Из тени в свет переступая
Вид материала | Документы |
СодержаниеСекретарь Ангела День политзека |
- Свет и тени в произведениях Булгакова, 124.07kb.
- Задания: Разделиться на 2 группы. Одной группе в качестве литературного материала использовать, 17.43kb.
- Короткими. Под деревьями, в тени, росла густая зеленая трава, колючая, как стая ежей, 1123.2kb.
- Титановый Рассвет, 1272.34kb.
- Новый Свет из Харькова. Ток "Новый Свет" Крым, Судак, Новый Свет *цена 2012, 91.24kb.
- "Свет и тени кредитной политики России", 27.81kb.
- Винер Перевод с английского Е. Замфир краткое, 294.35kb.
- Маленькое белое солнце висело прямо над головой, и поэтому тени были короткими. Под, 1197.87kb.
- Из книги «Свет и тени: от Ленина до Путина. Заметки о развилках и персонах российской, 1274.47kb.
- Реферат по географии на тему: «Проблемы животного мира на территории России», 279.04kb.
Секретарь Ангела
День политзека
Камера рассчитана на двадцать зеков, а нас туда напичкали под девяноста. Спим по очереди. Духотища, жара!.. Спичку зажигаешь не горит, тухнет: кислорода не хватает. Здоровые молодые парни ломаются то в истерику их бросает, то в жуткую тоску. Я сам задыхаюсь, пот течет ручьем, сердце бабахает, будто сейчас наружу вырвется. А Васенька, Жора кивнул на соседа по дивану, замрет и сидит, как в параличе… Кстати, в эти минуты обращаться к нему было абсолютно бесполезно: ничего не слышит и не видит. Потом говорит: ага, есть, я полез. Ему сразу нары уступают. Котище цап тетрадку, и всю ночь пишет, пишет… Потом утром нам зачитывает. Так вся камера, все как один слушали.
Да-а-а! вступил Василий, задумчиво снимая с головы ведро, надетое трехлетним сыном. Когда зеки узнали, что мы за веру православную сидим, нам такой авторитет определили, что ты! Даже место воровское для нас освободили. Это у окна, подальше от параши. Причем так: Жора проповедует я сплю, просыпаюсь моя очередь «глаголом жечь». Спрашиваю, на чем остановился, на грехопадении? Значит, мне про Каина и Авеля вещать и так далее до конца времен.
Пап, может, чайку попьешь? спросила Валя, старшая дочь Василия, качая младенца на объемной груди и раздавая подзатыльники расшалившимся братишкам и сестренкам.
Ставь чайковского… Растишь их, растишь… Покрепче только там! И моджахедов на кухню загони, а то мешают озвучиванию мысли. Василий ткнул Петра в бок локтем, указуя на дочь бородой, как перстом. Это она вынесла рукописи. Нам с женой и с дочкой дали одно свидание, так я ей во все карманы, в штаны, за шиворот, в капюшон даже всюду тетрадки свои распихал. Ей тогда девять годочков было. И вот что! Это промысел, слышишь! Жену на выходе всю с ног до головы обшмонали, а девчонку не тронули. Вот она и пронесла. Так, Жора, идем Петра Андреича провожать!
Отец, ты чего это гостя из дому гонишь? закричала из кухни супруга Василия. Дверь приоткрылась и оттуда выкатилась гурьба детей. И что примечательно: все как один похожи на Василия, только без бороды. Впрочем, один был уже в бороде: он стянул со стола тряпку и нацепил на уши под самый нос.
Что вы, Татьяна Ивановна, я уж больше часа вырваться не могу, радуется Петр своему нечаянному освобождению, отбиваясь от детских рук, летящих мячей, сверкающих сабель и вороненых маузеров. Они меня, как всегда, мемуарами тормознули.
А я хотела, Петр Андреевич, о вашем творчестве поговорить, — вздохнула всем пышным телом хозяйка, попутно разоружая и загоняя детский сад обратно на кухню.
Поговорим обязательно, — кивнул Петр, разгребая гору детской обуви в поисках своих сапог. — Только не когда эти зубры собираются на день политзека.
Так мы вас ждем с новыми рассказами. Детки, попрощайтесь с гостями.
Из кухни, из детской, из ванной и туалета — выкатилась орава детей и облепила мужчин. Петру показалось, что его одновременно обнимают, целуют, царапают и душат тысячи маленьких обезьянок-бандерлогов. «Каа, на помощь!» — хотелось ему закричать, но по команде мамы дети вдруг отступили и часто замахали руками.
— Слушай, отец-герой, как ты эту ораву содержишь? — удивился Петр, нажимая кнопку в лифте.
— Семья, Петруччо, организм саморазвивающийся, самоорганизующийся и самоснабжающийся. Понял?
— Не очень. Ты поконкретней, пожалуйста.
— Если конкретно… — почесал он затылок. — То я и сам не знаю, как мы выживаем. Я-то уж точно ничего для этого не делаю. Загадка! Ты при случае у супружницы моей спроси, как она из почтового ящика деньги пачками вынимает. Со дня ареста и доныне.
