Скотт. Пуритане Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М.: Правда, Огонек, 1990 Перевод А. С. Бобовича
| Вид материала | Реферат |
- Вальтер Скотт. Уэверли, или шестьдесят лет назад Вальтер Скотт. Собрание сочинений, 8083.67kb.
- Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том, 8440.07kb.
- Источник ocr: Собр соч в 4-х томах; "Урания", М., 1996 г., том, 4377.13kb.
- Дэвид Дайчес, 1633.42kb.
- Вальтер Скотт Айвенго, 6276.71kb.
- Тема Кол-во страниц, 20.75kb.
- Вальтер Скотт «Айвенго», 119.51kb.
- Платон. Собр соч. В 4 т. Т м.: Мысль, 1993. 528с. (Филос насл. Том 116.) С. 81-134., 1118.11kb.
- Джордж Гордон Байрон. Корсар, 677.55kb.
- Приключения Оливера Твиста. Домби и сын. Тяжелые времена / Большие надежды (1 из романов, 105.83kb.
Мой край родной, прощай!
Лорд Байрон
Тайный Совет Шотландии, со времени объединения королевств практически
ставший верховным судилищем этой страны, являясь вместе с тем и высшим
органом исполнительной власти, собрался в старинном готическом зале,
примыкающем к зданию парламента в Эдинбурге. Когда генерал Грэм вошел в
этот зал и занял свое место за столом среди членов Совета, все было готово
к открытию заседания.
- Сегодня вы доставили нам, генерал, немало дичи, - сказал
председательствующий в Совете важный сановник. - Здесь и трус, чтобы
признаться во всем, здесь и задорный боевой петушок, который будет отчаянно
защищаться, а как, генерал, прикажете называть третьего?
- Отбрасывая иносказания, я попросил бы вашу светлость назвать его
человеком, в котором я лично принимаю участие.
- И вдобавок - вигом? - заметил сановник, высовывая язык, и без того
слишком толстый, чтобы помещаться во рту, и скривив свое грубое,
отталкивающее лицо в усмешке, которая как нельзя больше к нему подходила.
- Если ваша светлость на этом настаивает, то и вигом, каковым ваша
светлость также изволили быть в тысяча шестьсот сорок первом году, - сказал
Клеверхауз с обычной для него невозмутимой учтивостью.
- Ага, герцог, попались! - пошутил один из членов Совета.
- Да, да... - ответил герцог, смеясь. - Впрочем, после Драмклога с
нашим генералом нельзя разговаривать. Ну что же, начнем, пожалуй. Введите
арестованных, а вы, господин секретарь, огласите протокол.
Секретарь прочитал документ, в котором говорилось, что генерал Грэм
Клеверхауз и лорд Эвендел берут на себя поручительство в том, что Генри
Мортон-младший из Милнвуда уедет за границу и будет оставаться в чужих
краях до тех пор, пока не последует изъявление воли его величества,
принимая во внимание, что вышепоименованный Генри Мортон участвовал в
последнем восстании. В случае нарушения названным Генри Мортоном
вышеозначенного условия его поручители уплачивают по десяти тысяч меркое, а
сам виновный подлежит смертной казни.
- Принимаете ли вы на этих условиях королевскую милость, мистер
Мортон? - спросил герцог Лодердейл, председательствовавший в Совете.
- Мне ничего иного не остается, милорд, - ответил Мортон.
- В таком случае потрудитесь подписать протокол.
Мортон молча подписал протокол, хорошо понимая, что с ним поступили
исключительно мягко, если учесть обстоятельства его дела.
Мак-Брайер, которого в этот самый момент внесли привязанным к стулу,
так как от слабости он не мог стоять на ногах, увидев, что Мортон ставит
свою подпись под какой-то бумагой, решил, что это акт отречения.
- Он довершил свою измену нашему делу, он признал бренную власть
земного тирана! - воскликнул он, тяжко вздыхая. - Закатившаяся звезда!
Закатившаяся звезда!
- Помолчите, сударь, - сказал герцог, - и приберегите дыхание, чтобы
дуть на собственную похлебку; вы ее найдете чертовски горячей, обещаю вам.
Позвать сюда того парня, в котором есть, как кажется, крупица здравого
смысла. Перескочит канаву одна овца - за ней пойдут и другие.
Ввели Кадди; он не был связан, но его сопровождали два стражника с
алебардами. Кадди подвели к столу, рядом с которым сидел Эфраим Мак-Брайер.
