Geum.ru

Скотт. Пуритане Вальтер Скотт. Собр соч в 8 томах. Том М.: Правда, Огонек, 1990 Перевод А. С. Бобовича

Вид материалаРеферат
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   38
Глава XVII


Смотри, с поля битвы, сквозь гром и огонь,

Чей мчится безумный без всадника конь?


Кэмбел


Во время ожесточенной схватки, описанной нами в предыдущей главе,

Мортон, Кадди, его мать и достопочтенный мистер Гэбриел Тимпан оставались

на гребне возвышенности, близ того каменного надгробия, возле которого

Клеверхауз держал перед боем военный совет, и это позволило им следить за

ходом событий, происходивших внизу. Их охрана, состоявшая из капрала

Инглиса и четырех солдат, как нетрудно себе представить, уделяла неизмеримо

больше внимания капризам фортуны на поле сражения, чем поведению

арестованных.

- Если эти ребята постоят за себя, - сказал Кадди, - нам, может, опять

удастся избегнуть пенькового галстука. Да только что-то не верится. Плохие

они вояки, сударь.

- А здесь, Кадди, большого искусства не требуется, - ответил Мортон. -

У них выгодная позиция, они сносно вооружены и больше чем втрое превосходят

нападающих в численности. Если они не сумеют постоять за свою свободу и на

этот раз, значит, они и их сторонники заслуживают того, чтобы утратить ее

навсегда.

- Ах! - воскликнула Моз. - Зрелище это воистину великолепно! Дух мой

подобен духу благословенного пророка Илии, он пылает во мне; внутренности

мои - словно сусло, что бурлит и рвется наружу, еще немного, и я лопну, как

сосуд, в который налито молодое вино. О, если бы Господь обратил в этот

день суда и освобождения взоры свои на избранный им народ! Но что печалит

тебя, бесценный наш Гэбриел? Я спрашиваю, что печалит тебя, который во

время оно был бы назареем чище, чем снег, белее, чем молоко, краснее

сапфира (старая Моз, видимо, не очень-то разбиралась в драгоценных камнях);

я говорю, что печалит тебя, почему лицо твое сделалось чернее, чем уголь?

Почему увяла твоя красота? Почему испарилась твоя любезность и ты стал

сухим, как глиняный черепок? Сейчас самое время восстать и действовать,

время воззвать во весь голос и беспощадно разить; время вознести молитвы

свои за наших страдальцев, которые ратуют за правое дело, не жалея ни своей

крови, ни крови врагов.

Это пламенное обращение Моз заключало в себе горький упрек мистеру

Гэбриелу Тимпану, который, сущий Воанергес, что означает сын грома, на

кафедре, вдали от врагов, и достаточно упорный, как мы видели, даже попав в

их руки, утратил теперь от пальбы, криков и неистовых воплей, доносившихся

из долины, способность членораздельной речи и был до того перепуган -

впрочем, это могло бы случиться со всяким, окажись он в положении, когда

нельзя ни броситься в бой, ни бежать, - что не только не мог

воспользоваться благоприятным случаем и громить гонителей пресвитерианства,

чего ожидала от него бесстрашная Моз, но и молиться об успешном завершении

битвы. И все же он сохранял некоторое присутствие духа и не менее ревниво,

чем прежде, заботился о поддержании своей славы несгибаемого и пламенного

глашатая слова Господня.

- Помолчи, женщина, - сказал он, - не нарушай моих размышлений и не

отвлекай от борьбы, которую я веду с врагами в сердце моем. Однако, говоря

по правде, выстрелы неприятеля учащаются! Шальная пуля, чего доброго, может

залететь и сюда! Ага! Я укроюсь, пожалуй, за камнем, как за несокрушимой

крепостною стеной.

- Он просто-напросто трус, - сказал Кадди, отнюдь не лишенный той

храбрости, которая равнодушна к опасности, - он всего-навсего жалкий трус!

Далеко ему до Рамблбери, Господи Боже! Тот бился и громил своими

проклятиями, как крылатый дракон. Как жаль, что ему, бедняге, не удалось

избежать петли! Говорят, он шел на казнь, распевая псалмы, бодро и даже

весело, как я бы, скажем, пошел к миске с похлебкой, проголодавшись, как

сейчас, например. Эх, страшно взглянуть, что там творится, а все смотришь и

глаз не оторвешь.

