Geum.ru

Скотт. Пуритане Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М.: Правда, Огонек, 1990 Перевод А. С. Бобовича

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   38
Глава XXIII


Все получив - скорее на коней!


"Генрих IV", ч. I.


С первым светом Генри проснулся и увидел стоявшего возле него верного

Кадди с походною сумкой в руках.

- А я только что сложил ваши вещи, чтобы все было готово, когда ваша

милость проснется, - сказал Кадди, - это моя обязанность; ведь вы были

такой добрый, что взяли меня к себе в услужение.

- Я взял тебя в услужение, Кадди? - сказал Мортон. - Да ты еще не

проснулся.

- Ну уж нет, сударь, - ответил Кадди, - разве я не говорил вам вчера,

когда еще был привязан к коню, что, если вы когда-нибудь выйдете на

свободу, я буду вашим слугою? Разве вы сказали на это "нет"? А если это не

договор, то что же это такое? Вы, правда, не дали мне задатка, но зато

подарили еще в Милнвуде достаточно денег.

- Ладно, Кадди, если ты готов разделить со мною превратности моей

злосчастной судьбы...

- А я уверен, что она будет у нас счастливою, - весело отвечал Кадди,

- и наконец-то моя бедная старая матушка будет пристроена как полагается. Я

начал постигать солдатское ремесло, и с того конца, с которого научиться

ему проще всего.

- Значит, ты научился грабительству, не так ли? - сказал Мортон. -

Откуда еще могла бы оказаться у тебя в руках эта сумка?

- Не знаю, грабительство ли это или как оно там называется, - ответил

Кадди, - но только так выходит само собой, и это - доходное ремесло. Наши

люди, прежде чем мы с вами освободились, до того обчистили убитых драгун,

что они теперь как новорожденные младенцы. Но когда я увидел, что виги

развесили уши, слушая Гэбриела Тимпана и того молодого парня, то пустился в

дальний поход ради себя самого и ради вас, ваша честь. Вот я и пошел себе

потихоньку, пошел чуточку по трясине, да свернул потом вправо, где приметил

следы многих коней, и пришел прямо на место, где и вправду здорово

молотили, видать, друг дружку. Бедные ребята лежали одетые в свое платье,

как они утром надели его, и никто до меня не наткнулся на эти залежи

трупов. И кто же был среди оных (так сказала бы моя матушка), как не наш с

вами старый знакомый, не сам сержант Босуэл!

- Что ты говоришь, Кадди! Стало быть, Босуэл убит?

- Убит, - ответил Кадди. - Глаза его были открыты, и лоб нахмурен, а

зубы крепко стиснуты, как клещи капкана, какие ставят на хорьков, когда

пружина сожмется, - так что мне прямо страшно было смотреть на него; но я

решил, что теперь наступил и его черед, и обшарил его карманы, как он

частенько проделывал с честным народом, и вот вам ваши кровные денежки (или

вашего дяди, только это одно и то же), что он заполучил в Милнвуде в тот

несчастный день, который сделал нас с вами солдатами.

- Не будет греха, Кадди, - сказал Мортон, - если мы воспользуемся

этими деньгами: ведь нам хорошо известно, как они попали к нему; но ты

должен взять свою долю.

- Постойте, постойте! Тут есть еще колечко на черном шнурке, которое

висело у него на груди. Наверно, это память о той, кого он любил, бедняга;

даже у самых жестоких бывает любимая девушка; а вот и книжка с какими-то

бумагами, и еще две-три странные вещички, которые я оставлю, пожалуй, себе.

- Честное слово, Кадди, ты совершил блестящий набег, особенно для

начинающего, - сказал Мортон.

- Правда? - воскликнул Кадди с торжествующим видом. - Ведь я вам

говорил, что не такой уж я чурбан, если что плохо лежит. Кстати, я раздобыл

еще пару добрых коней. Один хилый, никудышный парнишка, ткач из Стравена,

бросивший свой станок и дом, чтобы сидеть да скулить на холодной горе,

поймал двух драгунских коней, а девать их ему некуда. Вот он и взял с меня

за них золотой; я бы мог, пожалуй, сторговаться и за ползолотого, да тут

неподходящее место, чтобы разменивать деньги. Вы увидите, что в кошельке

Босуэла одной монеты недостает.

- Ты сделал превосходное и чрезвычайно полезное приобретение, Кадди;

но у тебя в руках еще походная сумка?

- Походная сумка? - ответил Кадди. - Вчера она была лорда Эвендела, а

сегодня сделалась вашей. Я нашел ее там, за кустами, - всякой собаке ее

денек. Вы ведь знаете, как поется в старинной песне:


За вами, матушка, черед, -

Промолвил Том из Линна.


