Юрий достовалов таежный гамбит
| Вид материала | Документы |
- 03. 05. 2011 г. Тында 29 апреля 2009года на основании постановления Мэра г. Тынды, 18.28kb.
- Мд проджект лтд, ООО teл./Фaкс: +7 (495)-718-35-97 Тел моб. 8-916-155-98-10, 57.15kb.
- Вопросы обеспечения «качества обслуживания» опорной инфраструктуры научно-образовательной, 147.61kb.
- Запрос информации по карточным мошенничествам, 91.35kb.
- Юрий Дмитриевич, 182.48kb.
- Рупека Светлана Владимировна п. Таёжный 2012 г пояснительная записка, 84.74kb.
- Юрий Козенков «Голгофа России. Остались ли русские в России?», 3959.46kb.
- Таёжные леса занимают огромные пространства нашей страны. Внутри таёжный пояс неоднородный,, 179.79kb.
- Прогнозирование потребности в педагогических кадрах в регионе фролов Юрий Викторович, 113.56kb.
- В. В. Пчеловод Последний гамбит, 3751.25kb.
14.
Весть о разгроме хабаровского подполья принес во Владивосток капитан Брындин. Он рассказал о случае в порту, об арестах офицеров. Сам он еще три дня скрывался в Хабаровске, пытался помочь семьям арестованных и только после этого скрылся из города.
- Что с Василием Кузьмичом? - нетерпеливо перебил его Мизинов.
Они сидели втроем у генерала Вержбицкого и пробовали пить чай. Не выходило, на душе было не то.
- Полковник Сбродов успел бежать из города, - ответил Брындин.
- И куда? - спросил Мизинов.
- По слухам, он у Камова.
- У Камова? - удивленно вытянулся Вержбицкий.
- Так точно, ваше превосходительство, у атамана Камова, - повторил капитан.
- Но зачем же он так… так неразборчиво? - Вержбицкий встал со стула, в волнении походил по комнате, не находя ответа. - Ведь Владивосток ближе. К тому же здесь мы, свои. Василий Кузьмич до недавнего времени сражался в наших рядах…
Ответ нашел Мизинов. Он встал и подошел к Вержбицкому:
- Возможно, Григорий Афанасьевич, полковник Сбродов тяготился бездеятельностью подполья, жаждал борьбы. Мы здесь, простите, не горим, а тлеем. Вот Сбродов и подался к атаману. Там все-таки какая-никакая, но борьба. Простите, Григорий Афанасьевич, не в упрек лично вам хотел сказать, поверьте, - извинился Мизинов.
- Да-да, я понимаю вас, Александр Петрович, - согласился Вержбицкий. – Мы перейдем в наступление со дня на день.
- Пора бы, Григорий Афанасьевич, ох пора! – поддакнул Мизинов. – Он воодушевился и горячо продолжал: - Армия в Приморье уже больше года. Сам я сижу в Харбине столько же и все никак не дождусь, когда же можно будет применить свои силы. Григорий Афанасьевич, мы еще достаточно молоды, мне вот только недавно исполнилось тридцать восемь, а уже выглядим и ведем себя, как вышедшие в тираж старики, простите мне…
Брындин настороженно глядел на обоих генералов, чувствуя себя неуютно. Он поерзал на стуле и резко поднялся.
- Ваше превосходительство,- обратился он к Вержбицкому. – Я полностью согласен с его превосходительством. Там, в Хабаровске, мы жили только одним: что наши войска обязательно освободят город…
- Еще немного терпения, господа, - урезонивал офицеров Вержбицкий. – Уверен, каждому из вас найдется место в строю.
- Очень жаль, что генерал Дитерихс не согласился, - сокрушался Мизинов.
- Я его понимаю, Александр Петрович, - пояснил Вержбицкий. – Ему не импонирует половинчатость меркуловского правительства. К тому же предвидятся немалые затраты…
- Григорий Афанасьевич, я уже целый год сижу на деньгах… - начал было Мизинов, но Вержбицкий прервал его:
- Не торопите события, Александр Петрович. Этим средствам мы вскоре найдем применение.
- Кстати, господа… все не решался вам сказать, - замешкался Брындин. - Супруга полковника Сбродова покончила с собой…
- Боже мой! – воскликнул Мизинов. – Бедная Мария Викторовна!
- Воздастся всем за терпение! – Вержбицкий перекрестился и добавил: - Кстати, капитан, вам есть где остановиться?
- Благодарю, ваше превосходительство… - помялся Брындин.
- Если не возражаете, Григорий Афанасьевич, капитан переночует в моем номере. Только одну ночь, разумеется, ибо мы надеемся, что следующую проведем уже в походе, - намекнул Мизинов.
- Вот и славно, господа. Вот и славно. Обещаю, что пусть не так скоро, но в походе мы обязательно побываем. Честь имею!
В ответ Мизинов и Брындин щелкнули каблуками.
15.
Стоя на вершине сопки рядом с атаманом Камовым, полковник Сбродов наблюдал в бинокль за наступающими по лощинке редкими цепями красных. По первому неглубокому снегу они шли неумело, наудачу, пренебрегая всеми правилами военной науки - это полковник отметил сразу же, как поднес бинокль к глазам. Постреливали тоже невпопад - когда вздумается, не целясь. Редкие пули свистели рядом, но ни одна из них не причинила вреда, а между тем Сбродов и Камов представляли собой весьма заметную мишень. В лощинке было много овражков, зарослей мелкого кустарника, за которыми удобно было укрыться от огня, рассредоточиться, перезарядить оружие, прицелиться. Но наступающие перезаряжали винтовки на ходу, вытянувшись во весь рост, досягаемые даже для револьверного выстрела.
- Может быть, сойдем вниз, Василий Кузьмич? - предостерег полковника Камов.
- Не беспокойся, Иван Герасимович, - успокоил тот. - Такие вояки хороши только митинговать да пленных расстреливать, знаю я их! - и Сбродов с отвращением сплюнул.
- Лучше все-таки поберечься, - настаивал Камов.
- Одну минутку, Иван Герасимович, указание только дам стрелкам твоим. А дальше, - Сбродов презрительно усмехнулся, - дальше они и без нас справятся.
Полковник пригнулся и пошел вдоль залегших за кустарниками казаков - прямиком к тому месту, где приказал перед атакой разместить «максим». Камов спешил следом.
- Не атаковать ли, Василий Кузьмич? - поинтересовался атаман. - Двумя полусотнями во фланг…
- Не стоит того, - отрезал полковник, остановившись. - При атаке люди тоже гибнут. Меня вон жалеешь, а казаков своих на верную смерть? - он с ехидцей подмигнул Камову.
- Да что ты, Василий Кузьмич, - запротестовал атаман. - Да мои ребята… Они же враз…
- Враз налетят и погибнут, хочешь сказать? - перебил Сбродов.
Атаман осекся и недоуменно смотрел на полковника.
- Посмотри, Иван Герасимович, сколько их там, - Сбродов уже вполне дружелюбно взял Камова за локоть, развернул лицом к наступавшим и протянул бинокль. Атаман долго и внимательно разглядывал перебегающие цепи красных.
- Да рота, наверное… Много - две…
- Смотри внимательнее, Иван Герасимович, - уточнял полковник. - Вон там, под горкой у излучины…
- Бог ты мой! - ахнул Камов. - Артиллерия!
- То-то и оно! - кивнул Сбродов. - Это наступающие из винтовочек балуются. А пойдут казаки - и мигом попадут под орудия.
- Так что же делать? - спросил атаман.
- Да ничего не делать. Обороняться, - спокойно отрезал Сбродов и зашагал дальше вдоль цепи.
На высотке, которая господствовала над местностью, лежали за пулеметом два казака. Сбродов подошел и присел на корточки. Камов опустился рядом.
- Гляди, Иван Герасимович, - показывал Сбродов рукой. - Наш «максим» может вести отсюда прицельный огонь в достаточно широком секторе. Наступающим деваться некуда: редкие кустарники да холмики им не укрытие. Узнаю тактику красных: посылать людей на прорыв без прикрытия, на авось…
- А смысл? - спросил Камов.