По морозному воздуху, под скрип свежего снега шли они втроем к метро. Двое из них, убеленные сединами мужи, по-мальчишески толкались, шутили, смеялись. Петр представил себе, как они выглядели сразу после освобождения: худющие, бритоголовые, безбородые, но довольные. Все мучения, издевательства, карцеры позади. Вопреки угрозам мучителей они живы, и перед ними распахнуты ворота в светлую жизнь, ради которой они пошли в застенки. В ту самую, где нет преследования веры, во всяком случае, открытого. Впереди восстановление монастырей, храмов ходи, на спасенье, окормляйся! Впереди заседания в президиумах, интервью, фотографии в газетах, лесть, заигрывания, заманчивые предложения, уважение стариков и «чепчики в воздух» юных и розовощеких.
Когда-то и Петру приходилось «выходить из застенков» и чувствовать эту пьянящую эйфорию свободы. Нет, нет, у него за спиной всего-навсего стройотряды и военные сборы… Два месяца военной дисциплины, голода, воздержания, ежедневной двенадцатичасовой работы и строжайшего сухого закона. Сравнение, конечно, не очень-то корректное, только у него других не было. И вот после тайги и комаров, пота и напряжений до полного изнеможения они появлялись на «большой земле» суровые, огрубевшие, охрипшие, обветренно-обожженные, да еще с немалыми деньгами. И самое главное: теперь все можно, «мы это заслужили, и весь мир у наших ног!»
Всего за два месяца обычной мирной работы накапливали студенты такой заряд самодовольства. Что же пришлось этим-то испытать, с каким убийственным зарядом иметь дело? Если Петр с однокашниками после стройотрядов на полгода входили в штопор ресторанно-цыганского дурмана, то какой натиск тьмы этим двоим пришлось выдержать! Нет, не оценить и не понять такого, пока сам не прошел их путь, исповеднический. Поэтому и слушал он их жадно, в оба уха, поэтому и терпел их грубоватые шалости и тычки. Потому и любил… с болью, иной раз стиснув зубы, а иногда и кулаки…
По дороге им «чисто случайно» встретилось кафе, куда всех и затащил Василий:
День политзаключенного это вам не так просто! Ты, Петруша, скажи спасибо, что мы с Жоркой чифирь тебя пить не заставили. Из ржавой консервной банки.
Спасибо.
Спасибо не булькает и нутро не греет.
А что греет?
Вон то, «балтийское», номер шесть.
В кафе было сильно натоплено, они сняли куртки и повесили на спинки стульев. В углу сидела бритоголовая компания в кожанках с татуировками на шеях и руках. По нынешним временам это могли быть таксисты за поздним ужином, или студенты университета, заглянувшие отвлечься от толстых учебников. Впрочем, иногда и бандиты так выглядят, но сейчас реже. Петр вспомнил, как герой Шукшина в «Калине красной» сокрушался, что вот, мол, волосами обрасту, хоть на человека похожим стану. Василий приосанился, разгладил окладистую бороду. От кофе Петра мучила изжога, он проглотил еще одну таблетку и запил минералкой.
Эх ты, болезный-бесполезный, пожалел его Василий, смачно с причмокиванием прихлебывая. А у меня хоть бы что заболело! Так нет, ливер после карцеров, как назло, в полном порядке.
Зато у тебя, Васенька, по мансарде трещина проходит, ухмыльнулся Жора, поблескивая очками.
Ла-а-адно тебе, не бузи, Василий хлопнул друга по плечу и повернулся к Петру. Ты знаешь, Андреич, у этого Жореса-Тореса такой дар публициста ващще! Наш первый с ним батя говорил ему: пиши статьи, чадёныш, не закапывай талант.
Это чтобы я таким же нищим писателюгой стал? А, чадовище? Не желаю! улыбнулся Жора в седую бороду. И тебе, Андреич, не советую. Писанина это «такая зараза, хуже карасина».
Кстати, Петь, имей в виду, твои рассказы — это очень даже норма-а-ально! прохрипел Василий. Ну я ― ладно, меня ты можешь не слушать, а вот половина моя оценила. А Татьяна Ивановна, кыська-рыбка, прибьет меня сегодня ващще, она, я тебе скажу, толк знает. Она моя первая читатель-ни-ца и редактор-шшша. Ужас, когда этим профессиям женский род присвоят. Так что да-вай, пи-ши.
Старик Василий Петра заметил, в кафе сходя, благословил, продекламировал Жора.
И да! И благословил! И не бузи. Петруша, снова повернулся тот к Петру Андреевичу, ты не представляешь, как я его люблю! Сил нет, как люблю этого урку. Ну, просто уже никаких сил моих нет… Так вернемся, как говорится, к нашим делам… да. Иногда вот так встанешь утром, оглянешься окрест, озирая пустыню писательской нивы, и никого! Так что давай, пиши.
…На метро, разумеется, они не успели: двери станции были закрыты. Поймали частную машину, и Петр с Жорой поехали в свой район: они почти соседи. После некоторого молчания в машине раздался баритон оратора:
Ты знаешь, Петь, каким Васька раньше смиренным был? А я помню.