В самом деле, жадное любопытство Мортона и Кадди и пламенный энтузиазм

Моз заставляли их оставаться на месте, так как отсюда они могли лучше всего

следить за ходом событий, между тем как почтенный Гэбриел Тимпан один

укрывался в безопасном убежище. Хотя наши узники и видели с вершины холма

все описанные нами превратности битвы, они не могли по-настоящему

разобраться в положении дел. Что пресвитериане не поддаются, было очевидно

по густому, тяжелому, освещаемому частыми вспышками дыму, который теперь

застилал всю долину и накрыл борющихся своей серою тенью. Однако

непрерывная стрельба с ближнего края низины свидетельствовала о том, что

враг упорно стремится вперед, что бой протекает крайне ожесточенно и что от

сражения, в котором не обученным военному делу крестьянам приходится

отбивать атаки прекрасно вооруженного регулярного войска под командою

опытных офицеров, можно ожидать любого исхода.

Наконец из окутанной дымом лощины начали выскакивать кони без

всадников; судя по сбруе, они принадлежали драгунам. Потом показались

спешенные солдаты, покидавшие поле боя и торопившиеся перевалить через

гребень холма, чтобы поскорее уйти от опасности. Число этих беглецов все

увеличивалось, и можно было предполагать, что судьба дня решена. Затем из

клубов дыма вынырнул большой отряд лейб-гвардейцев, он кое-как построился

на склоне холма, с трудом удерживаемый на месте стараниями своих офицеров;

потом появился так же поспешно отступавший отряд лорда Эвендела. Исход боя

был очевиден; узники торжествовали: они радовались и победе пресвитериан, и

своему скорому освобождению.

- Эти уже зашабашили, - сказал Кадди, - и работать больше не станут!

- Они бегут! Бегут! - воскликнула радостно Моз. - О, спесивые тираны!

Они скачут, как никогда еще не скакали. О, лукавые египтяне... О, надменные

ассирийцы, филистимляне, моавитяне, идумеи, измаильтяне! Господь направил

на них остро отточенные мечи, чтобы стали они пропитанием для птиц

поднебесных и тварей земных. Смотрите, какие тучи и вспышки огня преследуют

их по пятам, смотрите, как предшествуют они избранным сынам ковенанта -

точно столп облачный и столп огненный, что вели народ израильский из

Египта! День сей - воистину день освобождения праведных, день гнева на

гонителей и безбожников!

- Спаси нас, Господи! Матушка, - сказал Кадди, - придержали бы вы свой

язык да легли бы за камнем, как мистер Тимпан, золотой человек! Пули вигов

не очень-то разбирают, в кого им попасть, и так же легко могут размозжить

голову распевающей псалмы старухе, как и изрыгающему богохульства драгуну.

- Не бойся за меня, Кадди, - ответила старая Моз, обрадованная и

возбужденная успехом повстанцев, - не бойся! Я поднимусь на могильник и,

словно Дебора, вознесу песнь мою в поношение этих людей из Харошеф-Гоима,

что разбили подковы коней своих, спесиво гарцуя перед людьми.

Восторженная старуха и впрямь проделала бы задуманное и, взобравшись

на камень, стала бы, как она выражалась, хоругвью и стягом своего народа,

если бы Кадди, преисполненный скорее сыновней заботливости, чем

почтительности, не принудил ее, хотя его руки и были связаны, остаться на

месте.

- Ого, - сказал он, покончив с этим, - взгляните сюда, Милнвуд,

смотрите, видали ли вы когда-нибудь, чтобы кто из смертных дрался, как этот

сатана Клеверз? Смотрите, он трижды был в самой гуще и трижды выбирался из

нее невредимым... Но и мы сами, сдается, скоро выберемся отсюда. Инглис со

своими солдатами что-то частенько стали поглядывать через плечо, точно

дорога назад им милее, чем та, что ведет вперед.

Кадди не ошибся. Когда главная масса бегущих поравнялась с местом, где

они находились, капрал и его люди выстрелили, не целясь, по приближающимся

повстанцам и, бросив всякое попечение об арестованных, присоединились к

своим отступавшим товарищам. Мортон и старая Моз, которые не были связаны,

не теряя времени, развязали Кадди и проповедника, освободив их скрученные

за спиной руки. Едва успели они это сделать, как почти у самой подошвы

холма, на вершине которого было не раз уже упоминавшееся нами надгробие,

показался арьергард отступающих, все еще сохранявших подобие строя. Во всем

замечались та спешка и то смятение, которые всегда налицо при отходе, но

они все же еще не потеряли облика воинской части. Впереди скакал

Клеверхауз; его обнаженный палаш, так же как лицо и одежда, был окровавлен.