- Смысл в страхе, в вашем страхе, атаман, - уточнил полковник. - Хотя им давно следовало понять, что перед ними не оборванцы им сродни, а боеспособные казачьи части, к тому же имеющие немалый фронтовой опыт. К тому же человек у них ни за что – так себе, пушечное мясо. Удивляюсь, как это они все еще не взялись за вас всерьез. Ведь у них есть вполне боеспособные войска. И с командирами им повезло больше, чем нам, - Сбродов грустно улыбнулся, помолчал секунду-другую, но взял себя в руки и продолжал:
- Так вот, бишь, я о чем. Смотрите, станичники. Видите справа речушку?
- Как же, видим, ваше высокоблагородие. Злобка имя ей, - ответил пулеметчик. – По весне шибко норовистая потому как…
- А слева во-о-н там, - показал Сбродов, - дубовый колочек видите?
- И его видим.
- Так вот, сектор обстрела вашего пулемета - от Злобки вашей до тех дубков. Как красные подойдут метров на двести-триста - стреляйте!
- Понятно, ваше высокоблагородие, - кивнул казак.
Сбродов лег рядом с пулеметчиком, выверил прицел.
- Прекрасно, - поднялся он. - Идем, Иван Герасимович, посмотрим за фланговым пулеметом. Его используем для кинжального огня.
Они пошагали дальше и вскоре подошли к еще одному пулемету, хорошо замаскированному под навалом веток.
- Стрелять начнешь, только когда услышишь центральный пулемет, - наставлял Сбродов пулеметчика, молодого казака. - Красные будут к тебе флангом. Вот тогда и откроешь кинжальный огонь.
- Какой? - удивился пулеметчик.
- В боях давно? – спросил Сбродов.
- Месяца ищо нет, - ответил казак, - но уже стрелял не раз и в разведку ходил!.. - паренек начал приободряться, глядя на атамана, делающего ему знаки.
- Ну, хорошо, - улыбнулся Сбродов. – Кинжальный огонь – это стрельба, например, из пулеметов, открываемая внезапно, с близких расстояний и в одном направлении. Ведется, как правило, во фланг наступающему противнику, причем с предельным напряжением.
- Это как? - опять не понял казак.
- Это значит, проще говоря, что ты должен всеми силами души ненавидеть врага и каждую пулю посылать точно в цель, - Сбродов рассмеялся и потрепал парнишку по плечу. - Не боишься?
- Еще чего! - опять поднял нос пулеметчик.
- Верю, верю, - поддакнул Сбродов, и они с Камовым зашагали обратно. - Теперь можно и в твой «блиндаж», Иван Герасимович. Артиллерию противник пока не введет: мы очень удачно рассредоточены.
Блиндажом Камов называл наскоро наваленный шалаш в низкорослом, но густом дубняке. У шалаша стояли две караульных. Они отдали честь и вытянулись при виде подходящих Камова и полковника.
- Летов, где Грабин? - спросил атаман караульного.
- На позициях, ваше высокоблагородие, - ответил казак. Камов вернулся с германской полковником и до сих пор носил казачью форму амурского войска. Она не отличалась от формы забайкальцев: те же темно-зеленые мундиры, желтые лампасы, темно-зеленые фуражки с желтым околышем. Только погоны амурцы носили зеленые, в отличие от желтых забайкальских. На голове у Камова покоилась хорошо посаженная черная барашковая папаха.
- Скажи ему, пусть посмотрит пока, - Камов ткнул рукой в сторону занявших оборону казаков. – Мы с господином полковником обсудим кое-что.
- Есть! – козырнул казак и бегом пустился на левый фланг, где, как он знал, находился герой Усть-Балыка подъесаул Грабин.
Они вошли в шалаш. Сбродов пошутил:
- Хорош у тебя блиндаж, Иван Герасимович!
- Блиндажи в германскую копали – прочные, основательные. Сейчас, сам знаешь, война маневренная. Что мне его копать, когда я сегодня здесь, а завтра, - Камов призадумался и закончил: - А завтра, положим, в Благовещенске…
- Ну, ты загнул! До Благовещенска еще добраться надо! Путь неблизок, да и дороги опасны.
- Римляне, что ли говорили, что дорогу осилит идущий?
- Они.
- Ну так вот, я иду. К определенной цели.
- Уважаю тебя за это, Иван Герасимович, - Сбродов крепко обнял атамана.
16.
Вопрос о наступлении на Хабаровск решился в меркуловском правительстве через неделю после взятия города красными. Генералу Вержбицкому удалось на совещании многое. Едва он попросил слова, все присутствующие замерли и приготовились к самому неожиданному: так уж повелось, что генерал выступал очень редко, но зато когда брал слово, то оно всегда было событием. Выступления генерала Вержбицкого отличались тем, что касались самого неотложного, самого насущного. Члены правительства знали: если слово берет Григорий Афанасьевич - значит, вокруг что-то и впрямь не ладится, требует незамедлительного решения. Конечно, как главнокомандующий, выступал генерал прежде всего по военным вопросам. Но эти-то вопросы и были самыми насущными для шаткого меркуловского правительства. Все члены понимали, что, находясь в состоянии войны, можно сколько угодно разговаривать об урожае, школьном образовании или устройстве госпиталей. Но если не решить основную военную задачу - разгром противника, - то все прочие задачи так задачами и останутся.
Едва Вержбицкий поднялся на трибуну, многие члены правительства заметили, как у Меркулова лоб начинает покрываться мелкой испариной. Не самое завидное зрелище являл сейчас Спиридон Дионисьевич. Он уткнулся лицом в бумаги на столе, демонстративно что-то писал, перебрасывался редкими словами с рядом сидящими министрами, лишь изредка бросая воспаленный взгляд на четко и уверенно говорившего главнокомандующего.
Вержбицкий говорил недолго. Вся суть его выступления свелась к тому, что бездействие на фронте, одна только оборона, противостояние маломощной Народной армии Дальневосточной республики - по меньшей мере халатность, если не сказать преступление.
При этих словах Меркулов, покраснев, как амурский помидор, поднял голову и гневно выкрикнул - скорее в зал, чем генералу:
- Прошу вас не забываться, ваше превосходительство!
- Прошу прощения, Спиридон Дионисьевич, сказанное относится не столько к вам лично. Я, как член правительства, прекрасно сознаю, что в этом преступлении, - он сделал акцент на этом слове, - что в этом преступлении повинен и я. А потому как законопослушный гражданин первым каюсь в нем. И призываю прочих членов кабинета сделать то же самое!
Зал зароптал. Мало кому, конечно, пришлись по душе эти слова. Редкий признался бы, как генерал, в том, что виновен хоть в малой толике того, что творилось сейчас на истерзанной приморской земле. Есть обстоятельства, которые невозможно одолеть даже министру – с таким жизнеощущением и таким подходом к делу жили практически все члены меркуловского кабинета. И то, что какой-то Вержбицкий, пусть и заслуженный боевой генерал, посмел нарушить общепринятое мнение, очень не понравилось министрам.
- Настаиваю на немедленном наступлении, господа! - заканчивал свою речь Вержбицкий. - Уверяю вас, что оно только в нашу пользу сейчас. Посмотрите, господа министры, в Кузбассе вооруженное выступление. Пусть и анархическое, но все-таки отвлекает силы большевиков. На севере Амурской области – героический поход атамана Камова. Ситуация складывается весьма благоприятно для каппелевцев. Народная армия республики слаба. Это и не армия даже, вы сами понимаете. Требую наступать! - и генерал легко и грациозно сошел с трибуны.
- Где взять денег? - вдогонку окликнули его.
Он остановился на полпути к своему месту, подумал немного и уверенно ответил:
- За год армия пополнена всем необходимым. Я думаю, что если мы возьмем Хабаровск оперативно, то много средств не понадобится. К тому же, у командования армией имеется свой собственный запас, которого, при разумном использовании, должно хватить не только на основную операцию, но и на ряд вспомогательных.
- Вы собираетесь несколько наступлений предпринять? - не унимались министры.
- Да, господа, совершенно точно, - невозмутимо парировал Вержбицкий. - И при грамотном проведении задуманного обещаю вам, что все операции будут успешно завершены. Свои соображения я представлю председателю кабинета завтра, в письменном виде.
17.
С планом наступления Вержбицкий познакомил Мизинова на следующий день после визита капитана Брындина.
