Geum.ru

  Дипломатия и внутренняя политика Крым-Гирея

Вид материалаДиплом

Содержание


Xiii. крымская война
Предыстория войны
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   ...   40

А в 1809 г. последовало новое законодательное утверждение практически сложившегося крепостного права. Отныне татары не могли покидать места жительства в период с декабря по март, а если они переселялись в остальное время года, то земля и имущество их все равно отходили к барину. Барщина должна была отправляться по первому понуждению[300] помещика (там же, 190 — 191)85. Руководясь подобными "дополнениями" к инструкции, комиссия в абсолютном большинстве случаев решала конфликты в пользу русских помещиков. Если же выяснялось, что новый владелец не мог доказать своих прав на землю, то в этом редчайшем случае она татарам не возвращалась. Помещик должен был лишь возместить ее стоимость в общину согласно приблизительной оценке. Оценку же проводили чиновники, естественно ее занижая. Достаточно сказать, что по всему Крыму было собрано таким образом лишь 20 тыс. руб. (там же, 194).

ПОЗЕМЕЛЬНЫЙ ВОПРОС В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.

После роспуска комиссии в 1809 г. вопрос крымского землевладения остался открытым. Но поскольку жалобы продолжали поступать не только от крестьян, но и от помещиков (не умевших разъяснить татарам всю безнравственность выпаса скота на бывших общинных землях), то в 1816 г. был издан новый именной указ. Здесь прежде всего подводились такие итоги распределения земель, как продажа 0, 5 млн десятин ее за бесценок, т. е. "по 1 руб. 21 коп. десятина, чему и веры нельзя дать по богатству тамошних земель"86. Что же касается татар на этих землях, то, очевидно, уже тогда обнищание их дошло до такого уровня, что указом предписывалось "учреждение опек над дворянами, небрегущими о благе крестьян" (ПСЗ, XXXIII, №26254).

В 1816 г. по причине провала деятельности первой комиссии учреждается вторая с той же целью — разбора жалоб и наказания виновных в нарушении законодательства. Затем создали некий комитет из трех (!) чиновников, тоже для рассмотрения нескончаемых дел о притеснениях крестьян и упорядочения владельческих прав (ПСЗ, XXXVI, №28014). А затем — в 1822 г. — Временное отделение комитета при Таврической казенной экспедиции с той же целью (ПСЗ, XXXVIII, №29084). Деятельность всех этих органов оказалась бесплодной, причин чему было немало, а одна из основных — то, что, как замечали современники, "почти все власти Крыма имеют зем[301]лю, они влияют на ход размежевания". Предлагавшиеся же планы активизации этих работ (например, по земле, принадлежавшей графу Воронцову) были рассчитаны на затягивание размежевания на десятки лет. "Но правды не было бы и через 50 лет", — пессимистично замечает тот же современник (Вольфсон Б., 1941, 66).

Наконец в 1827 г. было составлено Положение для татар-поселян и владельцев земель Таврической губернии, имевшее силу указа (ПСЗ, II собр., II, №1417). Долгожданный этот документ дал помещикам право на неограниченные поборы с татар, живущих на их земле (§ 18), и произвольный сгон крестьян с барской земли (§ 21). Общинная земля пока отчуждению формально не подлежала.

Однако настал и ее черед. В указе 1833 г. "О поземельном праве в Таврическом полуострове и облегчении в оном межевания" (ПСЗ, II собр., VIII, №5994) помещикам разрешалось продавать и общинную землю (§ 5), впрочем, разрешалась распродажа общинных угодий, в которых и не было помещичьей доли, т. е. чисто татарской собственности. Здесь явно уничтожались препятствия на пути превращения земли в товар, что было необходимо скупавшим ее новым землевладельцам уже вполне капиталистического склада. Так рухнул древний институт татарской общины, благодаря которому на плаву оставались беднейшие хозяйства, и семьи деревни, остававшиеся без кормильца, — первый же неурожай заставлял татар расставаться со старинными угодьями. Чтобы не умереть с голоду, они продавали их.

Явления эти стали позднее общероссийскими. Но были в Крыму и специфические, весьма изощренные способы вполне феодальной эксплуатации крестьян. Сохранились многочисленные данные о том, что русские "посягали не только на землю, но даже и на воду": "проточная вода... беспрепятственно отводилась частными лицами в особые резервуары и возвращалась в прежнее русло лишь за отдельную плату..." (Гольденберг М., 1883, 70). Таких плодов цивилизации XIX в. ранее Крым не знал. Помещики использовали и дарованное им право безразмерных налогов — они дошли до 10 руб. и более с души; за 25 лет до Крымской войны они удвоились. Но денег не хватало — уже из-за стремительного роста бюрократи[302]ческого аппарата губернии. Число чиновников за тот же период учетверилось, "так что на одно только это управление с татар взималось более 1 000 000 руб. ежегодно" (там же, 71).

