Немецкая школа среднеазиеведения и казахстаники

Вид материала

Учебное пособие

Содержание 4.2 Проблемы культуры и языка

Подобный материал:

• Правила керунга служат поддержанию планомерного разведения породы немецкая овчарка, 230.79kb.
• Репертуар Немецкая камерная школа, 160.73kb.
• Немецкая историческая школа представляет собой одно из главных неортодоксальных (для, 483.27kb.
• Введение, 273.02kb.
• Грицюк Елена Петровна Список примерных тем для выполнения контрольной реферат, 31.77kb.
• Днт «Немецкая Слобода» подготовку проекта планировки и проекта межевания территории, 17.96kb.
• Бубнов Андрей, 215.55kb.
• В. М. Лизинский Уважаемые родители, общественность и учащиеся!, 367.1kb.
• 1. Где и как немецкая молодёжь проводит каникулы, 454.07kb.
• Екатерина II великая, 166.75kb.

4.2 Проблемы культуры и языка

Общеизвестно, что культура – это многомерное понятие, поэтому определений, раскрывающих ее содержание, великое множество. Если рассматривать ее применительно к действительности социального бытия, то она обозначает общность, характеризуемую особым набором ценностей и смыслов [50]. Различие общества и культуры выявляет ее определение как совокупность созданных человеком ценностей. Мир культуры – это мир материальных и идеальных духовных ценностей, то есть мир объектов материальных и идеальных, взятых в его отношении к человеку, мир, наполненный человеческими смыслами [51].

Западные авторы рассматривают категорию культуры как «комплекс всего того, что включает в себя знание, веру, искусство, мораль, закон, обычаи и любые другие умения, приобретенные человеком» [2, 171].

Авторы теории «культурных кругов» или «локальных цивилизаций» А.Тойнби и О. Шпенглер дают несколько иное определение культуры, широко использовав в качестве критерия цивилизационности тот или иной уровень развития культуры [52].

По их мнению, критерием принадлежности отдельных стран к единой «локальной цивилизации» является общность культуры и религии.

Более емкое определение национальной культуры включает комплекс созданных и освоенных народом духовных ценностей, содержащих в себе общечеловеческие и национальные специфические черты.

Хранилищем же духовных ценностей и средством общения, одним из важнейших признаков существования нации является язык. Отсюда ясно, почему проблемы культуры и языковой политики в Казахстане стали объектом пристального внимания немецких исследователей. Прежде всего следует отметить труды Х.Коха, К.Менерта, Л.Брауна, Б.Хаита, Г.Шленгера, которые придерживаются концепции преемственности политики царизма и Советской власти в духовной жизни нерусских народов. Следовательно уместен некоторый экскурс в прошлое.

Известно, что к середине XIX века в казахской степи не было светских школ. Казахские дети учились обычно в мусульманских школах-мектебах и медресе, деятельность которых ограничивалась царским правительством шаг за шагом. «Лучшим проводником всякого образования», по мнению царских политиков, служила христианская религия; первым же условием для развития гражданственности должно было стать знание инородцами русского языка [53]. Поэтому в аульных школах преподавание велось исключительно на русском языке. Казахи Семипалатинской и Акмолинской областей обратились с просьбой «о праве преподавания в этих школах киргизской грамоты», но в этом им было отказано [54]. Такое же положение дел существовало и в других областях Казахстана. Мусульманское население резко реагировало на политику царизма, ущемлявшей его духовные потребности, в частности, на закрытие в 1904 году в Семипалатинской области школ при мечетях, необходимость получения специального разрешения Степного Генерал-Губернатора на открытие медресе и мектебов, а также на постройку мечетей. Царскими чиновниками необоснованно изымались библиотеки у известных своей просвещенностью казахов Семипалатинского, Павлодарского и Кокчетавского уездов. Впоследствии некоторые из них за свои религиозные убеждения были подвергнуты административной ссылке сроком на 3-5 лет. Чинились различные препятствия казахам, желавшим совершить паломничество в Мекку.

В Степном крае делопроизводство велось исключительно на русском языке. Депутат Государственной Думы П. Головачев вынужден был признать, что «в киргизской среде в последнее время заметен спрос на русскую грамоту, но не в интересах вообще умственного развития, а как средство обороны от тех обманов и насилий, которые продолжаются для них незнанием русской грамоты как в делах торговых, так и в сношениях с представителями официального русского мира» [55].

Эти факты в полной мере подтверждают выводы западной историографии о том, что советский режим по многим важнейшим направлениям в духовной сфере продолжил колониальную политику царизма. Основное содержание политики как царского, так и советского режимов в отношении казахского народа составляли бесцеремонная русификация, превращение его в отдельных индивидуумов, не составляющих единого целого, лишенного национального самосознания, целей и идеалов [2, 187].

Проблема языка и культуры стала активно обсуждаться в немецкой историографии с 50-60-х годов XX века, когда СССР повел на международной арене широкомасштабную пропаганду о мнимых благах некапиталистического пути развития народов Казахстана и Средней Азии. В этой связи западногерманский исследователь Р.Италиандер предостерегал развивающиеся страны от влияния Советского Союза, считая, что «народы Африки и Азии погибнут, или, в лучшем случае, будут лишены своей национальной жизни, если красный колониализм и империализм придет на смену белому господству» [56].

Один из бывших руководителей Мюнхенского Института, ведущий остфоршер Х.Кох проанализировав тенденции культурного развития среднеазиатских республик, пришел к выводу, что здесь «идет разрушительная борьба против национальных культур» [57].