И раз я заговорил об этом, пойду уж навестить матушку, коли ваша честь

чего не прикажет.

- Но, Кадди, послушай, - сказал Мортон, - я никак не могу взять эти

вещи, не заплатив за них ни гроша.

- Да ну вас, сударь, - ответил Кадди, - берите, что уж там. А

заплатите вы как-нибудь в другой раз, с меня хватит кое-каких вещичек,

которые больше по мне. Что стал бы я делать с богатым обмундированием лорда

Эвендела? Нет уж, с меня довольно и того, что было на Босуэле.

Не сумев убедить в такой же мере упрямого, как и бескорыстного Кадди,

чтобы он взял себе хоть что-нибудь из этой военной добычи, Мортон решил

сберечь и возвратить лорду Эвенделу, если он жив, принадлежавшие ему вещи,

а пока, не раздумывая, воспользовался кое-чем из содержимого сумки, а

именно бельем и разною мелочью, которая могла пригодиться в походной жизни.

Потом он просмотрел бумаги в записной книжке Босуэла. Они были самого

разнообразного содержания. Сперва Мортону попались на глаза: список

подразделения, которым командовал Босуэл, с отметкою, кто отлучился в

отпуск, счета трактирщиков, списки обложенных штрафом или подлежащих

преследованию за какие-либо провинности перед властями, а также копия указа

Тайного совета об аресте некоторых весьма видных и значительных лиц. В

другом отделении этой записной книжки находились один или два патента на

чины, в разное время полученные Босуэлом, и отзывы о его службе за

границей, в которых давалась весьма высокая оценка его храбрости и военным

талантам. Но самой примечательною бумагой была тщательно составленная

родословная с ссылками на многочисленные документы, подтверждавшие ее

подлинность; к этой родословной был приложен список обширных владений,

конфискованных некогда у графов Босуэлов, и, кроме того, список, в котором

подробно указывалось, кому из придворных и представителей знати (предкам

нынешних владельцев этих земель) и что именно пожаловал король Иаков VI;

под этим списком красными чернилами рукою покойного было написано: "Haud

Immemor*. Ф.С.Г.Б."; последние четыре буквы, надо думать, обозначали

Фрэнсис Стюарт, граф Босуэл. Кроме этих бумаг, отчетливо рисовавших образ

мыслей и чувства того, кто был их владельцем, были здесь и другие,

показывавшие Босуэла совсем в ином свете, чем мы до сих пор представляли

его читателю.

______________

* Не забывающий (лат.).


В потайном отделении книжки, до которого Мортон добрался не сразу,

хранилось несколько писем, написанных красивым женским почерком. Даты,

проставленные на них, свидетельствовали об их двадцатилетней давности; они

не заключали в себе указания, к кому, собственно, обращены, и были

подписаны инициалами. Не имея времени подробнее ознакомиться с ними, Мортон

все же отметил нежное и трогательное чувство, которым они были проникнуты.

Писавшая старалась рассеять ревность своего возлюбленного и робко пеняла на

его вспыльчивый, подозрительный и необузданный нрав. Чернила выцвели от

времени, и, несмотря на заботливость, с которою Босуэл оберегал эти письма

от порчи, в двух или трех местах бумага истерлась настолько, что ничего

нельзя было разобрать.

"Не беда, - эти слова были написаны на обертке одного из наиболее

пострадавших писем, - я знаю их наизусть".

Вместе с письмами, в том же потайном отделении книжки, хранилась,

кроме того, прядь волос, завернутая в листок со стихами, продиктованными,

видимо, глубоким и сильным чувством, искупавшим в глазах Мортона

неуклюжесть версификации и вычурность выражений в соответствии со вкусом

того времени:


Агнесы локон золотой,

Ты блещешь, как и ночью той,

Когда она, склонясь ко мне,

"Люблю", - шепнула в тишине.

Как жег тебя, о дивный дар,

Моей груди безмерный жар,

Где гнев и ненависть горят,

Где грех, открывший людям ад.

Мое дыханье - как вулкан,

А кровь - как бурный океан.

Но если этот страшный жар

Не сжег тебя, о чудный дар,

Насколько ж все влиянье зла

Агнеса б усмирить могла,

И я б, ведом ее рукой,

Был чист пред небом и землей.