ЭКОНОМИКА ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX в.

Один из крупнейших колонизаторов начала прошлого века, Мордвинов, был уверен, что "татары неспособны жить и занимать земли и сады", отчего "благо всеобщее требует, чтобы в горную часть Крыма привлекаемы были иностранцы, поднимающие цену только благодатной земли" (Мордвинов Н.С., 1881, 211 — 212).

Власти практиковали замену татарских крестьян зарубежными переселенцами с первых послеаннексионных лет. Естественно, колонисты принесли объективную пользу крымской экономике: они обладали земледельческой техникой и опытом, стоявшими на передовом уровне эпохи. Но экономические успехи, которые бросались в глаза при посещении усадеб колонистов, по сравнению с татарскими объяснялись и иными причинами. Иммигрантам обеспечивался ряд льгот, которые и не снились местному населению. Так, немцам-менонитам бесплатно предоставлялось 85 десятин на семью и освобождение на 10 лет от любых налогов (1786 г.). В начале XIX в. размер семейного надела снизился до 50 десятин, но также бесплатных. Кроме того, им выдавались крупные пособия и бесплатный семенной материал (Заселение, 1900, №29 и 30), для их нужд был в 1814 г. заложен знаменитый Никитский сад и несколько других питомников близ Старого Крыма (там же, №32).

Татарам было тяжело вынести конкуренцию колонистов потому, что они, во-первых, несли все поборы "на покрытие издержек по содержанию края" (там же, №33); во-вторых, как мы видели, их сгоняли с земли, и, в-третьих, ни на какую правительственную помощь они, в отличие от иностранных колонистов, не могли рассчитывать — до них никому не было дела. До 21 февраля 1833 г. правительство не удосужилось даже закрепить землю точным, юридически разработанным актом за теми немногими татарами, что ею владели, — как можно было в таких условиях забо[303]титься о бонификации земли, если владелец вполне мог быть с нее согнан в любой момент!

И тем не менее именно трудом татар Крым за полстолетия XIX в. был буквально преображен. Возьмем пример из хозяйственной сферы, где пришлого элемента почти не было, — из овцеводства. Издавна славившихся на всем Востоке тонкорунных овец в 1823 г. было 112 тыс., в 1837 г. — 195 тыс., а в 1848 г. — около миллиона голов (Памятная книжка, 1889, отд. IV, 21).

В хлебопашестве, где принимали участие и колонисты, и вывезенные из России крепостные (впрочем, и тех и других было пока неизмеримо меньше, чем татар-земледельцев), успехи были не менее показательны: если к 1841 г. валовой урожай пшеницы равнялся 755 тыс. четвертей, то, после того как возросли цены на хлеб, объем зерна поднялся через два года до 1 252 млн четвертей, а в 1845 г. — до 1, 8 млн, т. е. возрос в 2, 5 раза за 4 года (Максименко М.М., 1957, 17). Скупая статистика тех лет показывает, что основная масса зерна при этом была собрана государственными крестьянами (т. е. татарами), помещики же сняли урожай, в 5, 5 раза меньший (Секиринский С.А., 1974, 16).

Число виноградных кустов к 1830 г. достигло 4 млн в основном на Южном берегу, в долинах Бельбека, Альмы, Судака и Качи. Однако уже тогда началось и степное виноградарство: вблизи Симферополя, Феодосии, Евпатории к 1848 г. под 35 млн кустов было занято 5 тыс. десятин. Возросло и товарное значение отрасли — если в 1823 г. было произведено 228 тыс. ведер вина, то в 1848 г. уже 823 тыс.[304]


XII. НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ЦАРИЗМА В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX в.

В национальной политике, проводимой в эту эпоху царским правительством в Крыму, отчетливо видны начала осознанного и позднее, в годы Крымской войны, и после нее теоретически "обоснованного" шовинизма и практического геноцида. И в этом отношении Крым является чуть ли не исключением из всей колонизаторской практики России. Так, в Средней Азии с самого начала проникновения, а затем и аннексии и колонизации ее у руля российской политики по отношению к Туркестану и другим территориям стали члены Императорского Географического общества, а также ученые-востоковеды, крайне бережно относившиеся к культурному наследию древних цивилизаций, а главное — знавшие край и понимавшие его нужды. Они смягчали колонизаторские замашки России и цивилизовали не только "аборигенов", но и местных русских чиновников. Подобные тенденции проявились и на Кавказе, лишь только умолкли пушки "усмирителей", — там до сих пор чтут память генерала Н.Г. Петрусевича, много сделавшего для горцев, уважавшего их законы и традиции. В Крыму такого не было.