В умоляющем взоре бедного парня, устремленном на сидящих за судейским
столом, можно было прочитать ужас, внушаемый ему могущественными людьми,
пред которыми он предстал, сострадание к товарищам по несчастью и страх
перед грозившим ему наказанием. Неуклюже, по-деревенски, он отвесил
множество подобострастных поклонов и замер в ожидании грозившей обрушиться
на него бури.
"Находились ли вы на поле сражения у Босуэлского моста?" - последовал
первый вопрос, прогремевший в его ушах.
Кадди собрался было отвечать отрицательно, но, подумав немного,
сообразил, что если он будет изобличен во лжи, то это обойдется ему,
пожалуй, недешево; поэтому он с чисто каледонской уклончивостью ответил:
- Не могу сказать точно, может, и был.
- Отвечай прямо, мошенник, был или не был? Ты же знаешь, что был.
- Не мне возражать вашей светлости, - ответил на это Кадди.
- Я спрашиваю еще раз, были ли вы на Босуэлском мосту? Да или нет? -
сказал герцог, теряя терпение.
- Дорогой сэр, - продолжал упорствовать Кадди, - разве удержишь в
памяти, где ты побывал за свою жизнь?
- Говори, негодяй! - вскричал генерал Дэлзэл. - Или я вышибу тебе зубы
эфесом вот этой шпаги! Неужели ты думаешь, что мы будем топтаться на месте,
хитрить и возиться с тобой целый день, как борзые, выслеживающие зайца?*
______________
* Передают, что генерал во время допроса ударил одного из пленных
вигов эфесом своей шпаги, и притом так сильно, что у того хлынула из носу
кровь. Этот бесчеловечный поступок был вызван якобы словами пленника,
бросившего в лицо этому надменному старому воину, что он зверь из Московии,
привыкший жарить живьем людей. Дэлзэл долгое время находился на русской
службе, которая в то время отнюдь не была школой гуманности. (Прим.
автора.)
- Когда так, - сказал Кадди, - раз вам хочется этого, пишите: я не
отрицаю, что побывал в этом месте.
- Итак, - сказал герцог, - как вы считаете, является ли участие в этой
битве государственным преступлением?
- Как же мне высказать свое мнение, сударь, - ответил осмотрительный
пленник, - если дело идет о том, быть ли мне вздернутым или нет? Но не
думаю, чтобы это было хоть чуточку лучше.
- Лучше, чем что?
- Чем преступление, как изволит говорить ваша светлость, - ответил
Кадди.
- Вот это называется говорить дело, - заявил его светлость. - Были бы
вы довольны, если бы король даровал вам милость и прощение за ваше участие
в мятеже при условии, что отныне вы станете посещать церковь и молиться за
короля?
- С удовольствием, сэр, - ответил не слишком твердый в своих
убеждениях Кадди, - и готов выпить в придачу за его здоровье, если эль
будет хороший.
- Каков! - заметил герцог. - Вот это малый сговорчивый. Что же довело
тебя до этой беды, приятель?
- Дурной пример, сэр, - отвечал Кадди, - и еще виновата, с позволения
вашей светлости, моя старая, выжившая из ума матушка.
- Ну, Бог с тобою, приятель, - ответил на это герцог, - остерегайся в
будущем дурного совета. Мне сдается, что ты не таков, чтобы изменить по
собственному почину. Записать в протокол, что он освобождается от
наказания. Поднесите поближе этого негодяя на стуле.
Мак-Брайера перенесли на то место, где обычно ставили подсудимых для
допроса.
- Находились ли вы на поле сражения у Босуэлского моста? - последовал
тот же вопрос, что был задан и Кадди.
- Находился, - ответил пленник смелым и решительным тоном.
- Вы были вооружены?
- Нет, не был, я присутствовал в качестве проповедника слова Божия,
чтобы ободрять тех, кто обнажил меч в защиту дела Господня.
- Иными словами, чтобы помогать мятежникам и их подстрекать? - спросил
герцог.
- Ты сказал истинно, - ответил на это пленник.
- Хорошо, - продолжал допрашивающий. - Нам желательно знать, видели ли
вы среди мятежников Джона Белфура Берли? Вы его, надо полагать, знаете?
- Возношу свою благодарность Господу, что знаю его, - ответил
Мак-Брайер, - он ревностный и истинно верующий христианин.
- А где и когда вы видели в последний раз эту благочестивую личность?
- последовал новый вопрос.
- Я здесь, чтобы отвечать за себя, - заявил с тем же бесстрашием
Эфраим Мак-Брайер, - а не затем, чтобы предавать в ваши руки других.