- За спинами многих министров стоят весьма влиятельные люди, для которых бездействие армии тоже невыгодно, - говорил генерал. - Я имею в виду промышленников, купцов, газетчиков, наконец. Взятие Хабаровска - лишь первоочередная задача, за которой, Бог даст, последуют и другие…
- Я очень рад, Григорий Афанасьевич, - сказал Мизинов. - Простите мне, что вчера я так скоропалительно…
- Ничего, голубчик Александр Петрович, пустое. Будь на месте этих министров такие люди, как вы, - ох, какие горы мы своротили бы!
- Но министры какие есть. А воевать нам. Позвольте спросить вас, Григорий Афанасьевич, в грядущем наступлении вы какую-нибудь роль отводите мне? Или я снова вынужден буду вернуться в Харбин и, как Аргус, чахнуть над златом? В таком случае хочу отметить, что для меня нет такой прекрасной Ио, ради которой стоило бы похоронить себя в качестве дозорного. К тому же велика опасность быть настигнутым каким-нибудь более предприимчивым и дерзким Гермесом.30 Поверьте, я стою большего.
- Милый Александр Петрович, если уж на то пошло, так вы стоите гораздо дороже какого-то там Аргуса! Лавры Ареса31 - как раз для вас! А потому у меня есть для вас… Позвольте, позвольте, голубчик, именно предложение, - настаивал Вержбицкий, видя, что Мизинов опять недоволен и ждет именно приказа. - Александр Петрович, официально вы не в штате армии. Так что предложение, именно предложение. Присядемте. Говоря на заседании министров о средствах для наступления, я имел в виду и харбинское золото…
- Готов вывезти его в ближайшее время! - воскликнул Мизинов. - Его должно достать для оснащения прекрасной армии, которая сможет взять Хабаровск!
- Одну минутку, Александр Петрович, - осадил пыл Мизинова генерал. - Тут одна тонкость. Дело в том, что харбинское золото понадобится не для взятия Хабаровска…
- Я перестаю вас понимать, Григорий Афанасьевич.
- Накануне нашего с вами разговора я посоветовался с командирами соединений и частей. Все генералы единодушны: для успешного наступления необходимы вспомогательные операции. Одним словом, нужны несколько операций по сходящимся направлениям. В случае успеха у нас есть шанс освободить от красных не только Приморье, но и Приамурье, вплоть до Забайкалья. Вы только задумайтесь, Александр Петрович - например, независимая Дальневосточно-Амурская республика!
- Звучит заманчиво и многообещающе. Но мы покамест не взяли даже Хабаровска…
- Да возьмем же, Александр Петрович, обязательно возьмем. Если вы нам поможете.
- Григорий Афанасьевич, я, кажется, понимаю, отчего вас назначили министром, - улыбнулся Мизинов. - Умеете вы подойти издалека, дипломатично.
- Что ж, кому-то надобно решать и политические вопросы, - согласился Вержбицкий. – Так вот, вернемтесь. Конечно, вы вправе отказаться и попроситься на передовую, под стены Хабаровска, никто вам не откажет. Но, зная ваши качества как хорошего тактика и умелого командира, я хочу предложить это дело вам. И только вам, - Вержбицкий пристально глядел в глаза Мизинову.
- Я уверен, что на войне нет таких боевых задач, которые принижали бы достоинство офицера, а тем более его честь. Особенно в случае успеха таких операций, - отчетливо, как на экзамене, произнес Мизинов.
- Ну и прекрасно, прекрасно! Тогда сразу к делу! Одним словом, Александр Петрович, мы предлагаем вам совершить диверсионный рейд в тыл врага.
- Что-то подобное я и ожидал, Григорий Афанасьевич, - облегченно вздохнул Мизинов. - Принимая во внимание полупартизанский характер вообще всей этой войны, я согласен. Попробую побывать в шкуре Дениса Давыдова, пойму, быть может, чем он так восторгался, будучи отряженным от штаба князя Багратиона32.
- Буду рад, если начнете и стихи писать, - улыбнулся Вержбицкий. - Так вот, харбинское золото необходимо как можно скорее переправить сюда и снабдить на него крепкий оперативный отряд. Посмотрим на карте, - Вержбицкий пригласил Мизинова к столу, взял в руки карандаш. - Вам предстоит высадиться здесь, в Татарском проливе, в Императорской Гавани. Там удобная, спокойная, незамерзающая бухта. От северных пронзительных ветров немного спасают многочисленные хребты, пусть и невысокие, но густо поросшие лесом. В Гавани два наших охранных крейсера, они помогут с высадкой. Но чуть дальше, верстах в трех и по всему Сихотэ-Алиню, уже полнейшее безвластье. Мелкие партизанские группы, половина красных, половина не поймешь каких – то анархистских, то просто бандитских, но в любом случае нам не союзных. Регулярных частей противника практически нет. Так что в Сихотэ-Алине не предвижу для вас особых затруднений. Преодолев хребет, вы двинетесь к Амуру, форсируете реку…
- Какими средствами? – перебил Мизинов.
- Не волнуйтесь, Александр Петрович, я укажу удобные переправы. Там есть наши люди, а силы красных невелики. Уверенный штурм – и переправа обеспечена.
- Когда замерзает Амур? – поинтересовался Мизинов.
- В нижнем течении, где вы станете форсировать, река замерзает в течение всего ноября, вплоть до середины декабря…
- Так, может быть, лучше дождаться ледостава?
- Времени нет, дорогой вы мой, времени катастрофически нет! – отчеканил Вержбицкий. – К тому же наступление основных частей на Хабаровск начнется в это же время, синхронно с вашим десантом. Главное – не дать красным опомниться, ударить сразу и в нескольких местах.
Мизинов помолчал немного и кивнул Вержбицкому:
- Продолжайте, Григорий Афанасьевич, я слушаю.
- Так вот, Александр Петрович, обогнув озеро Эворон, направитесь к Амгуни. При случае перейдете и ее. Тут уже проще - эта река к концу ноября станет мертво. Камов сейчас на подходе к Кербинскому массиву. Ваша задача - соединиться с Камовым. У него сейчас полторы тысячи штыков и три тысячи сабель. Оттуда - соединенными усилиями на Благовещенск. Красных под городом мало. А Камов сейчас на пике успеха. Дай Бог вам успеть.
- А ему продержаться, - добавил Мизинов. – Камов боевой офицер, я наслышан о нем еще на германской, - согласился Мизинов.
- Так вот, надо не позволить этому успеху потухнуть, истлеть, вы понимаете? Не исключено, что Камов задумает брать Благовещенск - это было бы идеально. Не возьмет до вашего прихода - вы ему поможете. Тогда столица Амурского края будет наша, и красные окажутся в мешке! Миссия наиблагороднейшая, Александр Петрович, скажу я вам!
Мизинов думал.
- Подумайте, Александр Петрович, - Вержбицкий поднялся, закурил, подошел к окну и долго смотрел на площадь перед штабом.
- Листопад уже начался, - тихо произнес он. - Осень на носу. До холодов надо поспеть…
- В Якутии восстание? – прервал его Мизинов.
- Не первый год, Александр Петрович, - кивнул Вержбицкий. – Так что за правый фланг беспокоиться вам не придется. Якуты относятся к нам неплохо, за краем присматривают крепко. У красных там частей всего ничего, на их крайнем левом фланге. Ваша задача – быстро рассеять их разрозненные отряды, и соединиться с Камовым. Да, и еще… По прибытии с вами встретится знакомый вам Петр Александрович Куликовский…
- Опять он! - слегка поморщился Мизинов. - А уж без этого-то субъекта нельзя никак?
- Дело в том, что якуты хорошего мнения о Куликовском. Он отбывал там ссылку, много помогал им. К тому же знает якутский язык, обычаи. С его именем успех вам обеспечен… Дорогой Александр Петрович, - видя, что Мизинов молчит, продолжал Вержбицкий. - Некогда нам сегодня думать о разнице в политических взглядах. Мы солдаты, и Родина в опасности. Вот что самое главное!
- Да, вы правы, Григорий Афанасьевич, - Мизинов встал. – Я готов.
