогда и поиграем в травлю зверя. А пока - только мелкие диверсии, налеты и разведка. Все понятно? - Острецов в упор посмотрел на Струда.
- Так точно, все понятно.
- Прекрасно. Тогда за дело, Илмар Гунарович. Кстати, дам вам прекрасного юношу - он китаец, но по-русски говорит довольно сносно. Однако самое главное - нутром чует тайгу, по следу найдет любую тварь, как бы далеко она ни скрылась. Бесценный боец! Можете напрямую использовать его в разведке и диверсиях. Он из маньчжурского племени матхэев. Зовут его Файхо.
11.
Из головы Файхо все не выходил тот роковой для его семьи день. Воспоминания мучили его, не позволяли работать, отдыхать. Отец давно болел, рано или поздно Файхо вынужден был взять на себя заботу о матери и сестре. И вот это случилось. Но ужасные воспоминания мешали охотиться, пасти скот, помогать сестре ухаживать за матерью, которая заметно сдала после трагедии и уже практически не вставала.
Посоветовавшись с сестрой, он решил перевезти мать к старшей дочери, которая жила с мужем в его селе, верстах в тридцати от поселка Файхо. Мать поначалу была против, но Файхо и сестра уговорили ее, и старухе пришлось согласиться. Мать перевезли, сестра на некоторое оставалась в поселке, чтобы до зимы покормить бычков, заколоть их и привезти больной матери свежее мясо.
Пристроив домашних, Файхо собрался в путь. На вопросы родных ничего не отвечал, говорил только, что поедет зарабатывать и обязательно вернется. А про себя знал: отныне главным его чувством будет месть. Он терпелив, он обязательно добьется своего. Встретит своих врагов и непременно отомстит им за смерть брата и отца. Виновником смерти Ойхэ он считал генерала Мизинова, пусть он прямо и не убивал его брата. Все равно - брат погиб за его интересы, защищая его, генерала, дом, и кто-то должен обязательно ответить за это! Поскольку Файхо не видел, кто застрелил брата, он решил, что мстить станет Мизинову.
Что касается убийцы отца, то уж этого человека Файхо ни за что не спутает ни с кем другим. Хоть обряди его в богатые шелка с драгоценностями, какие Файхо видел однажды на важном правительственном чиновнике. Это взгляд с черным блеском пронзительных глаз Файхо навсегда отпечатал в своем сердце.
Файхо много слышал о гражданской войне, которая шла в России. Отголоски ее доносились в их поселок из Приморья, до которого было в общем-то рукой подать. Соплеменники постарше говорили ему, что там воюют за справедливость, хотят, чтобы богатые не издевались над бедными. Богатых русских Файхо видел неоднократно: они командовали работами на КВЖД, где он мальчишкой вместе с отцом работал на постройке железнодорожных насыпей; они владели банками, куда его отец, работая извозчиком в конторе у Мизинова, периодически подвозил толстых и чванливых клиентов; они, наконец, носили погоны, как два самых заклятых его врага. А бедных русских… Бедным был сам Файхо, а потому не думал, что бедные русские существенно отличаются от него. Оба убийцы были в погонах. Отныне он возненавидел людей в погонах. И понял: его место только среди людей, называющих себя «красными», именно им он принесет жар своего юного сердца, силу своих не по годам натруженных рук…
Он продал корову, собрал все свои скудные сбережения и купил лошадь. Перепоясался патронташем, как это делали русские охотники, перекинул за спину ружье и направил лошадь на север. Где-то там, она знал, находились самые справедливые борцы за свободу. Их называли «красными», но Файхо было без разницы, под каким знаменем воевать. Перед его взором стояли две пары ненавистных глаз, а какого цвета твоя ненависть - не все ли равно?
На пятый день пути он переплыл Амур возле Благовещенска. На той стороне его задержали большевистские патрули. Юношу отправили в ЧК, там долго дивились: вот те на, такой молоденький китайчонок проявляет несвойственную его возрасту классовую сознательность! Неизвестно, сколько бы пришлось Файхо забавить чекистов, если бы о нем не услышал Степан Острецов.