Конь был покрыт корками запекшейся крови и засекался от слабости. Лорд

Эвендел, чей вид немногим отличался от вида Клеверхауза, вел за собою

последнюю группу драгун, увещевая их не разбредаться и сохранять

присутствие духа. Среди них было несколько раненых, и один или двое

свалились с коней, уже поднявшись на холм.

При этом зрелище Моз снова зажглась вдохновением. Стоя среди густого

вереска, с непокрытою головою, с седыми, развевающимися на ветру космами,

она довольно точно являла собою образ престарелой вакханки или фессалийской

колдуньи, исступленно предающейся своим заклинаниям. Она тотчас же узнала

мчавшегося во главе отступающих Клеверхауза и воскликнула с едкой иронией:

- Остановись, остановись! Ведь ты всегда жаждал побывать на собраниях

святых мучеников, ведь ты готов был обрыскать все, какие есть, болота

Шотландии, чтобы отыскать такое собрание. Что же ты не остановишься, когда

нашел его наконец? Не желаешь ли выслушать еще одно слово? Не желаешь ли

дождаться послеобеденной проповеди? Горе тебе! - продолжала она, внезапно

меняя тон. - Да подсекутся сухожилия у той твари, на быстроту которой ты

уповаешь! Смотри, смотри, тебе приходит конец, тебе, пролившему столько

крови и тщащемуся теперь спастись самому, тебе, наглый Рабсак, изрыгающий

кощунства Семей, кровожадный Доик! Подъят обнаженный меч, и вскоре он

настигнет тебя, как бы быстро ты ни скакал.

Клеверхаузу, как нетрудно предположить, было не до того, чтобы

прислушиваться к ее гневным речам. Надеясь собрать беглецов вокруг своего

боевого штандарта, он торопился перевалить через гребень возвышенности,

заботясь только о том, чтобы вывести остатки полка за пределы досягаемости

неприятельских выстрелов. Но, когда последняя группа драгун поднялась на

вершину холма, пуля поразила лошадь лорда Эвендела, и она тотчас же

грохнулась наземь, увлекая за собой и его. Двое повстанцев на конях,

опередившие своих сотоварищей в преследовании бегущих, понеслись к нему,

чтобы убить его, ибо в те времена никому не давали пощады. Устремился к

нему, но чтобы спасти ему жизнь, и Мортон, побуждаемый как врожденным

великодушием, так и желанием уплатить долг, которым лорд Эвендел обязал его

утром того же дня и который в силу известных читателю обстоятельств

заставил его так жестоко страдать. Пока он помогал раненому освободиться

из-под убитой лошади и встать на ноги, подоспели и оба всадника, и один из

них, закричав: "Смерть тирану в краской куртке!" - обрушил на знатного

юношу свой палаш; Мортон, с трудом отпарировавший удар, крикнул всаднику,

оказавшемуся не кем иным, как Белфуром Берли:

- Пощадите этого человека ради меня, ради, - добавил он, замечая, что

Берли его не узнал, - ради Генри Мортона, еще так недавно предоставившего

вам кров.

- Генри Мортон? - откликнулся Берли, вытирая окровавленный лоб рукой,

еще более окровавленной. - Разве не говорил я, что сын Сайлеса Мортона

покинет страну утеснения и явится к нам, что недолго ему оставаться еще в

шатрах, раскинутых в стране Хама? Ты головня, извлеченная из пожарища... Но

этот обутый в ботфорты апостол епископства, он умрет положенной ему

смертью! Мы должны безжалостно их разить, мы должны истреблять их под

корень от восхода и до заката. Мы посланы, чтобы убивать их, как

амалекитян, уничтожать весь их род, не щадить ни мужчины, ни женщины, ни

дитяти, ни сосунка, и потому не мешай мне, - прибавил он, снова замахиваясь

палашом на лорда Эвендела, - ибо дело это нужно делать как следует.

- Вы не должны его убивать, вы его не убьете, особенно теперь, когда

он лишен возможности защищаться, - горячо произнес Мортон, заслоняя собою

лорда Эвендела и готовый принять удар, предназначавшийся офицеру. - Сегодня

утром он спас мою жизнь, жизнь, которой грозила опасность только из-за

того, что я укрыл вас в Милнвуде; пролить его кровь теперь, когда он не

может сопротивляться, было бы не только жестокостью, ненавистной и Богу и

человеку, но и отвратительной неблагодарностью как по отношению к нему, так

и ко мне.

Берли опустил руку.

