Geum.ru

Эта книга плод многолетних исследований и размышлений, касающихся одной из самых острых проблем нашего времени

Вид материалаКнига

Содержание


Тревога с точки зрения психологии
Испытывают ли тревогу животные?
Исследование страхов у детей
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10   ...   32
Глава четвертая

ТРЕВОГА С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ПСИХОЛОГИИ

Тревога является фундаментальным феноменом и центральной проо

блемой невроза.

Зигмунд Фрейд. “Проблема тревоги”

ИСПЫТЫВАЮТ ЛИ ТРЕВОГУ ЖИВОТНЫЕ?

Исследование реакций, подобных тревоге, у животных помогает лучше понять

проблему тревоги, возникающей у человека. Я пользуюсь выражением “реакк

ции, подобные тревоге”, потому что на проблему тревоги у животных сущее

ствуют различные точки зрения. Гольдштейн считал, что животные переживаа

ют тревогу, но называл термином “тревога” реакции недифференцированного

страха, подобные “нормальной” тревоге, которую можно наблюдать у младенн

ца в возрасте двух недель. Гарри Стак Салливан полагал, что животным тревоо

га неизвестна. О. Хобарт Маурер в своих ранних исследованиях “тревоги” у

крыс (об этой работе мы поговорим ниже) использовал слова “страх” и “тревоо

га” как синонимы. Но позднее он пришел к выводу, что животные испытывали

именно страх и что им вообще не свойственна тревога, за исключением тех

случаев, когда животные вступают в определенные психологические взаимоо

отношения с людьми, например, с исследователями в лаборатории. Но, в отлии

чие от Гольдштейна, Маурер под словом “тревога” понимает невротическую

тревогу, что по определению предполагает способность осознавать себя, рабоо

ту вытеснения и другие процессы, свойственные исключительно человеку.

ииголохисп яинерз икчот с аговерТ87

Говарду Лиделлу, как я полагаю, удалось разрубить гордиев узел этого протии

воречия. Занимаясь исследованием экспериментальных неврозов у овец и коз,

Лиделл написал статью, которая имеет прямое отношение к теме тревоги. Он

утверждает, что животные не испытывают тревоги в “человеческом” значении

этого слова, но у них существует одно состояние, подобное тревоге, которое

можно назвать словом настороженность1. Когда животное оказывается в сии

туации потенциальной опасности — как, например, подопытная овца, на котоо

рую воздействуют электрические разряды, или тюлень, спящий в своей естее

ственной среде обитания, где раз в каждые десять секунд он пробуждается и

осматривает окрестности, чтобы к нему не подкрались охотникииэскимосы, —

оно становится осторожным и постоянно ожидает опасности. Животное как

будто постоянно задает вопрос: “Что это?”. Такая настороженность предполаа

гает подозрительное отношение к окружающему (поскольку животное не знаа

ет, откуда придет опасность) и готовность действовать, но пока у этого дейй

ствия нет определенного плана. Очевидно, что такое поведение животного

подобно человеческой тревоге, сопровождающейся неясным предчувствием

неопределенной опасности.

Лиделл полагает, что Гольдштейн, говоря о “катастрофической реакции”, опии

сывал именно такую настороженность, но поскольку Гольдштейн рассматривал

только реакции высокой интенсивности, это помешало другим исследователям

распознать ту же самую реакцию в иных формах. Похоже, Лиделл прав. В эксс

периментальных исследованиях можно вызвать настороженность разной стее

пени интенсивности — не обязательно столь интенсивную, как при формироо

вании экспериментальных неврозов, которая в последнем случае точно

соответствует “катастрофической реакции”, описанной Гольдштейном. Состояя

ние настороженности может быть и очень легким. Тогда оно проявляется лишь

в “незначительном движением глаз или легком учащении сердцебиения”.

