Портреты Владимира Соловьева крупных русских художников Бердяев Н. А. Трагедия философа и задачи философии. Хайдеггер М. биография
| Вид материала | Биография |
- «Философия Владимира Соловьева», 596.87kb.
- Приложение Предвестие неклассической социальной философии у Владимира Соловьева, 294.53kb.
- Мировая Художественная Культура, 120.52kb.
- Проблема сущего и бытия в философии владимира соловьева и в российском соловьевоведении, 561.07kb.
- По настоящему любит свободу тот, кто утверждает ее для другого (Н. А. Бердяев), 65.02kb.
- 3. Гуманитарная философия техники, 242.01kb.
- С. В. Соловьева, И. В. Пахолова место философии в системе культуры, 590.08kb.
- Социологический анализ теократической утопии Владимира Соловьева, 198.57kb.
- Мартин Хайдеггер, 1908.67kb.
- Тема урока: «Сказки в произведениях русских художников» Беседа, 64.62kb.
О своей смерти: "Нужно, чтобы этот сор был выметен из мира". И вот, когда настанет это "нужно", - я умру.
Я не нужен: ни в чём я так не уверен, как в том, что я не нужен.
Милые, милые люди: сколько вас, прекрасных, я встретил на своём пути. По времени первая - Юлия <...>".
Почти бессвязность. А в книге издательства "Русский путь" каждая запись, каждая полу-мысль - отдельно, как издавал сам Розанов. И слово его полнокровно: оно дышит, страдает, радуется, умиляется...
"Опавшие листья" - произведение позднего Розанова. То есть того Розанова, который и называется "Василием Васильевичем Розановым, русским философом", уже сформировавшим свой неповторимый стиль построения философских работ. Того Розанова, которого принято называть "классическим". Ему было 57 лет, когда он написал этот на первый взгляд сборник мыслей, оказывающийся после прочтения целостным произведением. Он уже сформировал нужные (ему), представления, "переболел, перестрадал" многим; всем, что помогло ему прийти к своему пониманию вещей.
Существует традиционное представление, что "сформировавшийся" писатель имеет строгие понятия и убеждения, которые его и делают, собственно, сформировавшимся. Отстаивая эти убеждения, писатель обретает оригинальный стиль. Примерами могут послужить Толстой и, например, Салтыков-Щедрин. Относится это, безусловно, и к Розанову, но, как всегда для этого автора, с некоторым исключением. "Сформированность" Розанова заключается в том, что мысли его представляют собой внутреннее содержание, свободное от страсти к отстаиванию. "Классический" Розанов - мыслитель, плетущий "узор мысли" в уединении своей души. Он не преследует целей воспитания читающей публики или укрепления в обществе собственных идей. Опять же точнее, чем сам мыслитель на эту тему не выскажешься: "Какого бы влияния я хотел писательством? Унежить душу... - А "убеждения"? Ровно наплевать".
Розанов во многих местах противоречит себе самому. Это можно назвать одной из отличительных черт его творчества. Он много раз противоречил себе статьями, отстаивая противоположные идеи через достаточно короткое время между публикациями. Даже в самих произведениях встречаются у него диаметрально противоположные мысли. Мне кажется, что это надо воспринимать исключительно как следствие авторского стиля. А стиль его стоит на фундаменте движений души, на которые влияют в том числе и эмоции. Мысли, приходящие к Розанову, безусловно, разные, вплоть до противоречия, но это его мысли, это часть движений души, от которых он не хотел и не мог отказываться.
Немаловажной темой в "Опавших листьях" является тема веры. В принципе, формула для понимания меры христианства и язычества в человеке такова: "В грусти человек - естественный христианин. В счастье человек - естественный язычник". Естественно, для Розанова главнее христианское "состояние". Языческая составляющая предполагает самостоятельную силу человека, его оторванность от Бога, ненадобность его помощи. Человек в таком состоянии не хочет быть зависимым от кого бы то ни было. Собственно, отсутствие чувства зависимости от Бога - и есть язычество для Розанова. Христианином человек становится при встрече с трудностями, которые он не в силах преодолеть сам. "Вот Юпитеру никак не скажешь: "Облегчи!". И когда по человечеству прошла великая тоска: "Облегчи", - явился Христос. В "облегчи! Избави! Спаси!" - в муке человечества есть что-то более важное, черное, глубокое, может быть и страшное, и зловещее, но, несомненно, и более глубокое, чем во всех радостях" (Розанов В. Опавшие листья. Короб второй.- СПб, Издательский дом Кристалл, 2001. С.26). А почему же в муке присутствует что-то глубокое, а не в радости человеческой? Испытывая страдания, человек преображается, так как трудности или боль, которые человек не может преодолеть сам, заставляют его осмыслить адекватно свои возможности. Осознавая себя слабым, человек инстинктивно обращается к тому, кто подсознательно для него сильнее, то есть к Богу. Итак, для Розанова более ценна мука человека, чем радость, ибо в муке открывается глубина человека, мука заставляет преображаться душой, наконец, (наверное, главное для Розанова) мука обращает человека к Богу. "Вот победа христианства. Это победа именно над позитивизмом. Весь античный мир, при всей прелести, был все-таки позитивен. Но болезнь прорвала позитивизм, испорошила его: "Хочу чуда, Боже, дай чуда!". Этот прорыв и есть Христос. Он плакал. И только слезам Он открыт. Кто никогда не плачет - никогда не увидит Христа. А кто плачет - увидит Его непременно" (Там же. С.26).