- Иного от вас не ожидал, Александр Петрович! Благодарю! Собирайтесь в Харбин. Помните: высадку надо начать хотя бы в начале ноября. В Якутии морозы страшные. И пока алтайское восстание еще живет и отвлекает от Камова часть большевистских сил.
- Что с армией Дальневосточной республики? – поинтересовался Мизинов.
- Дезорганизация полнейшая! – удовлетворенно констатировал Вержбицкий. – Не понимаю, как это большевики не видят очевидного!..
- Чего именно, Григорий Афанасьевич?
- Да того, что армия требует организации. Под Хабаровском почти год стояли и взяли-то его случайно, единственно потому, что японцы покинули город. После того, как красные в апреле сместили Эйхе, так называемая Народная армия разлагается на глазах. Им бы толкового военспеца, и ситуация изменится кардинально…
- Не напророчьте, Григорий Афанасьевич, - предостерег Мизинов. – Еще услышат вас большевички. У них ведь много наших служит.
- Ну нет, Александр Петрович, старого военспеца красные на пост командарма не поставят.
- Вы думаете?
- Уверен. Все-таки они не доверяют нам окончательно, опасаются, боятся удара из-за спины. Хотя с их методами устрашения самый стойкий противник не устоит… И все же на пост командующего армией они поставят кого-нибудь своего. Того же Блюхера, к примеру. Он сейчас военный министр этой республики. Но кто знает, взвалит еще на себя и обязанности полководца.
- Но ведь Блюхер – это партизанщина, Григорий Афанасьевич! – возразил было Мизинов, но Вержбицкий поправил:
- Не скажите, Александр Петрович, не скажите. Начинал он, конечно, в партизанах. Но ведь нынешняя война вся выросла из партизанщины. Вспомните того же Корнилова. Разве у Лавра Георгиевича в полном смысле была армия, когда он покинул Ростов? Какое там! В лучшем случае дивизия! Что ни говори, Блюхер известен своими смелыми маневрами на Урале и на Перекопе…
- Будем надеяться на то, что сумеем выйти в тыл красным под Благовещенском прежде, чем этот министр дождется еще и портфеля полководца.
- Остается только уповать, - вздохнул Вержбицкий.
18.
Назвав министрам и Мизинову кузбасское восстание в качестве оного из резонов незамедлительного наступления, Вержбицкий ошибся. «Армия» анархиста Глотова доживала свои последние дни. Однако не то ли что главнокомандующий каппелевцев – даже сам «атаман» Глотов об этом еще не подозревал.
Мобилизовав, наконец, кое-какие силы из охранных отрядов, местной милиции, отрядив из регулярных частей четыре роты, сотню кавалеристов и семнадцать пулеметов, красные решили к концу октября окончательно и энергично покончить с Глотовым.
«Продвигаясь в район восстания, отряд особого назначения зачищает территорию от остатков мелких банд, проводит политико-разъяснительную работу с населением, собирает информацию о настроении селян, - писал в отчете командир отряда Петр Хлобыстов, старый коммунист-иркутянин, бывший прежде комиссаром полка на колчаковском фронте. - Касательно военной части сообщаю, что позавчера нами встречен конный отряд мятежников примерно в полсотни сабель. Приняв бой и понесши значительные потери, анархисты отступили. Наши потери: семь человек убиты, девятнадцать легко ранены. Продолжаю преследование».
Он отложил перо, кликнул караульного, отдал письмо и велел срочно доставить его в Канск.
«М-да, - подумал он. - Если после каждого боя посылать верхоконного, так что же у меня останется к исходу месяца. Милиция?» - он презрительно фыркнул, вспомнив, как милиционеры в одном из боев пытались окапываться, отрывая себе окопы штыками. Не успели начать, как попали под губительный обстрел артиллерии. Двенадцать человек так и остались лежать, где лежали.
«Да разве выполнишь с такими боевую задачу?» - сокрушенно думал Хлобыстов.
А задача ему была поставлена и впрямь непростая. Это ж надо - оттеснить противника на правый берег Кана и, окружив его там, ликвидировать.
«Сказать легко, - горевал комиссар. - А как сделать это, когда у Глотова, почитай, тыщи две бойцов, а у меня хорошо если полтыщи. Пулеметов, правда, не пожалели. Но так ведь к пулеметам тоже расчет требуется! Да еще поди сыщи их, анархистов этих, чтоб им пусто стало!»
Поисковые действия отряда Хлобыстова приносили мало результатов. До начала октября им не только не удавалось вступить в соприкосновение с противником, но и даже обнаружить его. Мятежники действовали дерзко и успешно. Тридцатого сентября, например, они напали на волостное село Арновское и осадили церковь, в которой укрылись коммунисты, советские служащие и милиционеры волостного центра. Оборонявшиеся забаррикадировали вход киотами, скамейками, понавалили тяжелых икон. Приказал было Глотов ударить из пушек, да нашлись среди его бойцов такие, которые предостерегли: не стоит, мол, святотатство это! Святотатство так святотатство, и Глотов стал выжидать, когда у запершихся закончатся боеприпасы и пища. Осажденные сдались на третьи сутки. Всех расстреляли в овраге у реки.
На следующий день в соседней деревне повстанцы пленили пятнадцать милиционеров, имевших на вооружении пулемет и несколько ящиков патронов. Четверо были расстреляны, остальные согласились вступить в отряд Глотова.
И всегда они выходили сухими из воды, эти анархисты! Могли вырваться из любого кольца, замести следы так, что ни один следопыт не дознается!
Успехи восставших вызвали большую тревогу в партийно-советском руководстве края. Отряд Хлобыстова был первой ласточкой. Завершалось формирование еще двух крупных групп. Принимался ряд дополнительных чрезвычайных мер. В начале октября командование всеми вооруженными силами по подавлению мятежа было передано толковому красному командиру Степану Острецову, герою Челябинска и Кургана. В соответствии с его приказами из Канска в район мятежа была немедленно выслана конная разведка и поставлены заставы. В самом Канске и его военном городке ввели патрулирование, установили охрану, которую производили караульный батальон, запасной стрелковый полк, милиция и мобилизованные коммунисты города. Постановлением Канского уездного комитета РКП(б) была объявлена мобилизация двухсот пятидесяти бывших партизан из коммунистических ячеек края. Все волостные исполкомы получили приказ Острецова приступить к регистрации местного населения, покинувшего населенные пункты в течение лета.
И грамотная тактика Острецова принесла, наконец, свои плоды.
В связи с обострением угрозы Хлобыстову было предписано энергично двинуть свой отряд на север, следуя по пятам мятежников. А следом из Канска выступил усиленный эскадрон красных. Повстанцы, не приняв боя, отошли. Следующие два дня Острецов использовал для дальнейшего наращивания и перегруппировки своих сил. Создал северную группу войск численностью в триста семнадцать штыков, семидесяти конных и шести пулеметов, а также образовал резерв, насчитывавший двести девяносто пять штыков, четыре орудия и пулемет. И стал посылать в наиболее мятежные деревни и станицы то взвод пехоты с пулеметом, то эскадрон, то отряд в сотню бойцов. Он правильно рассчитал, что дробление сил мятежников рано или поздно приведет к распылению его ударных сил, а значит, восстание будет подавлено. Ему, конечно, хотелось, чтобы это случилось как можно раньше.
Оно и случилось. Двигаясь на север, отряд Хлобыстова занял приречные станицы и деревни по берегам Канна, а с востока наперерез ему двигались ударные части Острецова. И в ночь на двенадцатое октября кольцо вокруг повстанцев сомкнулось.
По разведывательным данным красных, численность окруженных мятежников составляла около семисот человек. Давно не имея возможности пополнять запасы оружия и растеряв добрую его часть в боях, мятежники довольствовались охотничьими ружьями. Недостаток патронов у Глотова был катастрофическим. Доходило до того, что охотничьи патроны набивали мелко резаными гвоздями.
Острецов потирал руки. Опытный вояка понимал, что стиснул цепкие пальцы на шее врага.
19.
Сидя не вершине сопки в небольшом окопчике недалеко от позиций, Глотов и Суглобов едва переговаривались. Рядом изредка постреливали бойцы: красные проводили небольшую демонстрацию на другом берегу Канна.
- Ну что молчишь-то, главный анархист страны советов? - в который раз ехидно спрашивал Суглобов.