Именно такая настороженность, по утверждению Лиделла, снабжает энергии

ей условные рефлексы. Павлов с поразительной точностью описал нейрофизии

ологический механизм формирования условных рефлексов, но, по мнению Лии

делла, русский ученый не прав в своем утверждении, что энергия мотивации

для этих рефлексов черпается из инстинктов, иными словами, из инстинктивв

ного желания собаки добыть пищу или избежать боли и неприятных ощущее

ний. Лиделл пишет: “Я не могу согласиться с Павловым, который считал, что

условные рефлексы поддерживаются за счет распространения энергии на ноо

вые пути или каналы, когда она отводится от сильных безусловных рефлексов

к новому относительно слабому сенсорному центру, реагирующему на условв

ный сигнал”. На самом деле энергию в данном случае поставляет настороо

женность животного или, другими словами, готовность живого организма к

действию и способность относиться к окружающему подозрительно. Лиделл,

который рассматривает эту проблему скорее на психобиологическом, нежели

88 Смысл тревоги

на нейрофизиологическом уровне, утверждает то же самое, о чем мы говорили

в конце предыдущей главы: не следует смешивать нейрофизиологические мее

ханизмы поведения с причиной поведения. Чтобы развить у животного условв

ный рефлекс, то есть научить его упорядоченному поведению в определенной

ситуации, следует дать ему ответ на вопрос: “Что это такое?”. Поэтому при соо

здании условных рефлексов так важно соблюдать последовательность и поо

стоянство.

Несмотря на ограниченность этой способности (так, например, овцы способны

следить за последовательностью событий или “планировать будущее” в предее

лах примерно десяти минут, а собака — примерно в пределах получаса), жии

вотное ожидает ответа и на другой вопрос: “Что произойдет дальше?” Когда

получить ответы на эти вопросы не удается (например, в лаборатории, где у

подопытного животного создают экспериментальный невроз), сохраняется наа

пряжение, животное как бы продолжает спрашивать: “Что это? Что это? Что

это?”. В таком состоянии напряжения или постоянной настороженности жии

вотное начинает вести себя странно, неупорядоченно, то есть у него наблюдаа

ется “невротическое” поведение. Подобный процесс происходит у человека

под воздействием сильной и постоянной тревоги. Хотя Лиделл и предупреждаа

ет, что нельзя отождествлять нарушения поведения животных с феноменом

человеческой тревоги, можно утверждать, что у животного условные рефлекк

сы соотносятся с экспериментальным неврозом так же, как у человека раа

зумное поведение соотносится с состоянием тревоги.

Читатель может заметить, что, следуя за концепциями Лиделла, мы переходим

из царства физиологии (то есть инстинктов) на другой уровень — уровень цее

лостного организма. Несложно представить себе инстинкт как механизм выы

свобождения своеобразной “энергии”, как если бы мы имели дело с разновидд

ностью электричества, мощность которого легко поддается нашему измерению

и контролю. Но Лиделл показывает, что в реальности дело обстоит намного

сложнее: в экспериментах с собаками или овцами мы имеем дело с защитными

реакциями всего организма, в которых участвует и восприятие — зрение,

слух, обоняние, осязание и так далее, — и нейрофизиологическим аппаратом,

передающим сигналы. Все эти способности животного задействованы в реакк

ции настороженности, которая является предтечей тревоги человека.

Лиделл делает интересные и глубокие выводы о взаимосвязи между человее

ческим разумом и тревогой. Павлов считал, что реакция животного типа “что

это такое?” представляет собой зародыш человеческого любопытства, который

в процессе развития превратился в способность к научному и реалистичному

исследованию мира. Лиделл развивает и уточняет мысль русского ученого. Он

проводит различие между сторожевой функцией нервной системы (“Что это

такое?”) и функцией планирования (“Что произойдет дальше?”). Последняя

ииголохисп яинерз икчот с аговерТ89

функция играет несравнимо более важную роль в поведении человека, чем в

поведении животного. Человек есть млекопитающее, способное предугадывать

и планировать будущее, а также наслаждаться достижениями, совершенными в

прошлом. Это позволяет человеку строить культуру и дает возможность жить

неповторимым образом — с помощью идей и символов.