- Мы найдем способ развязать вам язык, - пригрозил Дэлзэл.
- Если вы найдете способ заставить его вообразить, что он на их
молитвенном сборище, его язык развяжется и без нас, - заметил Дэлзэлу
Лодердейл. - Послушайте, юноша, отвечайте добром: вы слишком молоды, чтобы
взваливать на себя такое тяжкое бремя.
- Я презираю ваши угрозы, - бросил в ответ Мак-Брайер. - Это не первое
мое заточение, и не впервые я принимаю страдания; и как бы молод я ни был,
я прожил достаточно долго, чтобы знать, как надлежит умереть, когда меня
призовет Господь.
- Допустим, что так; но если вы будете и дальше упрямиться, вам
придется подвергнуться кое-каким неприятностям, и вас ожидает нелегкая
смерть, - сказал Лодердейл и позвонил в маленький колокольчик, стоявший
перед ним на столе.
По этому знаку раздвинулся малиновый занавес, закрывавший нишу или,
вернее, одно из тех углублений в стене, которыми изобилует готическая
архитектура, и перед глазами присутствующих предстал палач - высокий,
страшный, уродливый человек. Он стоял за дубовым столом, на котором лежали
тиски для сдавливания пальцев и железный футляр, носивший название
шотландского сапога, - приспособление, применявшееся в те жестокие времена
для пытки допрашиваемых. Мортон, не ожидавший увидеть такое жуткое зрелище,
содрогнулся от ужаса. Нервы Мак-Брайера оказались более крепкими. Он
спокойно взглянул на это страшное орудие пытки, и если сама природа
заставила его кровь отхлынуть на секунду от щек, душевная стойкость
принудила ее с еще большей энергией снова прилить к лицу.
- Известно ли вам, кто это? - спросил Лодердейл тихим, глухим голосом,
перешедшим под конец фразы в шепот.
- Полагаю, - ответил Мак-Брайер, - что это гнусный исполнитель ваших
кровожадных приговоров над страдальцами Божьими. Я одинаково презираю и
вас, и его, и благодарю Господа, что мне так же мало страшны мучения,
которые этот человек может мне причинить, как приговор, который вы можете
мне вынести. Кровь и плоть мои могут содрогаться под тяжестью мук, на
которые в вашей власти меня обречь, мое хрупкое естество может проливать
слезы и испускать крики, но душа моя прочно утверждена на скале вечности.
- Выполняй свое дело, - приказал палачу герцог.
Палач подошел; он спросил хриплым, отвратительным голосом, какую ногу
преступника он должен зажать первою.
- Пусть сам выбирает, - ответил герцог, - я готов пойти на любое
благоразумное его решение.
- Поскольку решение предоставляется мне, - заявил узник, вытягивая
вперед правую ногу, - берите лучшую: я охотно жертвую ею делу, за которое
принимаю страдания*.
______________
* Так ответил Джеймс Митчел, подвергнутый пытке шотландским сапогом за
покушение на жизнь архиепископа Шарпа. (Прим. автора.)
Палач вместе с помощником заключил ногу пленника в тесный железный
сапог, вставил между коленом и краем сапога клин из того же металла и с
молотом в руках замер в ожидании приказаний. Хорошо одетый человек, по
профессии врач, подошел с противоположной стороны к стулу, к которому был
привязан Мак-Брайер, взял его руку в свою, нащупал пульс и приготовился
наблюдать за тем, чтобы пытка протекала в соответствии с физическими
возможностями его пациента. По окончании этих приготовлений председатель
Совета тем же мрачным и глухим голосом повторил свой вопрос:
- Где и когда вы в последний раз видели Джона Белфура Берли?
Вместо ответа узник, возведя к небу глаза и как бы моля его о
ниспослании ему силы, прошептал несколько слов; последние из них были ясно
слышны:
- ...Ты сказал, что в день власти твоей народ твой пребудет в
готовности.
Герцог Лодердейл обвел взглядом членов Совета, как бы спрашивая их
мнение; прочитав в их глазах согласие, он кивнул палачу, молот которого
тотчас же опустился на клин; загнанный между коленом и краем сапога, он
причинил страшную боль, как это можно было судить по лицу пытаемого,
ставшего сразу багровым. Палач снова поднял свой молот и приготовился ко
второму удару.
- Может быть, вы теперь скажете, - повторил герцог Лодердейл, - где и
когда вы в последний раз видели Белфура Берли?
