Geum.ru

Скотт. Пуритане Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М.: Правда, Огонек, 1990 Перевод А. С. Бобовича

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   38
Глава XXXI


Но, чу, не тот уже в лагере шум,

Прощай, и мир и покой.


Бернc


Явился ополченцев полк,

В цвет голубой одет,

И Лондон дал пятьсот солдат,

Одетых в красный цвет


Строфы Босуэла


Покинув аванпосты регулярной армии, где царил образцовый порядок, и

достигнув расположения войска пресвитериан, Мортон не мог не почувствовать

разительного отличия в дисциплине и с тревогой подумал о будущем.

Разногласия, волновавшие военный совет, теперь захватили всех, вплоть

до последнего рядового. Дозоры и патрули повстанцев охотнее занимались

жаркими спорами об истинных причинах гнева Господня и определением того,

что есть эрастианская ересь, чем разведкой и наблюдением за врагом, хотя

уже доносилась барабанная дробь и звуки труб королевской армии.

Правда, на длинном и узком Босуэлском мосту, которого противник не мог

миновать, повстанцами была выставлена охрана; но и здесь люди были

разобщены взаимной враждой и пали духом в ожидании грозного неприятеля, -

понимая, что их поставили на самый опасный участок, они уже стали

подумывать, не уйти ли им в расположение главных сил. Это было бы

окончательной гибелью, так как от сохранения за собой этой переправы или от

ее потери зависела судьба предстоящего боя. За мостом начиналось открытое

ровное поле с разбросанными на нем небольшими зарослями кустарника; на

таком поле сражения недисциплинированные отряды повстанцев, без пушек и с

очень слабой кавалерией, не могли бы сдержать натиск регулярных частей.

Внимательно осмотрев подступы к переправе, Мортон пришел к выводу, что

если занять два-три дома и рощу на левом берегу Клайда, и там же заросли

ольшаника и орешника, и забаррикадировать проезд и ворота, высившиеся, по

обыкновению, над центральной аркой Босуэлского моста, то его легко можно

будет оборонять даже от превосходящих сил неприятеля. Он отдал

соответствующие распоряжения и приказал свалить парапеты на мосту, по ту

сторону ворот, чтобы они не могли служить укрытием для противника, когда он

предпримет попытку прорваться. Дозорных, оставленных на этом важнейшем

участке, он призвал быть начеку и зорко охранять мост и пообещал тотчас же

прислать сильное подкрепление. Он заставил их выслать на тот берег

разведчиков, которые должны были следить за продвижением неприятеля и

возвратиться назад, как только покажется его авангард. Наконец, он их

обязал регулярно извещать главные силы обо всем, что будет ими замечено.

Солдаты в минуту опасности быстро оценивают по достоинству своих офицеров.

Благоразумие и распорядительность Мортона завоевали ему доверие этих людей,

и они, ободрившись и успокоившись, принялись укреплять по его указанию

занятую ими позицию и, когда он снова тронулся в путь, проводили его

троекратным приветственным криком.

Теперь Мортон поскакал во весь опор по направлению к главным силам

повстанцев. Прибыв в лагерь, он был поражен и потрясен представшей перед

ним картиной полного смятения и раздора в момент, когда так существенны

были строгий порядок и единение. Вместо того чтобы построиться боевой

линией и повиноваться распоряжениям своих офицеров, повстанцы толпились

беспорядочной массой, кипевшей и рокотавшей, словно волны морские; тысячи

глоток говорили или, вернее, вопили все вместе, но никто никого не слушал.

Возмущенный этим безобразным зрелищем, Мортон решил пробиться сквозь толчею

и выяснить, а если возможно, и устранить причину столь неуместного

беспорядка. Пока он поглощен этим занятием, мы познакомим читателя с тем,

что Мортон узнал лишь позднее.