Способность чувствовать тревогу, утверждает Лиделл, и способность плании

ровать будущее — две стороны одной медали. По его мнению, “тревога являя

ется как бы тенью мышления, поэтому чем больше мы узнаем о тревоге, тем

лучше мы можем понять мышление человека”. Здесь Лиделл выносит один асс

пект проблемы, которым интересовались Кьеркегор и Гольдштейн и который

снова и снова будет возникать в этой книге: это вопрос о взаимосвязи между

творческими возможностями человека и его способностью испытывать тревоо

гу. Способность человека исследовать реальность с помощью своего воображее

ния, способность пользоваться символами и значениями, а также способность

менять свое поведение на основе этих процессов — все это имеет непосредд

ственное отношение к способности испытывать тревогу2.

Остается только добавить, что, как считает Лиделл, уникальные творческие

способности человеческого ума и человеческая тревога имеют один и тот же

источник: и то, и другое является следствием социальной природы человека

(термин “социальная” в данном случае следует понимать как межличностная и

внутри黀личностная). Это соответствует и моим представлениям, а также предд

ставлениям многих исследователей, о которых идет речь в данной книге. Лии

делл утверждает: “Как мышление, так и его тень — тревога — являются проо

дуктами социального взаимодействия людей”3. И мне хочется подчеркнуть, что

такое социальное взаимодействие основывается на тех внутренних возможноо

стях, которыми обладает личность.

ИССЛЕДОВАНИЕ СТРАХОВ У ДЕТЕЙ

Если мы думаем, что страхи у детей выражают реакцию на конкретную угрозу

(исходя из разумного предположения, что ребенок должен бояться того, что

угрожало ему раньше), мы будем сильно удивлены. Чаще всего дети боятся

обезьян, белых медведей и тигров — то есть животных, которых они никогда

не встречали, если не считать редких посещений зоопарка. Кроме того, как

установлено в результате исследований, важную роль у детей играют страхи,

связанные с призраками, ведьмами и другими таинственными существами, коо

торых ребенок тоже никогда не видел. Почему дети боятся воображаемых вее

90 Смысл тревоги

щей? Этот вопрос заставляет нас задуматься о взаимосвязи страха и тревоги и

о происхождении детских страхов и тревоги.

Несколько десятилетий назад ученые, исследовавшие психологию страха, пыы

тались найти первоначальные, врожденные стимулы, вызывающие страхи, коо

торые можно бы было связать с инстинктами. Предполагалось, что ребенка

должны пугать темнота, животные, большие водоемы, грязные предметы и т.д.

По мнению Стэнли Холла, многие из таких страхов достались человеку в наа

следство от его животных предшественников. Затем ученые занялись новой

задачей: исследуя эти страхи один за другим, они опровергали гипотезы об их

“врожденной” природе. Наконец, в системе бихевиориста Д.Б. Уотсона остаа

лось только два вида страха. Уотсон пишет о младенце: “Лишь две вещи вызыы

вают у него реакцию страха — громкий звук и потеря опоры”4. Все прочие

страхи, согласно этой гипотезе, “вторичны”, то есть образовались по типу

условного рефлекса.

Но дальнейшие исследования детских страхов показали, что Уотсон чрезмерно

упрощает положение вещей. Различные исследователи пришли к выводу, что

два этих “первоначальных типа страхов” встречаются отнюдь не у всех млаа

денцев. По словам Джерсильда, “нельзя выявить изолированные стимулы, коо

торые бы вызывали реакцию страха... Ситуации, которые могли бы спровоции

ровать у младенца так называемый “врожденный” страх, это не просто шум

или потеря опоры, но любой интенсивный, внезапный, неожиданный или нее

знакомый стимул, с которым организм как бы не умеет обращаться”5. Другими

словами, та ситуация, на которую организм не способен адекватно отреагироо

вать, содержит в себе угрозу и вызывает реакцию тревоги или страха.