Когда б она осталась жить,

Осталась жить, меня любить,

Тогда бы мне отрадой был

Не только скачки дикой пыл,

Не страсть охотничья б была

Одна на свете мне мила, -

Добычу выследить, загнать,

Схватить, на части растерзать

И путь спокойно продолжать, -

Нет, усмирен святой рукой,

Пред небесами и землей

Я мог бы нынче чистым быть,

Когда бы ты осталась жить.


Прочтя эти строки, Мортон не мог не проникнуться сочувствием к участи

этого странного, раздавленного судьбой человека, который, дойдя до

последней ступени падения и даже позора, постоянно думал о высоком

положении, предназначенном ему его рождением, и, погрязнув в разврате,

втайне, с горьким раскаянием, вспоминал дни своей юности, когда он

переживал чистую, хоть и несчастную страсть.

"Увы! - подумал Мортон. - Что мы такое, если наши лучшие и наиболее

похвальные чувства могут быть до такой степени унижены, извращены, если

достойная уважения гордость может превратиться в высокомерное и дерзкое

пренебрежение общественным мнением, если страдания несчастной любви живут в

той же душе, которую избрали своей твердыней развращенность, мстительность,

алчность. И всюду одно и то же: у одного широта взглядов переходит в

холодное и бесчувственное безразличие, у другого религиозное рвение

превращается в исступленный и дикий фанатизм. Наши решения, наши страсти

подобны морским волнам, и без помощи того, кто вложил в нас жизнь, мы не

можем сказать: "До сих пор, но не дальше".

Предаваясь этим размышлениям, Мортон поднял глаза и увидел перед собой

Белфура Берли.

- Ты уже проснулся? - сказал ему вождь ковенантеров. - Это хорошо;

значит, ты горишь желанием вступить на уготованный тебе путь. Что у тебя за

бумаги? - продолжал он.

Мортон коротко рассказал об успешном походе Кадди и передал ему

записную книжку Босуэла со всем ее содержимым. Вождь камеронцев внимательно

просмотрел бумаги, имевшие отношение к военным или общественным делам;

дойдя до стихов, он с презрением отбросил их прочь.

- Я был далек от мысли, - сказал он, - когда с Божьего благословения

трижды пронзил мечом это главное орудие жестокости и гонений, что столь

отчаянный и опасный человек может предаваться такому пустому и вместе с тем

богомерзкому занятию. Но я вижу, что сатана сочетает порою в излюбленных и

избранных исполнителях воли своей самые разнообразные качества, и та же

рука, которая подъемлет дубину и смертоубийственное оружие на праведников в

сей юдоли земной, бряцает на лютне или цитре и услаждает слух дщерей

погибели на торжище суеты.

- Ваши представления о долге, - сказал Мортон, - несовместимы с

любовью к изящным искусствам, которые, как принято думать, очищают и

возвышают душу. Не так ли?

- Для меня, молодой человек, - отвечал Берли, - и для всех тех, кто

думает так же, как я, все наслаждения этого мира, каким бы именем они ни

прикрывались, есть суета, а власть и величие - не более как силки,

расставленные для человека. Для нас на земле существует только одна задача

- построение храма Господня.

- Я не раз слышал, - заметил Мортон, - как отец утверждал, что многие,

овладев властью во имя Неба, были так ревнивы в пользовании ею и так не

хотели с ней расставаться, что казалось, будто ими руководят побуждения

мирского честолюбия; но об этом как-нибудь в другой раз. Удалось ли вам

добиться назначения руководящего комитета?

- Да, - ответил Берли, - он будет состоять из шести членов, в числе

коих и вы; я пришел, чтобы повести вас на заседание.

Мортон последовал за Берли на уединенную лужайку, где их уже ожидали

остальные члены руководящего комитета. Обе партии, борьба которых вносила

раздор в войско повстанцев, позаботились послать в этот высший орган

исполнительной власти по трое своих представителей. Со стороны камеронцев

то были Берли, Мак-Брайер и Тимпан; со стороны умеренных - Паундтекст,

Генри Мортон и еще один мелкий землевладелец, которого все звали лэрдом

Лонгкейла. Таким образом, в комитете обе партии уравновешивали друг друга,

хотя представители крайних взглядов, как обычно в таких случаях,

действовали энергичнее. Впрочем, на этот раз заседание протекало в более

деловой обстановке, чем можно было предполагать, исходя из вчерашнего.