Повстанцы собрались для проведения дня покаяния; так же как пуритане в

предыдущей гражданской войне, они считали это наилучшим способом разрешения

всех трудностей и разногласий. Обычно для этого назначали любой будний

день, но на этот раз пришлось остановиться на воскресенье, так как времени

было в обрез, а враг находился рядом. В центре лагеря была установлена

временная кафедра или, точнее, помост под навесом; согласно утвержденному

распорядку, он должен был быть предоставлен сначала достопочтенному Питеру

Паундтексту как старейшему из наличных в войске повстанцев священников. Но

пока этот почтенный служитель церкви медленными и размеренными шагами

приближался к приготовленной для него трибуне, его опередил неожиданно

появившийся Аввакум Многогневный, тот одержимый безумием проповедник,

внешность которого так поразила Мортона, когда он увидел его на заседании

военного совета после победы при Лоудон-хилле. Неизвестно, действовал ли он

под влиянием или по наущению камеронцев, либо его подтолкнули использовать

случай и обратиться с увещаниями к столь многолюдному сборищу собственное

расстроенное воображение и соблазн взойти на бывшую перед ним свободную

кафедру. Известно лишь то, что он тут же использовал представившуюся

возможность и, вскочив на кафедру, посмотрел вокруг себя диким, блуждающим

взором и, не обращая внимания на ропот многих присутствующих, открыл Библию

и прочитал в качестве исходного текста для своей проповеди следующий стих

из тринадцатой главы Второзакония: "...появились в нем сыны Велиала из

среды тебя и соблазнили жителей города их, говоря: "пойдем и будем служить

богам иным, которых вы не знали", вслед за чем углубился в изложение своей

темы.

Речь Многогневного была в такой же мере дикой и несообразной, в какой

неожиданным и несвоевременным было его вторжение на трибуну, но она била в

самую точку, так как поднимала самые больные вопросы, обсуждение которых с

общего согласия предполагалось отложить до более благоприятной поры. Он не

упустил решительно ничего, что имело хотя бы малейшее отношение к

обуревавшим их распрям. Обвинив умеренных в том, что они впали в ересь, что

пресмыкаются перед властью насильников, что ищут мира с врагами Господними,

он затем назвал имя Мортона и обрушился на него, утверждая, что он один из

тех сынов Велиала, которые, как сказано в приведенном им тексте, вышли из

среды их, чтобы соблазнить жителей града сего и предаться ложным богам.

Мортону и всем тем, кто идет вслед за ним или одобряет его образ действий,

Многогневный возвестил ярость и мщение; он увещевал всех, кто хочет

остаться чистым и незапятнанным, немедленно покинуть ряды нечестивых.

- Не страшитесь, - говорил он, - ни конского ржания, ни блеска

доспехов. Не ищите помощи у египтян, не ищите ее у врага, будь он так же

неисчислим, как акриды, и так же свиреп, как драконы. Упования их - не наши

упования, столпы их - не наши столпы; может ли быть иначе, если тысяча

побежит от единого, а двое обратят в бегство десять тысяч врагов! Я видел

этою ночью видение и слышал голос, сказавший: "Аввакум, возьми лопату и

отдели зерно от мякины, дабы не пожрало обоих пламя негодования и не

спалила молния ярости". И я говорю вам: возьмите этого Генри Мортона, этого

мерзостного Ахана, принесшего с собой то, что проклято Господом, и

побратавшегося с врагами в их стане, возьмите его, и побейте каменьями, и

сожгите в огне, дабы отвратить гнев Господень от чад ковенанта. Он не

облекся в одежды вавилонские, но продал одежды праведника жене Вавилона; он

не взял двухсот сиклей чистого серебра, но предал истину, которая

драгоценнее серебряных сиклей или золота в слитках.

Эти яростные нападки, столь внезапно обрушившиеся на одного из

наиболее деятельных вождей пресвитерианского войска, вызвали среди

слушателей целую бурю. Некоторые потребовали немедленно переизбрать

офицеров и не допускать на командные должности никого, прикоснувшегося, по

их выражению, к тому, что проклято Господом, или склонного мириться с

ересями и язвами времени. Настаивая на своем требовании, камеронцы громко

кричали, что, кто не с ними, тот против них, что теперь не время

отказываться от важнейших пунктов священного ковенанта шотландской церкви,

если они ждут Божьего благословения своему оружию и своему делу, и что в их

глазах умеренный пресвитерианин немногим лучше, чем прелатист,

антиковенантер или безбожник.