- Отстань ты! - отплевывался Глотов, судорожно теребя замусоленную папироску. - Пусть я погибну, но знамя анархии еще не повержено с моей смертью! А мое имя, мое имя… - он задохнулся в кашле.
- Твое имя - звук презренный. Отныне и на все времена! - язвил Суглобов. - В конце концов подохнуть самому - это твое личное дело. Твоя драма, так сказать. Но почему ты влечешь за собой на смерть других, ни в чем, в сущности, не повинных людей?
- Убирайся хоть сейчас, - презрительно бросил Глотов. - Не держу. За средства, что передавал мне иногда - спасибо. Они потрачены на благородное дело, не беспокойся.
- А мне беспокоиться уже поздно, - огрызнулся Суглобов. – И зачем я только с тобой связался!
Стрелять стали чаще. Глотов вскочил и беспокойно заозирался:
- Эй, Сущенко! Чего там?
- Красные вброд пошли, - донеслось неподалеку. – Лед слабенький, трещит и ломается, а они прут!
- Ну вот, дождались, - проскрипел Суглобов. – Пошли, поглядим.
Они вбежали в цепь. Анархисты, площадно матерясь, передергивали затворы и стреляли - больше наугад, для острастки. Суглобов наметанным глазом видел, что эти выстрелы никакого вреда красным не причиняли. Более того - красные уже были не те, что три года назад, в начале этой войны. Смелее стали, беспощаднее, грамотнее в военном отношении.
Суглобов окинул в бинокль всю местность вокруг и с ужасом увидел, что красноармейцы обложили сопку со всех сторон: в каждом кусточке его профессиональный военный глаз заметил пулеметное гнездо, в каждом овражке копошились красноармейцы, готовясь к атаке.
- Идиот! – проскрежетал зубами Суглобов. – Они же нас обложили со всех сторон, а твои разведчики и не заметили! Круговую оборону не заняли!
- Так скомандую? – Глотов кивнул в сторону стрелявших.
- Поздно! Пока раскачаются… Воины, мать вашу!
- Сам же учил их! Чему учил-то, а? – зудил Глотов.
- Да иди ты! – и Суглобов мерзко выругался: он понимал, что в сегодняшнем поражении есть и его вина, но, странно, вина эта совсем не тяготила его. Наоборот, он злорадно желал поражения Глотову и всей его биндюжной компании.
- Закатилась твоя звезда, Глотов, - констатировал Суглобов.
- Прорываться надо! - прокричал ему в ухо Глотов.
- Какими силами, ваше мерзейшество?
- Брось, сволочь! - прошипел Глотов. - Застрелю! - дрожащими пальцами он потянулся к кобуре.
- Охолонь, как говорили мои окопнички на германском фронте, - Суглобов крепко стиснул женственные руки Глотова. Тот поморщился от боли.
- Что делать, Суглобов? Что делать? - простонал он и опустился на снег у ног Суглобова.
- Вряд ли тебе понравится то, что я посоветую.
Глотов в надежде поднял на него заплаканные глаза
- Сдаваться. Этим, возможно, еще спасем свои шкуры, - сказал Суглобов просто так, чтобы сказать что-нибудь. Ни на какое милосердие красных он, конечно, не надеялся.
- Ни… ни за что! - прошипел Глотов и резко вытащил наган. - Я лучше… лучше… - непослушными руками он поднес револьвер к виску.
- Брось, дурак! - выбил оружие из его рук Суглобов. - Не сможешь ведь.
Пулеметная очередь с резким свистом скосила ветки над их головой. Оба упали и вжались в траву. Суглобов приподнялся и посмотрел в бинокль. Красные уже перешли реку и редкой цепью атаковали окопавшихся мятежников по всему фронту.
- Все. Скоро они пойдут в атаку, и тогда… - медленно, едва ли не по слогам, чтобы горше было Глотову, промолвил Суглобов. - Патроны на исходе, а твои солдатики - смотри-ка, палят кто куда. Хороши бойцы! В четырнадцатом с такими воинами мы, уснув под Львовом, проснулись бы уже где-нибудь под Харьковом.
Он еще раз посмотрел в бинокль на наступавших, потом на редкие цепи повстанцев, обернулся к Глотову:
- Пойдем-ка, разговор есть.
Как утопающий за соломинку, схватился Глотов за надежду услышать от Суглобова что-нибудь рациональное.
Суглобов быстро зашагал в гущу леса. Глотов едва поспевал за ним, запинаясь о коряги. Отошли уже прилично, когда, наконец, Суглобов остановился.
- Лошадь у тебя добрая, - начал он.
Глотов судорожно ловил ртом воздух, согласно кивал ему.
- У меня тоже, - продолжал Суглобов. - Признайся, что кормили мы своих коней гораздо сытнее, чем бойцов.
- Ну, брось, брось, умоляю, - едва не рыдал Глотов.
- Ладно, по крайней мере, мы можем спастись.
- Бежать?! – ужаснулся Глотов. – Предать бойцов?..
- Твоим бойцам конец, пойми ты это! – прикрикнул на него Суглобов. – Шкуры свои спасать надо! Жить хочешь еще? – Глотов кивнул. – Денег немного есть. Пока такой разброд, сумеем скрыться.
- Да, да… - шептал Глотов, безумно озираясь по сторонам. – Там… моя лошадь там, - он махнул в сторону окопов. - И твоя тоже…
- Ну так веди! И кассу прихвати! – приказал Суглобов.
Глотов побежал обратно к окопам. Суглобов осмотрелся вокруг, вынул наган и пересчитал патроны.
«Никуда, естественно, не скрыться, - думал он. – Обложили, как крыс. Не ожидал, не ожидал я от вас, господа большевички, такого рвения!.. В казне бандитской денег немало еще осталось. За магарыч, как говорили терские казаки, сойдет… Итак, решено? - спросил он сам себя и не задумываясь ответил: - Решено! Пока так, а дальше – посмотрим».
Появился Глотов, ведя под уздцы двух лошадей.
- Вот, и касса тут приторочена, - он задыхался от бега.
Суглобов проверил мешок с деньгами, потуже привязал его, удовлетворенно кивнул анархисту.
- Вон там, в распадке, я заметил, есть небольшое пространство между цепями красных. Там и попробуем выскользнуть, - он кивнул рукой глубже в лес, и они тронулись.
- Куда потом-то? – спрашивал Глотов, семеня за спиной Суглобова.
- И потом, и навсегда, - неопределенно бросил тот.
- Что ты… так загадочно?
- Потому как смерть – большая загадка для человека. И ни одни живущий пока еще не разгадал ее. Только мертвые.
- Ты… что? – опешил Глотов и остановился.
- Тебе, Глотов, предстоит сейчас отправиться в самое загадочное в твоей жизни путешествие…
- Не понял, - недоуменно протянул Глотов.
- Я говорю, что тебе, похоже, удастся разгадать загадку смерти. Прямо сейчас, - он резко выхватил револьвер и не целясь выстрелил в дрожавшую фигурку Глотова.
Тот как-то нелепо взмахнул руками, затопотал ногами, но Суглобова интересовали только его глаза. Но вот что удивительно: он не увидел в них ни злобы, ни ненависти, даже страха и того не было. Только одно большое удивление, будто он и впрямь разгадал ту таинственную загадку, о которой говорил ему Суглобов…
А тот, взвалив тело Глотова на круп лошади, примостил его поперек седла, взял поводья и пошел в тыл позиций анархистов. Обойдя их с фланга, он вышел к реке, на другой стороне которой красноармейцы готовились к переправе. Суглобов вытащил белый платок, поднял руку высоко вверх и стал размахивать белым полотнищем из стороны в сторону…
… Хлобыстов отдавал последние указания бойцам, когда к нему ввели странного человека. В рабочей тужурке, перехваченной офицерской портупеей, в грязной шапке-ушанке он выглядел до последней степени обессиленным.
- Кто вы такой? - поинтересовался комиссар.
- Это потом, - устало отмахнулся вошедший и без приглашения тяжело опустился на стул.
- Я привез вам его…
- Кого - его? - не понял Хлобыстов.