Уже в начале века из Крыма были высланы в глубь России представители мусульманского духовенства и отдельные мурзы. Отбор шел по признаку авторитетности того или иного деятеля в народе. На новом месте большинство их (несмотря на обещание Екатерины приравнять в правах мурз к русским дворянам, а мулл — к священству) было приписано к государственным крестьянам (Кричинский А., 1919, 19). Всем сосланным навсегда запрещалось возвращаться в Крым; нарушивших этот запрет гнали по этапу назад. Именно тогда впервые вдоль северной границы полуострова были расставлены особые посты и кор[305]доны. Дороги контролировались окружными и уездными начальниками, а также военными властями.

С 1829 г. начались и религиозные притеснения. Русскими "экспертами" по мусульманству было, к примеру, установлено, что все побывавшие в хадже "... приносят с собой новую силу духа мусульманского и утверждают оный в здешних жителях" (Кричинский А., 1919, 24 — 25). В связи с этим было решено паспорта паломникам не выдавать и вообще препятствовать любому контакту с духовными институтами Турции. В середине века за всеми хаджи по их возвращении уже устанавливалась слежка (там же, 28), а многих из них по именному указу царя высылали в Калугу или Ярославль, подальше от единоверцев Крыма или Казани. Паспорта же могли быть выданы по разрешению новороссийского генерал-губернатора или таврического губернатора ("не иначе как с особого по каждой просьбе разрешения лично"). Легко представить себе, какую "массовость" теперь получил хадж! Достаточно было даже не отказать в паспорте, а задержать его выдачу — и паломничество теряло смысл, ведь хадж (не путать с простым посещением святынь — умрой) может быть свершен в строго определенный период — десять дней месяца зу-ль-хадж.

С 1836 г. по закону занять духовную должность мог лишь отличающийся "надежностью, верностью и добрым поведением" мулла. Таким образом, отныне полицейские и жандармы проверяли на политическую благонадежность всех мулл, имамов и муэдзинов. Отстранению от должности подлежали те из них, кто проявлял национальное самосознание, содействовал развитию национальной культуры и т. п. Но даже благоприятная жандармская характеристика не могла помочь лицам, побывавшим в Турции, — им навсегда запрещалась любая духовная должность. Казалось бы, не весьма важный запрет, но так татары были одним росчерком пера лишены образованных мулл, учившихся в крупнейших мусульманских духовных институтах, а население Крыма — его наиболее интеллигентной прослойки. Более того, муллой не мог стать татарин, вообще получивший образование за рубежом. Та же судьба ожидала всех имевших несчастье хоть раз обратить на себя внимание полиции — для этого достаточно было обыска, хоть и без[306]результатного. Наконец, с большим трудом могли получить доступ к должности муллы все окончившие наиболее прогрессивные отечественные "новометодные" медресе (Галеевское, Галие, Хусаиновское).

Муфтия по-прежнему избирали сами татары, но лишь из трех кандидатов, которых губернатор считал "благонадежными". Естественно, бывали случаи, когда он отвергал всех троих. Так губернатор Кавелин однажды и поступил, пытаясь с целью ликвидации "невежества и религиозного фанатизма" татар протолкнуть на высший духовный пост своего чиновника Караманова!

Поэтому неудивительно, что муфтиями становились лица, для которых национальные и культурные интересы соплеменников были пустым звуком, лица, совершившие преступления против народа. В 1833 г. муфтием стал некий Сеит-Джелил-эфенди, который вместе с кади-эскером Османом-эфенди по собственной инициативе и получив одобрение губернатора и министра внутренних дел провел широкую операцию по изъятию не только у духовенства, но и вообще в татарских семьях всех старинных рукописей, сохранившихся от предков. Акция эта была проведена с тем, чтобы ликвидировать произведения, "не согласные ни с законом, ни с правилами благоразумия". Естественно, никто не занимался тщательной проверкой собранной таким образом огромной массы книг и рукописей. Вскоре все они были сожжены по распоряжению министра внутренних дел. Ясно, что колонизаторы предавали огню не бумагу, но воплощение ненавистного им национального самосознания. А это, как мы увидим, не могло не сказаться и на исторической судьбе татар, запасах жизнестроительной энергии народа, причем в самом скором будущем.