- Ты все еще, - сказал он, - в содоме язычников, и я скорблю о твоей

слепоте и слабости. Жесткое мясо не для младенцев; великое и тяжкое

испытание, заставившее меня взяться за меч, не для тех, чьи сердца обитают

в глиняных хижинах, чьи ноги опутали тенета бренных привязанностей, кто

облачается в покров, называемый покровом праведника, хотя он не что иное,

как мерзкое рубище. Но направить душу на путь веры и истины куда лучше, чем

отослать злодея в Тофет, а потому я пощажу юношу, за которого ты

заступаешься, полагая, что эта милость будет подтверждена военным советом

Господней армии, которую Отец наш небесный благословил в этот день

предвестием близкого освобождения. У тебя нет, как вижу, оружия; дожидайся

моего возвращения. Я должен преследовать этих грешников, этих амалекитян; я

должен разить их, пока они не будут окончательно стерты с лика земли, от

Хавилы до Суры.

Проговорив это, он пришпорил коня и снова пустился в погоню.

- Кадди, - сказал Мортон, - ради Бога, достань лошадь, и как можно

скорее. Я не могу доверить жизнь лорда Эвендела людям, настолько

ожесточившимся. Как ваши раны, милорд? Можете ли вы продолжать путь? -

добавил он, обращаясь к пленнику, оглушенному падением, который стал

понемногу приходить в себя.

- Полагаю, что да, - ответил молодой лорд. - Но возможно ли? Ужели я

обязан своею жизнью мистеру Мортону?

- Я помешал бы убийству пленного и из простой человечности, - ответил

Мортон. - А что касается вашей чести, то, вступившись за вас, я к тому же

уплатил священный долг благодарности.

В этот момент возвратился с лошадью Кадди.

- Ради Господа Бога, садитесь, садитесь в седло и летите, как ястреб,

милорд, - сказал добродушный парень. - Я не я, если они не перебьют всех до

последнего - и пленных и раненых.

Лорд Эвендел, которому Кадди почтительно придержал стремя, не без

труда взобрался на лошадь.

- Отойди подальше, дружок; смотри, как бы эта предупредительность не

стоила тебе жизни. Мистер Мортон, - продолжал он, обращаясь к Генри, - мы

связаны теперь навсегда; я никогда не забуду вашего благородства. Прощайте!

Он повернул коня и поскакал в том направлении, где была наименее

вероятна угроза погони.

Не успел лорд Эвендел умчаться, как небольшая группа повстанцев из

числа тех, кто преследовал отступающего противника, окружила Кадди и

Мортона, угрожая им местью за помощь, которую они оказали улизнувшему

филистимлянину, как они называли знатного юношу.

- А что же нам оставалось, по-вашему, делать? - закричал Кадди. - Как

могли бы мы задержать человека, у которого два пистолета да еще в придачу

палаш? А почему вы сами не поторопились, вместо того чтобы кидаться теперь

на ни в чем не повинных людей?

Эти оправдания едва ли были бы признаны состоятельными, если бы

оправившийся от недавнего страха мистер Тимпан, который пользовался

известностью и уважением среди гонимых скитальцев, а также старая Моз,

умевшая говорить их языком не хуже самого проповедника, горячо и страстно

не вступилась за них.

- Не трогайте их, не творите им зла! - воскликнул Тимпан своим лучшим

басовым тембром. - Это сын знаменитого Сайлеса Мортона, руками коего

Господь свершил в этой стране большие дела; это было в то время, когда

начиналась борьба против епископства, когда потоком лилось слово Божие,

когда обновлялся дух ковенанта. Он был героем и бойцом в те благословенные

дни, когда у нас была сила и власть, когда уличенные в злодеяниях грешники

обращались к истинной вере, когда святых мучеников объединяло братство в

бою и молитве, когда благоухали ароматы райских садов.

- А это сынок мой Кадди, - подхватила, в свою очередь, Моз. - Это сын

отца своего, Джуддена Хедрига, славного и честного человека, и матери своей

Моз Миддлмес, недостойной рабы Господней, которая исповедует чистую веру, и

борется за нее, и всею своей душой ваша. Разве не начертано в Священном

писании: "Не погубите колена племен Каафовых из среды Левитов" ("Числа",

глава четвертая, стих восемнадцатый)? Ох, ребята, что же вы стоите безо

всякого дела и препираетесь с честным народом, когда нужно воспользоваться

победой, которой благословило вас провидение?