Трезво оценив свои силы и положение, а также учитывая возможный рост

численности их армии, они сочли нужным провести этот день на прежней

позиции, чтобы дать отдых людям и чтобы успели подойти подкрепления, и

постановили наутро выступить к Тиллитудлему и потребовать сдачи этой

твердыни язычества, как они выражались. Если владельцы замка не согласятся

на их предложение, они решили взять его стремительным приступом, а в случае

неудачи оставить у его стен часть своего войска, с тем чтобы повести

правильную осаду и голодом принудить его защитников к капитуляции. Между

тем главные силы должны были двинуться дальше, чтобы выбить Клеверхауза и

лорда Росса из Глазго. Таковы были решения руководящего комитета, и

Мортону, едва вступившему на путь борьбы, предстояло, по-видимому, в

качестве первого дела на новом поприще осаждать замок, принадлежавший

ближайшей родственнице владычицы его сердца и защищаемый ее дядей, майором

Белленденом, которому он был столь многим обязан! Понимая всю

затруднительность своего положения, он утешал себя тем, что власть в

повстанческом войске позволит ему оказать обитателям Тиллитудлема помощь и

покровительство, на что при других обстоятельствах они не могли бы

рассчитывать. Он не терял, кроме того, надежды, что сможет добиться

соглашения между ними и пресвитерианской армией и обеспечить им безопасный

нейтралитет на время готовой разразиться войны.


Глава XXIV


С побоища рыцарь примчался верхом,

Обрызганный кровью, омытый дождем.


Финлей


Теперь мы должны вернуться к Тиллитудлему и его обитателям. На

следующий день после битвы при Лоудон-хилле, когда первые солнечные лучи

коснулись зубцов замковых стен и защитники, готовясь к осаде, возобновили

свои работы, часовой, находившийся на платформе высокой башни, именуемой

Башнею стража, сообщил, что видит направляющегося к крепости всадника.

Всадник приблизился; медленный шаг коня и поза всадника, склонившегося над

лукой седла, явно указывали, что он болен или тяжело ранен. Тотчас была

открыта калитка, и лорд Эвендел въехал во внутренний двор; он так ослабел

от потери крови, что не смог самостоятельно слезть с коня. Когда,

поддерживаемый слугою, он вошел в зал, обе женщины вскрикнули от удивления

и испуга; бледный как смерть, забрызганный кровью, в испачканном грязью и

изодранном платье, с растрепанными, спутавшимися волосами, он был больше

похож на призрак, чем на живого человека. Но вслед за тем они разразились

восклицаниями, радуясь, что он спасся.

- Благодарение Господу, - воскликнула леди Маргарет, - что вы с нами и

что вам удалось ускользнуть от рук этих кровожадных убийц, перебивших

столько верных слуг короля!

- Благодарение Господу, - добавила Эдит, - что вы здесь и находитесь в

безопасности. Мы страшились самого худшего. Но вы ранены, а я не уверена,

что мы сможем оказать вам необходимую помощь.

- Это только сабельные удары, - сказал молодой лорд, опускаясь в

кресло, - боль от них не Бог весть какая, и я бы не чувствовал себя таким

изнуренным, если бы не потерял столько крови. Но я ехал сюда не затем,

чтобы добавлять свои немощи к вашим трудностям и опасностям, но чтобы по

мере сил помочь вам справиться с ними. Что могу я сделать для вас?

Разрешите, - добавил он, обращаясь к леди Маргарет, - считать себя вашим

сыном, сударыня, и вашим братом, Эдит.

На последних словах он сделал ударение; он опасался, что мисс

Белленден, увидев в нем навязчивого поклонника, может отказаться от

предлагаемых им услуг. Она оценила его деликатность, но сейчас было не до

того, чтобы разбираться во всех этих тонкостях.

- Мы готовимся защищаться, - сказала с большим достоинством старая

леди, - мой деверь принял начальство над гарнизоном, и, с Божьей помощью,

мы окажем мятежникам заслуженный ими прием.

- С какой радостью, - воскликнул лорд Эвендел, - я принял бы участие в

обороне замка! Но в теперешнем моем состоянии я буду скорее обузою - нет,

хуже, чем просто обузою: если эти негодяи проведают, что здесь находится

офицер лейб-гвардейцев, они постараются во что бы то ни стало овладеть

Тиллитудлемом. Если же они будут знать, что его защищают только свои, то,

быть может, они не станут пытаться взять его приступом и двинутся прямо на

Глазго.

- Неужели вы так дурно думаете о нас, милорд, - сказала Эдит,

отдаваясь порыву великодушия, которое так часто бывает свойственно женщинам

и так их украшает; ее голос дрожал от волнения, лицо залила краска

благородной горячности, подсказавшей ей эти слова, - неужели вы так дурно

думаете о ваших друзьях, что допускаете мысль, будто подобные соображения

могут побудить их отказать вам в убежище и защите, когда вы не в силах сами

себя защитить и когда вся округа полна врагов? Да разве найдется в

Шотландии хоть одна хижина, хозяин которой позволил бы своему дорогому

другу покинуть ее в таких обстоятельствах? И неужели вы полагаете, что мы

отпустим вас из нашего замка, который считаем достаточно укрепленным, чтобы

защитить нас самих?