Один из создателей концепции «советского колониализма», автор классических трудов в советологии «Россия и ее колония», «Коммунизм и колониализм» и ряда других работ Вальтер Коларц оказал значительное влияние на изучение указанной проблемы в немецкой историографии. Основная часть его исследований была переведена на немецкий язык и широко использована западногерманскими исследователями. Так, в работе «Национальная политика Советского Союза», изданной в 1956 году во Франкфурте-на-Майне, он писал: «В области культуры советский режим применял принцип взаимности. С одной стороны была оказана материальная помощь в виде школьных зданий, издательств, культурных учреждений, клубов и т.д.; в обмен на это они должны были отказаться от своих традиционно-священных культурных ценностей» [58].

Процесс естественного развития и взаимодействия культур народов, вошедших в состав СССР силой идеологии «единства» вовлекался в процесс унификации и обезличивания. В своем исследовании «Советско-русская восточная политика на примере Туркестана» Баймирза Хайит указывал, что официальная политика, базировавшаяся на известной формулировке «культура национальная по форме, социалистическая по содержанию» приводила к выхолащиванию национальных черт, сущности культуры и духовной жизни туркестанцев [59, 131].

С точкой зрения Б.Хайита перекликаются и суждения западногерманского культуролога М.Брауна, для которого национальная форма социалистической культуры заключалась в экзотике и фольклорных элементах [60].

Общеизвестно, что основные цели культурной политики советского государства базировались на идее интернационализма, которая на деле означала ориентацию на культуру, язык и традиции доминирующего этноса. В этом контексте Б.Хайит прав, когда утверждает, что истинные цели политики большевиков в вопросе формирования «советской культуры» состоят, в частности, в пропитании ее русским духом [59, 149].

Зарубежные исследователи не отрицают огромного влияния на духовную жизнь казахского народа кардинальных перемен, имевших место в республике в 20-30-х годах прошлого столетия. В то же время такие масштабные события как индустриализация, коллективизация и так называемая культурная революция, считают они, во многом способствовали разрушению этнической и религиозной самобытности казахского народа, подвергшегося русификации и интернационализации. Так, Г.Шленгер, проанализировав преобразования царизма и советской системы в области культуры, также пришел к выводу о том, что политический режим большевизма не только продолжил, но и воплотил в жизнь основные идеи русификаторской политики царского правительства.

Следовательно, центральное место в исследованиях остфоршеров занимали положения о нарушении принципа преемственности в национальной культуре, полном игнорировании культурного наследия и тотальной русификации мусульманских народов.

Отличительный подход к раскрытию проблемы неприемлемости опыта советской культурной революции в качестве подражания обнаруживается в статье профессора Клауса Менерта «Советский Союз, Азия и фактор темпа». Анализируя советский опыт приобщения к образованию и духовной культуре широких народных масс, он приходит к выводу о том, что его пригодность для азиатских стран исключается [61].

Свое мнение К.Менерт обосновывает тем, что уровень духовного развития народов СССР в дореволюционный период был значительно выше, нежели в странах Азии, Африки и Латинской Америки к моменту завоевания ими национальной независимости, и поэтому они не могут и не должны использовать в своей практике опыт культурной революции в СССР.

Общепризнано, что лейтмотивом большинства советских исторических исследований по указанной проблематике было то, что социализм спас казахов от нищеты и невежества, подняв до высот современного прогресса. В работах советских историков сознательно был занижен уровень грамотности казахов в дореволюционный период. Преднамеренно был упущен факт того, что отчеты генерал-губернаторов не содержали данных о национальных школах. Обучение на родном языке велось, как известно, тайком и сведения не подавались в статистическую литературу. По этому поводу А.Букейханов выражал сомнения в верности официальной статистики и в возможности более точного установления процента грамотности среди казахского населения [62].

Рядом исследователей уже установлено, что грамотность казахов до 1917г. составляла около десяти процентов, в том числе, знающих русскую грамоту – два процента. Критический анализ материалов Всероссийской переписи населения 1897 года по Туркестанскому краю позволил ташкентскому источниковеду профессору П.Г.Киму сделать вывод, что грамотность местного населения (то есть обучавшихся арабской письменности) в начале XX века составляла 18,5 процента [63].

В случае признания данных советских исследований о высоком росте грамотности казахов неизбежно возникает вопрос о целях политики большевиков в области образования. Для ответа на данный вопрос значительная часть остфоршеров обращается к работе Коларца «Россия и ее колонии». В ней он писал: «Советские данные по культуре показывают фантастический рост грамотности, но они не говорят чему служит в конце концов эта грамотность. Готовит ли она дорогу для развития культурной жизни наций? Подготовка ли это для окончательной русификации? Или это означает образование единой «советской культуры», национальной по форме, большевистской по содержанию» [64]. Иначе говоря, западные авторы, в том числе и немецкие, считают, что формирование так называемой единой социалистической культуры было по существу маскировкой истинных целей слияния культур национальных меньшинств в культуру преобладающего этноса.

Диапазон исследований зарубежных авторов по проблемам культурного строительства охватывает самые различные темы. Так, остфоршер Д.Фицер в работе «Литература, государство и наука» пишет о негативных последствиях господства в сфере культуры и науки принципа партийности, который «на практике означал полное подчинение творческой способности индивидуума диктаторской воле партии» [65].