- Вы уже слышали мой ответ, - решительно и твердо сказал несчастный
страдалец, и сейчас же молот опустился во второй раз. За вторым ударом
последовал третий, потом четвертый. При пятом ударе, когда палач вставил
клин больших размеров, Мак-Брайер испустил душераздирающий крик.
Мортон, в котором кипела кровь при виде этих нечеловеческих истязаний,
не мог дольше сдерживаться; он вскочил, чтобы броситься вперед и помешать
палачу, забыв о том, что безоружен и что в его положении требуется особая
осторожность. Клеверхауз, заметив его волнение, схватил его за плечо и
силою удержал на месте. Удерживая его одною рукой и прикрывая его рот
другою, он шепнул ему на ухо:
- Вспомните, ради Бога, где вы находитесь!
Это движение Мортона, к счастью для него, осталось незамеченным, так
как внимание членов Совета было полностью поглощено разыгравшейся перед
ними жуткой сценой.
- Все, - сказал врач, - он потерял сознание: человеческая природа не в
состоянии вынести большего.
- Освободите ногу, - приказал герцог и, повернувшись к Дэлзэлу,
добавил: - На нем оправдается, пожалуй, старая поговорка - ведь сегодня он
едва ли мог бы поехать верхом, хотя и обут в сапоги. Однако пора с ним
кончать, не так ли?
- Ну что ж! Велите огласить приговор, и с ним будет покончено. И без
того у нас довольно грязной работы.
Чтобы привести узника в чувство, были поспешно применены всевозможные
эссенции и настойки, и когда первые слабые вздохи несчастного возвестили,
что к нему возвратилось сознание, герцог произнес над ним приговор, как над
предателем, уличенным в открытом восстании претив властей. Приговоренного
должно было отнести из зала суда к месту казни и повесить за шею, а после
умерщвления отрубить у него голову и руки и передать их на благоусмотрение
Совета*. Все движимое и недвижимое имущество и одежду конфисковать и
зачислить в доход короля.
______________
* Благоусмотрение Совета, который решал, что делать с останками
казненных по его приговору, было столь же варварским, как и все остальные
его действия. Так, например, публично выставлялись надетые на пики головы
проповедников, причем под головами подвязывались обрубленные руки,
сложенные в жесте молитвы. Когда была выставлена в таком виде голова
знаменитого Ричарда Камерона, кто-то из присутствующих в толпе сказал, что
он жил, молясь и проповедуя, а умер, молясь и сражаясь. (Прим. автора.)
- Пристав, - приказал герцог, - повторите приговор обвиняемому.
Должность пристава в те времена, как, впрочем, и много позже,
исполнялась in commendam* палачом. В его обязанности входило повторить
несчастному осужденному приговор, оглашенный до этого судьей; этот
приговор, прочитанный гнусною личностью, которой предстояло терзать свою
жертву в соответствии с содержавшимися в нем указаниями, звучал в ее устах
особенно жутко и выразительно. Мак-Брайер едва ли понял содержание слов,
сказанных лордом - председателем Совета, - его сознание только-только
начинало возвращаться к нему. Но теперь он был в состоянии внимательно
вслушиваться в текст приговора и отзываться на то, что бормотал над ним
хриплый и отвратительный голос того негодяя, которому надлежало привести
его в исполнение. После страшных заключительных слов: "И я произношу это
как приговор" - он смело сказал:
______________
* по совместительству (лат.).
- Благодарю, милорды, за дарование мне единственной милости, которой я
чаял и которую мог бы от вас принять; благодарю вас за то, что вы
предназначили моему разбитому, искалеченному и истерзанному сегодня вашей
жестокостью телу такой быстрый конец. Для меня в конце концов почти
безразлично: умереть ли на виселице или в тюрьме. Но если бы смерть,
пришедшая следом за тем, что я испытал сегодня в вашем присутствии,
настигла меня во мраке моей темницы, многие не смогли бы увидеть, какие
страдания способен переносить христианин ради правого дела. Итак, я прощаю
вас и за то, что вы приказали надо мной сотворить, и за то, что я
претерпел. В самом деле, почему бы мне вам не простить, милорды? Из царства
хрупкой плоти и бренного праха вы посылаете меня в мир, где все неизмеримо
лучше, чем в здешнем, туда, где я буду пребывать вкупе с ангелами и душами
праведников: вы посылаете меня из тьмы на ослепительный свет, из обители
смертных - в обитель бессмертия, короче говоря, с земли на небо! Если
благодарность и прощение умирающего могут послужить вам ко благу, примите
их от меня, и пусть последние мгновения вашей жизни будут столь же
счастливыми, как мои!