- Пусть лорд Эвендел и не помышляет об этом, - вмешалась леди

Маргарет, - я сама перевяжу его раны; ведь только на это и годна в военное

время такая старуха, как я. Но покинуть Тиллитудлем, когда меч врага

взнесен над вашею головою, милорд, когда он готов опуститься на вас, - да я

бы не позволила этого и последнему из солдат, носившему когда-либо мундир

королевских войск, и тем более не позволю того же лорду Эвенделу. Наш дом

не таков, чтобы стерпеть подобный позор. Замок Тиллитудлем был слишком

высоко вознесен посещением его священнейшего вели...

В этом месте ее речь была прервана появлением майора Беллендена.

- Мы захватили пленного, дядя, - сказала Эдит, - наш пленник ранен и

хочет бежать от нас. Вы должны нам помочь удержать его силою.

- Лорд Эвендел! - воскликнул старый майор. - Я не меньше обрадован,

чем когда получил свое первое производство. Клеверхауз говорил, что вы или

убиты, или, во всяком случае, пропали без вести.

- Я был бы убит, если бы не ваш друг, - взволнованно сказал лорд

Эвендел, опустив глаза, как если бы не желал видеть, какое впечатление

произведут на мисс Белленден его слова. - Я потерял коня и был лишен

возможности защищаться; один из мятежников уже поднял надо мною палаш,

чтобы поразить меня насмерть, как вдруг молодой мистер Мортон, - это тот

арестованный, в судьбе которого вы приняли вчера утром такое участие, -

вступился за меня самым великодушным образом, спас от неминуемой гибели и

дал возможность вырваться из гущи врагов.

Сказав это, он почувствовал мучительное любопытство, пересилившее

первоначально принятое решение: он поднял глаза и посмотрел на Эдит;

румянец покрыл ее щеки, глаза заблестели, и ему показалось, что он прочел

на ее лице радость, - ведь ее возлюбленный в безопасности и на свободе, - и

торжество, - ведь он не уступил в этом соперничестве великодушия и

благородства. Таковы в действительности и были охватившие ее чувства; но

здесь было и восхищение искренностью лорда Эвендела, поспешившего отдать

должное своему счастливому сопернику и признать, что он обязан ему жизнью,

хотя, по всей вероятности, он предпочел бы, чтобы эту услугу оказал ему кто

угодно, но только не Мортон.

Майор Белленден, который не заметил бы этих чувств, будь они выражены

и более явно, удовольствовался тем, что сказал:

- Поскольку Генри Мортон среди этих разбойников пользуется влиянием, я

счастлив, что он смог употребить его с такой благородной целью; но я

надеюсь, что он отделается от них при первой возможности. У меня нет ни

малейшего основания сомневаться в этом. Я знаю его убеждения и знаю, как он

ненавидит их ханжество и лицемерие. Я тысячу раз слышал, как он смеялся над

педантизмом этого старого подлеца Паундтекста, который, имея индульгенцию

правительства в течение стольких лет, теперь, едва начались беспорядки,

показал свое истинное лицо и отправился с тремя четвертями своей лопоухой

паствы на соединение с этой ордой изуверов. Но как же вам все-таки удалось

избегнуть погони, милорд, выбравшись с поля сражения?

- Я мчался, спасая жизнь, словно трусливый рыцарь, - ответил с улыбкою

лорд Эвендел. - Я выбрал дорогу, на которой, казалось, была наименьшая

опасность столкнуться с врагами, и потом на несколько часов я нашел убежище

- поручусь, что вы не угадаете, где.

- В замке Брэклен, наверно, - сказала леди Маргарет, - или в доме

какого-нибудь другого верного королю джентльмена.

- Нет, сударыня. Я тщетно стучался в ворота многих дворянских усадеб,

но под разными предлогами, а в действительности - опасаясь погони, меня не

приняли ни в одной; я нашел убежище в хижине бедной вдовы, муж которой

месяца три назад пал в схватке с одним из наших отрядов, и оба сына сейчас

находятся в войске мятежников.

- Неужели! - воскликнула леди Маргарет. - Неужели эта фанатичная

женщина оказалась способной на такое великодушие? Но она, видимо, не

одобряет взглядов своих домашних.