- Глотова. Мертвого Глотова, - выдавил Суглобов. - И всю его партийную кассу,- с горечью прибавил он: жутко не хотелось расставаться с деньгами, большую часть которых добыл он сам. Но другого не оставалось. – Без руководителя и денег вы с ними справитесь совершенно без потерь…
Хлобыстов разинул в изумлении рот и медленно обвел взглядом своих подчиненных.
Плохо вооруженные и лишившиеся командира мятежники вскоре сдались. В руки красных попало шестьсот пятнадцать человек. В качестве трофеев красным достались пулемет Кольта, сто две винтовеи, триста охотничьих ружей, три шашки, восемь гранат.
В деревнях и станицах, участвовавших в восстании, провели обыски и аресты. Отобрали двести семь самых активных мятежников и предали их суду. На другой день их препроводили в Канск для судебного разбирательства. Сорок восемь из них расстреляли, остальных разослали по тюрьмам. Рядовых участников мятежа насильно мобилизовали в охранные отряды внутренней службы городских гарнизонов. Суглобова, как представляющего особый интерес, под строгой охраной доставили в Барнаульскую ЧК.
20.
В Харбине Мизинова встречали с распростертыми объятиями. Маджуга, заметно окрепший после ранения, накрыл роскошный стол и все суетился вокруг него, руководя казаками, раскладывавшими приборы.
- Рад видеть тебя, Арсений, если бы ты знал, как рад! - Мизинов обнял хорунжего, отстранил немного, оглядел с ног до головы, снова обнял. - Как жив-здоров?
- С Божьей помощью, Лександра Петрович, да вашими молитвами, - поблагодарил Маджуга. - Сами-то как?
Мизинов вкратце рассказал о поездке во Владивосток, о гибели Кандаурова.
Маджуга стиснул кулаки и повесил голову. Мизинов слышал, как хорунжий тяжело, с присвистом дышал – сказывались, видимо, последствия ранения. Потом Арсений поднял глаза, и генерал заметил в их уголках крупные слезинки.
- Он ведь был мне… как отец родной… Лександра Петрович… Почему же так?..
- Увы, так, Арсений. К сожалению, мы не имеем возможности даже похоронить его по-настоящему. Война…
- Да какая таперича война! – гневно выбросил Маджуга. - Эти-то, во Владивостоке, поди, все прохлаждаются?
- Прохлаждались бы и дальше, если бы не я, - ответил Мизинов с улыбкой. - Но теперь, кажется, дело подвинулось.
- Неужели?! - радостно вскрикнул хорунжий и перекрестился на образа.
- Именно так, Арсений, - продолжал Мизинов. - Выступаем в поход. На сей раз, как аргонавты за золотым руном.
- А дорогое ль руно-то, Лександра Петрович?
- Дороже некуда - будущее России.
- За таким руном хоть на край света! - отрубил Маджуга.
- В точку, Арсений. Именно на край света.
- Вот батюшки-светы! – довольный Маджуга присел возле стола, взгромоздив на него свои пудовые кулачищи. - Куды только судьба не заносила меня - и в Европе побывал, и Урал освобождали, теперь вот – на край света…
- Теперь прибавишь сюда еще и Якутию, - дополнил Мизинов. - Край жестокий, суровый и нехоженый еще русским воином.
- Так сходим, ваше превосходительство, обязательно сходим! Оставим след, как говорится…
- Про восстание Камова слыхал? – спросил Мизинов, когда восторги хорунжего немного улеглись.
- Как не слыхать? Дошли и сюда отголосочки.
- Так вот, теперь в полный голос запоем вместе с амурским атаманом.
- Дай-то Бог, дай-то Бог, - снова закрестился Маджуга. – Сколько на сборы-то нам? Чтоб станичникам наказать. Нас всех с собой возьмете, Лександра Петрович?
- Всех, Арсений, всех. Мне ведь без вас пропасть. Таких надежных людей у меня отродясь не было.
- И мы завсегда рады вашему превосходительству… - глубоко тронутый оценкой Мизинова, расчувствовался Маджуга.
- Знаю, Арсений, потому и беру всех. На сборы четыре дня. Проследи, чтобы все было упаковано. Я наведаюсь к генералу Дитерихсу, он обещал выделить нам железнодорожный вагон. Так что поедем с ветерком!..
Вечером Мизинов навестил генерала Дитерихса. Михаил Константинович принял его радушно, с полчаса они вспоминали былое. Сближало их то, что оба были убежденными монархистами. Не зря ведь Колчак в январе девятнадцатого назначил генерала Дитерихса руководителем комиссии по расследованию убийства царской семьи. Потом Михаил Константинович командовал Сибирской армией, Восточным фронтом и одновременно был начальником штаба Верховного.
- Александр Петрович, - выслушав рассказ и просьбу Мизинова, ответил Дитерихс. - Вагон я вам, разумеется, выделю. И с железнодорожниками договорюсь. Но скажите мне, вы сами-то верите в эту… - Дитерихс замялся, но тут же поправился: - в это предприятие?
- Мне так хочется верить во что-нибудь, Михаил Константинович, что да, пожалуй, верю, - немного подумав, твердо ответил Мизинов. - А что здесь смущает вас?
- Видите ли, - осторожно начал Дитерихс, - зима на носу. А в Якутии зимы суровые…
- Михаил Константинович, - перебил Мизинов, вы как участник Ледового похода Каппеля…
- Конечно, Александр Петрович, конечно, - согласился Дитерхис. - В мужестве наших людей я не сомневаюсь. Я их видел в тяжелейших условиях… Но вот снабжение, своевременная доставка боеприпасов, продовольствия… Вы уверены, что Меркулов обеспечит вам все это в срок и по необходимости, сразу же?
- Михаил Константинович, я наслышан, что вы нелицеприятно относитесь к Приамурскому правительству …
- Нелицеприятно? - презрительно фыркнул Дитерихс. - Да это мягко сказано, генерал! - Дитерихс поднялся и начал широко шагать из угла в угол. - Скажите, как иначе можно относиться к правительству, - он выделил это слово и даже поднял вверх палец, будто показывая всю важность и ответственность этого института, - которое все средства распылило на заискивания с японцами и сюсюканье перед этим Семеновым?!
- Вы воевали в японской кампании… - Мизинов понял чувства генерала и старался быть снисходительным.
- Да и не в этом только дело! – не дал ему говорить Дитерихс. - Я бы еще смирился с тем, что недавний враг хозяйничает на русской земле. Что ж поделать, времена меняются. Но бездействие! - он резко, будто рубя, рассек воздух кулаком. – Почему, вы думаете, многие офицеры здесь, да где угодно не хотят идти под знамена Меркулова? Я вам отвечу. Потому как не чувствуют в нем своего. Не видят в нем не то ли что боевого офицера, - генерал презрительно усмехнулся, - но даже честного политика не видят в нем!
- Все верно, Михаил Константинович, - согласился Мизинов. - У меня сложилось ровно такое же мнение об этом субъекте…
- И после этого вы?..
- Но ведь что делать, ваше превосходительство? - Мизинов урезонивал скорее себя, чем Дитерихса. – Я бездействую полтора года. Это не по мне, поверьте. Вдруг выдается шанс бороться, и вы… вы пресекаете все мои помыслы! Не могу я сидеть сложа руки, не могу спокойно ждать старости, смерти!.. - он разволновался и не заметил, что, возможно, обидел собеседника.
- Я тоже не собираюсь просиживать здесь остаток жизни, как вы говорите! - оборвал его Дитерихс, насупившись. - Больше того скажу, что мое время еще придет, будьте покойны. Но только там не будет господ Меркуловы и иже с ними! Но сейчас очень сожалею, Александр Петрович, зная вас как боевого офицера, что вы с ними. Честь офицерского мундира пятнать участием в банде каких-то проходимцев…
- Не с ними я, ваше превосходительство, не с ними! Я - с родиной, которая только единственно через нас чает теперь свое спасение. Конечно, не Меркуловым спасать Россию, но остались покамест те, кто ни за что не променяет офицерский мундир! Вот и я не желаю его прятать - ни в Харбине, ни во Владивостоке за спиной Меркуловых.