Подвергшиеся нападению с негодованием отвергли обвинения в преступной

снисходительности и в отпадении от истинной веры и, в свою очередь,

обвиняли обвинителей в вероломстве, а также в безумном и нелепом стремлении

во что бы то ни стало посеять в рядах войска несогласия и раздоры, тогда

как даже самому беспечному среди них ясно, что, лишь объединив свои силы,

они смогут - и то только-только - устоять перед врагом. Паундтекст и еще

двое или трое из его прихожан пытались было сдержать разыгравшиеся страсти

и обращали к своим противникам слова патриарха: "Да не будет вражды между

мной и тобой, и твоими пастырями и моими пастырями, ибо мы братья". Но

никто не слушал этих миролюбивых призывов. Тщетно сам Берли, понявший, что

этот раздор угрожает неминуемой гибелью, возвышал свой суровый и мощный

голос, требуя молчания и подчинения дисциплине. Дух неповиновения

захватывал все большее число собравшихся пресвитериан; речь Аввакума

Многогневного, казалось, заразила безумием его слушателей. Наиболее

благоразумная и робкая часть собравшихся покинула поле, считая, что все

потеряно и дальнейшая борьба безнадежна. Другие обращали смиренные,

согласно их весьма неточному выражению, мольбы к вновь избранным офицерам

и, неистово вопя и беснуясь, бессмысленно и беспорядочно, как и все на этом

злосчастном собрании, отрешали от должности прежних. В этот момент, когда

армия в полном смятении готова была распасться, и прибыл на поле Мортон.

Его появление вызвало громкие приветственные клики одних и проклятия и

угрозы других.

- Что означает этот пагубный беспорядок, да еще в такой опасный

момент? - воскликнул он, обращаясь к Берли, который, устав от бесплодных

усилий восстановить порядок и дисциплину, стоял, опираясь на свой палаш и

взирая с мрачным отчаянием на окружающее.

- Это значит, - ответил он, - что Господь отдал нас в руки наших

врагов.

- Нет! - воскликнул Мортон (его громкий и решительный голос заставил

многих прислушаться к тому, что он говорил). - Неверно, что Господь

покидает нас, - мы сами покидаем его, мы покрываем себя позором, унижая и

предавая дело свободы и нашей религии. Слушайте меня, - продолжал он,

взбегая на кафедру, которую принужден был оставить пришедший в полное

изнеможение Аввакум Многогневный. - Я привез от врага предложение

немедленно начать мирные переговоры. Однако он требует, чтобы мы сначала

сложили оружие. Могу вас заверить, мы в состоянии оказать ему достойное

сопротивление, но только в том случае, если вы будете вести себя, как

подобает мужчинам. Решайте же наконец: война или мир? Время,

предоставленное нам для решения, уже на исходе. Пусть в будущем не станут о

нас говорить, что шесть тысяч вооруженных шотландцев не были ни достаточно

храбрыми, чтобы выйти на поле брани и стоять стеною, ни достаточно

благоразумными, чтобы заключить с врагом мир, ни даже мудрыми мудростью

трусов, чтобы своевременно отступить. Чего стоят споры о мелочах в

церковном устройстве и управлении, когда разрушение грозит всему зданию?

Вспомните, братья мои, что последнее и самое страшное бедствие, какое

наслал Господь на некогда избранный им народ, последнее и самое страшное

наказание за его слепоту и бесчувственность - это те кровавые распри,

которые раздирали на части город даже тогда, когда враг уже ломился в

ворота.

Некоторые из стоявших вокруг ответили на речь Мортона одобрительными

криками, другие - улюлюканьем, свистом и восклицаниями: "По шатрам, о

Израиль!"

Заметив, что колонны противника появились уже на правом берегу Клайда

и направляются к мосту, Мортон, указывая рукой на врага, изо всех сил

прокричал:

- Прекратите ваш бессмысленный рев, взгляните туда, вон противник!