- Напротив, сударыня, - продолжал молодой лорд, - эта вдова по своим

убеждениям ярая пресвитерианка, но она поняла грозившую мне опасность,

поняла, в каком отчаянном положении я нахожусь, и увидела во мне своего

ближнего, постаравшись забыть о том, что я приверженец короля и солдат. Она

перевязала мне раны, уложила в свою постель; она скрыла меня от отряда

мятежников, искавших наших солдат, накормила, напоила и не выпустила из

своего дома, пока не убедилась, что я смогу безопасно добраться до замка.

- Это был в высшей степени великодушный поступок, - заметила мисс

Белленден, - и я уповаю, что вы в самом непродолжительном будущем сможете

вознаградить ее благородство.

- Печальные обстоятельства минувшего дня, мисс Белленден, вынудили

меня оставить за собой целый хвост обязательств такого же рода, - ответил

молодой лорд. - Но когда я получу возможность выразить свою благодарность,

то в доброй воле недостатка у меня, конечно, не будет.

Все снова принялись уговаривать лорда Эвендела не покидать замка; но

доводы майора Беллендена оказались самыми убедительными:

- Ваше присутствие в замке будет чрезвычайно полезным, а быть может, и

совершенно необходимым, милорд, чтобы с помощью вашего авторитета

поддерживать надлежащую дисциплину среди солдат, которых Клеверхауз оставил

у нас в гарнизоне и которые не производят впечатления больших поклонников

субординации; к тому же именно в этих целях полковник предоставил нам право

задержать любого офицера его полка, если он будет проезжать мимо замка.

- Это, - сказал лорд Эвендел, - довод, против которого мне нечего

возразить, так как он говорит в пользу того, что мое пребывание в замке,

даже в таком беспомощном состоянии, как сейчас, может оказаться полезным.

- Что касается ваших ран, милорд, - заявил майор, - то лишь бы моя

дорогая сестра, леди Белленден, согласилась вступить в сражение с

лихорадкою, если она на вас нападет, а я, со своей стороны, ручаюсь, что

мой старый боевой товарищ Гедеон Пайк перевяжет ваши раны не хуже любого

члена корпорации цирюльников-костоправов. У него было довольно практики во

времена Монтроза, потому что у нас, как вы понимаете, было не так уж много

дипломированных хирургов. Итак, решено: вы остаетесь с нами.

- Причины, побуждавшие меня уехать из замка, - сказал лорд Эвендел,

бросая взгляд на Эдит, - представлялись мне достаточно вескими, но они

полностью теряют свое значение после того, как вы меня убедили, что я могу

на что-нибудь пригодиться. Разрешите спросить, майор, какие средства защиты

вы подготовили и каковы ваши планы? Могу ли я также осмотреть вместе с вами

оборонительные работы?

От внимательного взора Эдит не укрылось, однако, что лорд Эвендел и

физически и нравственно бесконечно устал.

- Я предлагаю, сэр, - сказала она, обращаясь к майору, - что раз лорд

Эвендел соблаговолил стать офицером нашего гарнизона, вы прежде всего

должны потребовать от него полного подчинения; прикажите ему отправиться в

его комнату и отдохнуть, прежде чем он приступит к исполнению своих новых

обязанностей.

- Эдит права, - поддержала ее старая леди, - вы сейчас же должны лечь

в постель, милорд, и принять лекарство от лихорадки, я его приготовлю

своими руками; тем временем моя фрейлина, миссис Марта Уэддел, состряпает

для вас цыпленка по-монастырски или какое-нибудь столь же легкое блюдо. От

вина, по-моему, следует пока воздержаться. Джон Гьюдьил, скажите

домоправительнице, чтобы она привела в порядок комнату с альковом. Лорд

Эвендел должен немедленно лечь в постель. Пусть Пайк снимет повязки и

исследует его раны.

- Все это, признаться, грустные приготовления, - сказал лорд Эвендел,

поблагодарив леди Маргарет за заботы и готовясь покинуть зал, - но я

вынужден беспрекословно подчиняться указаниям вашей милости; надеюсь, что

ваше искусство вскоре восстановит мои силы, и я стану более боеспособным

защитником замка, чем мог бы быть в данное время. Как можно скорее исцелите

мое тело; ну, а голова моя вам не понадобится, пока с вами майор Белленден.

- С этими словами он вышел из зала.

- Превосходный молодой человек, и какой скромный, - заметил майор.

- И ни капли самоуверенности, - добавила леди Белленден, - которая

нередко внушает юнцам, будто они знают лучше людей с опытом за плечами, как

нужно лечить их недуги.

