Geum.ru

Скотт. Пуритане Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М.: Правда, Огонек, 1990 Перевод А. С. Бобовича

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   ...   38
Глава XXXV


Юристы сошлись, обвиненье готово.

И суд на местах, - ужасающий вид.


"Опера нищих"


После волнений и потрясений минувшего дня Мортон спал до того крепко,

что с трудом вспомнил, где он находится, когда его разбудил топот коней,

грубые голоса солдат и резкие звуки труб, играющих зорю. Сейчас вслед за

этим пришел сержант, который очень вежливо сообщил, что генерал (Клеверхауз

недавно получил этот чин) почтет для себя удовольствием иметь его своим

спутником. В известных обстоятельствах учтивое приглашение есть приказ, и

Мортон понял слова сержанта именно в таком смысле. Он поторопился одеться и

вышел во двор, найдя своего коня под седлом и верного Кадди у стремени. У

него и у Кадди были отобраны пистолеты, но в остальном они ничем не

походили на пленных. Мортону к тому же было разрешено остаться при шпаге,

ношение которой в те времена служило отличительным признаком дворянского

звания. Клеверхауз с видимым удовольствием ехал бок о бок с Мортоном,

беседуя с ним и ставя его в тупик всякий раз, когда тот начинал уже думать,

что по-настоящему понял его характер. Изящество и учтивость его манер,

возвышенные и рыцарские представления о служении воина, способность

проникать в самую душу людей - все это изумляло и восхищало всякого, кому

приходилось с ним сталкиваться; с другой стороны, холодно-безразличное

отношение к произволу и жестокости военных властей казалось несовместимым с

его качествами общительного и даже любезного светского человека. Мортон не

мог удержаться, чтобы не сопоставить его про себя с Белфуром Берли, и эта

мысль так его захватила, что он позволил себе высказать ее вслух, когда они

оказались наедине, несколько впереди остального отряда.

- Вы правы, - сказал Клеверхауз, усмехаясь, - вы совершенно правы - мы

оба фанатики; но между фанатизмом в вопросах чести и фанатизмом в мрачных и

темных суевериях существует различие.

- Но ведь вы оба проливаете кровь, не зная ни пощады, ни угрызений

совести, - не сдержавшись, сказал Мортон.

- Конечно, - ответил Клеверхауз так же спокойно, - все дело в том,

какую кровь каждый из нас проливает. Существует различие, смею думать,

между кровью просвещенных и почтенных прелатов, образованных людей, храбрых

солдат и благородных дворян, с одной стороны, и красной жижицей,

застоявшейся в жилах этих распевающих псалмы заводных кукол, сумасшедших

демагогов и тупых мужланов. Короче говоря, вовсе не все равно, прольете ли

вы бутылку благородного, выдержанного вина или выплеснете кружку

отвратительного, мутного эля.

- Ваше разграничение слишком тонко для моего понимания, - ответил

Мортон. - Всякая искорка жизни - от Бога: и та, что теплится в мужике, и

та, что теплится в государе; и кто расточительно и бессмысленно уничтожает

созданное руками Господними, тот должен, во всяком случае, отвечать за свои

действия. Например, почему генерал Крэм сейчас отнесся ко мне более

снисходительно, чем тогда, когда мы встретились с ним впервые?

- Почему, хотите сказать, вы избежали расстрела? - ответил Клеверхауз.

- Извольте, отвечу вам с полной откровенностью. В прошлый раз я знал только

одно, а именно, что имею дело с сыном круглоголового бунтовщика и

племянником скаредного мелкого землевладельца-пресвитерианина. Теперь я

знаю вас значительно лучше: в вас есть кое-что из тех качеств, которые я

уважаю и в друге и в недруге. Со времени нашей встречи у леди Маргарет в

замке я узнал о вас много нового, и, вы, надо полагать, убедились, что мои

осведомители были благожелательны к вам.

- И все же... - сказал Мортон.