Тот вызволил парнишку из чека и после часовой беседы с ним понял, что это именно тот, кто сейчас нужен ему больше всех. Еще бы - лично знает генерала Мизинова! К тому же обозлен невероятно. Лучшего и желать нельзя было. Сейчас Острецову и нужны были такие бойцы - безжалостные, хладнокровные, не сомневающиеся в правоте своего дела. А эту самую правоту и вбивать-то даже не надо было в голову Файхо: она сама прочно засела там.
Острецов накормил и одел парня. Из всей одежды ему больше всего пришелся по душе теплый и красивый матросский бушлат. Через два дня Острецов передал парня во вновь сформированный отряд Илмара Струда. В нем числилось двести восемьдесят штыков и три пулемета. Бойцами были красноармейцы якутских и приамурских гарнизонов, от вынужденного безделья в тылу изрядно порастерявшие былой боевой опыт.
«Ничего, пусть последят там за Мизиновым, пообстреляются, а там и я подоспею», - думал Острецов. А до того момента ему еще предстояло покончить с белогвардейскими отрядами генерала Бакича, тщетно пытающимися вырваться из плотного мешка, в который их загнали на границе с Монголией.
Отряд Струда выступил на рассвете. До станции Дежневка у Хабаровска доехали по железной дороге. Оттуда вниз по льду Амгуни дошли до какого-то глухого урочища. Ускорив марш, они через двое суток были возле озера Эворон. Поход завершился, можно было немного отдохнуть и обустроить лагерь. Это было в тот день, когда отряд Мизинова начал свой недельный переход через Сихотэ-Алинь.
Памятуя слова Острецова, Струд сразу же предложил Файхо возглавить разведку отряда. Юноше было все равно, чем заниматься, лишь бы побыстрее встретиться со своими врагами и отомстить им. Он уже знал, что главный его враг недалеко, а потому подобрался и сосредоточился, переданными под его начало десятью разведчиками командовал грамотно, расторопно, учил их таежным премудростям. Вскоре он слыл не только лучшим командиром отряда, но и одним из самых идейно подкованных его бойцов. Тут уж была заслуга Струда: видя в парнишке такое рвение, он подолгу беседовал с ним о марксизме – в той мере, конечно, в какой сам разбирался в этих тонкостях. А однажды пообещал Файхо, что как только окончится поход, обязательно рекомендует его в партию. О том, что такое партия, Файхо уже был достаточно наслышан, а потому согласно кивнул и спросил только, закончится ли поход смертью Мизинова. Струд на минуту задумался и ответил, что пленением генерала закончится непременно.
- У меня есть еще враг! - сузив и без того некрупные глаза, выдавил Файхо.
- Этого добра у нас у всех хватает, поверь мне, - успокоил его Струд.
- Ваше - это ваше, - возразил Файхо. - Мое - это мое!
- Вот ты какой! - удивился Струд. - А кто же он, твой второй враг?
- Имени не знаю, - ответил насупившийся Файхо. - А вот глаза запомнил на всю жизнь. Недобрые глаза. Глаза желтого Хабыса!
- Кого-кого? - переспросил Струд.
- Хабыса, - повторил Файхо. - Это злой дух, который приносит несчастье.
- Вон оно что! - изумленно протянул Струд. - Скажи, а у вас в селе никогда не были миссионеры? Ну, такие жрецы с крестами?
- Как у русских? - насторожился Файхо.
- Ну да, в том числе и у русских.
- У нас нет, в других поселках были. Мы не приняли их веру. Она зла.
- Почему же? - удивился Струд, вспомнивший, как его отец и мать регулярно посещали лютеранскую церковь.
- В их храмах не боится укрываться Хабыс, вот почему!
- А кто ваш Бог? Ну, добрый дух?
И был поражен ответом:
- Тигр!
- Обычный тигр?
- Тигр не может быть обычным. Он - высший дух! Он высший судья. Он один может определить, виноват ты или нет.
- Как это?
- Просто. У нас сажают плохого человека в клетку и запускают туда тигра, которого несколько дней не кормили. А человека этого перед тем бьют крепко, чтобы голодный тигр чувствовал запах крови. Зверь бросается на человека, рядом с которым копье. Человек может поднять его и убить тигра. Если так - он прав, и мы освобождаем его.
- А если промахнется?
- Значит, виноват перед высшими силами.
- М-да, ничего себе! - призадумался Струд и понял, что разговоры о религии следует перенести на потом - в силу слабой подготовленности собеседников - и заняться более подходящими делами.