- И такой благородный, такой красавчик, - ввернула Дженни Деннисон,

вошедшая в зал к концу этого разговора и теперь оставшаяся наедине со своею

юною госпожой, так как майор возвратился к своим военным заботам, а леди

Маргарет отправилась готовить лекарства для лорда Эвендела.

В ответ на все эти восхваления Эдит только вздохнула; она молчала, но

никто лучше нее не чувствовал и не знал, насколько они справедливы. Дженни

между тем возобновила атаку:

- В конце концов совершенно правильно говорит леди Маргарет - нет ни

одного вполне порядочного пресвитерианца; все они бесчестные, лживые люди.

Кто мог бы подумать, что молодой Милнвуд и Кадди Хедриг заодно с этими

мятежными негодяями?

- Зачем ты повторяешь этот нелепый вздор, Дженни? - раздраженно

спросила ее юная госпожа.

- Я знаю, сударыня, что слушать про это вам неприятно, - смело

ответила Дженни, - да и мне не очень-то приятно рассказывать. Но то же

самое вы можете узнать от кого угодно, потому что весь замок только и

толкует об этом.

- О чем же толкует, Дженни? Ты хочешь меня с ума свести, что ли? -

сказала нетерпеливо Эдит.

- Да о том, что Генри Милнвуд заодно с мятежниками и что он один из их

главарей.

- Это ложь! - вскричала Эдит. - Это низкая клевета! И ты смеешь

повторять этот вздор! Генри Мортон не способен на такую измену своему

королю и отечеству, не способен на такую жестокость ко мне... ко всем

невинным и беззащитным жертвам - я разумею тех, кто пострадает в

гражданской войне; повторяю тебе: он совершенно, никак не способен на это.

- Ах, дорогая моя, милая мисс Эдит, - продолжая упорствовать, ответила

Дженни, - нужно знать молодых людей не в пример лучше, чем знаю их я или

хотела бы знать, чтобы предсказать наперед, на что они способны и на что не

способны. Но там побывал солдат Том и еще один парень. На них были береты и

серые пледы, они были с виду совсем как крестьяне и ходили туда для

рекогно... рекогносцировки - так, кажется, назвал это Джон Гьюдьил; они

побывали среди мятежников и сообщили, что видели молодого Милнвуда верхом

на драгунской лошади, одной из тех, что были захвачены под Лоудон-хиллом, и

он был с палашом и пистолетами и запанибрата с самыми что ни есть главными

из них; он учил людей и командовал ими; а по пятам за ним в расшитом

галунами камзоле сержанта Босуэла ехал наш Кадди; и на нем была треугольная

шляпа с пучком голубых лент - в знак того, что он бьется за старое дело

священного ковенанта (Кадди всегда любил голубые ленты), - и рубашка с

кружевными манжетами, словно на знатном лорде. Воображаю, каков он в этом

наряде!

- Дженни, - сказала ее юная госпожа, - не может быть, чтобы россказни

этих людей были правдой; ведь дядя до сих пор ничего об этом не слышал.

- А это потому, - ответила горничная, - что Том Хеллидей прискакал к

нам через каких-нибудь пять минут после лорда Эвендела, и когда он узнал,

что лорд у нас в замке, то поклялся (вот богохульник!), что будь он

проклят, если станет рапортовать (таким словом он это назвал) о своих

новостях майору Беллендену, раз в гарнизоне есть офицер его собственного

полка. Вот он и решил ничего не рассказывать до завтрашнего утра, пока не

проснется молодой лорд; про это он сказал только мне одной (тут Дженни

опустила глаза), чтобы помучить меня известиями о Кадди.

- Так вот оно что! Ах ты, дурочка, - сказала Эдит, несколько

ободряясь. - Ведь он все это выдумал, чтобы тебя подразнить.

- Нет, сударыня, это не так; Джон Гьюдьил повел в погреб другого

драгуна (немолодого такого, с грубым лицом, не знаю, как его звать) и налил

ему кружку бренди, чтобы выведать у него новости, и он слово в слово

повторил то же, что сообщил Том Хеллидей; после этого мистер Гьюдьил вроде

как взбесился и рассказал нам обо всем, и он утверждает, что весь мятеж

произошел из-за глупой доброты леди Маргарет, и майора, и лорда Эвендела,

которые вчера поутру хлопотали за молодого Милнвуда и Кадди пред

полковником Клеверхаузом, и что если бы они были наказаны, то в стране все

было бы спокойно. Говоря по правде, я и сама держусь такого же мнения.

Последнее замечание Дженни добавила лишь в отместку своей госпоже,

рассерженная ее упрямой, не поддающейся никаким убеждениям недоверчивостью.