Вопросы о хронологических рамках культурной революции и генезисе советской культуры стали предметом специального обсуждения ряда научных форумов советологов. Вместе с тем единой периодизации революции в западной исторической науке не существует. Общим моментом для исследователей стало выделение периодов гражданской войны и «военного коммунизма» (1917-1921 гг.), НЭПа (1921-1928 гг.), культурной революции (1928-1931 гг.), после которого началось «великое отступление» [2, 172].

В плане методики исследования представляют определенный интерес труды Карла Аймермахера, Вольфрама Эггелинга и Дирка Кречмара, которые историю «культурного строительства» в Казахстане рассматривают в контексте событий, происходивших в масштабах всего СССР [66].

В работах К.Аймермахера «Документы по советской литературной политике с 1917 по 1932 гг.», «Советская литературная политика с 1917 по 1932 гг.» анализируется литературная политика, отношения власти и интеллигенции, культурно-политические условия 20-х годов. Выбор немецким историком и искусствоведом литературной политики в качестве объекта исследований был неслучайным. Причина такого подхода заключалась в следующем. Сфера литературы вследствие своей главной функции в системе идеологического руководства играла первенствующую роль по отношению к другим сферам культуры. Из заданности литературы такой роли, проявлявшейся почти на всем протяжении истории советского общества, проистекал избыток одинаковых или, по меньшей мере, сходных признаков, характеризовавших советскую культуру в целом.

Особое внимание в работе немецкого автора обращает солидная источниковая база, что позволила автору сделать ряд адекватных наблюдений и выводов по исследуемой проблеме. В частности, глубокому анализу были подвергнуты основные этапы становления советской культуры. Автором определены четыре периода:

Первый период (1917-1923 гг.) связан со становлением культурно-политической деятельности советского государства.

Второй период (1923-1925 гг.) характеризуется разработкой культурно-политической концепции в 1923 году, следствием которой явилась публичная конфронтация групп интересов.

Третий период охватывает с 1925 по 1929 годы. Это было временем открытых притязаний партии на руководство сферой культуры и началом разработки основ новой стратегии.

Четвертый период (1930-1932 гг.) связан с началом полного огосударствления культуры.

Изучение дальнейшего развития культурной политики в СССР нашло отражение в вышеупомянутых работах В.Эггелинга и Д.Кречмара. Эти исследования переведены на русский язык и представляют первый том монографий в серийном издании «Первая публикация в России». В совокупности эта серия посвящена рассмотрению процесса создания и распада советской культурной системы под воздействием тоталитаризма.

По мнению немецких исследователей, партия и государство на протяжении фазы большевизации и последовавшего огосударствления культуры (с 1932-1934 гг. до, по меньшей мере, 1953-1954 гг.) стремились держать под контролем деятелей искусства и их произведения с помощью сменявших друг друга методов и использовать их в своих, в том числе и сиюминутных политических целях. Периоды, последовавшие после смерти Сталина (1953 г.), характеризовались взаимоотношениями нового типа, когда писатели и художники, независимо от приближенности к власти или удаления от нее, пытались использовать существовавшую систему в своих интересах.

На фазе ослабления строго централистского идеологического управления культурой и ее функционализации (примерно с 1956 г.) наблюдались прежде всего попытки общественности уклониться от ограничений и контроля, для чего она творчески использовала имевшиеся свободные пространства. В таких случаях начиналось ее противодействие единой и унифицировавшей культурной политике, и это происходило, несмотря на преемственность основных идеологических стереотипов руководства культурой, от которых советская власть никогда не отказывалась.

В своих исследованиях В.Эггелинг и Д.Кречмар наглядно доказали наличие такой тенденции.

Работы немецких ученых, относящиеся к ряду общих исследований по истории культурной революции, мы условно делим на две группы. Представители первой группы (К.Земан, Д.Кеттлер и др.) придерживаются мнения о большевиках как разрушителях культуры, поскольку в основе культурно-просветительных преобразований их лежал классовый принцип («пролетарская культура») [67].

Авторы второй группы работ выдвигают тезис о том, что, начав культурное строительство, большевики отреклись от своих революционных идеалов и занялись усвоением буржуазной культуры, которая позволила им преодолеть вековую отсталость, ликвидировать безграмотность и развить науку. В работе Д.Гейера «Рабочее движение и культурная революция» представлен критический анализ работ Ленина по проблемам политики большевиков в сфере культуры. Противоречивость позиции Ленина по данному вопросу выразилась в признании необходимости на начальном этапе культурного строительства «настоящей буржуазной культуры». Ссылаясь на это положение из статьи «Лучше меньше, да лучше», Д.Гейер выдвигает идею о том, что культурная революция никак не связана со строительством социализма, а представляет собой реставрацию буржуазной культуры и распространение буржуазных навыков и традиций [68].

В этой связи и казахстанские исследователи обнаруживают противоречия в самом термине «культурная революция». Даже буквальный перевод латинского слова «культура» – «выращивание, возделывание, обрабатывание» предполагает длительный, многоэтапный процесс эволюционного, постепенного разрешения проблемы. И это противоречит понятию «революция» как одноразового переворота, к тому же ассоциировавшегося в тогдашнем общественном сознании прежде всего сломом, отбрасыванием существующего порядка, «красногвардейской атакой» как на старое, отжившее. Но именно в большей степени как разрыв, слом старого и одноразовый быстротечный акт можно оценивать практику «культурной революции» в СССР, в т.ч., и в Казахстане. Осуществлявшаяся тогда программа культурных преобразований нацеливала на проведение их в кратчайшие сроки, без серьезного учета политических или национальных особенностей.