Удержим ли мы в своих руках мост или нет, от этого зависит и наша жизнь, и

надежда на отвоевание наших законов и наших свобод. Я докажу, что найдется

такой шотландец, который сумеет умереть, защищая их. Кто любит отчизну, за

мной!

Толпа повернулась в ту сторону, куда он указывал. При виде блестящих

рядов английской гвардейской пехоты, сопровождаемой бесчисленными

эскадронами конницы, при виде канониров, устанавливающих пушки против

моста, при виде закутанных в пледы горцев, искавших брод, и длинной

вереницы войск, предназначенных для поддержки атаки, повстанцы примолкли,

пораженные этим зрелищем, словно оно являлось для них полною

неожиданностью, а не тем самым, что им должно было предвидеть. Люди

растерянно устремляли глаза друг на друга, на своих командиров, и их

взгляды были как у больного, очнувшегося после припадка безумия. Впрочем,

когда Мортон, спрыгнув с трибуны, решительными шагами направился к мосту,

за ним последовало около сотни юношей, большею частью тех, кто находился

под его непосредственною командой. Берли повернулся к Мак-Брайеру:

- Эфраим, - сказал он, - через бренную мудрость этого нетвердого в

своей вере юноши провидение указует нам спасительный путь. Пусть тот, кому

дорог свет истины, следует за Белфуром Берли!

- Остановись! - воскликнул Мак-Брайер. - Разве Генри Мортон или

подобный ему достоин указывать нам, когда выходить и когда входить?

Остановись, оставайся с нами! Я боюсь измены, я боюсь, что этот ни во что

не верующий Ахан предал нас врагу. Ты не смеешь идти вместе с ним. Ты один

- наши колесницы и наши всадники.

- Не удерживай меня, - отвечал Берли. - Он прав: если враг овладеет

мостом, надеяться не на что. Неужели чада колена этого могут быть названы

более мудрыми и более храбрыми, чем чада святилища? Стройтесь в ряды под

командованием ваших вождей, позаботьтесь, чтобы у нас не было недостатка в

людях и порохе, и будь проклят тот, кто отвернется от страды сего великого

дня.

Сказав это, он быстро пошел по направлению к мосту; за ним последовало

около двухсот наиболее храбрых и ревностных приверженцев его партии. После

ухода Мортона и Берли в лагере воцарилась мертвая и зловещая тишина.

Командиры воспользовались наступившим успокоением и принялись наводить хоть

некоторый порядок среди своих подчиненных, увещевая тех, кто был не прочь

лечь ничком на землю, чтобы укрыться от ожидаемого обстрела. Повстанцы

перестали оказывать своим начальникам сопротивление или вступать в

препирательства с ними, но страх, заставивший их забыть свои распри,

вытравил из них мужество. Они покорно, словно стадо овец, позволяли строить

себя в ряды, но утратили решимость и волю к действию; они испытывали

щемящую тоску в сердце, порожденную внезапным приближением грозной

опасности, о которой никто не думал, пока она была далеко. Впрочем, их

построили более или менее правильной боевой линией, и теперь, когда они

снова сделались похожи на армию, их вождям оставалось только надеяться, что

какое-нибудь счастливое обстоятельство поднимет их дух и восстановит былую

отвагу.

Тимпан, Паундтекст, Мак-Брайер и прочие проповедники обходили ряды и

уговаривали бойцов затянуть псалом. Однако суеверные среди них отметили как

дурное предзнаменование, что их песнь восхваления и торжества превратилась

в ропот смятения и больше походила на покаянные строфы осужденных на

смерть, поющих на эшафоте пред казнью, чем на смелый и гордый гимн,

разносившийся недавно над Лоудон-хиллом и звучавший словно предвестие

грядущей победы. К печальному пению вскоре добавился бурный аккомпанемент:

королевские солдаты кричали, горцы вопили, со стороны врага начали греметь

пушки, с обеих сторон послышалась ружейная трескотня, и Босуэлский мост

вместе с прилегающими участками берега окутала густая завеса дыма.