Они напряженно молчали. Наконец Дитерихс поднялся:
- Простите меня, Александр Петрович, возможно, я погорячился! - он протянул руку Мизинову. Тот встал и пожал ее. - В любом случае я глубоко уважаю вас как стойкого борца. Поверьте, редко с кем я бываю так комплиментарен. Обещание, не извольте беспокоиться, остается в силе.
Мизинов поклонился и повернулся выйти, но Дитерихс окликнул его.
- Поверьте, Александр Петрович, мне тоже хочется действия… Но и переступить через свои убеждения тоже не могу. Меркулов ведь социалист. Ну, куда мне с ними? Но вот помочь вам людьми вполне могу. Хорошие офицеры вам ведь наверняка понадобятся. Есть тут у меня немало таких, как вы, рвущихся в пекло все одно под какими знаменами, - съязвил Дитерихс, но Мизинов на этот раз решил промолчать.
- Буду очень благодарен вам, Михаил Константинович, - только и сказал он и поклонился.
- Вы когда отбываете?
- Дня через три.
- Прекрасно. Они встретят вас на вокзале. Найдете местечко для них?
- Для ваших - непременно, Михаил Константинович.
- Ну, тогда желаю вам победы, Александр Петрович, и храни вас Бог! - Дитерихс проводил Мизинова до двери.
Вернувшись в кабинет, Дитерихс закурил, долго молча стоял у окна, глядел на тусклый осенний пейзаж за окном, и думал, думал.
«У него, правда, золото, немало золота. На эти деньги можно оснастить хорошую, крепкую армию… Но все же, - он погасил окурок, - все же их наступление, увы, обречено. Не было благословения всему Белому делу, не было. И эти последние всплески – наивны, романтичны… Да, мы обречены. И никакое золото, увы, нас уже не спасет. Да и что такое самое это золото? У Колчака не сохранилось, и что – пойдет впрок теперь? Не пойдет. Само это золото - золото обреченных!.. А может быть, Мизинов прав? Может, эта обреченность и есть наше искупление? Может, долг каждого честного офицера - испить до конца эту обреченность, погибнуть, кровью своей смыть чьи-то предыдущие грехи?.. Может быть, может быть…» - усиленно думал Дитерихс, думал до тех пор, пока папироса потухла и обожгла ему пальцы.
Мизинов, возвращаясь к себе, тоже вспоминал этот разговор. Грустно, конечно, что он получился нервическим и недоговоренным каким-то. И в то же время Мизинов был уверен, что пригласи сейчас Меркуловы Дитерихса возглавить подобную экспедицию - он бы согласился не раздумывая. Не пригласили…
«И все равно не приведи Господь, чтобы его предчувствия оказались пророческими!» - думал Мизинов всю дорогу.
21.
Суглобова не пытали. Сказались сданные им деньги. Но он и сам понимал, что молчать ни к чему, и добровольно, без пыток, выложил все начистоту
Расстреливать его тоже не спешили. На этот счет у чекистов были какие-то свои, ему не ясные планы. Он понимал, однако, что долго в «кошки-мышки» с ним играть не станут, а потому мучительно думал над создавшимся положением, вернее - над способом, как бы из этого положения выйти целым и невредимым.
«Вот ведь занесло меня тогда к дураку! - ругал он себя за то, что после Харбина вернулся к Глотову. - Надо же было понимать, что эта авантюра его зыбка и на ладан дышит, ан нет же, вольница захватила! Нет чтобы хоть в том же Харбине остаться… Впрочем, там работать пришлось бы. Но по крайней мере цел бы был. В такое мутное время да в мутной-то водице как раз и сподручнее рыбку ловить на шермачка33. Кровь из носу, надо выкарабкиваться».
Но как выкарабкиваться и что для этого нужно сделать, какой первый шаг предпринять - Суглобов не знал. Жила только в нем эта животная жажда жизни, и сознание того, что, возможно, с жизнью-то как раз и придется расстаться, цепким кольцом ужаса сковывало сознание и волю Суглобова. Он судорожно хватался за одну мысль, за другую, но все эти мысли проносились мимо него, как поезда мимо заброшенного полустанка, и ни одна, казалось, не хотела даже задуматься, что есть на свете такой полустанок…
Его держали в отдельной камере барнаульской тюрьмы. Он часами лежал и смотрел в загаженный несколькими поколениями узников потолок, без аппетита, механическим хлебал пресную баланду с несколькими масляными пятнами наповерхности, читал примитивные, непрофессиональные газеты крайкома партии большевиков, курил дешевые папиросы - ему приносили каждый день по пачке (с чего бы это?) и чувствовал, как тошнило его, как выворачивало наизнанку от сознания собственного бессилия. Его, привыкшего всегда и во всем полагаться только на себя, вдруг поставили, как в карцер, в узкие рамки ограничений, которых он, сколько ни хотел, никак не мог преодолеть. И дело было совсем не в ограничении пищи или передвижений. Прошедший окопы германской войны, на фронте он, случалось, сутками не ел и неделями сидел в узком полутемном блиндаже. Нет, сильнее и больнее всего жалила мысль, что его хотят заставить и мыслить по-другому, и другие книги читать, и жизненные ценности проповедывать согласно догмам «нового общества».
Кое-что про это общество рассказал ему следователь, беседы с которым стали регулярными. Эти беседы случались почти каждый день. Его выводили из камеры, вели по длинному коридору мимо прочных чугунных дверей, из-за которых чего только не доносилось: пение, ругань, дикий, безумный хохот, порой плач и рыдания. Потом вводили в дешево отделанный кабинет, усаживали на металлический стул, прикрученный к полу, и привязывали запястья к подлокотникам. Потом входил следователь, сутулый, тощий человечек, похожий на исполнителя роли Дон-Кихота в каком-нибудь сызранском ярмарочно-балаганном варьете, усаживался за широкий дубовый стол, обитый темно-вишневым сукном, и беседа начиналась.
Первые беседы немного походили на допрос, правда, без свойственной допросу резкости, категоричности. Следователь попросил Суглобова рассказать все о себе. И тот рассказал обо всем, честно и неприкрыто: о войне, о покушении на Мизинова, о дезертирстве из армии, о вольной жизни и украденных миллионах.
- Так-так, - кивнул следователь. - Значит, вы хорошо знакомы с генерал-майором Мизиновым? - уточнил он.
- Более чем, - кивнул Суглобов. - В прошлом мы друзья, а теперь самые непримиримые противники.
- Противники или все же враги? – конкретизировал следователь.
- Не понимаю разницы, - пожал плечами Суглобов, - если объясните…
- И объясню, охотно объясню, - поддакнул следователь. - Видите ли, тут момент идеологический, как мне кажется. Противник - это на фронте, лицом к лицу с тобой. Ты осознаешь свою задачу, понимаешь, что для успешного выполнения наступления, например, необходимо как можно больше солдат на той стороне уничтожить, так? И никакого зла, никакой ненависти ты к этому солдату не испытываешь. Между вами нет сословной разницы. Он такой же крестьянин или дворянин, как ты, верно?
- В целом да, - согласился Суглобов.
- Вот видите, - потер руки следователь. - Вижу, что мы найдем общий язык.
Вот этого Суглобову хотелось сейчас меньше всего. Но приходилось поддакивать. «Ничего, - думал он, - это пока. Там вывернусь как-нибудь…»
- Ну а если перед тобой классовый противник, который всю жизнь тебя притеснял, кабалил - то, простите, такой противник механически превращается в твоего врага! - отрезал следователь и испытующе, пристально посмотрел на допрашиваемого. - Вам не кажется?
- Наверное, вы правы, - устало ответил Суглобов. – В таком случае кто для вас я - противник или враг?
- Ну, не враг, не враг в любом случае, - осклабился следователь. - У нас, я убежден, найдется множество общих точек соприкосновения, позвольте заметить…
«Еще не лучше», - внутренне содрогнулся Суглобов, но вслух произнес:
- Но зачем все это? Теперь-то?
-О, теперь-то это и есть самое важное, - значительно прошептал следователь, склонившись к Суглобову и почти дыша в его лицо.
- Я вас не совсем понимаю… Я устал что-то…
- Конечно, конечно, - услужливо сдался следователь. - Отложим до другого раза. - Курите, верно, много в камере? А там вентиляции никакой, печально… Прикажу, чтобы вас перевели в другую, получше.