Не успел удалиться этот отряд, как их тотчас же окружил новый, и

пришлось повторять те же самые объяснения. Гэбриел Тимпан, страх которого

рассеялся вместе с дымом от последнего выстрела, снова вступился за них и,

заметив, насколько существенно его слово для обеспечения безопасности

недавних его товарищей по заключению, осмелел до того, что стал приписывать

своим заслугам немалую долю в одержанной над королевскими войсками победе.

Ссылаясь на Мортона и на Кадди, он утверждал, что, пока не был ясен исход

сражения, он, как Моисей на горе Иегова-Нисси, возносил молитвы о том,

чтобы Израиль взял верх над амалекитянами; он говорил, кроме того, что

Мортон и Кадди поддерживали его воздетые к небу руки, когда они в

изнеможении опускались; они делали это, как Ор и Аарон, поддерживающие руки

пророка. Очень возможно, что Гэбриел Тимпан столь щедро делился заслугами

со своими товарищами по несчастью для того, чтобы у них не было искушения

разоблачить его привязанность к бренной жизни и жалкую трусость,

заставившие его забыть обо всем, кроме своей безопасности.

Эти веские свидетельства в пользу только что освобожденных узников

Клеверхауза быстро, со многими преувеличениями, распространились среди

победоносного воинства.

Толки на этот счет были чрезвычайно разнообразны; все они сходились,

однако, на том, что молодой Мортон из Милнвуда, сын стойкого воина

ковенанта Сайлеса Мортона, вместе с достопочтенным Гэбриелом Тимпаном и

простой, но набожною старухой, относительно которой многие думают, что она

столь же хорошо, как и сам проповедник, приводит на память и толкует тексты

Писания, будь то слова гнева или слова утешения, прибыли поддержать

старинное правое дело, приведя с собой подкрепление из сотни вооруженных до

зубов обитателей Среднего Уорда.


Глава XVIII


Стучал по кафедре горлан,

Как будто бил он в барабан.


"Гудибрас"


Между тем конница повстанцев, изнуренная непривычными для нее

усилиями, прекратила преследование драгун и вернулась назад; собралась на

отвоеванной земле и пехота, изнемогавшая от голода и усталости. Впрочем,

успех так опьянял сердца, что казалось, будто он может заменить и пищу и

отдых. И действительно, он превзошел даже самые смелые ожидания; не понеся

больших потерь, они разбили наголову целый полк отборных солдат, во главе

которых стоял первый военачальник Шотландии, одним своим именем долгое

время внушавший им ужас.

Эта неожиданная победа поразила и потрясла их души, тем более что

взялись они за оружие, побуждаемые скорее отчаянием, чем надеждою. Да и

объединились они тоже случайно и приготовились к бою наскоро, избрав из

своей среды командиров, отличавшихся пламенной верой и храбростью, а не

какими-либо другими качествами. Отсутствие надлежащей организации и

дисциплины повело к тому, что почти вся масса повстанцев превратилась в

своего рода военный совет, горячо обсуждавший, что именно следует

предпринять в развитие одержанного успеха, и не было такого дикого и

несуразного предложения, которое не нашло бы сторонников и защитников.

Некоторые советовали идти на Глазго, другие - на Гамильтон, третьи - на

Эдинбург, четвертые - прямо на Лондон. Одни хотели отправить ко двору

депутацию, чтобы разъяснить Карлу II его заблуждения и обратить его на путь

истинный; сторонники более крутых мер предлагали возвести на престол нового

короля или объявить Шотландию независимою республикой. Независимый

парламент и независимый союз церковных общин - таковы были требования

наиболее благоразумной и умеренной партии. Между тем среди солдат поднялся

ропот; они требовали хлеба и всего, в чем нуждались, и хотя все жаловались

на лишения и голод, никто не принимал мер, чтобы наладить подвоз

продовольствия. Короче говоря, лагерь ковенантов, несмотря на только что

одержанную победу, казалось, готов был рассыпаться, словно дом из песка, и

причиною этому было отсутствие твердых принципов, которые объединяли бы и

сплачивали восставших.

Берли, принимавший участие в преследовании противника и только теперь

возвратившийся на поле сражения, застал войско повстанцев в состоянии

полного разброда и замешательства. Обладая способностью опытного

военачальника не теряться в любых обстоятельствах, он предложил выделить

сотню наименее истомленных людей для несения лагерной службы, составить

временный комитет из числа тех, кто выполнял до этой поры обязанности

военачальников, передав ему, впредь до избрания командиров, верховное

руководство, и поручить Гэбриелу Тимпану отметить дарованный небом успех

подобающей проповедью, обращенной ко всей повстанческой армии. Он особенно

настаивал на последней из перечисленных мер, и не без веской причины, так

как это был единственный способ занять внимание массы повстанцев и

доставить возможность ему и еще двум-трем военачальникам держать военный

совет, не отвлекаясь противоречивыми мнениями и бессмысленными криками

целого войска.