Глава XXXII


Как струи частого дождя,

Как туча острых стрел,

Шотландцы падают кругом

Рядами мертвых тел.


Старинная баллада


Неприятель начал яростную атаку на мост несколько раньше, чем Мортон и

Берли присоединились к оборонявшим его повстанцам. Два полка гвардейской

пехоты, слившись в плотную колонну, устремились к реке; одна ее часть,

рассыпавшись на правом берегу, открыла огонь по защитникам, тогда как

другая хлынула на мост, с тем чтобы вытеснить их оттуда и овладеть

переправой. Повстанцы храбро и стойко выдержали атаку; в то время как

некоторые из них отвечали на огонь из-за реки, другие обстреливали

противоположный конец моста и подступы, по которым солдаты пытались к нему

приблизиться. Последние несли немалый урон, но все-таки продвигались

вперед, и голова их колонны была уже на мосту, когда прибытие Мортона

изменило положение дел; его стрелки, ведя меткий, прицельный и непрерывный

огонь, заставили наступавших отойти от моста с большими потерями.

Королевские войска снова пошли на приступ и снова, с еще большими потерями,

были отбиты; в этот момент подоспел Берли со своими людьми. С обеих сторон

велась ожесточенная стрельба, и исход боя все еще оставался неясным. На

возвышенности крутого правого берега можно было различить Монмута на

великолепном белом коне; он направлял, ободрял и воодушевлял солдат. По его

приказанию пушки, обстреливавшие до этого времени главные силы

пресвитериан, были повернуты против защитников моста. Но громоздкие и

неповоротливые орудия, действовавшие в те времена гораздо медленнее, чем

теперь, не нанесли ожидаемого урона противнику и даже не устрашили его.

Повстанцы, прячась в рощицах на берегу или в уже упоминавшихся нами домах,

стреляли из-за укрытия, тогда как роялисты благодаря мерам

предосторожности, принятым Мортоном, были открыты вражеским выстрелам.

Нападавшие так долго топтались на месте и встретили настолько упорное

сопротивление, что их генералы начали сомневаться в конечном успехе. В этот

момент Монмут соскочил с коня и, собрав гвардейцев, повел их снова в

отчаянную атаку. За ним тотчас последовал Дэлзэл, который стал во главе

отряда ленокских горцев, бросившихся вперед с устрашающим криком

"Лох-слой"*. У защитников моста стал ощущаться недостаток в пулях и порохе.

Тщетно посылали они гонца за гонцом к главным силам пресвитерианской армии,

стоявшим в бездействии в тылу на открытом поле, сначала требуя, потом

умоляя о высылке подкреплений и столь необходимых им боевых припасов.

Страх, оцепенение и разброд достигли здесь такого предела, что, в то время

как передовая позиция, от которой зависело их собственное спасение,

настоятельно нуждалась в немедленной помощи, не нашлось никого, кто был бы

способен распорядиться или хотя бы повиноваться приказу.

______________

* Это был девиз или боевой клич клана Мак-Фарленов. Так называлось

озеро близ горловины Лох-Ломонда, в самом центре их давних владений на

берегу этого чудесного внутреннего моря. (Прим. автора.)


По мере того как ослабевал огонь защитников моста, усиливался огонь

нападавших, наносивший большие потери повстанцам.

Воодушевляемые примером и увещанием своих генералов, солдаты овладели

частью моста и начали разбирать устроенную у ворот баррикаду. Ворота были

разбиты; бревна, стволы деревьев и другие подручные материалы, пошедшие на

ее постройку, растащены и сброшены в реку. Это было сделано, впрочем, не

без противодействия пресвитериан. Мортон и Берли бились впереди своих

воинов, призывая их встретить пиками и алебардами штыки гвардейцев и палаши

горцев: Но те, что шли за вождями, начали пугаться этого неравного боя; они

уходили по одному или по двое, по трое в распоряжение главных сил. Напором

вражеской колонны, пробивавшей себе путь оружием, оставшиеся были вытеснены

с моста. Теперь, когда освободился проход, противник сплошною массой

устремился в него. Однако мост был узким и длинным, что затрудняло

переправу большого количества войск и делало ее опасной. Тем, кто первыми

прошли по мосту, оставалось еще овладеть домами, из окон которых

ковенантеры продолжали вести огонь. В этот критический момент Берли и

Мортон оказались рядом.