Ему действительно отвели другую камеру, действительно получше. Здесь по крайней мере были отхожее место, ржавый умывальник и узкое зарешеченное окошечко в потолке. Когда Суглобов курил, он с наслаждением смотрел, как тоненький дымок папиросы завивающейся струйкой змеится в это отверстие, и дорого бы дал, чтобы самому стать такой вот змейкой.
22.
Беседы между тем продолжались. Только носили уже характер философско-отвлеченный и выматывали Суглобова донельзя. Он понимал, что вся их философия была надуманной, вымученной в угоду идеологии и глупой по существу, однако вынужден был выслушивать этот бред практически каждодневно.
- Значит, мы с вами согласились в том, что классовый противник - это враг, так?
Суглобов устало кивал.
- Вот и выходит, что вы мне никакой не враг, даже не противник, - хитро подмигнул следователь.
- Самому себе я и враг, и противник, - едва проговорил Суглобов, но собеседник его расслышал.
- Э, нет, это вы оставьте! - как-то испуганно замахал он руками. - Наедине с собой - это вы сами, в камере своей. В новом обществе не будет места индивидуализму. Нас интересуют общественные отношения, понимаете?
Суглобов молчал, свесив голову и тупо глядя в пол. «И ради всего этого стоило идти к ним? - мучительно думал он. - Но куда было идти? Обложили ведь… Боже, что делать?..»
- Не враг вы мне потому, что из таких же мещан, как и я, - трещал следователь. - А что не противник, так это, наверное, и вам самим понятно: не воюем же мы с вами сейчас.
- Несколько дней назад еще воевали, - поправил Суглобов.
- Воевали, - кивнул следователь. - Но в том-то и качественно отличная суть классового общества, что вчерашнего противника оно может легко сделать соратником, товарищем, другом, наконец.
- Вы уже в друзья меня записали? - кисло усмехнулся Суглобов.
- А почему нет, почему нет? - весело подхватил следователь. - Раз не враг, не противник даже, значит - друг. Мы вам очень признательны за переданную нам разбойничью кассу Глотова. Благодарны за то, что ликвидировали опаснейшего врага Советской власти. Поверьте, таких услуг мы не забываем.
- Ну хорошо, будем откровенны, - Суглобов выпрямился на стуле и подался к следователю. - В таком случае, если я вам друг, как вы говорите, если действительно помог вам, - так отпустите меня по добру по здорову на все четыре стороны, а?
Следователь долго смотрел на Суглобова, выражение его глаз заметно менялось и вскоре стало непроницаемо холодным, безучастным.
- Вот этого не могу, - выдохнул он и откинулся на спинку стула. - Не имею права. Классового права! - уточнил он.
«Я пропал, - констатировал Суглобов. - Просто так они меня не выпустят».
- Будемте откровенны. Чего вы от меня хотите? - спросил еще с надеждой, но ответ следователя ошеломил его и лишил последней надежды.
- Согласен, буду откровенным. Пока не знаю, - по тону было понятно, что следователь действительно не знает и все тянет время, чтобы определиться. - Ситуация сложная, видите ли. В Приморье зашевелились бывшие ваши однополчане. В Приамурье неспокойно, Камов там какой-то волнуется…
- Камов не какой-то, - перебил Суглобов. - Камов - прекрасный боевой офицер, поверьте мне.
- Вот видите, голубчик, как сильна-то в вас классовая тяга, - покачал головой следователь. - А вы говорите - отпустить. Ну, отпущу я вас, и что? Вы к тому же Камову?
Суглобов понял, что все возражения бессмысленны, что все беседы зашли в тупик. Необходимо было что-то предпринимать. Только что? Он судорожно соображал, но самой лучшей мыслью оказалась та, что утро вечера мудренее.
- Разрешите мне подумать, - промолвил он тихо. - Устал я очень без свежего воздуха, голова плохо работает. Позвольте прогулку?
- Ну разумеется, под конвоем только, - согласился следователь. - И отдохните, голубчик, выспитесь покрепче. Завтра у нас с вами будет последний разговор. Окончательный, так сказать. Надоело мне с вами в жмурки играть, знаете ли, - тон следователя посуровел, таким его Суглобов еще никогда не видел.
«Возможно, это тактика нового общества? - подумал он. - Подслащивать, подмазывать, а потом - обухом по голове? Что ж, чисто полицейская тактика, в таком случае».
- Благодарю вас, - слегка поклонился он. – Думаю, что наутро и я смогу предложить вам что-то конкретное.
- Вот давно бы так! - следователь явно обрадовался, подошел и слегка похлопал Суглобова по плечу. - Надеюсь, сговоримся. Мне очень нравится в вас умение логически мыслить. При этом мыслить классово, заметьте, классово. Это редкий дар. У вас он есть. Я уверен, что мы сойдемся. Отдыхайте.
… Его не будили. Проснулся Суглобов поздно. Он понял это по яркой солнечной ниточке, прорвавшейся сквозь потолочное отверстие. В этом ослепительном лучике вертелись пылинки и даже мелкие перья из его подушки. Суглобов вспомнил вчерашний разговор со следователем и понял, что сегодня последний день. Будет ли он радостным, будет ли печальным - зависит только от него. И Суглобов понял, что именно нужно делать. И он решился.
- Прошу выслушать меня, - заявил он, едва вошел в кабинет следователя.
- С удовольствием, прошу садиться, - пригласил тот.
- Записывайте.
- Ну, зачем вы так… - начал было следователь.
- Прошу вас записывать, - твердо настоял Суглобов, - дабы это не осталось пустым разговором.
- Как хотите, извольте, - следователь раскрыл блокнот и взял в руки перо, хитро и внимательно глядя на своего визави.
- Так вот, - Суглобов судорожно сглотнул и собрался с духом. - Я лично знаком со многими офицерами и генералами, которые сегодня воюют против вас. Знаком с ними еще по германскому фронту…
- Так, так, - записывал следователь, ободрительно кивая Суглобову.
- Лично знаю генерала Мизинова, - продолжал тот. - Знаю, что Мизинову доверено охранять часть золотого запаса России, впрочем, похищенного им самим у красных, - он запнулся, - у вас, то есть…
- Прекрасно. Да вы не нервничайте, - успокоил следователь. - Забудьте церемонии, станемте по существу вопроса…
- Этот золотой запас хранится сейчас в Харбине, - Суглобов запнулся. - Не уверен, впрочем, точно, но думаю, что в Харбине…
- Да в Харбине, дорогой вы мой, в Харбине, - жестко одернул следователь. – Могу даже адресочек дать. Только к этому золоту не подступиться, очень уж крепко охраняют его. Пробовали наши люди, не вышло. Жаль, нам оно так пригодилось бы…
Суглобов почуял шанс и несся уже на всех парах, без тормозов:
- Готов предложить вам свои услуги… помощь, то есть… - лепетал он. - Однажды я пытался похитить это золото… Думаю, при грамотной организации… и если вы мне добавите людей… мы могли бы это золото…
- Прекрасно, голубчик, изумительно! - следователь, казалось, даже подпрыгнул на стуле. - А вы говорите, мы с вами противно мыслим. Сообща, сообща мыслим, дорогой вы мой!
- Ну, это вы оставьте, ради Бога, - попросил Суглобов. - Ваша идеология ведь не признает всех этих тонкостей прошлого…
-Верно, не признает! И правильно! Чего ж сюсюкать, когда столько еще дел нерешенных! Значит, уговорились? Беретесь за это?
Суглобов кивнул. Забрезжила надежда.
- Людей мы вам дадим, разумеется, - следователь сбросил с себя слащавость и говорил теперь жестко и по существу:
- Отправляйтесь в Харбин. Золото достаньте любой ценой. Мизинова специально можно не устранять. Сам по себе он нас не интересует. Пока. И вот что, голубчик, - следователь поднялся и в упор посмотрел на Суглобова: - Не вздумайте петлять и скрываться! И помните, что без золота лучше не возвращайтесь. Сыщем везде. И на сей раз не простим! Ступайте!
«Это мы еще посмотрим, - злорадствовал Суглобов, вспоминая этот последний разговор ос следователем. - Еще увидим, кто кого переиграет», - и посмотрел исподлобья на ехавших с ним в Харбин шестерых чекистов.