В основном, разделяя позицию Д.Гейера, мы не считаем все положения его бесспорными. На наш взгляд, работа немецкого автора недостаточно свободна от идеологических наслоений. Думается, что нет необходимости в разделении мировой культуры на «буржуазную» и «пролетарскую».

Общей чертой характерной для обоих историографических направлений является объективный анализ трагических последствий культурной политики Советской власти, выразившихся в репрессивных акциях по отношению к представителям духовно-интеллектуальной элиты.

В последнее время в немецкой историографии уделяется внимание изучению деятельности национальной интеллигенции в советское время. В частности, оно нашло отражение в работе О.Лиесса «Советская национальная стратегия как мировая политическая концепция» [69].

Единым для западных исследователей остается трактовка культурной революции в Средней Азии как сугубо прагматического учения, преследующего цели избавления от старой интеллигенции и формирования новой, покорной советской власти национальной элиты.

Все западные авторы отмечают зависимое положение мусульманской гуманитарной интеллигенции, которая вынуждена трактовать свое историческое прошлое в великодержавных интересах Москвы: «Характер деятельности национальной интеллигенции определяется извне. Коммунистическая партия и советское правительство стремятся обелить колониальную политику царизма, а историки Средней Азии и Казахстана вынуждены идеализировать роль русского царизма в судьбах народов Востока» [69, 44].

Оспаривание данной сентенции вряд ли уместно. Всем известно, что в годы Советской власти казахский народ был лишен возможности знать, где его исторические корни, какое место он занимает в истории Европы и Азии, каковы его подлинные взаимоотношения с другими странами и народами в прошлом [70, 24].

Сегодня историческая наука со всей ответственностью взялась за воссоздание самобытной истории казахского народа. Появилось немало работ по отечественной истории. Однако изживание старых штампов и стереотипов наталкиваются на определенные трудности, воздвигаемые, прежде всего, сторонниками той же концепции «цивилизаторской миссии» бывших метрополий. Так, за рубежом научные попытки отдельных казахстанских авторов в указанном выше направлении квалифицированы как «дилетантские сочинения, связанные с оживлением этнонациональной идеологии в 80-90-х годах XX века», а современное состояние исторической науки стран СНГ охарактеризовано как «живительная сила для расцвета этногенетической мифологии» [71].

В ряду авторов подобных утверждений оказались и отдельные российские ученые. Раздраженный историческими концепциями Л.Гумилева, Владимир Кореняко отводит ему роль «культовой, знаковой фигуры для тюркофильской квазиисториографии и тюркской этнонационалистической публицистики» [71, 39].

Не вступая в полемику с В.Кореняко и В.Шнирельманом, отметим лишь то, что в рассуждениях российских авторов отчетливо обнаруживается ностальгия по имперскому прошлому. Не ново и обвинение историков новых независимых государств в этнонационализме и сепаратизме.

Диктат идеологических установок тоталитарного государства, по мнению немецких исследователей, был направлен на забвение и стирание основ индивидуально-личностного и национально-этнического в культуре. Следствием этого явились деформация в преемственности национальной традиции, нарушение связей с основами собственной культуры. В истории казахского народа неоднократно с особой остротой поднимался вопрос о защите национальной культуры. Еще в условиях царской империи давление со стороны метрополии вызвало подъем национального самосознания, необходимость единения всех тюрко-мусульманских народов, населявших Азиатскую Россию.

По мнению современных казахстанских исследователей, движение тюркизма с самого начала носило оборонительный характер и культурное содержание в нем преобладало над политическим. С.А.Асанова ссылается на статью Мамеда-эмина Расул-Заде, в которой он указывал на то, что «тюркизм – движение не политическое. Это школа научно-философско-этическая. Другими словами это метод борьбы за культурное объединение… Национализм европейский – идеология агрессивная, национализм же на Востоке – явление политически-оборонительное, а социально-прогрессивное» [72].

Советское обществоведение трактовало пантюркизм как буржуазно-националистическое, реакционное течение. Идея этнического, конфессионального, культурного единства тюркских народов находилась в прямом противоречии с официальной идеологией сближения и расцвета наций под эгидой славянских народов СССР, составляющих основу новой исторической общности – советского народа.

Стремление режима унифицировать язык, культуру и духовные ценности нерусских народов составляло основное содержание культурной политики Советов. Для этого им нужно было сначала разрушить тюркскую общность. Немецкие авторы утверждают, что создание среднеазиатских республик ускорило и завершило процесс формирования национальных языков, за которым последовал раскол среднеазиатских народов, которые раньше назвались туркестанцами.

Центральное место в западногерманской историографии, несомненно, занимают работы Б.Хайита: «Туркестан в XX веке», «Туркестан между Россией и Китаем» и др. Основные выводы автора заключаются в признании того, что «в Туркестане существует единый язык, единая территория, единая хозяйственная и духовная жизнь» и что, «новое размежевание Туркестана, Бухары и Хорезма на основе «национальных территорий» было проведено, конечно, из чисто политических соображений и направлено на ослабление политической воли населения Туркестанского края» [73]. Аналогичная точка зрения на данную проблему содержится в «Справочнике по ориенталистике» Б.Шпуллера: «Разделение Туркестана учитывало, конечно, наличие отдельных тюркских племен этого края… Но разделение преследовало также цель как можно сильнее парализовать чувство сплоченности отдельных тюркских и мусульманских народностей» [74].

В условиях как царской, так и советской империи языковое разделение вызывало сопротивление исламской интеллигенции, которая искала унифицированное решение языковой проблемы.