Я думаю, что споры о “врожденных страхах” между защитниками гипотезы об

инстинктах и бихевиористами были сражением с ветряными мельницами. Поо

пытка ответить на вопрос, с какими конкретными страхами рождается младее

нец, заводит нас в лабиринт неверных представлений. Более уместный вопрос

звучит так: какие способности организма (неврологические и психологичесс

кие) позволяют ему адекватно действовать в ситуации угрозы? Что же касаетт

ся вопроса о “врожденном” или “приобретенном”, достаточно лишь предполоо

жить, что когда способности организма неадекватны ситуации, он реагирует

тревогой или страхом, и сегодня это происходит совершенно так же, как во

дни наших предков. Проблема “приобретения” страхов и тревоги после рождее

ния сводится к двум вопросам — созревания и обучения. У меня, кроме того,

вызывает сомнение классификация Уотсона: можно ли вообще отнести описанн

ные им реакции младенцев к категории “страхов”? Не являются ли они скорее

недифференцированными защитными реакциями, которые правильнее было

бы назвать словом “тревога”? Эту гипотезу подкрепляет неспецифический

ииголохисп яинерз икчот с аговерТ91

характер подобных реакций — тот факт, что “страх” не возникает постоянно у

одного и того же ребенка в ответ на один и тот же определенный стимул.

Созревание, тревога и страхи

Подход Уотсона к детским страхам обладает и еще одним недостатком: в нем

не учитывается такой фактор, как созревание. Вот что говорит по этому повоо

ду Джерсильд: “Если на какоййто стадии развития у ребенка появляется новое

поведение, которого не было раньше, из этого не всегда следует, что новое поо

ведение появилось благодаря обучению”6.

Обсуждая реакцию испуга, мы уже отмечали: в первые недели жизни младенца

эта реакция почти не сопровождается тем, что можно было бы назвать эмоции

ей страха. Но чем старше становится ребенок, тем в большей мере реакция исс

пуга сопровождается вторичным поведением (страх и тревога). Изучая реакк

ции детей, Джерсильд обнаружил, что к пятиишести месяцам у ребенка

появляются признаки страха при приближении к нему незнакомого человека,

хотя раньше у ребенка не было подобных реакций.

Геселл изучал реакции младенцев, которых помещали в небольшой манеж. Его

работы очень важны для понимания обсуждаемого нами вопроса. Младенец

десяти недель от роду не проявляет недовольства; в двадцать недель появляя

ются легкие признаки беспокойства, в частности, младенец постоянно вертит

головой. (Я полагаю, что поведение младенца в данном случае выражает наа

стороженность и легкую тревогу; младенец ощущает беспокойство, но не моо

жет найти определенный объект, вызывающий опасения.) В тридцать недель в

той же ситуации младенец “может проявить бурную реакцию, например, наа

чать плакать, и тогда его реакция уже является страхом”7. По словам Джерр

сильда, “тенденция реагировать на окружающее как на опасную или потенции

ально опасную ситуацию связана с уровнем развития ребенка”8.

Очевидно, что уровень зрелости является одним из определяющих факторов

реакции ребенка на опасную ситуацию. Данные исследований говорят о том,

что сначала младенец реагирует рефлекторно (реакция испуга) и его реакция

диффузна и недифференцированна (тревога). Хотя подобную реакцию в перр

вые несколько недель жизни может вызывать и вполне конкретный стимул

(например, падение), чаще это происходит у детей постарше, когда они обрее

тают новые способности, позволяющие воспринимать конкретную ситуацию

как опасную. Если говорить о конкретных страхах, то не появляются ли они

92 Смысл тревоги

позже, по мере взросления ребенка? Как указывал Гольдштейн, страх перед

конкретным объектом предполагает наличие способности объективировать, то

есть различать конкретные объекты в окружающей среде. А эта способность

опирается на определенную зрелость нервной системы и психологии; чем

ниже уровень такой зрелости, тем в большей мере младенец склонен к дифф

фузным недифференцированным реакциям.