- И все же, - прервал его Клеверхауз, угадывая ход его мыслей, - вы

хотите сказать, что и теперь вы совершенно такой же, как тогда, когда я

впервые вас видел? Это верно; но откуда мне было вас знать? Хотя, строго

говоря, даже мое нежелание отложить вашу казнь показывает, насколько высоко

я уже тогда оценивал ваши способности.

- Неужели, генерал, - отозвался Мортон, - вы надеетесь на мою

признательность за подобные знаки высокого уважения?

- Ну, ну, вы придира, - ответил, смеясь, Клеверхауз. - Я хотел

сказать, что считал вас совершенно иным, чем вы оказались в

действительности. Читали ли вы когда-нибудь Фруассара?

- Нет, - ответил Мортон.

- Я, пожалуй, не прочь, - сказал Клеверхауз, - упрятать вас месяцев на

шесть в тюрьму, чтобы доставить вам удовольствие познакомиться с этим

писателем. Его проза заражает меня большим пылом, чем любое поэтическое

произведение. Благородный каноник! С какой подлинно рыцарской сдержанностью

выражает он в прекрасных словах скорбь о храбром и знатном воине, гибель

которого не могла не печалить, так он был предан своему королю, благочестив

в чистоте своего сердца, отважен в борьбе с врагами и верен своей

возлюбленной! И он готов оплакивать гибель подобного перла, такого рыцаря

среди рыцарей, независимо от того, принадлежит ли он к тому же стану, что

сам Фруассар, или находится среди врагов! И вместе с тем этот пытливый и

высокородный хронист совершенно равнодушно повествует о том, что там-то и

там-то стерто с лица земли несколько сот подлого мужичья, созданного, чтобы

весь свой век пахать эту землю; он относится к этому столь же бесстрастно

или, быть может, еще бесстрастнее, чем Джон Грэм Клеверхауз.

- Кстати, в вашей власти, генерал, один пахарь, - сказал Мортон, - и

за него, несмотря на все ваше презрение к его роду занятий, который, по

мнению некоторых философов, не менее полезен для человечества, чем

профессия воина, я смиренно пред вами ходатайствую.

- Вы имеете в виду, - сказал Клеверхауз, заглядывая в памятную книжку,

- некоего Хетрика, Хеддерика или, погодите, Хедрига. Да, да... Кутберт, или

Кадди, Хедриг, вот он где у меня. О, не беспокойтесь за него, только пусть

он ведет себя как полагается. Леди из Тиллитудлема недавно уже просила о

нем. Их служанка, кажется, выходит за него замуж. Он отделается совсем

легко, если только его упрямство не помешает ему.

- Он, по-видимому, не притязает на мученический венец, - сказал

Мортон.

- Тем лучше для него, - заметил Клеверхауз, - но, помимо того, если бы

даже этому парню пришлось отвечать за более серьезные преступления, я все

же не оставил бы его своею заботой, принимая во внимание безумную

храбрость, с какою он бросился вчера вечером в наши ряды, моля прийти к вам

на помощь. А мое правило не покидать человека, проникшегося ко мне

безотчетным доверием. Но, говоря по правде, он уже давно у нас на заметке.

Хеллидей, подай-ка нашу черную книгу.

Сержант передал своему командиру этот печальной памяти список, в

котором в алфавитном порядке были перечислены неблагонадежные лица. Листая

черную книгу, Клеверхауз называл попадавшиеся ему имена.

- Гамблгампшен, священник, пятидесяти лет отроду, принял индульгенцию,

замкнутый, скрытный и так далее. Так, так... Ага, вот он здесь...

Хартеркэт, объявлен вне закона, проповедник, ревностный камеронец,

устраивает сборища среди Кэмпсийских холмов... А, вот наконец и он! Хедриг

Кутберт; его мать - пуританка чистой воды, сам он - простой и бесхитростный

парень, отважный и деятельный, но не слишком скор на выдумку; руки лучше,

чем голова, может быть обращен на путь истинный, но из-за своей

привязанности к... (Здесь Клеверхауз посмотрел на Мортона, захлопнул книгу

и переменил тон.) Верный и преданный - эти слова для меня значат многое.