Таковые дела вскоре нашлись. На Эворон пробились несколько уцелевших после онучинской бойни красноармейцев. Поняв, что белые отрезали им пути отхода на юг, к своим, они отважились преодолеть Сихотэ-Алинь в надежде встретить в тайге красных партизан. Они рассказали Струду о наступлении Мизинова, приукрасив и количество белых, и скорость его продвижения. По их словам, сейчас белые уже должны были выходить к Амгуни.
- Да вы что, съели чего-нибудь не того? - одернул их Струд. - Амгунь-то за мной в сотне верст, а вы уж, выходит, ее перешли давно?! Здорово же вы бежали, однако!
Бойцы никак не могли в себя прийти от перенесенного ужаса, но охотно согласились стать бойцами отряда - это было безопаснее, чем блуждать по незнакомой тайге в поисках своих частей.
- Плохие бойцы, - сказал о них Струду Файхо. - Боятся тайги. Ненадежные бойцы!
- Дорогой ты мой, где я тебе возьму хороших бойцов? - Отрезал тот. - Какие уж есть! Твои-то разведчики - они как? Хорошие?
- Мои разведчики хорошие, - уверенно ответил Файхо.
- Ну и хорошо! Вот тебе и первое задание. Эти хвастуны, конечно, переврали. Мизинов сейчас, скорее всего, только спускается в долину Амура, если вообще не в горах еще. Он идет к Камову, это за нами верстах в полутораста. Нельзя дать им соединиться, понимаешь?
Файхо кивал.
- Ну вот. Возьмешь своих разведчиков и один пулемет и двинешь к Амуру. Бинокль тебе дам, настоящий. Постарайся взять пленного. Если заметишь, что Мизинов начал переправу - мигом пошли ко мне конного. Двух лошадей возьми. Понял? Да не вздумай показаться на глаза Мизинову. Если ты его запомнил, то он тебя, я уверен, тоже. У фронтовых офицеров глаз наметанный.
И Файхо с небольшим отрядом в тринадцать человек выступил к Амуру. Подошли они к реке в тот момент, когда бойцы Мизинова входили в село Верхнее Тамбовское. Из-за реки в бинокль он видел, как в улицы втекают длинные обозы, как скачут всадники, как стройными группами идут бойцы. Так много солдат Файхо еще не видел в своей жизни. Хорошо знакомое ему чувство удивления вновь охватило его. Только если прежде это было удивление от подстреленного кабана или лося, то теперь удивление вызывали огромные скопища живых людей. Он никак не мог представить, чтобы столько народу собралось воевать. В его тесном мирке воевали малым количеством - самое большее, когда лучшие воины племени уходили на битву с бойцами вражеского племени. Но их, как правило, было немного - пять-семь самых сильных и выносливых. А тут - такая длинная колонна войск в одном только селе! Струд как-то сказал ему, что весь Дальний Восток охвачен войной. Сколько же тогда народу воюет в этой войне? Файхо даже страшно было представить такое количество солдат. А считать дальше сотни он не умел.
Его разведчики притаились на противоположном от села берегу Амура и стали наблюдать за происходящим. Им повезло: около полудня разведчики увидели, как от противоположного берега отчалила лодка, в которой сидели пять человек. Было ясно, что эти люди, преодолев реку, углубятся в тайгу. А раз так - значит подчиняться будут законам тайги, которые Файхо знал с детства. Струд сказал, что они пойдут к озеру Эворон. Значит - пойдут именно тем путем, которым пришли сюда они. Это был самый лучший и удобный путь к озеру.
Оставив в засаде одного из бойцов с лошадью, привязанной в овражке, Файхо собрал отряд и ускоренным темпом двинулся обратно. Он смекнул, что самое удобное - держаться чуть впереди белых. В настоящем положении это означало отступать. Так он и держал противника двое суток в неведении, что за ними из-за каждого куста наблюдает по меньшей мере одна пара очень зорких глаз.
А когда своим таежным чутьем понял, что пришла пора хватать дичь - устроил белым засаду возле небольшого утеса вблизи эворонских болот…
Но вместо отряда Струда Файхо застал в лагере лишь одного связного. Тот сказал парню, что весь отряд по приказанию Острецова спешно выступил на север Кербинского склона. Забрав пленного и связного, Файхо с разведчиками что есть мочи поспешил вдогонку за Струдом.