Слезы для Розанова в этом отрывке, конечно же, не настоящие, натуральные слезы, а символ. Под слезами понимается человеческая мука вообще, в концентрированном виде. Образуется прямая зависимость "слезы - Христос". Получается следующее: чем больше человек страдал, тем лучше ему открылся Христос. Розанов рассуждает о природе страданий и приходит к выводу, что принимают их люди по-разному. "Одни при всяческих несчастиях не плачут. Другие плачут и при не очень больших" (Там же. С.26-27). Те, кто не плачет никогда Розанова мало интересуют. Поскольку отсутствие слез для него - отсутствие контакта с Богом, отсутствие Христа в человеке, то автоматически такие "сверхлюди" переходят в "позитивистский" разряд, а к позитивистам Розанов, как известно, относился крайне негативно. Розанов целиком погружен в исследование людей плачущих. Такое исследование подспудно подразумевает вопрос: "Кто из людей страдает больше всего?". Ответ на такой вопрос у Розанова находится: "Женская душа вся на слезах стоит" (Там же. С.27). Женщина для Розанова (во всех его рассуждениях и работах) всегда является образом особого мученичества и чистоты. Особенно ярко это видно в его размышлениях о поле и семье, но об этом будет сказано ниже. Здесь же упомянем лишь то, что для Розанов мыслит женщину минимум в двух измерениях: духовном и телесном. И в обоих измерениях женщина предстает как центральный элемент. Мысли о природе страдания естественным образом выдвигают женщину на первый план как "идеального" страдающего субъекта.
Женщина в этих размышлениях Розанова становится неким олицетворением ситуаций, когда человек страдает и обращается к Богу. Розанов как будто вопрошает: "Если кто-то по-настоящему и страдает, разве не женщина это в первую очередь?". "Все "Авраамы" плодущие не стоят плачущей женщины" (Там же. С.27). И все же женщина, несмотря даже на центральную роль свою в страдании человеческом, является лишь только частью этого человеческого рода. Поэтому она может лишь от части "олицетворять" страдание человека. Тем более что для Розанова не важно само страдание, а важно то, к чему это страдание приводит. Рядом со страданием всегда находится фигура Христа. Поэтому - "Да, это категория вечная. И христианство - вечно" (Там же. С.27). С другой стороны, почему образ женщины очень хорошо подходит для описания "слез человеческих"? Происходит это из-за того, что, как мне кажется, что женщина всегда приходит к Христу, тогда как многие мужчины становятся "позитивистами". "Женская душа - другая, чем мужская ("мужланы") (Там же. С.27). Страдание для Розанова всегда должно приводить к Христу, так как если и можно найти нечто положительное в страдании, так это только преображение человека в его стремлении к Богу. Розанов говорит о естественном христианстве и язычестве как о временных отрезках в жизни человека. Введение им категории времени в этих рассуждениях было, на мой взгляд, достаточно предсказуемым. Язычество для него олицетворяется с детством, с периодом, из которого надо просто вырасти. Но и здесь он делает резкое замечание: "Могу ли я вернуться к язычеству? Если бы совсем выздороветь, и навсегда - здоровым: мог бы" (Там же). То есть, Розанов не отвергает природные начала в человеке, признавая за ним право на возвращение к язычеству, но, разумеется, с известной поправкой, что в страдании человек будет с Христом.
Розанов называет мир XX века "кабаком". "Вся "цивилизация Х1Х-го века" есть медленное, неодолимое и, наконец, восторжествовавшее просачивание всюду кабака.