Можете о нем не заботиться, с ним все обойдется благополучно.

- И с такою душой, как ваша, - сказал Мортон, - вам не претит

прибегать к средствам мелочной слежки за неизвестными вам людьми?

- Уж не думаете ли вы, что мы сами занимаемся этим? - высокомерно

спросил Клеверхауз. - Это священники ради собственных целей собирают для

себя материалы, чтобы управлять своей паствой, они отлично знают всякую

паршивую овцу в своем стаде. А знаете ли вы, что я уже целых три года

располагаю сведениями о вас?

- В самом деле? - спросил Мортон. - Не разрешите ли ознакомиться с

ними?

- Охотно, - сказал Клеверхауз, - теперь это не имеет значения, ведь вы

не сможете отомстить священнику, поскольку вам, вероятно, придется покинуть

на некоторое время Шотландию.

Это было произнесено тоном полного безразличия. Услышав слова,

возвещавшие ему изгнание, Мортон невольно содрогнулся в душе, но, прежде

чем он успел собраться с мыслями, Клеверхауз начал читать: "Генри Мортон,

сын Сайлеса Мортона, полковника кавалерии шотландского парламента,

племянник и прямой наследник Мортона из Милнвуда; образование получил

поверхностное, но умен и решителен не по летам; отличается во всех телесных

упражнениях; относится с безразличием к формам религии, однако склоняется,

очевидно, к пресвитерианству; разделяет далеко идущие и опасные взгляды на

свободу мысли и слова, представляя собой нечто среднее между

свободомыслящим и фанатиком. Вызывает восхищение и пользуется влиянием

среди сверстников; скромный, тихий, сдержанный, но в душе исключительно

смел и непреклонен. Он..." Здесь следуют три красных креста, мистер Мортон,

что значит: трижды опасен. Теперь вы видите, насколько важною персоною вас

считают... Но что нужно от меня этому парню? В этот момент к ним

приблизился всадник и вручил Клеверхаузу письмо. Пробежав его быстро

глазами, он презрительно усмехнулся и велел гонцу передать своему

господину, что пленные должны быть отправлены в Эдинбург и что другого

ответа не будет. Когда всадник отъехал, Клеверхауз, скривив губы, сказал,

обращаясь к Мортону:

- Вот еще один из ваших союзников, что покинули вас, или, было бы

правильнее сказать, союзников вашего приятеля Берли. Послушайте, каков

молодец: "Дорогой сэр (право, не знаю, когда мы настолько с ним

сдружились), не соблаговолит ли ваше превосходительство принять мои

скромные поздравления... - да, скажу вам, - по случаю победы, осенившей

знамена армии его величества короля. Учтите, что мои люди готовы

преследовать и перехватывать беглецов и уже взяли некоторое количество

пленных", и так далее. Подписано: Бэзил Олифант... Ведь вам знакомо имя

этого человека, не так ли?

- Это какой-то родственник леди Маргарет Белленден, сколько я знаю, -

ответил Мортон.

- Да, - сказал Грэм, - и наследник по мужской линии из рода ее отца,

хотя он им, как говорится, десятая вода на киселе; и, кроме того,

воздыхатель прекрасной Эдит, хотя и отвергнутый, как личность

малодостойная. Но самое главное - он преданный и восторженный поклонник

поместья Тиллитудлем и всего, что к нему относится.

- Он избрал плохой способ сблизиться с семьей Белленден, вступив в

сношения с нашей злосчастной партией, - сказал Мортон, подавляя готовый

вырваться вздох.