- Еще есть время, - сказал первый, - прежде чем они успеют

построиться, бросить на них кавалерию; с Божьей помощью мы могли бы отбить

у них мост; итак, торопись привести сюда конницу, а я тем временем

продержусь с этими уставшими, но стойкими людьми.

Мортон понял значение этого плана и, вскочив на коня, которого Кадди

держал наготове в кустарнике, помчался к кавалерийскому отряду, состоявшему

сплошь из одних камеронцев. Не успел он еще объяснить, с какою целью к ним

прибыл, как его встретили восклицаниями.

- Он спасается бегством! - кричали повстанцы. - Трусливый предатель

бежит, как олень от охотников, он покинул посреди сечи нашего храброго

Берли, он оставил его в неравном бою!

- Я не бегу, - воскликнул Мортон. - Вы же видите, что я не бегу. Я

прибыл за вами, чтобы повести вас в атаку. Вперед, смелее, мы еще сумеем

отбить мост.

- Не трогайтесь с места, не трогайтесь! - раздались громкие крики в

рядах. - Он предал нас врагу!

Пока Мортон настаивал, увещевал и тщетно приказывал последовать за

собой, благоприятный момент был упущен. И после того как въезд на мост и

все его оборонительные сооружения были захвачены противником, Берли и его

люди начали отходить к главным силам; их поспешное отступление не могло,

разумеется, вселить в остальных веру в свои силы, чего им очень

недоставало.

Между тем королевские войска беспрепятственно переправились по мосту и

строились в боевую линию перед ним. Клеверхауз, следивший за ходом боя с

противоположного берега, словно ястреб, замерший на скале и выжидающий,

когда можно будет ринуться на добычу, выбрав подходящий момент, во главе

своей кавалерии перешел на рысях через мост; проведя эскадроны частью через

интервалы следующей в боевом порядке пехоты, частью обогнув ее с обеих

сторон, он построил их на обширном и равном поле и тотчас же понесся с

основной массой всадников на ковенантеров, атакуя их с фронта, тогда как

два других конных отряда угрожали их флангам. Армия пресвитериан пребывала

в таком состоянии, что одна лишь угроза атаки должна была неизбежно

породить панику. Повстанцы пали духом и лишились остатка мужества; они не

могли устоять перед конной атакой и всеми ее ужасами, поражающими

одновременно и зрение и слух: несущимися во весь опор лошадьми,

сотрясающейся под их копытами землей, сверканием обнаженных клинков,

развевающимися от встречного ветра плюмажами и дикими воплями всадников.

Передние ряды повстанцев открыли беспорядочный и редкий огонь, но задние,

не дожидаясь, пока на них налетит конница, покинули строй и бросились

спасаться бегством. Меньше чем через пять минут их настигли кавалеристы,

нещадно коловшие и рубившие беглецов. Покрывая шум битвы, гремел голос

Клеверхауза, кричавшего своим лейб-гвардейцам: "Бейте их, бейте! Никакой

пощады, помните о Ричарде Грэме!" Драгуны - многие из них принимали участие

в неудачной битве при Лоудон-хилле - не нуждались в призывах к отмщению,

тем более что они могли упиваться им почти безо всякой опасности для себя.

Их палаши вдоволь напились крови беглецов, не оказывающих им сопротивления.

В ответ на мольбы о пощаде раздавались лишь крики, которыми преследовавшие

сопровождали наносимые им удары. Поле боя представляло собой страшную

картину резни, бегства и преследования.