Обращаясь к истории, западногерманский остфоршер Г.Брэкер пишет, что до середины XIX века во всех школах обучение велось на трех языках: арабском, персидском и тюркском. Но он признает, что эти языки не распространялись на огромную массу населения. По мнению западногерманского историка, заслуга мусульманских деятелей состоит в том, что они вовремя обнаружили опасность распространения национальных языков, боролись против этого, стремясь к языковому единству [75].

На начальном этапе деятельности советского государства было провозглашено полное равноправие всех языков. Было упразднено деление на языки «государственные» и «негосударственные». В резолюциях съездов партии коммунистов по национальному вопросу были определены задачи партии в этой области, особо подчеркивалось, что все они должны осуществляться на основе местного языка [76]. Далее требовалось, чтобы «… были изданы специальные законы, обеспечивающие употребление родного языка во всех государственных органах и во всех учреждениях, обслуживающих местное национальное меньшинство, законы, преследующие и карающие со всей революционной суровостью всех нарушителей национальных прав и в особенности прав национальных меньшинств…» [76, 716-717]. То, что в основу советской национальной политики был положен принцип гарантирования полного равенства всех языков, признается в зарубежной историографии. Однако с установлением тоталитарной системы сфера интеллектуальной, научной и образовательной деятельности стала развиваться на базе русского языка. В этих условиях усилилась репрессивная политика против представителей интеллигенции, вставших на защиту национальной культуры. Казахский язык был окончательно вытеснен на периферию бытового общения. Это явилось одной из причин маргинализации культуры этого периода. Проблемы языка стали объектом пристального внимания остфоршеров разных поколений.

Лейтмотивом подавляющего большинства немецких исследований является то, что выбор русского языка в качестве межнационального был не случайным, так как в этом заложена политика русификации. Навязывание русского языка в той или иной форме нерусским национальностям привело к тому, что национальным языкам оставалось распоряжаться лишь формальными правами и они постепенно угасали.

Важной вехой в усилении русификации немецкие ученые считают реформы письменности. В трудах Б.Хайита факт замены арабской письменности расценивается как насильственная мера советского режима. Изучение материалов Первого Всесоюзного тюркологического съезда позволило сделать вывод о том, что Советская власть силой навязывала народам Средней Азии алфавитные реформы и этот процесс ничего общего не имел с Турцией [77, 315].

Аналогичные выводы мы встречаем у В.Коларца: «Введение латинского алфавита в Турции и в Советском Союзе означало отнюдь не одно и то же. В Советском Союзе «латинизация» тюркских и других народов была навязана преимущественно русским центральным правительством при содействии маленькой группы коммунистов» [78].

Остфоршеры Г. фон Менде и Р.Италиандер считают, что каждая смена письменности ломала вековые традиции и создавала раскол в мусульманском лагере [79].

Адекватность выводов немецких авторов подтверждают обоснованные доводы А.Байтурсынова, выступившего против замены арабского шрифта латинским:

1. 
   Арабская графика намного удобнее для чтения и написания. Это качество алфавита для грамотных людей приносит каждодневную пользу.
   
2. Арабский алфавит легко усваивается, в этом отношении имеет большой плюс в преодолении безграмотности.
   
3. В полиграфии старый арабский шрифт уступает латинскому, а новый намного превосходит его.
   
4. Усовершенствованный арабский шрифт в работе печатных машин оказался наиболее подходящим шрифтом.
   
5. Арабская графика наиболее полно отвечает звуковому составу казахского языка [80].
   

Этапы языковой политики в СССР глубоко проанализированы во «Всемирной истории» издательства «Фишер». По мнению авторов, единая письменность среднеазиатских народов, которая сплачивала их, а также огромное значение шрифта в духовной жизни, подтолкнуло советское государство упразднить арабский алфавит с 1926 года под предлогом того, что он неудобен. Анализируя дальнейшее развитие языковой политики, западные исследователи отмечают, что латинизация означала только первый шаг на пути к основополагающей реформе, преследовавшей цель объединить все мусульманские народы СССР под эгидой русской власти [81, 251].

Следующим важным шагом, считают авторы, было введение кириллицы, когда с 13 марта 1938 года занятия русского языка стали обязательными для всех регионов Советского Союза, следствием чего теперь уже латинский алфавит исчез в пользу кириллицы [81, 251]. Объективный подход авторов «Всемирной истории» выразился в оценке целого комплекса причин «успешного» в значении относительно быстрого внедрения кириллицы. Как отмечают авторы, это стало возможным после физического уничтожения лучших представителей коренной интеллигенции и в силу страха национальных окраин перед мощной государственной машиной советской империи.

Аналогичны предыдущим авторам по вопросу русификации нерусских национальностей выводы остфоршеров А.Бомана, П.Дитмара. Первый из них считает, что важной предпосылкой для прогрессирующей русификации является переход национальных языков на русскую графику [82]. П.Дитмар озаглавил одну из глав своей статьи: «Кириллизация – первый шаг», подразумевая под этим начало русификации [83].

Тезис о принудительном распространении русского языка среди нерусских национальностей стал определяющим в исследованиях остфоршеров В.Медера, Г.Шленгера, Х.Коха, Б.Хайита и др. [84]. Немецкие авторы считают, что со времени установления Советской власти русский язык фактически превратился в государственный язык на территории всей страны. По этому поводу Х.Кох пишет: «В качестве официального государственного языка и языка культуры русский язык на всей территории СССР является проводником усиленной русификации. Отдельные, в том числе и азиатские народы, посылают своих детей преимущественно в русские школы и университеты; среднеазиатские писатели часто пользуются в качестве псевдонимов русскими именами» [85].