- О, этот бесценный Бэзил, мистер Мортон, сума переметная, кто-кто, а

он, поверьте мне, вывернется, - сказал Клеверхауз. - Он разошелся с

правительством, потому что не ему присудили владения покойного графа

Торвуда, которые его милость из своего собственного имущества отказал своей

собственной дочери; он был недоволен леди Маргарет, потому что она не

обнаружила ни малейшего желания отдать за него свою внучку; он разошелся во

взглядах с прелестной Эдит, потому что ей не нравилась его долговязая,

смешная фигура. Зато он вступил в тесную дружбу с Белфуром Берли и собрал

целый отряд, чтобы оказать ему помощь, в надежде, что этой помощи не

понадобится, то есть что вы нас вдребезги расколете. А теперь этот подлец

делает вид, будто он только и помышлял что о службе королю Карлу, и я

убежден, что Тайный Совет примет его объяснения за чистую монету, так как

он найдет способ приобрести в нем друзей. Кончится тем, что несколько сот

этих несчастных бездомных фанатиков будет расстреляно или повешено, а этот

пронырливый негодяй останется невредимым, укрывшись плащом, сшитым из его

якобы нерушимой верности и богато отделанным лисьим мехом бесстыдного

лицемерия.

Так, беседуя, они коротали время. Клеверхауз говорил вполне искренне и

обращался с Мортоном не как с пленником, но скорее как с другом и приятным

попутчиком. Мортон по-прежнему ничего не знал об ожидающей его участи, но

общество этого незаурядного человека, поражавшего его игрою своего живого и

проницательного ума и глубоким знанием души человеческой, настолько

скрасило проведенные с ним часы, что, лишь попав в плен, избавивший его от

двусмысленного и опасного положения среди повстанцев и спасший от

последствий их подозрительности и ненависти, он впервые с тех пор, как

принял участие в общественной жизни, почувствовал себя свободным от

тяжелого бремени, которое постоянно его угнетало. По отношению к своей

дальнейшей судьбе он уподобился теперь тому всаднику, который бросил

поводья на шею коня и, отдавшись таким образом на волю обстоятельств,

освободился, по крайней мере, от необходимости пытаться их направлять.

Таковы были настроения Мортона во время этой вынужденной поездки.

Между тем численность их отряда непрерывно росла, так как к ним со

всех сторон подходили отдельные кавалерийские группы. Почти каждая из них

вела с собою несчастных, попавших в их руки. Наконец они подошли к

Эдинбургу.

- Наш Тайный Совет, - сказал Клеверхауз, - очевидно, чтобы подчеркнуть

свой недавний страх шумными торжествами, постановил устроить нечто вроде

триумфального въезда с участием нас, победителей, и наших пленных. Не

будучи охотником до подобных зрелищ, я предпочитаю уклониться от своей роли

и одновременно освободить вас от вашей.

Сказав это, он передал команду над полком Аллану (теперь

подполковнику) и, повернув коня в переулок, въехал в город вместе с

Мортоном и двумя-тремя слугами. Прибыв к себе - он обычно жил в Кэнонгейте,

- Клеверхауз проводил своего пленника в небольшую комнату, напомнив ему,

что в соответствии с данным словом он обязан находиться здесь неотлучно.

Проведя приблизительно четверть часа в размышлениях о превратностях

последнего периода своей жизни, Мортон услышал доносившийся снизу, с улицы,

оглушительный шум и подошел к окну. Звуки труб, грохот барабанов и литавр

вместе с криками и воем толпы возвестили ему, что королевская кавалерия

торжественно входит в город, как об этом говорил Клеверхауз. Городские

власти в сопровождении стражи с алебардами встретили победителей у ворот и

теперь двигались во главе общего шествия. Следом за ними пронесли две

головы, надетые на длинные пики; перед каждой из этих забрызганных кровью

голов несли руки изрубленных на куски страдальцев; те, кто их нес,

издевательства ради, то и дело сближали их между собой в жесте мольбы или

молитвы. Это были окровавленные останки двух проповедников, павших в битве

у Босуэлского моста. Проследовала телега с помощником палача вместо

возницы; на ней находились Мак-Брайер и еще двое пленных, очевидно, также

священники. Они ехали с непокрытыми головами и были закованы в тяжелые

кандалы, но смотрели на окружающих скорее с выражением торжества, чем

страха или уныния. Казалось, будто они совершенно бесчувственны и к судьбе

павших товарищей, о которой наглядно говорили кровавые трофеи у них перед

глазами, и к предстоящей им самим казни, предвещаемой всем, что они видели.