Кабак просочился в политику - это "европейские (не английский) парламенты".
Кабак прошел в книгопечатание. ..... К концу Х1Х-го века газеты заняли господствующее положение в печати, а литература - почти исчезла. Кабак просочился в "милое хозяйство", в "свое угодье"........ Кабак просочился в труд: это фабрика и техника. Раз я видел работу "жатвенной машины"....." (Там же стр 35). Розанов считает, что яркой чертой нового столетия является уход Бога из человека, и современный мир напоминает ему кабак.
Продолжая разговор о "розановском" стиле, необходимо сказать о, как мне кажется, главной его составляющей. Если в своих статьях Розанов обращается к большинству или некоему множеству читателей, то есть он изначально говорит вещи, предназначенные для многих, то в произведениях типа "Опавших листьев" он всегда обращается только к одному читателю, к собеседнику. И это очень понятно: меняется тема разговора, стиль подачи идей и вместе с этим меняется и воспринимающий субъект.
Ведь те же "Опавшие листья" это пример того творчества, когда принято говорить, что автор делится с читателем своими мыслями и, самое главное, чувствами. Именно делится, а не доводит до сведения и не дает "информацию к размышлению". Это произведение, на мой взгляд, может быть правильно понято именно так, как хотел этого Розанов, только в одном виде - исключительно индивидуально. Речь идет не об основных философских воззрениях Розанова, которые кристальным образом видны в этом тексте, а об их восприятии читателем. В конце концов любой "интимный" (по определению самого Розанова) текст можно "разложить по полочкам", выделив основные и второстепенные мысли. Но "Опавшие листья" - это, прежде всего, очень личное обращение к читателю-собеседнику, и уже потом собрание центральных мыслей философа. Сложно говорить, но иногда кажется, что Розанов действительно религиозный философ, а не светский как мы уже упоминали ранее. Если в более ранних работах он мог вполне спокойно критиковать церковь и ее атрибуты, то в "Опавших листья" Церковь и Вера - непоколебимые и даже единственные главные категории его творчества. Подспудно он и сам объясняет такой переход: "Чем старее дерево, тем больше падает с него "листьев" Розанов еще сам признается, что в юношеские годы у него было чувство некоторого пренебрежения к "церковникам", как он их называет, и тогда он "даже не протягивал им руки". Розанов изначально был связан с церковью некой сакральной связью. Как бы он не сторонился ее в молодые годы, по большому счету, его отношение к ней не менялось. Сакральная связь просто трансформировалась за период его творчества, оставив суть свою прежней.
Из работы Ю. Зверева "Читая "Опавшие листья" В.В. Розанова" (попытка стилизации)
Василий Васильевич так остро чувствовал свое место в литературе, что ощущал себя "последним писателем", с которым литература вообще прекратится, кроме хлама, который тоже скоро прекратится".
"Суть литературы не в вымысле, а в потребности сказать сердце".
И он оказался прав. Разве не хламом завалены теперь книжные прилавки? Долго ли будут читать эту макулатуру?
И много ли тех, кто способен сейчас "сказать свое сердце?"
*
"И вот в ХХ1 столетии, - при всеобщем реве ликующей толпы, блузник с сапожным ножом в руке поднимается по лестнице (так и хочется добавить - прогресса) к чудному Лику Сикстинской Мадонны и раздерет этот Лик во имя всеобщего равенства и братства".
Это не Розанов, это Достоевский. В своем прогнозе на будущий век он ошибся только в деталях: вместо ножа у "блузника" может оказаться атомная бомба.
*
"Через живого человека оскалила зубы маска Вольтера".
Хорошо сказано, Василий Васильевич.
*
Люди нередко не говорят правду из деликатности, нежелания обидеть человека. А судьба с нами не миндальничает.
*
Если декабризм всего лишь буффонада, то октябрь семнадцатого года - террористический взрыв, разваливший наш дом. До сих пор не знаем, как восстановить.
*
"Все партии что-то доказывают друг другу".
Но ведь политика для жизни человека не требуется. Не надо разведки, не надо армии. Иллюзия, что государство нас защищает. Оно нас убивает.
*
Восьмилетний Вася съел сахар, мама за это выдрала его младшего брата Сережу.
Вася видел это, но не признался, а потом полжизни упрекал себя за эту подлость.
Со мною было хуже. В кабинет, где я работал, медсестра ввела старичка с палочкой. Кроме меня, в кабинете находилось еще четверо врачей. Дело было в понедельник.