Сильнейшим орудием денационализации и русификации является школа. Так, в статье П.Урбана указывается на тот факт, что «родители вынуждены выбирать преимущественно школы с русским языком обучения» [86].

Х.Кох, Е.Оберлендер, Г.Вагенленер и др. признают, что русский язык выступал как «лингва франка» для народов бывшего СССР. Владение русским языком, по словам Х. Бухнера, «еще не означает, насколько охотно пользуются этим языком» [87].

Двуязычие, имевшее широкое распространение только лишь среди нерусских национальностей, по мнению видного остфоршера Е.Оберлендера, также является «основой для такой же широкой компании русификации» [88]. Аналогичные выводы мы встречаем в работе Г.Вагенленера «Коммунизм без будущего. Новая программа КПСС», изданной в Штутгарте в 1962 году.

Изучение политики коммунистов в сфере культуры и языка занимает центральное место в исследованиях остфоршеров К.Ведекина, Б.Левицкого, Б.Майснера и др. Внимательное знакомство с Программой КПСС позволило К.Ведекину сделать вывод о том, что «Программа партии, подчеркивая и выделяя центральную роль русского языка, довольно ясно говорит о том, что новая «интернациональная» культура будет базироваться и определяться русской культурой» [89].

С объективных позиций ведущий остфоршер Борис Левицкий анализирует процесс развития национально-языковых отношений в СССР [90]. В другой статье «Советский народ»: Что это собственно говоря, значит? – отметил: «современный статус русского языка был достигнут не без грубого нарушения принципа равноправия всех языков. По существу, русский язык превратился в государственный язык на всей территории СССР».

«Русификаторские устремления» в языковой и культурной сфере, по мнению Б. Майснера, нашли отражение в постановлении Совета Министров от 13 октября 1978 «О мерах по дальнейшему улучшению русского языка в союзных республиках» [2, 191-192].

Языковая политика советского государства стала объектом исследования для видных остфоршеров Герхарда Симона и Уве Хальбаха. Работы этих авторов в основном были изданы в 80-х годах прошлого столетия, когда в немецкой историографии стало преобладать мнение, что усилия властей по расширению ареалов и сфер влияния русского языка обусловлены, прежде всего, политическими соображениями, а именно стремлением «обуздать» рост национального самосознания казахского и других народов.

Герхард Симон, доктор философии, научный сотрудник Института по изучению Востока и международных отношений представил реальную картину влияния демографического фактора на языковую ситуацию в Казахстане. Переломный момент в процессе русификации наступил в 50-е годы, в период освоения целинных и залежных земель, когда установилось сверхпредставительство русских в решающих социально-экономических сферах. Несмотря на то, что тенденция впоследствии сменилась на обратную, пропорциональное представительство все еще не было достигнуто. Об этом свидетельствует тот факт, что в 1976/77 учебном году казахи были представлены в советском студенчестве уже лучше, чем украинцы, но «сверхпредставительство» русских все же не было ликвидировано [91].

Ряд работ Г.Симона был подвергнут анализу казахстанскими учеными. Для отечественных исследователей научный интерес представляет работа «Русские и нерусские в СССР: к итогам переписи 1979 г.»

Основные доводы автора сводятся к следующим положениям: а) в результате увеличения удельного веса русских в общем составе населения Казахстана и Киргизии коренные жители превратились в меньшинство; б) начиная с 30-х г. миграция русских стимулировалась соответствующей национальной политикой: при осуществлении индустриализации и модернизации ориентировались преимущественно на русских специалистов. Поэтому особое значение приобретало здесь знание русского языка; в) русским специалистам, от квалифицированного рабочего до министра, предоставлялась работа, при которой они могли пользоваться родным языком; г) русские являются единственной нацией, в отношении которой придерживаются неоднократно официально осуждавшего принципа культурной автономии, гласящего, что представителям любой нации, независимо от места проживания, гарантируется наличие культурных и общественных учреждений, где они могли бы пользоваться родным языком; д) концентрируясь в городах и промышленных районах Казахстана и Киргизии, мигранты из России «захватывают в модернизирующемся обществе ключевые позиции»; е) поразительная склонность русских к миграции составляет «сенсационный контраст с нежеланием большинства других национальностей СССР покидать … регионы традиционного расселения». В заключении автор утверждает, что за исключением русских, все остальные народы «подвергаются прогрессирующей языковой ассимиляции». Вместе с тем, «этническая русификация не является основной задачей советской национальной политики, отношение к ней как советского руководства, так и русского народа крайне противоречиво». Эта противоречивость, пишет Симон, вызывается свойственным русским «эмоциональным расизмом». Он выражается в том, что «современное русское общество не способно причислить к русским представителей азиатских народностей, резко отличающихся от европейца по своему внешнему облику» [92].

Указанные тезисы Симон повторил в статье «Национализм в Советском Союзе», опубликованной в 1982 г. Кроме того, в ней он подчеркнул, что с конца 50-х годов, и особенно в 70-е годы упор был сделан на «агрессивную языковую политику» с целью насаждения русского языка во всех общественных сферах и сознательного ограничения функций нерусских языков. Цель советской национальной политики Симон видит в том, чтобы «языковой русификацией и поступательным свертыванием федеративных прав национальных территорий» противодействовать росту национального самосознания нерусских народов.