Рене Спиц ввел в обиход выражение “тревога восьмимесячных детей”. Этот

термин описывает беспокойство ребенка в возрасте от восьми до двенадцати

месяцев при встрече с незнакомым человеком. Ребенок может испытывать заа

мешательство, заплакать, отвернуться и поползти к своей матери. Спиц объясс

няет эту тревогу тем, что ребенок в процессе своего развития научился синтее

зировать свои наблюдения и начал распознавать свою мать и знакомые вещи.

Но его восприятие еще не достаточно стабильно, так что появление незнакоо

мого человека там, где должна бы находиться мать, его нарушает. Поэтому вид

незнакомого человека вызывает у младенца тревогу9.

По мнению Джерсильда, дальнейшее развитие ребенка качественно изменяет

стимулы, провоцирующие страх. “Когда у ребенка развивается способность к

воображению, объектами его страхов становятся воображаемые опасности;

когда ребенок начинает понимать смысл соревнования и может оценить свой

статус среди других детей, появляются страхи, связанные с потерей положее

ния, насмешками и неудачами”10.

Очевидно, что появление страхов, связанных с соревнованием, говорит о том,

что ребенок уже осуществляет достаточно сложную интерпретацию окружаюю

щего. Умение интерпретировать требует определенного уровня зрелости. С

другой стороны, на этот процесс влияет опыт и обучение в контексте культуу

ры. Как показывают исследования, количество страхов, связанных с соревноо

ванием, увеличивается по мере взросления ребенка. Кроме того, отмечен еще

один интересный факт: вспоминая о своих детских страхах, взрослые гораздо

чаще говорят о волнениях, связанных с соревнованием и социальным статуу

сом, чем опрошенные дети в любой из изученных групп. Это объясняется тем,

что взрослые “редактируют” свои воспоминания, отбирая те источники страа

хов и тревоги, которые вышли на первый план уже во взрослом возрасте.

Нет необходимости детально описывать всестороннее изучение детских страа

хов, проведенное Джерсильдом. Из полученных им результатов рождаются две

важные проблемы, о которых стоит поговорить, поскольку они помогают лучч

ше понять взаимоотношения страхов и стоящей за ними тревоги.

Воопервых, работы Джерсильда показывают, что детские страхи имеют “ирраа

циональную” природу. Можно было наблюдать огромное расхождение между

ииголохисп яинерз икчот с аговерТ93

объектами детских страхов и “самими плохими событиями” в их реальной жизз

ни, о которых детей опрашивали позже11. К “самым плохим событиям” относии

лись болезни, травмы, неприятности и другие происшествия, которые действии

тельно происходят в жизни ребенка. Но страхи “преимущественно касались

какиххто неопределенных несчастий, которые могут случиться”. Испуг при рее

альной встрече с животным отнесли к разряду “самых плохих событий” менее

двух процентов опрошенных детей, зато страхи, связанные с животными, исс

пытывали четырнадцать процентов. Животные, вызывающие страх, как правии

ло, были достаточно экзотическими: львы, гориллы или волки. Страх остаться

одному в темноте испытывали пятнадцать процентов детей, а в реальности

этот опыт пережили только два процента. Страхи перед таинственными сущее

ствами — призраками, ведьмами и т.п. — составили девятнадцать процентов

от всех страхов (самая большая группа). Как заключает Джерсильд, “значии

тельная часть страхов, описанных детьми, не имеет почти никакого отноо

шения к тем неприятностям, которые дети переживают в реальности”12.

Эти выводы могут показаться загадочными. Следовало бы ожидать, что ребенок

будет бояться того, что действительно причиняет ему неприятности. Обращая

внимание на тот факт, что количество “воображаемых страхов” увеличивается

с ростом ребенка, Джерсильд объясняет это развитием “способности воображее

ния”. Действительно, развитие соответствующей способности объясняет, почее

му дети используют воображаемый материал. Но, на мой взгляд, это не объясс

няет того, почему воображаемые вещи так часто становятся именно предметом

страхов.

Вторая проблема, вытекающая из работы Джерсильда, касается непредсказуее