12.
- Ваше превосходительство, к вам курьер от капитана Белявского! - часовой вошел в штаб и щелкнул каблуками.
Мизинов настороженно посмотрел на Яблонского, но в лице начальника штаба светился восторг.
- Бог ты мой! - не сдержался он. - О таком успехе можно было только мечтать!
- Где он? - сдержанно спросил у часового Мизинов.
- Их благородие чаю попросили с мороза, долго добирались, - ответил тот.
- Он один?
- Так точно, один, ваше превосходительство!
- Пусть согреется. Потом пригласите! - сухо приказал Мизинов. Часовой вышел.
- Ну что, Александр Петрович, нежданно-негаданно? Удача сама в руки идет? – Яблонский откровенно радовался.
- Подождите радоваться, Евгений Карлович, - нахмурился Мизинов. - Меня это немного настораживает. И где наши разведчики, которые по всем подсчетам должны были вернуться утром?
- Простудились от здешних ветров. Встретили красных и были ранены… Да мало ли что могло случиться, Александр Петрович!
- Случиться могло, действительно, что угодно. Но что именно случилось?
- Вы полагаете…
- Евгений Карлович, мы, можно сказать, в тылу врага, - оборвал начальника штаба Мизинов. - Следовательно, обязаны, вы понимаете - обязаны быть начеку… Оружие при вас?
- Да, вот, - Яблонский похлопал по кобуре.
- Присядьте за стол, револьвер положите в ящик и не закрывайте его.
- Слушаюсь, - Яблонский сел за скромный письменный стол, раздобытый старостой для нужд штаба, открыл ящик, положил туда наган, сам сел на стул и настороженно смотрел на Мизинова.
- Вас не удивляет, что посыльный первым делом попросил чаю? - спросил Мизинов.
- Замерз с дороги человек, понятное дело, - оправдывался Яблонский.
- Не в традициях русской армии посыльному чаи распивать, не доложивши о деле, ведь так? - спросил Мизинов.
- Так-то так, Александр Петрович, но ведь они уже и не офицеры в полном смысле слова, сколько лет в тайге, другие привычки появились…
- Офицер всегда остается офицером, - возразил Мизинов. - И как он может быть им в «полном» или не в «полном» смысле слова? Я, по-вашему, в каком смысле офицер? - уже мягче и с улыбкой спросил он.
- Ну, зачем вы так, Александр Петрович! - было заметно, что Яблонский обиделся.
- Простите, Евгений Карлович, - извинился Мизинов. - В мыслях не было укорить вас в чем-то. Но вы поймите, что у нас около трех тысяч бойцов, и каждый из них на вес золота. Поистине, под нашим с вами руководством собрались, наверное, самые лучшие офицеры России. Цвет белой мечты, ее рыцари, уж простите мне такой затертый эпитет. Но он наиболее верно объясняет то, ради чего мы все еще не сложили оружия в этой борьбе. Офицер - он всегда офицер, в бою, в походе, на отдыхе, с женой и детьми. Всегда офицер! И как офицер постоянно думает о приказе… А этот - чай пить… Впрочем, посмотримте, Евгений Карлович, возможно, я слишком резок.
В дверь постучали.
- Войдите!
Двери распахнулись, и в комнату, грохоча сапогами, вошел среднего роста молодой подпоручик с планшетом через плечо.
- Господин генерал-майор! По личному поручению от капитана Белявского подпоручик Лукин! - козырнул он.
При первых его словах Мизинов насторожился и посмотрел на Яблонского. Тот пристально глядел на порученца. Им сразу же стало понятно все. Оглядев фигуру офицера, Мизинов нашел, что шинель на нем сидит мешковато, не по росту. Отдав честь, подпоручик так и стоял с протянутым планшетом - даже не вытащил оттуда письмо.
- Подпоручик, вы который год воюете? - первым спросил Яблонский.
- Так с восемнадцатого в тайге, - смутился порученец.
- А в германскую воевали, позвольте полюбопытствовать? - продолжал начальник штаба.
- Воевал… На Юго-Западном у Брусилова… А почему, собственно?..
- Да потому, ваше благородие, - перебил его Яблонский, - что как воевавшему у Брусилова вам должно быть прекрасно известно, что при личном докладе к генералу обращаются не по чину, а словами «ваше превосходительство»! И пакет вынуть из планшета и передать в руки! Не так ли? Или я что-то напутал?