И здесь мы вынуждены еще раз повторить, что уничтожение национального достояния огромной культурной и исторической ценности, этот акт беспримерного вандализма, стало возможно лишь при помощи выродков татарского народа, манкуртов, которые, увы, встречаются в любой нации. Немалый вред приносили духовной жизни этноса и рядовые муллы. Прошедшие проверку на лояльность в жандармерии, некоторые из них становились платными доносчиками. Избавиться от этих ренегатов было[307] трудно — в случае раскрытия их просто переводили в другую общину.

В целом приведенные факты говорят о коренном неравноправии христианского и татарского населения Крыма. Особенно же ярко оно проявлялось в случаях перемены веры. Переход татар в христианство не только поощрялся, но нередко и проводился более или менее насильственно. Так, дело №5 (1795 г.) Архива таврического губернатора озаглавлено: "О случившихся неудовольствиях при приведении в веру христианскую протопопом Сауром турецкой колонии" — здесь название дела говорит само за себя. Наоборот, принятие любым крымчанином мусульманства рассматривалось как уголовное преступление (Кричинский А., 1919, 45). Ранее этого никогда не было. Запахло кровью...

Суммируя все вышесказанное, мы должны признать, что на протяжении всего периода между аннексией и Крымской войной татары подвергались культурному, экономическому, религиозно-идеологическому, национальному угнетению со стороны колониальных властей.

Причины возникновения и развития этой политики достаточно ясны. Национальное угнетение и экономическое неравноправие татар были средством укрепления русского владычества за счет аборигенного населения. Религиозные преследования имели конечно же не столько идеологическую, сколько социально-экономическую основу. Мы говорили уже о фактическом установлении в аннексированном Крыму крепостных порядков. Однако формально крепостное право, основанное на законоположениях о личной зависимости крестьян, полицейских и судебно-исполнительских функциях помещиков по отношению к крепостным и т. д., короче, той системы, что ряд веков была общей для стран остэльбской Европы, в Крыму установлено не было. И невозможным это было из-за ислама, запрещающего одному мусульманину владеть другим и брать за аренду "ушур" более1/10 или вообще вымогать плату за выпас скота — трава принадлежит Аллаху! (Щербаков М.М., 1940, 14). А крымские татары, и крестьяне и мурзы, были народом весьма религиозным и шариату преданным. Именно потому столь яро и стремились захватчики ослабить влияние ислама и местных патриархальных,[308] в основе своей демократичных и гуманных, традиций, что они вкупе мешали царизму насадить в Крыму собственные порядки вроде заведенных на недавно еще свободной Украине, а также в причерноморской, заперекопской части бывшего Крымского ханства, откуда мусульмане были физически удалены.

Остается сказать, что проводил эту политику порабощения через национально-религиозное угнетение чрезвычайно пестрый контингент русских помещиков, жандармов, военных, полиции, крупных и мелких чиновников, во главе которых стоял сам царь. Но активную помощь колонизаторам оказывали татарские ренегаты, о которых мы выше упоминали и о которых будем говорить и в дальнейшем: без них, как выразился бы А. Платонов, "народ неполный".

Конечно же ренегаты составляли исчезающе малое меньшинство. Возникает вопрос: а как реагировал на национальное утеснение весь народ? Оказывал ли он сопротивление царским колонизаторам в период перед Крымской войной? Увы, мы вынуждены признать полное отсутствие у татар этого периода политической активности. Сопротивление отмечалось, и неоднократно, но оно было пассивным и выражалось исключительно эмиграцией за пределы империи.

Мы рассмотрели и будем рассматривать далее более или менее подробно лишь крупные волны эмиграции, связанные с резким ухудшением положения народа. Однако нужно учесть, что были и малоизвестные отливы населения из Крыма — например, в 1812 г., когда эмигрировало 3,2 тыс. татар (Мартьянов Г.П., 1887). Практически же поток эмигрантов не иссякал на протяжении всего XIX в., просто в отдельные периоды он становился наиболее заметным.

Тем не менее, несмотря на почти полную пассивность населения новой царской колонии, правительство ожидало бунта, какого-то возмущения. Причина этого достаточно ясна: аналогичная политика на Кавказе давно привела к вооруженному сопротивлению горцев. Теперь очередь была за Крымом.