Гэбриел Тимпан превзошел ожидания Берли. Два битых часа проповедовал

он без запинки; и, конечно, ничьи наставления, кроме как мистера Гэбриела

Тимпана, не могли в течение столь долгого времени приковывать внимание

слушателей, и притом в таких критических обстоятельствах. Но он в

совершенстве владел секретом грубого и незамысловатого красноречия,

присущего многим проповедникам той эпохи; оно было бы с презрением

отвергнуто аудиторией, обладающей хоть крупицею вкуса, но явилось хлебом

насущным для слушателей Тимпана. Взятый им текст был из сорок девятой главы

Книги пророка Исайи: "И плененные сильным будут отняты, и добыча тирана

будет избавлена, потому что я буду состязаться с противниками твоими, и

сыновей твоих я спасу".

"И притеснителей твоих накормлю собственною их плотью, и они будут

упоены кровью своею, как молодым вином; и всякая плоть узнает, что я

Господь, спаситель твой и искупитель твой, сильный Иаковлев".

Речь, произнесенная Тимпаном на эту тему, была разделена на пятнадцать

частей, причем каждой части сопутствовало семь практических приложений

основного тезиса проповедника; два должны были служить целям утешения, два

- устрашения, два изъясняли причины вероотступничества и гнева Господнего,

а последнее возвещало обещанное и чаемое освобождение. Первую часть своей

речи он посвятил собственному освобождению и освобождению своих товарищей

по несчастью; он воспользовался случаем, чтобы сказать несколько слов в

похвалу молодого Милнвуда, от которого, как от защитника ковенанта, он

ожидал великих деяний. Вторую часть он заполнил перечислением кар, которые

неминуемо в близком будущем поразят тираническое правительство. То он

говорил тоном разговорным и обыденным, то возвышал голос, и тогда речь его

становилась бурной и стремительной; иные места ее были высокопарны, иные,

напротив, опускались до уровня самого непритязательного шутовства; то с

огромным воодушевлением отстаивал он право всякого свободного человека

чтить Господа Бога в соответствии с велениями собственной совести, то

возлагал вину за бедствия и муки народные на непростительную небрежность

правителей, которые не только не провозгласили пресвитерианства

общенациональным исповедованием, но отнеслись с преступной терпимостью к

сектантам разного толка - папистам, прелатистам, эрастианам, присвоившим

себе название пресвитериан, индепендентам, социнианам и квакерам, коих всех

Тимпан предлагал изгнать из страны одним решительным актом парламента и тем

самым полностью восстановить былое благолепие скинии. Потом он подробно

остановился на учении об оборонительных действиях и о сопротивлении Карлу

II, отметив, что этот монарх, вместо того чтобы пестовать, как отец,

шотландскую церковь, в действительности не пестовал никого, кроме прижитых

им вне брака детей. Затем он распространился относительно образа жизни и

развлечений этого веселого государя, и, надо признаться, кое-что и в самом

деле заслуживало тех выражений, которыми сыпал наш не очень-то учтивый

оратор, окрестивший короля презренными именами Иеровоама, Омри, Ахава,

Шаллума, Факея и всех прочих нечестивых царей, упоминаемых в книгах

Паралипоменон. Свою речь мистер Тимпан заключил следующим текстом Писания:

"Ибо Тофет давно уже устроен; он приготовлен и для царя, глубок и широк; в

костре его много огня и дров; дуновение Господа, как поток серы, зажжет

его".