Мизинов и Яблонский испытующе смотрели в лицо гостя. Тот заметно потерялся, покраснел, как-то неловко развел руками и вымолвил:
- Так ведь, ваши превосходительства, простите, конечно, но таежная война - она из тебя всю грамоту напрочь повыбьет. Все политесы забудешь. Одно слово - партизанщина, как красные нас называют.
- Сдается мне, подпоручик, что нам будет о чем поговорить, - сдержанно промолвил Мизинов, подходя к порученцу. - На досуге, когда вы вспомните, кто вы такой на самом деле. Руки! - Мизинов выхватил наган и приставил его к груди Лукина. - Не думайте сопротивляться, кругом часовые!
Лукин нехотя поднял руки с планшетом и презрительно улыбался:
- Ваша взяла, господа генералы! Но рано радуетесь. Белявский и Камов доживают последние деньки, и вам недолго осталось.
- Уж вам-то точно совсем чуть-чуть, - сказал Мизинов, вынув револьвер из кобуры Лукина и взяв из его рук планшет. - Я был прав, Евгений Карлович, планшет японский, из наших запасов.
- И японцев ваших скоро в море скинем! Вместе с вами! - Лукин осмелел и зло выкрикивал короткие фразы, брызгая слюной: - Пусть я погибну, это не меняет вашего краха!
- Караул! Увести! - крикнул Мизинов, отворив дверь.
- Моя смерть вам ничего не даст! - кричал Лукин, дергаясь в руках караульных. - Зато ваша… ваша положит конец этой гнусной войне, которую вы развязали против своего народа!.. Будущее не за вами!.. Оно вами проиграно!.. У вас его нет!..
На допросе Лукин не стал молчать и что удивительно, даже не попросил за откровенность сохранить ему жизнь. Он действительно был Лукиным, иркутским учителем. Призванный в армию в четырнадцатом, дезертировал с фронта и затаился в тайге. Когда пришла смута, понял, что настала пора извлечь из этого личные выгоды. Вступил в партию большевиков и записался в партизанский отряд. С тех пор уже четвертый год сражается за счастье трудящихся.
Поведал он и о смерти разведчиков, и о геройской гибели подпоручика Пронина - не сказав ничего Струду, тот предпочел умереть. За недостатком времени его не стали пытать и расстреляли. «Случаются и у вас герои, не возражаю», - ехидно скривился Лукин.
Как человек военный, Струд понимал, что Мизинов с нетерпением ждет возвращения своих разведчиков. А потому ничего не оставалось, как действовать наобум. Струд сам прекрасно понимал, что его замысел шит белыми нитками, что любой офицер с опытом разглядит в Лукине насквозь штатского человека. Но выхода у него не было, да и время поджимало. Кроме Лукина посылать было некого - тот хотя бы внешне походил на офицера. Переодев его в форму Пронина и дав наставления, Струд отпустил его к Мизинову.
«Вернется - здорово. Не вернется - что ж поделаешь», - думал командир.
Мизинов слушал рассказ Лукина и сокрушался о том, что еще и боев-то не было крупных, а люди гибли. И какие люди!
- Я знаю, что вы меня расстреляете, - сказал Лукин.
- Сожалею, но не смогу доставить вам такого удовольствия: вы не офицер, - оторвался Мизинов от раздумий.
- Все равно! - выпалил раскрасневшийся Лукин. - Я готов умереть. Чем я хуже вашего офицерика?..
- Пора с этим кончать, мы и так потеряли много времени, - на следующий день сказал Мизинов Яблонскому. - Приведите его.
Яблонский скомандовал, и вскоре в штаб ввели Лукина. Мизинов сидел за столом и задумчиво смотрел на пленного.
- Евгений Карлович, оставьте нас одних, - приказал Мизинов. Начальник штаба попробовал возразить, но Мизинов был категоричен:
- Прошу вас, Евгений Карлович! - он вытащил револьвер и положил его перед собой на стол.
Яблонский вышел и плотно прикрыл за собой двери.
- Можете перед смертью попросить меня о чем-нибудь, если хотите. Обещаю: что в моих силах - выполню. Вы мне симпатичны своей категоричностью.