Работа видного остфоршера, сотрудника Федерального института восточноевропейских и международных исследований Уве Хальбаха «Перестройка и национальная проблематика» освещает историю декабрьских событий 1986 года в Алматы, однако в ней затрагиваются важные аспекты проблемы языковой политики КПСС в Казахстане. Большой интерес для отечественных исследователей представляет пятая глава работы У. Хальбаха – «Национальная проблематика в период руководства Горбачева и основные противоречия в отношениях между Москвой и Средней Азией». В ней автор указывает на декабрьские события в Алматы, ставшие поводом для московской критики в отношении якобы недостаточного распространения русского языка среди мусульманских народов СССР [93, 68]. Провозглашенная политика билингвизма сводилась по существу к доминированию русского языка во всех сферах общественной жизни, оттеснив на задний план языки коренных национальностей. Усилия представителей национальной интеллигенции, направленные на развитие родного языка, сталкивались с жесткой русификаторской политикой центра. Тщательный, скрупулезный анализ казахстанской прессы позволил автору сделать вывод о том, что любая попытка возрождения родного языка (к примеру, постановка в молодежной газете проблемы увеличения количества казахских детских садов или забота о чистоте казахского языка) расценивалась как «проявление национального эгоизма» [93, 68].

Эти проблемы получили дальнейшее развитие в статье «Национальный вопрос в Советском Союзе и связанные с ним проблемы». После декабрьских событий в Алматы ЦК Компартии Казахстана принимает решение о русско-казахском двуязычии, которое фактически сводилось к двуязычию нерусских национальностей. Такого же мнения придерживается Г.Симон. Фактически, заявляет он, «политика билингвизма означает все большее внедрение русского языка в сферу общественной жизни и оттеснение национальных языков в область частных и семейных отношений». Тем самым само существование всех нерусских языков поставлено под угрозу, «ибо язык, на котором больше не ведется университетское преподавание и который не используется при профессиональном обучении в индустриальном обществе, естественно, приходит в упадок». Противоречивый, лицемерный характер языковой политики Советского государства Симон видит в том, что «требование билингвизма никогда не распространялось на русских» [92, 28].

Несмотря на наличие в немецкой историографии солидного потенциала исследований по интересующей нас проблеме, внимание к ней не ослабевает, о чем свидетельствуют труды Гюнтера Траутмана, Катрин Беннер, Фридриха Хекмана, Герта Мейера и др., изданные в 90-х годах XX века [94]. Среди них особое место занимает работа К. Беннер «Многонациональный Казахстан: этническая неоднородность в дружественном сосуществовании?». В специальном параграфе «Советская языковая и образовательная политика» автор разделяет осуществление языковой политики на три периода.

Первый период (1918-1929 гг.) связан с заменой арабского алфавита латинским, являющегося важным шагом на пути русификации казахского общества.

Реформа образования начала 30-х годов ознаменовала переход ко второму периоду (1930-1953 гг.).

Драматическим событием в языковой практике тюркских народов явилась замена латинского алфавита кириллицей. Определяющей линией советского режима было распространение русского языка среди нерусских народов, в том числе казахов. «Стратегия двуязычия, - пишет К.Беннер, - осуществлялась на практике от лингвистической до социальной русификации. Пренебрежительное отношение к развитию казахского языка сократил социальные функции. Оглядываясь на постсталинский период можно сделать вывод о том, что русский язык заменил казахский почти во всех сферах общественной жизни» [95, 53].

Третий период охарактеризован автором как период «языковой модернизации». Созданная советской властью система образования стала привилегией русских. Для представителей коренного населения стало ясно, что обучение в русских школах открывало путь к высокому престижу и материальному благополучию. Советское государство проводило резкую грань между городским и сельским населением, выразившаяся в «профессиональной и этнической стратификации»: Во-первых, обучение на селе проводилось в казахских школах, а в городских – русских; во-вторых, гуманитарные и социальные науки в основном преподавались на казахском языке, а естественно-научные и технические дисциплины – на русском. Этим автор объясняет отсутствие национальных кадров по техническим специальностям, представители коренного населения имели квалификацию специалистов сельскохозяйственной или гуманитарной сферы.

Раскрывая подлинную сущность и характер билингвизма, выразившегося в двуязычии нерусских национальностей, К.Беннер приводит данные Госкомстата за 1991 год, согласно которым казахским языком владел лишь один процент русских, проживающих в республике. В то же время, казахско-русский билингвизм среди казахов составил 41,8% и был намного выше, чем у других народов среднеазиатских республик.

Владение русским языком явилось важным условием для продвижения в общественной, политической и экономической сферах жизни. Функции казахского языка оказались суженными: из пятидесяти функций казахский язык выполнял лишь десять [95, 53].

При сохранении такого положения будущее языка, как отмечают немецкие ученые, проблематично.

По данным мировой лингвистики, лишь пять процентов языков мира гарантированы от вымирания. К таким языкам относятся те, на которых говорит не менее одного миллиона человек, и которые поддерживаются государством. Ежегодно в мире вымирает в среднем двадцать пять языков, так что в ближайшем будущем может исчезнуть около восьмидесяти процентов из шести тысяч существующих ныне наречий. Ученые-лингвисты указывают на необходимость принятия Всемирной лингвистической декларации с целью остановить потерю целых миров, уходящих в небытие вместе с каждым исчезнувшим языком.

Таким образом, вывод, вытекающий из анализа исследований не только немецких, но и американских, скандинавских ученых, однозначен: признание одновременно казахского и русского языков государственными языками будет фактически означать сохранение прежнего (неравноправного) положения (статус-кво), оно продолжит и ускорит процесс угасания и отмирания казахского языка. Даже, нынешний, государственный, статус сам по себе не в состоянии возвысить казахский язык до уровня русского, если в нем, казахском, в его изучении и использовании не будет повседневной жизненной потребности [2, 203].