Угрюмая, возможно, с похмелья, врачиха, увидев старичка, вопросила: "Кого ты ко мне ведешь? Он же уже холодный..."
В кабинете наступила тишина, реплику хамки слышали все. Потом заговорили, словно ничего не произошло. Я промолчал тоже.
Тридцать лет не могу себе этого простить.
*
Розанов говорил, что профессорская среда не терпит среди своих человека "с мыслью".
Профессор должен быть "балаболкой", уметь распускать хвост павлином.
А ведь верно: анатомию у нас читал профессор М. Привес. На лекциях он два часа развлекал нас анекдотами из медицинской жизни и заканчивал такой блестящей латинской поговоркой, что мы ему дружно аплодировали.
К экзаменам вдруг обнаруживалось, что в наших тетрадях нет ничего об анатомии, и учить нужно только по толстенному учебнику.
На втором курсе наше очарование рассеялось и студенты перестали ходить на его лекции. Кстати, на лекции этот артист всегда являлся в смокинге с бабочкой.
*
Прекрасно, если женщина, забеременев, начинает гордиться своим состоянием, отбросив все страхи и сомнения.
Прекрасно, если она понимает, что пришел ее Звездный час, что только ее живот может подарить миру существо, ни на кого не похожее, с которым только она одна будет способна найти общий язык, которое за свою жизнь будет платить ей нескончаемой любовью. Нескончаемой, если она полюбила его еще в своем животе, если не допускает в его нежную кровь никотина и алкоголя, если говорит с ним, ласкает его, рассказывает сказки и дает слушать гармоничную музыку. Только в этом случае он родится здоровым и готовым принять мир с радостью.
(Мысли о будущем племянницы Ксюши).
*
Все мы живем своими субъективными, часто непонятными или смешными для окружающих, убеждениями.
Розанов считал, что понял "историю так, как бы сам ее сотворил, с полным чувством "уроднения и постижения".
Я никогда не занимался политикой, но у меня есть чувство, что я ее понимаю "до корня". Эти корни не сложны, их знают все, но знают "теоретически". Я же - чувствую.
Вся политика - это обман людей несколькими абсолютно циничными, безнравственными субъектами. У них есть все, но им нравится играть "в шахматы" - создавать интриги, для видимости дела менять министров, отправлять солдат на смерть, кривляться на публике...
И мы, дураки, принимаем их правила игры, верим им или делаем вид, что верим, идем голосовать или умирать "за Родину", "выполнять интернациональный долг" и так далее.
У нас, бедных дураков, и выхода иного нет.
*
"По сложности и количеству мыслей (точек зрения, узора мысленной ткани) я считаю себя первым". В. Розанов.
Не скромно? Ну, и что же? Разве мы скромны в своих мыслях? Только мы их не записываем, а он посмел это сделать. Оттого его и возненавидели многие современники - он не только в свои, но и в их подвалы забрался. Василий Васильевич продолжает хозяйничать и в наших подвалах Ату, его!!
*
В оценке революции Розанов не ошибся. Он ошибся в некоторых современниках: "Поцелуйте Владимира Набокова. Тошнит?"
Вообще-то Василия Васильевича я понимаю - от современников часто тошнит.
*
"Благодари каждый миг бытия и каждый миг увековечивай".
Так и стараюсь жить, потому и пишу, Василий Васильевич.
Источники
1. Зверев Ю "Читая "Опавшие листья"
2. Розанов В Опавшие листья. Короб второй.- СПб, Издательский дом Кристалл, 2001
3. Хохлов А.В. "По страницам "Опавших листьев"
Составитель: Лапина Е., гр. М-24011, 2006 г.
Флоренский П.А. Имена
(фрагмент из книги с комментарием)
М.: "Купина", 1993
Главы XVI- XXII
Гл. XVI.
Имена, как другие познания, всегда признаются мыслью, далекой от рефлексии, пока сбивающие вопросы и представленные трудности не собьют ее с наивной, но глубокой интуиции на путь сознательного, но поверхностного анализа. Как всякая весьма цельная, но чувственно неуловимая, умная форма, имя дается либо бесхитростной интуицией простого сердца, либо сознательному ведению большой опытности в обращении с неуловимыми перечнем отдельных признаков - образованиями: кто не привык иметь дело с наиболее нечувственными сущностями математического анализа, аритмологии, новейшей геометрии, со сложными музыкальными и литературными формами, отчасти с формами биологическими и т. д. и т. д., вообще, кто, разрушив в себе интуитивную чуткость анализа, не укрепил при этом способности интеллектуального синтеза и застрял, следовательно, на первоначальном разъятии всякой цельности, тот, конечно, не сумеет орудовать наиболее целостными из категорий целостности - именами. Но его неумение свидетельствует не против имен, как категорий, а лишь о неопытности его самого; да ведь имена в данном случае разделяют участь разных других далеких от аналитического описания по отдельным признакам, орудий познающего разума.