За этими пленными, выставленными на позор и осмеяние зрителей,

показался кавалерийский отряд; солдаты размахивали клинками, наполняя

просторную улицу возгласами и криками, подхваченными воплями и воем

беснующейся толпы, которая в любом крупном городе рада орать и

неистовствовать на подобных сборищах. В хвосте, за солдатами, двигалась

основная масса пленных, впереди которой находились некоторые из их вождей,

подвергавшиеся всевозможным оскорблениям и издевательствам. Иные были

привязаны к седлу задом наперед и ехали лицом к хвосту лошади, другие -

прикованы к длинным железным брусьям, которые им самим надо было держать в

руках, подобно испанским галерникам, направляющимся в тот порт, где им

предстоит взойти на корабль*. Головы погибших вождей несли с улюлюканьем

впереди тех, кто остался в живых, - иные на пиках и алебардах, иные в

мешках, на которых были намалеваны имена павших. Таков был авангард этого

жуткого шествия пленных, обреченных, по-видимому, на смерть, хотя на них и

не было сан-бенито, как на еретиках, осужденных святой инквизицией на

аутодафе.

______________

* Дэвид Хэкстон из Рэтилета, раненный и взятый в плен в схватке при

Эрс-моссе, в которой пал знаменитый Камерон, при въезде в Эдинбург, "по

приказу Тайного совета, был встречен городскими властями у Речных ворот и

посажен на непокрытый круп лошади лицом к хвосту. Трех других пленных вели

прикованными к одному железному брусу. Так они шли по улице, причем голову

мистера Камерона несли впереди них на алебарде". (Прим. автора.)


За ними шла безвестная толпа пленных повстанцев в несколько сот

человек; некоторые, несмотря на постигшие их несчастья, сохраняли веру в то

дело, за которое пострадали, и были готовы как будто доказать это на

эшафоте, другие были мертвенно-бледны, унылы, растерянны и, видимо,

задавались вопросом, разумно ли было отдавать себя делу, от которого

отшатнулось само провидение; они поглядывали по сторонам, высматривая, куда

бы можно было бежать и спастись от роковых последствий своей

опрометчивости. Попадались среди них и такие, которые, очевидно, не были в

состоянии ни составить себе мнения об этом предмете, ни испытывать надежду,

уверенность или страх; истомленные жаждой и усталостью, они брели, словно

быки, подгоняемые погонщиками, равнодушные ко всему, кроме того, что их

мучило в данный момент, не отдавая себе отчета, гонят ли их на бойню или на

пастбище. Этих несчастных с обеих сторон охраняли цепи солдат. Шествие

замыкалось главными силами кавалерии. Звуки военной музыки, отражаясь от

высоких домов по обеим сторонам улицы, смешивались с победными песнями,

ликующими возгласами солдат и дикими воплями городской черни.

Глядя на это ужасное зрелище, узнавая среди окровавленных, несчастных

и измученных живых страдальцев лица, которые он часто видел во время этого

кратковременного восстания, Мортон почувствовал, как у него болезненно

сжалось сердце. Потрясенный и подавленный, опустился он в кресло; из этого

состояния его вывел голос верного Кадди.