Эта проблема широко обсуждается казахстанскими лингвистами. Так, доктор филологических наук, профессор Авраам Карлинский считает, что для освоения казахского языка необходимо решить две задачи. Первая задача заключается в расширении функциональных возможностей языка, а вторая – в увеличении числа говорящих на казахском за счет неказахов [96].

Между тем известно, что во всех цивилизованных государствах имеются законы, предусматривающие знание государственного языка. Только при таких обстоятельствах будет обеспечена жизненность казахского языка. Для западных ученых данное положение является аксиомой [2, 203].

Такого мнения придерживается вышеупомянутый А.Карлинский. Он считает, что совместимость языков в лингвистическом плане не играет никакой роли: если есть необходимость, то можно изучить любой язык. Структура и произношение языка, по мнению автора, не играют никакой роли. Потому что изучение языка – это проблема социальная, а не индивидуально-психологическая [96].

Процесс утверждения казахского языка в качестве государственного, по мнению отечественного историка З.А.Алдамжара, связан с решением многих важных проблем, среди которых немаловажную роль играют вопросы социально-экономической сферы. Трудности языковой политики в Казахстане на современном этапе развития общества связаны с проблемами предшествующего советского периода, в условиях которого не представлялось возможным обсуждать задачи по укреплению и развитию казахского языка. Начавшаяся во второй половине 80-х гг. прошлого столетия политика «перестройки» не решила назревшие языковые проблемы. Более того, именно в этот период возник термин «русскоязычное» население, не поддающийся, по словам З.Алдамжара, разумному восприятию. Мы разделяем позицию автора в данном вопросе. Он привел убедительные аргументации того, какой вред может нанести сфере межэтнических отношений идеологизированный подход к решению языковых проблем. З.Алдамжар не умаляет достоинств русского языка и признает его в качестве языка межнационального общения. Вместе с тем он акцентирует внимание на реальном положении дел в области укрепления и дальнейшего развития государственного языка. Общеизвестно, что восемьдесят-девяносто процентов членов правительства, депутатов Парламента в повседневной практике не пользуются государственным языком, а все заседания и важные совещания проводятся исключительно на русском языке. Реальные изменения в деле укрепления казахского языка в статусе государственного должны внести представители высших эшелонов власти. Автор привел в качестве примера выступление Л.Мирзояна на заседании Бюро Центрального Комитета от 7 августа 1937 года: «Прежде всего надо поднять значение казахской печати… Наши руководители, областные, районные, страшно плохо занимаются казахской газетой и, если не знают казахского языка, то больше уделяют внимание русской газете… О том, как они работают, надо судить по тому, как секретарь руководит казахской газетой, а не русской. Если обком не поможет поставить казахскую газету, то руководство всей печатью значит у него ниже всякой критики… Тираж казахской газеты должен быть выше, чем русской…» [97, 272].

Как видим, в жесточайших условиях утверждения тоталитарной системы усилиями отдельных руководителей обсуждался вопрос о развитии казахского языка. З.Алдамжар далек от отрицания того, что достигнуто в области развития языковой сферы в республике. В то же время он акцентирует внимание на необходимость перехода к практической реализации основных положений Закона о языках. По мнению автора, казахский язык действительно обретет статус государственного, если он утвердится в социальной сфере, экономике, на производстве, в технике и просто во взаимоотношениях между людьми. Предстоит большая работа в области техники, так как овладение новыми информационными технологиями будет осуществляться на казахском языке, до совершенства следует довести организацию делопроизводства на государственном языке и т.д. Следовательно, языковая политика в Казахстане включает решение целого ряда важнейших задач, обозначенных автором в работе «Тарих: пайым мен тагылым» [97, 260-274].

Таким образом, проблемы языковой политики вызывают живой интерес в казахстанском обществе. Остро встал вопрос о необходимости перехода от агитационно-пропагандистской кампании к практической реализации намеченного [98]. Результаты социологического изучения языковой ситуации в Казахстане показали, что наблюдается тенденция к снижению ряда важнейших характеристик, отражающих состояние казахского языка и потенциал его будущего развития [99].

Перспективы языковой политики суверенного Казахстана связаны с проблемами предшествующего периода и особенностями новой исторической ситуации. Основной вывод исследований немецких авторов сводится к тому, что реформа письменности, так и языковая политика Советской власти были направлены на разрушение этнической идентичности казахского народа. Столь пристальное внимание немецких ученых к языковой проблеме объяснимо, поскольку язык любого народа является фундаментальной и генерирующей основой национальной культуры. Современное состояние отечественной культуры можно обозначить двумя основными тенденциями. Это продолжающаяся маргинализация и традиционализм. В этих направлениях отражаются встреча и конфликт, понимание и непонимание, приятие и неприятие разных культурных систем, бросавших вызов и требующих ответа от современного человека. Эти тенденции являют собой проблему и конфликт современной культурно-исторической ситуации. И один из возможных путей решения этой проблемы казахстанскими исследователями видится в перспективах нашей интеллектуальной культуры, которая должна восстановить целостную картину национальной культуры, определить ее ценности и место в современном мире неизбежно встречающихся традиций общечеловеческой культуры [100]. Частью этой важной задачи являются тщательное изучение и объективный анализ зарубежной историографии по исследуемой проблематике.