Имена не сводятся к отдельным признакам. Но трудность постижения имени умножается еще и взаимодействием в каждой отдельной личности ее имени с рядом других, хотя и низшего иерархического плана, формообразующих начал: имя никогда не бывает дано в чистом виде. Раса, народность, родовая наследственность, воспитание, общественное положение, характер занятий, влияние окружающих, географические условия, состояние здоровья, жизненный режим и т. д. и т. д. - все это участвует в образовании личности. Каждая из перечисленных сторон сама есть формообразующее начало, невыразимое в своей целостности чрез исчисление отдельных признаков и познаваемое как некоторое конкретное единство, как некоторый тип строения в соответственной области. Так, например, народный и тем более расовый тип, вполне определенный сам по себе, как известно, не поддается простому описанию аналитически пересчитываемыми признаками; а при попытках все же дать такое описание обнаруживается - обычное затруднение с народной психологией, - что каждый из признаков может сам по себе и не быть обязательным, так что список их ни в одном из своих утверждений не представляется надежным. Психическая конституция, фамильный тип, психология данного социального положения и т. д. и т. д. оказываются лицом к лицу пред той же невозможностью аналитически быть охарактеризованными, при четкой определенности своей, постигаемой интуитивно.
В личности сходятся многие формующие ее деятели. Но, будучи формами в отношении факторов низшего порядка, они сами становятся материалом формообразующей деятельности имени. Объединяя их в цельную личность, имя воплощается в них и чрез них делается конкретно воспринимаемым в жизненном опыте. Оно воспринимается в чувственном опыте, хотя и не чувственным опытом. Без имени нет целостности личности; но в опыте мы никогда не встречаем чистого имени, без того материала, в котором оно воплощено и которым, следовательно, оно окрашено. Как сложные радикалы в химии, имена служат ядром личности и самой сути ее; но, как эти радикалы, они не могут быть извлечены из сложного состава личности и показаны сами по себе. Впрочем, не одни имена оказываются лишь прозреваемыми в сложном составе, не будучи в состоянии чувственно являться изолированными: все вышеназванные начала личности таковы же. Мало того, таковы же и элементы в химии, и виды в систематике, и многочисленные символические образования в математике, и многочисленные орудия знания, каковые могут служить свою службу потому, и лишь потому, что суть символы в духе, а не чувственная данность.
Имена таковы же, но, как орудия высшего порядка, для обращения с собою требуют большей духовной концентрации и соответственного навыка. Во всех областях знания к универсалиям и в особенности к категориям, и общности и целостности, требуется привыкнуть, лишь активным вниманием и надлежащим упражнением они могут быть усвоены настолько, чтобы сделаться из обременяющего нас умственного груза, в лучшем случае - костылей, действительно полезными орудиями знания. Всяким орудием нужно сначала овладеть, чтобы оно, сделавшись продолжением нашего организма и новым органом, расширило область нашего воздействия на действительность. Пока этого овладения орудием не произошло, оно мало помогает в жизни, может быть даже мешает свободе движений, и нередко этим орудием пользуются как вещью среди других вещей, к тому же не приспособленной к примененному способу пользования ею. Разве не пользуются универсалиями нередко так же, как дикари - ружьем, применяемым в рукопашную, или как государственною печатью колол орехи маленький принц.
Но, когда достигнута легкость пользования данным орудием, недоступное до тех пор становится доступным, и область воздействия на жизнь многократно увеличивается.
Как познавательное орудие высшего порядка, имена, - если говорить не о непосредственно вырастающем в бесхитростной среде умении владеть ими, а о сознательном пользовании, - имена усвояются сравнительно трудно, и человеку рефлексивных привычек необходимо умственно перевоспитывать себя, чтобы развить в себе привычку мыслить именами. На первых порах непривычный интеллект все будет пытаться объяснить себе эти личностные категории помощью тех или других аналитически перечисляемых признаков - черт характера, нравственных наклонностей и т. д. - или же будет беспомощно подставлять вместо умной формы - имени - чувственную наглядность того или другого примера, образ одного из своих знакомых. Впрочем, повторяю, не иначе обстоит со всеми категориальными орудиями знания, хотя там овладение этими орудиями дается легче.