После того как он произнес эти слова, его вынесли, по приказанию
герцога, те же стражники, которыми он был принесен в зал; лицо его излучало
радость и торжество. Через полчаса он был казнен; он умер с той же
восторженной твердостью, с какою прожил свою короткую жизнь.
Заседание Совета закрылось, и Мортон снова оказался в карете наедине с
генералом Грэмом.
- Какая твердость, какое мужество! - сказал Мортон, восхищенный
поведением на суде Мак-Брайера. - И как жаль, что такое самопожертвование и
такой героизм сочетаются в нем с изуверством, свойственным его секте.
- Вы имеете в виду, - спросил Клеверхауз, - его готовность осудить вас
на смерть? Чтобы сделать это со спокойной совестью, ему достаточно было бы
вспомнить какой-нибудь текст из Писания, например: "И восстал Финеас и
произвел суд", или что-нибудь в этом роде. Но как вы думаете, куда мы
теперь направляемся?
- Мне кажется, что мы на пути к Лису, - ответил Мортон. - Можно ли мне
до отъезда повидаться с друзьями?
- Вашему дядюшке, - сказал Клеверхауз, - была предоставлена
возможность встретиться с вами, но он отказался. Достопочтенный джентльмен
пребывает в трепете - и не без основания, - как бы ваше преступление не
отразилось на его землях и прочем имуществе. Тем не менее он посылает вам
свое благословение и немного денег. Лорд Эвендел все еще тяжело болен.
Майор Белленден находится в Тиллитудлеме, он приводит в порядок дела. Эти
негодяи произвели страшное опустошение и сломали то кресло, которое леди
Маргарет зовет троном его священнейшего величества. Быть может, есть еще
кто-нибудь, кого бы вы пожелали увидеть?
- Нет, - тяжко вздыхая, ответил Мортон, - нет, это было бы бесполезно.
Однако, как ни несложны мои сборы к отъезду, без них не обойтись.
- Все, что может понадобиться вам в путешествии и на чужбине, уже
приготовлено, - сказал генерал. - Лорд Эвендел подумал об этом заранее. Вот
пакет, который он просил отдать в ваши руки. В нем вы найдете
рекомендательные письма ко двору штатгальтера, принца Орлеанского; к ним я
добавил несколько писем и от себя. Вы знаете, свои первые походы я проделал
у него под началом и впервые понюхал пороху в битве при Сенефе*. Тут же вы
обнаружите векселя на голландских банкиров, по которым получите деньги на
текущие нужды; в дальнейшем деньги будут переводиться по мере надобности.
______________
* Август 1674 года. Клеверхауз отличился в этом деле и был произведен
за него в капитаны. (Прим. автора.)
Ошеломленный и взволнованный тем, что услышал, Мортон взял протянутый
ему Клеверхаузом пакет. Его глубоко поразила и огорчила поспешность, с
какою осуществлялся указ о его изгнании.
- А как мой слуга? - спросил он.
- О нем позаботятся: его снова устроят, если удастся, на службу к леди
Маргарет Белленден. Думаю, что теперь он не станет отлынивать от смотров
феодального ополчения и больше не пойдет к вигам. Но вот мы и на
набережной, тут вы найдете ожидающую вас шлюпку.
Все обстояло в точности так, как сказал Клеверхауз. У набережной
капитана Мортона ждала шлюпка, нагруженная сундуками и другою поклажей,
подобающей путешественникам в его ранге. Клеверхауз пожелал ему на прощание
всякого благополучия и счастливого возвращения в Шотландию, когда наступят
более спокойные времена.
- Я не забуду, - сказал он, - вашего благородного поведения по
отношению к моему другу Эвенделу, и притом в таких обстоятельствах, в каких
многие постарались бы устранить его со своего пути.