Около тысячи двухсот повстанцев, стоявших отдельно от главных сил,

несколько в стороне от них, и не подвергнувшихся поэтому кавалерийской

атаке, побросали оружие и сдались на милость победителя при приближении

герцога Монмута во главе больших сил пехоты. Этот великодушный вельможа

даровал им пощаду, о которой они молили. Носясь на своем быстром, как

вихрь, коне по всему полю битвы, он уговаривал солдат прекратить резню с

такой же настойчивостью, с какою недавно увещевал их идти в бой, чтобы

добиться победы. Выполняя это гуманное дело, он столкнулся с генералом

Дэлзэлом, призывавшим свирепых горцев и волонтеров королевского ополчения

показать свою преданность королю и отчизне, заливая пламя мятежа кровью

мятежников.

- Вложите шпагу в ножны, я требую этого, генерал! - воскликнул герцог.

- Велите трубить отбой. Довольно кровопролития, пощадите введенных в

заблуждение подданных короля!

- Повинуюсь вашей светлости, - сказал старый вояка, вытирая свою

окровавленную шпагу и вкладывая ее в ножны, - но вместе с тем считаю нужным

предупредить, что сделано далеко не все, чтобы устрашить этих бесноватых

мятежников. Известно ли вашей светлости, что Бэзил Олифант собрал сельских

дворян и состоятельных фермеров с запада и собирается идти на соединение с

ними?

- Бэзил Олифант? - переспросил герцог. - Кто он и что собой

представляет?

- Ближайший наследник по мужской линии последнего графа Торвуда. Он

недоволен правительством потому, что оно отвергло его притязания на

имущество, оставленное покойным графом, вопреки порядку наследования, леди

Маргарет Белленден. Я думаю, что он надеется получить от мятежников

выскользнувшее из его рук наследство.

- Каковы бы ни были его побуждения, - ответил Монмут, - ему придется

распустить свою банду, так как армия повстанцев разбита наголову и больше

собраться не сможет. Итак, кончайте преследование.

- Это дело вашей светлости - приказывать и отвечать за свои

приказания, - ответил Дэлзэл и против воли отдал распоряжение прекратить

преследование мятежников.

Однако горячий и мстительный Клеверхауз был уже далеко и не слышал

сигнала отбоя; он продолжал во главе своих лейб-гвардейцев безостановочное

и кровавое преследование повстанцев, разгоняя и рубя всех, кого только ему

и его солдатам удавалось настигнуть.

Волна беглецов увлекла с поля боя и Берли и Мортона. Они попытались

оборонять улицы Гамильтона, но пока они силились остановить бегущих и

заставить их сражаться, кто-то прострелил Берли правую руку.

- Отсохни рука у того негодяя, кто произвел этот выстрел! - воскликнул

Берли, когда палаш, которым он размахивал над головой, беспомощно повис у

него сбоку. - Я не могу больше сражаться*.

______________

* Этот эпизод и восклицание Берли заимствованы из хроник. (Прим.

автора.)


Затем, повернув коня, он выбрался из этой сумятицы. Мортон,

убедившись, что, если он не откажется от своих тщетных попыток остановить

беглецов, его неминуемо ждет или смерть или плен, последовав за верным

Кадди, пробился сквозь толпу и, так как он был на хорошем коне, перескочил

через несколько изгородей и оказался в открытом поле.

Достигнув первой возвышенности, они остановили коней и, оглянувшись,

увидели, что вся окрестность полна спасающихся от погони мятежников и

преследующих их лейб-гвардейцев; дикие вопли и улюлюканье этих последних,

когда они расстреливали пленных, смешивались с криками и стонами жертв.

- Им уже не поднять головы, - сказал Мортон.

- У них сняли голову, совсем так, как я откусываю головку у лука, -

подхватил Кадди. - О, Господи! Взгляните, как сверкают палаши. Да, война -

страшная вещь. И придется же потрудиться тому, кто захочет заманить меня

опять на эту работу. Но, Бога ради, давайте нажмем!

Мортон счел необходимым последовать совету своего верного оруженосца.

Они припустили коней и поехали, не меняя аллюра, в сторону гористой и дикой

местности, где, как они думали, собрались беглецы, чтобы сообща либо

защищать свою жизнь, либо добиваться сносных условий капитуляции.