Едва Тимпан кончил проповедь и спустился с высокой скалы, служившей

ему пасторской кафедрой, как на его месте появился новый оратор, резко

отличавшийся от него своим обликом. Достопочтенный Гэбриел был человек

преклонного возраста, плотный, с громовым голосом, квадратною головой, и

тупыми, невыразительными чертами лица, отчего и казалось, что плоть в нем

берет верх над духом, а это едва ли было пристойно для глашатая слова

Божьего. Молодой человек, обратившийся теперь с увещаниями к этому столь

необыкновенному сборищу, Эфраим Мак-Брайер, был не старше двадцати лет; и

все же весь его облик наглядно свидетельствовал, что, при своем чахоточном

сложении, он к тому же еще изнурен бдениями, постами, всяческими лишениями,

связанными с пребыванием в тюрьме и тяготами скитальческой жизни. Несмотря

на молодость, он уже дважды претерпел заключение продолжительностью в

несколько месяцев; он много страдал, и это создало ему большой авторитет

среди приверженцев его секты. Усталыми глазами окинул он толпу и поле

сражения, и взгляд его зажегся ликованием, а бледное выразительное лицо

покрылось болезненным, мгновенно вспыхнувшим и так же угасшим румянцем

радости. Он сложил руки, поднял голову и, прежде чем обратиться к народу,

видимо, мысленно погрузился в благодарственную молитву. Вначале его тихая,

нетвердая речь как будто не могла выразить волновавшие его мысли. Но

напряженное молчание слушателей, жадность, с которою они ловили каждое его

слово, подобная той, с какою изголодавшиеся иудеи собирали манну небесную,

произвели, очевидно, соответствующее действие на самого проповедника. Речь

его стала отчетливее, жесты живее и энергичнее; все говорило о том, что

религиозный пыл одолел телесные недуги и слабость.

Красноречие Мак-Браиера также не было лишено налета грубости,

свойственной его секте, но, сглаженное природным вкусом, оно было свободно

от наиболее нелепых и смешных недостатков проповедей его единоверцев; стихи

Писания, терявшие порою в их устах смысл из-за неуместного применения,

звучали у него красочно и величаво и производили такое же впечатление,

какое в старинных соборах производят солнечные лучи, проникая сквозь

стрельчатые окна с изображенными на них житиями святых и мучеников за веру.

В ярких красках обрисовал он бедственное положение церкви в последний

период ее неурядиц. Он сравнил ее с Агарью, следящей среди безводной

пустыни за угасанием жизни в ее возлюбленном чаде, с Иудой под пальмою,

скорбящим о разорении храма, с Рахилью, оплакивающей свое бесплодие и

отвергающей утешения. Но он достиг вершины сурового и величавого

красноречия, когда непосредственно обратился к людям, еще не успевшим

остыть после битвы. Он призывал их не забывать о великих делах, сотворенных

ради них Господом, и упорно идти вперед, не оставляя того пути, на который

вывела их победа.

- Ваши одежды окрасились, но не соком виноградной лозы; ваши мечи

сбагрены кровью, - восклицал он, - но это не кровь коз и ягнят; пыль в

пустыне, которую вы попираете, пропиталась туком и кровью, но это не кровь

быков, ибо "жертва у Господа в Восоре и большое заклание в земле Едома". То

не были первенцы от стад, мелкий скот для сожжения жертвы, эти тела, что

лежат, словно удобрение на поле, вспаханном рачительным хозяином; не

благовоние мирры, ладана или душистых трав, то, что доносится до ваших

ноздрей: это залитые кровью трупы тех, кто держал лук и копье, кто был

жестокосерд и безжалостен, чей голос рокотал, словно море, кто садился в

седло не иначе, как обвесив себя оружием, словно отправлялся на бой; это

трупы могучих воинов, что пришли сразиться с Иаковом в день освобождения

его, и этот дым - дым тех огней, что пожрали их. И эти дикие холмы, что вас

окружают, не скиния, изукрашенная кедровым деревом и серебром, и вы не

священники, прислуживающие у алтаря с кадильницами и факелами; в ваших

руках меч, и лук, и орудия смерти, и говорю вам воистину, даже тогда, когда

древний храм пребывал в изначальной славе своей, даже тогда не была

принесена жертва, более угодная Богу, чем та, которую вы принесли сегодня,

предав закланию тирана и утеснителя, когда скалы были алтарем вашим, небеса

- сводами святилища вашего, а ваши добрые, остро отточенные мечи - орудиями

жертвоприношения. А посему не бросайте плуга на борозде, не сходите с

тропы, на которую однажды вступили, будьте как славные витязи во времена

оны, призванные Господом ради прославления его имени и ради освобождения

угнетаемого народа, не останавливайте своего бега, раз вы начали

состязание, чтобы конец не стал хуже начала.

Итак, водрузите над этой страною стяг, трубите в трубы с горных

вершин; пусть пастух не лепится к стаду своему и сеятель - к вспаханной

ниве; но будьте на страже, оттачивайте наконечники стрел, начищайте до

блеска щиты, изберите себе начальников тысяч и начальников сотен,

полусотен, десятков; пусть пешие будут как дыхание ветра; пусть всадники

устремятся, словно потоки неиссякаемых вод, ибо переправы перед

угнетателями разверзлись и бичи их сожжены, ибо лица их воинов обращены

вспять; Господь был за вас, и он сломал лук власть имеющего; пусть сердце

каждого уподобится сердцу отважного Маккавея, пусть рука каждого будет

рукою могучего силой Самсона, пусть меч каждого будет мечом Гедеона,

поражавшего насмерть любого врага, ибо знамя реформации плещется на горах в

изначальной красоте своей, и врата адовы не одолеют его.