Но она тотчас же испугалась, встревоженная тем впечатлением, которое

произвели ее новости на юную леди; это впечатление было тем сильнее, что

Эдит воспитывалась в строгих правилах англиканской церкви и разделяла все

ее предрассудки. Ее лицо стало мертвенно-бледным, дыхание - таким

затрудненным, словно она была при смерти, ноги так ослабели, что не могли

выдержать ее собственной тяжести, и, почти теряя сознание, она скорее

упала, чем села на одно из расставленных в зале кресел. Дженни принялась

брызгать ей в лицо холодной водой, жгла перья, расшнуровала корсаж и

употребила все средства, применяемые при нервных припадках, но ничего не

добилась.

- Господи, что я наделала! - воскликнула в отчаянии горничная. - Хоть

бы мне отрезали мой проклятый язык! Кто б мог подумать, что она станет так

убиваться, и еще из-за молодого человека? О мисс Эдит, милая мисс Эдит, не

обращайте на это внимания, - может статься, все, о чем я наболтала,

неправда, типун мне на язык! Все говорят, что он не доведет меня до добра.

А что, если войдет миледи? Или майор? И к тому же она сидит на троне, на

который не садился никто с того утра, как здесь был король! Ах, Боже мой,

что мне делать! Что теперь станется с нами со всеми!

Пока Дженни Деннисон причитала над своей госпожой и попутно не

забывала себя самое, Эдит постепенно оправилась от припадка, вызванного

столь неожиданным и невероятным известием.

- Если б он был несчастлив, - сказала она, - я никогда не покинула бы

его; и я не сделала этого, хотя знала, что мое вмешательство навлечет на

меня неприятности и даже опасность. Если б он умер, я бы горевала о нем,

если бы он был неверен, я могла бы его простить; но он мятежник, восставший

против своего короля, он изменник отечеству, он друг и товарищ разбойников

и самых обыкновенных убийц, он тот, кто беспощадно истребляет все

благородное и возвышенное, он завзятый, сознательно богохульствующий враг

всего, что ни есть святого! Нет, я вырву его из моего сердца, даже если в

этом усилии мне придется истечь собственной кровью.

Она вытерла глаза и поспешно встала с большого кресла (или трона, как

обычно называла его леди Маргарет). Перепуганная служанка бросилась

взбивать лежавшую на кресле подушку, чтобы не было видно, что кто-то сидел

на этом священном месте, хотя, наверно, сам король Карл, учитывая красоту и

молодость, а также горести той, кто невольно посягнул на его непререкаемые

права, не нашел бы во всем случившемся ни малейшего оскорбления своей

августейшей особы. Покончив с этим, Дженни поторопилась навязать свою

помощь Эдит, ходившей взад и вперед по залу в глубоком раздумье.

- Положитесь на меня, сударыня, уж лучше положитесь на меня; всякая

печаль в конце концов забывается и, конечно...

- Нет, Дженни, - ответила твердо Эдит, - ты видела мою слабость, ты

увидишь теперь мою силу.

- Но вы уже как-то доверились мне, мисс Эдит, помните, в то утро,

когда вы были так опечалены.

- Недостойное и заблуждающееся чувство может нуждаться в поддержке,

Дженни, но сознание долга находит поддержку в себе самом. Впрочем, я не

стану поступать торопливо и опрометчиво. Я постараюсь взвесить причины его

поведения... и тогда... и потом я вырву его из моего сердца навеки, - таков

был твердый и решительный ответ молодой госпожи.

Ошеломленная словами Эдит, не способная ни понять ее побуждения, ни

оценить по достоинству ее мужественную решимость, Дженни проворчала сквозь

зубы:

- Господи Боже, пусть только пройдет первый порыв, и мисс Эдит

отнесется ко всему так же легко, как я, и, пожалуй, легче моего, хотя могу

поручиться, я и вполовину не любила так моего Кадди, как она своего

молодого Милнвуда. А кроме того, совсем не так уж плохо иметь друзей и с

той и с другой стороны: ведь если вигам удастся захватить замок - а мне

кажется, это может случиться, потому что у нас мало еды, а драгуны пожирают

все, что ни попадется им под руку, - то Милнвуд и Кадди окажутся

победителями, и их дружба будет нам дороже золота. Я раздумывала над этим

сегодня утром, еще прежде, чем услышала наши новости.

Успокаивая себя таким образом, служанка вернулась к своим обычным

обязанностям, а ее госпожа, оставшись в одиночестве, принялась изыскивать

способ как бы вырвать из сердца свое прежнее чувство к Мортону.