Еще одно дружеское рукопожатие, и они расстались. Когда Мортон,
направляясь к шлюпке, сходил по спуску на пристань, кто-то незаметно сунул
ему в руку много раз сложенную, крошечную записку. Он оглянулся. Человек,
вручивший ему послание, старательно кутался в плащ; он приложил палец к
губам и тотчас исчез в толпе. Это происшествие возбудило в Мортоне
любопытство. Взойдя на борт судна, готового отплыть в Роттердам, и застав
своих спутников за устройством собственных дел, он воспользовался
представившейся возможностью и прочитал эту, так таинственно переданную ему
записку. В ней заключалось следующее:
"Мужество, проявленное тобой в роковой день, когда Израиль бежал от
врага, до некоторой степени примирило меня с твоим злосчастным влечением к
эрастианству. Теперь не время Эфраиму бороться с Израилем. Я знаю, сердце
твое принадлежит дщери из стана врагов. Но выкинь из него эту блажь. Где бы
я ни находился: в изгнании, на чужбине или на родине, таясь от врагов, или
даже в объятиях самой смерти, рука моя будет всегда тяготеть над этой
забрызганной нашей кровью, злонамеренною, языческою семьей, и провидение
даровало мне средство, чтобы отмерить им их собственной мерой, доведя до
разорения и нищеты. Сопротивление, оказанное нам их твердынею, было главной
причиной нашего разгрома у Босуэлского моста, и я поклялся собственной
душою отметить им за это. Итак, не думай о ней, а сойдись с нашими
изгнанными с родины братьями, сердце которых все еще тянется к нашей
несчастной стране, горя желанием принести ей помощь и спасение от погибели.
В Голландии ты найдешь некоторое число честных шотландцев, стремящихся
всеми помыслами своими к нашему освобождению. Присоединись к ним, как
подобает сыну мужественного и славного Сайлеса Мортона; ты встретишь у них
радушный прием и в память твоего отца, и в уважение к твоим личным
заслугам. Если ты и впредь будешь сочтен достойным трудиться на вертограде,
ты сможешь в любое время узнать, что я делаю и где нахожусь, спросив
Квентина Мак-Кейла Айронгрея в доме благочестивейшей женщины Бесси Мак-Люр,
недалеко от трактира, именуемого "Приют", где Нийл Блейн потчует своих
посетителей. Вот и все, что хотел сказать тебе тот, кто уповает услышать,
что ты в среде наших братьев, и сражаешься с кровавою тиранией, и не
склоняешься перед грехом. А пока исполнись терпения. Пусть меч твой будет
всегда у бедра, пусть светильник твой неугасимо горит, как у того, кто
бодрствует в ночи, ибо тот, кто будет судить гору Исава и превратит
лжеверующих в солому, а неверных в жнивье, тот грядет в четвертую стражу в
одеждах, забрызганных кровью, и дом Иакова будет отдан на разграбление, а
дом Иосифа предан огню. Я тот, кто написал эти строки, кто наложил среди
пустынного поля руку на власть имущего".
Странное письмо было подписано тремя буквами: Д.Б.Б.; впрочем, эти
инициалы были совершенно излишни, так как Мортон и без того понимал, что
это послание могло исходить только от Берли. Оно еще больше укрепило в нем
уважение к неукротимому духу этого человека, который с искусством, равным
его мужеству и упорству, принимался восстанавливать только что разорванную
в клочья сеть заговора. Но Мортон не хотел начинать опасную переписку или
возобновлять связь, оказавшуюся для него роковой. Он считал, что угрозы,
расточаемые Берли в адрес семьи Белленден, вызваны раздражением из-за
успешной обороны Тиллитудлема: и в самом деле, думал он, какое влияние на
судьбу этой семьи, когда ее партия торжествует победу, может оказать их
потерпевший поражение и скрывающийся противник.
Впрочем, на мгновение в Мортоне все же зародилось сомнение, не
известить ли майора или лорда Эвендела о содержащихся в письме Берли
угрозах. Поразмыслив, однако, он решил, что, делая это, должен был бы
назвать своего тайного корреспондента, так как предупреждать об угрозах, не
представив одновременно средства к их отвращению, то есть не назвав по
имени Берли, было бы почти бесполезно; назвать же Берли по имени, думал
Мортон, было бы предательством по отношению к человеку, выказавшему ему
столько доверия, и притом ради пресечения зла, по всей видимости, лишь
воображаемого... По здравом размышлении он разорвал письмо, записав
предварительно имя и местопребывание той, у кого можно было получить
сведения о его авторе. Обрывки письма он выбросил в море.
Пока Мортон был занят этими мыслями, судно снялось с якоря, и его
белые паруса наполнил попутный северо-западный ветер. Накренившись на один
борт, оно стремительно понеслось по волнам, оставляя за собой длинный
бурлящий след. Город и гавань, из которого оно вышло в плавание, скрылись в
отдалении, холмы, их окружавшие, растаяли в конце концов в голубом небе, и
Мортон на долгие годы разлучился с родной землей.