Блажен, кто обменяет в день сей дом свой на боевой шлем, кто продаст

одежды свои, чтобы приобрести меч, кто разделит участь свою с участью детей

ковенанта, и да будет так, пока не исполнится обетованное; и горе, горе

тому, кто ради бренных житейских целей и личной корысти уклонится от

великого дела, ибо проклятие будет на нем еще горше, чем на Мерозе, который

не пришел к Господу, чтобы помочь ему против могущественного врага. Итак,

поднимайтесь и действуйте; кровь мучеников, что дымится на лобном месте,

вопиет об отмщении; кости святых, что, белея, лежат на дорогах, требуют

воздаяния; стоны невинных, что доносятся с заброшенных островов морских, из

темниц, сокрытых в твердынях тирана, исходят мольбой об освобождении;

молитвы гонимых христиан, скрывающихся от меча утеснителей в пещерах и

бесплодных пустынях, терзаемых голодом, лишенных огня, пищи, крова, одежды,

ибо они предпочитают служить скорее Богу, чем человеку, - все они с вами,

все ходатайствуют за вас, бдят у врат царства, стучат, осаждают их, дабы

явил Господь вам милость свою. Само небо будет сражаться за вас, подобно

тому как звезды в беге своем сражались против Сисары. И кто жаждет

заслужить бессмертную славу в мире сем и вечное блаженство в оном, что

грядет, тот пусть вступает в службу Господню и получит задаток из руки

смиреннейшего его слуги, а именно благословение и ему, и дому его, и детям

его, и потомкам его до девятого колена, и благословение, коим Господь

осенил Авраама и род его, навеки и навсегда. Аминь!

Красноречие проповедника вознаградил глухой гул одобрения,

прокатившийся в рядах вооруженных слушателей по окончании его речи, которая

так хорошо осветила и то, что они уже совершили, и то, что еще предстояло

им совершить. Слушая эту проповедь, возносившую их над всеми невзгодами и

бедствиями этого мира и отождествлявшую дело, за которое они борются, с

делом самого божества, раненый забывал о том, что у него болят раны, слабый

и голодный - о переносимых тяготах и лишениях. И когда проповедник

спустился с возвышения, с которого говорил, вокруг него собралась большая

толпа. Прикасаясь к нему руками, на которых еще не запеклась кровь, люди

клялись, что будут стойкими бойцами за дело Господне. Изнуренный

собственным энтузиазмом и вдохновением, которое он вложил в свою речь,

Мак-Брайер мог отвечать лишь скупыми словами и слабым голосом: "Да

благословит вас Господь, братья мои, - мы боремся за его дело. Поднимайтесь

и действуйте, как подобает мужчинам; самое худшее, что может выпасть на

вашу долю, - это быстрое и обагренное кровью переселение в иной мир".

Белфур и другие вожди не теряли между тем времени, и, пока остальные

предавались благочестивым занятиям, были разожжены лагерные костры,

расставлены часовые и из припасов, собранных на близлежащих фермах и в

окрестных деревнях, приготовлен обед. Удовлетворив, таким образом, самые

насущные нужды, они подумали о дальнейшем. Были разосланы небольшие отряды,

чтобы оповестить народ об одержанной ими победе и добыть если не добром, то

силою то, в чем они острее всего нуждались. В этом они преуспели гораздо

больше, чем ожидали, так как в одной из деревень им удалось обнаружить

небольшой склад продовольствия, фуража и снаряжения, заготовленных для

королевских войск. Этот успех не только избавил их на первое время от забот

о самом необходимом, но и настолько укрепил их надежды, что, несмотря на

колебания некоторых, чей пыл уже успел поостыть, было принято единодушное

решение не расходиться и с оружием в руках отстаивать свое правое дело до

последнего вздоха.

Что бы ни думали мы о нелепости, ханжестве и узком догматизме многих

разделяемых ими воззрений, нельзя не воздать должное самоотверженному

мужеству нескольких сот крестьян, которые без вождей, денег, складов, без

какого-либо определенного плана действий и почти без оружия, поддерживаемые

лишь ревностной верой и ненавистью к своим угнетателям, осмелились открыто

начать войну против правительства, опирающегося на регулярную армию и силы

трех королевств.