- Спаси нас Господи, сэр, - бормотал невнятно бедняга; его зубы

щелкали, как щипцы для орехов, волосы поднялись дыбом, как щетина кабана,

лицо мертвенно-бледно. - Спаси нас Господи, сэр! Нам велено немедленно

предстать пред Советом! О, Господи! Зачем им такой бедняга, как я? Их там

столько - знатных и важных лордов! И тут еще матушка притащилась из Глазго,

чтобы посмотреть, как я буду ратовать - так она это зовет - за истинную

веру, то есть как я стану признаваться во всем и буду за это повешен. Но

черта с два, не сделать им из меня дурака, коль я могу придумать кое-что

получше! А вот и сам Клеверхауз! Господи, спаси нас и помилуй, говорю я еще

раз!

- Вам нужно немедленно ехать в Совет, мистер Мортон, - сказал

Клеверхауз, вошедший в комнату в тот момент, когда Кадди кончал говорить. -

Ваш слуга также должен отправиться с вами. Вы можете не тревожиться о своей

судьбе. Впрочем, предупреждаю: вам придется увидеть нечто весьма

неприятное, такое, от чего я бы вас охотно избавил. Моя карета готова.

Едем?

Нетрудно себе представить, что Мортон не осмелился отказаться от этого

предложения, как бы мало удовольствия оно ни сулило.

- Могу вам сообщить, - продолжал Клеверхауз, когда они спускались по

лестнице, - что вы отделаетесь, в общем, легко, и ваш слуга тоже, лишь бы

он сумел придержать язык за зубами.

Услышав эти слова, Кадди пришел в восторг.

- Ну нет! За меня можете не беспокоиться, - сказал он, - разве что

матушка вмешается в это дело.

В этот момент в плечо бедного Кадди вцепилась старая Моз, которой

удалось пробраться в прихожую.

- Ах, дорогой мой, голубчик мой! - воскликнула она, вешаясь Кадди на

шею. - Я радостна и горда, полна скорби и смиренна, и все в одно время, ибо

я вижу сына моего, идущего горделиво ратовать перед Советом устами своими

за истину, как он ратовал за нее с оружием в руках на поле сражения.

- Тише, матушка, тише! - нетерпеливо закричал Кадди. - Что вы, с ума

сошли, что ли! Время ли говорить о таких вещах? Повторяю, не стану я

ратовать ни за что. Я уже разговаривал с мистером Паундтекстом и приму

декларацию, или как они там ее называют, и если мы это сделаем, то только

останемся в выигрыше, он отвечает за себя и за своих прихожан, такой

священник - как раз по мне. И ничего не хочу слышать о ваших проповедях,

которые кончаются псалмом на Сенном рынке.

- О Кадди, мальчик мой, что станет со мною, если они сгубят тебя! -

воскликнула старая Моз, не зная, о чем следует заботиться больше: о

спасении души своего сына или о спасении его тела. - Но только помни,

дитятко мое ненаглядное, что ты сражался за веру, и не допусти, чтобы страх

утратить здешнюю жизнь заставил тебя отречься от твоей благочестивой

борьбы.

- Ах, милая матушка, - отвечал Кадди, - сражался я более чем

достаточно, с меня довольно, и, говоря по правде, я устал от этого дела.

Навидался я всякого оружия и всяких доспехов: и мушкетов, и пистолетов, и

курток из буйволовой кожи, и разного снаряжения, и ничего я так не хочу,

как снова взяться за плуг. Не знаю, что могло бы заставить человека

сражаться (то есть если он не рассердится), разве что страх, что тебя

вздернут или убьют, если ты повернешься спиной.

- Но, дорогой Кадди, - продолжала настаивать Моз, - а твои брачные

одежды? Ах, голубчик, не оскверни своих брачных одежд!

- Послушайте, матушка, разве вам невдомек, что меня дожидаются? За

меня не тревожьтесь, - я знаю получше вашего, что надобно делать, потому

что вы несете что-то о браке, а дело идет о том, чтобы не попасть в петлю.

Сказав это, он вырвался из материнских объятий и попросил солдат,

которые были к нему приставлены, доставить его возможно скорее в Совет.

Клеверхауз и Мортон и без того уже его ожидали.