И царизм пытался принять превентивные меры, причем в естественности и необходимости их была всеобщая уверенность. Так, хорошо осведомленный об акциях обезземеливания крестьян Паллас считал, что присяга новой власти на Коране, которую татары[309] принесли после аннексии, недостаточна. Почтенный академик настаивал поэтому на дополнительной, какой-то особо торжественной присяге, предусматривавшей неотвратимость предельно жестоких репрессий в случае ее нарушения, вплоть до каторги, разделения семей и т. п. (Марков Е.Л., 1902, 308).

Короче, к началу Крымской войны колонизаторы, следуя собственной логике и наученные опытом Кавказа, априори считали татар клятвопреступниками, только и ждущими удобного случая, чтобы вонзить нож в спину "белому царю". Соответственным стало и отношение к народу, скопом зачисленному в "изменники". И уже в начальные месяцы войны, осенью 1854 г., военный министр отдает приказ о том, "что император... повелел переселить от моря всех прибрежных жителей магометанского вероисповедания во внутренние губернии" (БСЭ, 1-е изд., Кр. АССР, 308).

Исполнить этот приказ из-за оккупации Крыма не удалось. Однако другие акции против татар (о них ниже) осуществлены были; народ постигли новые тяжелейшие испытания.[310]


XIII. КРЫМСКАЯ ВОЙНА

Ты просвещением свой разум осветил,

Ты правды [чистый] лик увидел,

И нежно чуждые народы возлюбил,

И мудро свой возненавидел!

А. С. Пушкин

Обратившись к теме Крыма в войне 1853 — 1856 гг., автор оказался перед понятной проблемой аспектов, в которых целесообразно рассматривать это событие огромного исторического значения: нужно ли, например, излагать ход собственно военных действий, касаться ли внешней политики всех стран — участниц войны и т. п. Конечно, подробное рассмотрение такого рода важных составных любой войны могло обогатить книгу, но и непомерно увеличило бы объем главы, и без того немалый. Поэтому, вместо того чтобы еще раз досконально описывать военную или политическую сторону события, очевидно, целесообразно отослать интересующегося читателя к специальным работам или справочной литературе, благо в них недостатка нет. Автор же оставляет за собой право касаться политики или военных операций лишь тогда, когда это совершенно необходимо для раскрытия основной темы. Так, рассмотрим более или менее подробно важные сюжеты предыстории войны и ее характера.

Проблема степени оправданности (или, лучше, "справедливости") войны, которую вновь затеяла на Юге Россия, весьма сложна и раскрыта пока далеко не полностью. Но, игнорируя ее, мы не сможем решить и прямо относящиеся к предмету книги важные вопросы: а стоили ли огромные жертвы татарского народа в годы войны той цели, что поставило перед собой правительство? Можно ли оправдать всю пролитую кровь задачами, которые война должна была[311] решить? Ответить на эти вопросы можно, лишь начав анализ их с предвоенного периода.

ПРЕДЫСТОРИЯ ВОЙНЫ

Оставим на время чисто крымские проблемы и бросим взгляд на страну, доставшуюся в наследство преемникам великой Екатерины. Одну из лучших характеристик державы находим у Энгельса: "К моменту смерти Екатерины владения России превосходили уже все, что мог требовать даже самый необузданный национальный шовинизм... Россия не только завоевала выход к морю, но и овладела как на Балтийском, так и на Черном морях обширным побережьем с многочисленными гаванями. Под русским господством находились не только финны, татары и монголы, но также литовцы, шведы, поляки и немцы. Чего еще желать? Для любой другой нации этого было бы достаточно. Для царской же дипломатии — нацию не спрашивали — это являлось лишь базой, откуда теперь только и можно было начинать настоящие завоевания" (МЭ, XXII, 26),

Вот так обозначены начала послеекатерининской политики России, политики XIX в. "Целью Александра, как всегда, оставался тот же Царьград", — добавляет классик (там же, с. 29) и расширяет эту характеристику на политику царей всего предыдущего века, в перспективе которой маячил "Константинополь как великая, никогда не забываемая, шаг за шагом осуществляемая главная цель" (с. 26). И то, что при Александре I она была отложена, вовсе не означает "забыта", просто царь счел, очевидно, более доступной задачу покорения Кавказа, Методы же "замирения" этого края показали не только горцам, но и всему миру, что при продвижении на юг царские захватчики не остановятся ни перед чем. Уже уполномоченный Александра I по покорению Кавказа князь Цицианов откровенно писал горцам: "Дождетесь вы моего посещения, и тогда не дома я ваши сожгу — все сожгу, из детей ваших и жен утробу выну" (Вспомогательные материалы, 1939, 23).