- Благодарю, - усмехнулся Лукин. - В таком случае похороните меня в отдельной могиле, поставьте звезду и напишите: «Последний романтик революции Станислав Лукин».
- Даже так, - удивился Мизинов. - Вы искренне верите в победу пролетариев?
- Безусловно и непреклонно, - отрезал Лукин. - Впрочем, что вам от того? Это ведь не мешает вам верить в свою белую мечту!
- Пора кончать наши пересуды, все одно это ни к чему не приведет, - сказал Мизинов, поднимаясь из-за стола. Он подошел к окну, выходившему на пустынный двор. «Даже странно видеть, что сейчас там никого нет, - подумал он. - Но уж так тому и быть!»
Отвернувшись от Лукина, он открыл настежь оконные рамы - в комнату ворвался свежий ветерок. Он взъерошил волосы генерала, прохватил до косточек Лукина. Тот поежился, осматриваясь по сторонам.
- Смотрите, Лукин, - продолжал Мизинов, смотря в окно. - Такая свежесть в природе! Скажите, вам не жаль умирать за какие-то надуманные теории?
- Ваши не менее надуманы, - ответил Лукин.
- Как знать, как знать, - задумчиво промолвил Мизинов, смотря в окно. - Впрочем, будущее рассудит нас.
- Для вас его больше не будет! - раздался сзади злорадный вскрик Лукина.
Мизинов резко обернулся. Лукин стоял в двух шагах от него и направлял в него наган, схваченный со стола.
- Вы безумец! - только и успел крикнуть Мизинов, успев, однако, заметить, что Лукин целит аккурат в грудь.
Раздался выстрел, еще один, потом щелчок. Мизинов пошатнулся, лихорадочно схватился за грудь, полусогнулся и грузно повалился на пол.
Лукин бросил наган, быстро огляделся, увидел висевшую перед дверью генеральскую шинель с папахой, сдернул их с крючка. Ему показалось, что порвалась петля на шинели. «К черту! Скорее!» - пронеслось у него в мозгу. Он второпях накинул на себя шинель, нахлобучил папаху на голову и выпрыгнул в окно.
Тут же в комнату ворвались караульный и генерал Яблонский. Бледный начальник штаба увидел Мизинова лежавшим на полу, подскочил к нему и склонился над телом.
- Александр Петрович, как же так?! Боже, я ведь предупреждал!..
- Все в порядке, Евгений Карлович, - раздался голос «покойника». - Посмотрите, успел ли он уйти, - Мизинов указал на окно.
Яблонский подбежал и наполовину высунулся на улицу.
- Ушел, паразит! Нет нигде!
- Хорошо, все идет по плану, - спокойно сказал Мизинов, поднимаясь с пола и отряхиваясь.
- По какому плану? – вытаращился Яблонский. - И что все это значит, в конце концов?
- Это значит, что, узнав о моей смерти, красные ослабят бдительность, - объяснил Мизинов. - И наделают массу ошибок. Помяните мое слово, Евгений Карлович, так и будет. Ведь не станете вы возражать, что это нам только на руку?
- Вы меня напугали, Александр Петрович! - изнеможенный Яблонский опустился на диван под вешалкой. - Конечно, не буду возражать!.. Но почему вы целы?
- Обычная хитрость - в нагане были холостые патроны. Я клещами удалил пули из двух патронов, запыжил их и вставил в барабан. Он выстрелил два раза, понял, что патронов больше нет, и выбросил револьвер, - Мизинов кивнул на пол, где валялся наган.
- Ну а свою шинель-то зачем ему позволили взять?
- Да чтобы поверили ему. А шинелей у нас достаточно в обозах.
В комнату вбежал взмыленный Маджуга:
- Лександра Петрович, вы живы? Ух, слава те Господи! Что же это такое, а? Вы неосторожны! Может, догнать оглаяра?50
- Не стоит. Арсений, он, слава Богу, далеко.
Маджуга недоуменно смотрел то на Мизинова, то на Яблонского.
- Это, конечно, ваши игры. Мне их знать, может, и не следовает… Одно скажите, Лександра Петрович - когда наступать начнем? Мои станичники уж измаялись все…
- Ты прав, Арсений, - поддакнул Мизинов. - Времени потеряно достаточно. Завтра выступаем. Евгений Карлович, распорядитесь. Иначе мы никогда не увидим атамана Камова.