А он и сейчас меня останавливает, когда я по старой привычке принимаюсь размахивать дубиной осуждения. Не бузи, говорит он мне, и дубина на полшестого.
Это да, согласился он. Вообще-то, я тебе скажу, Василий, конечно, ― феномен! И что интересно-то, многие, кто с нами начинали, от Церкви отошли. Возьми, хотя бы, Димку или Витьку этих на корню славой купили сейчас богема лаврушная. А скольких через политику, как через мясорубку, пропустили! А скольких просто деньгами, дачами, постами раскатали. Все теперь такую чушь всенародно несут, что уши вянут. Какое там православие буддистами католическими стали. Что раздатчики кормушек им закажут, то и щебечут. А этот… Кот Базилио нет! «На камени веры». Попробуй ему чего еретического или языческого подсунь разгромит, да еще и в глаз даст. Тот еще феномен, я тебе скажу!
Это все с ним происходит не просто так, задумчиво обобщил Петр. Это по великому промыслу. Ради язычников православные хулятся, если можно так перефразировать… Ты посмотри, Георгий, его любят, гусарство его терпят, слушают. Ну, почти все… В этом же что-то есть! Какие-то вещи… мистический сакрал непознанного нечто, я бы сказал. Ежели, к примеру, высоким штилем.
Ой, писателюги! Давай, Петь, в монастырь Ваську увезем, пусть там поживет с месячишко, отдохнет. Скоро батя архимандрит назад поедет, так мы в его машину напросимся.
Никто в монастырь, конечно, не поехал. У Жоры пошли автомобильные страсти с ремонтом, а у Василия читка, правка... Встреча Петра с архимандритом все же состоялась в его московском скиту, куда в обед забежали они с другом на полчасика.
Ты зачем свои рукописи принес? сурово спросил он за чаем Петра. Хочешь в искушения впасть? А ну как не выплывешь? Ты что, не знаешь, что писательство приводит к тщеславию, а тщеславие к позорным грехам? Вспомни, как к преподобному Серафиму генерал приехал. И сказал тогда батюшка, что надлежит тому три года пьянствовать, под заборами валяться, чтобы грех тщеславия искупить. Ты тоже валяться хочешь?
Не хочу… ответил Петр, оглушенный.
Тогда брось это занятие и молись больше вот тебе и творчество самое главное. Потом он помолчал, помолчал и вдруг улыбнулся в седую бороду. Хорошо ты там в рассказе про видения написал. Как сначала главный герой образ за ангела принимает, а потом выясняется, что это враг его искушал. Это сильно! Да… Так что бросай это дело, бросай.
А как же, батюшка, слова Евангелия: «Никто, зажегши свечу, не ставит ее в сокровенном месте, ни под сосудом, но на подсвечнике, чтобы входящие видели свет».
Так это если свет, а откуда ему в мирянах неоперившихся взяться?
В молчании текли минуты. Тикали старинные часы. Видимо, батюшка молился. Вдруг, как сквозь вату, как из другого помещения:
…Ладно, пиши и раздавай, со вздохом произнес архимандрит, но только своим. Издаваться и не думай погибнешь.
Выйдя от батюшки, Петр подумал, погибать ему или погодить, а рядом услышал голос попутчика:
А с твоим Василием все, как в сказке. Огонь прошел, воду проплыл, а на медных трубах споткнулся. Так что дело обычное. Кстати, сказка эта очень даже хорошо кончается.
«Прав, ох, прав архимандрит, — думал Петр, — эта «медь звенящая», тщеславие это страшная темная сила. Опьяняет душу сладким вином, а потом и выйти из запоя нет сил.
Пока же он влип в мысленную брань с архимандритом. На память приходили его слова, которые Петр сортировал на левые и правые, памятуя о том, что советовал преподобный Амвросий Оптинский: по причине утраты старчества в последние времена каждое слово священников нужно сверять с Евангелием и писаниями святых отцов.
Вечером, придя домой, взял сборник Василия и сел читать. Первый рассказ его так захватил, что и оторваться не мог, хоть дел накопилась куча-мала. «Ай, да Василий! Ай, да молодец!» Дал почитать жене, Ольга Васильевна тоже увлеклась. Петр взял вторую его книжку а там… страсти, кровища, ужасы, в общем, тоска кромешная. Позвонил ему и сначала восторгался первым рассказом, отчего Василий с дружеских тонов перешел на басовитую вальяжную маститость, да-а-а-а, мол, что есть, то есть; талантище, сынок, сам понимаешь, он аки молния в нощи. А когда он чуть не вытек от собственной медовой растаянности по проводам в телефонную трубку Петра, тот вылил туда ушат холодной воды:
Но что там за кровища с какими-то опереточными страстями во втором рассказе?
А так нужно, тема такая, проворчал оппонент, отрясаясь от холодного душа.
Но ведь эту тему можно раскрыть и со светлой стороны. Ну, там, видишь ли, девочка моя, имеется и естественный выход из твоей трагедии и он даст тебе много радости. Живи, как наши предки тысячу лет, вот и будешь счастлива. А что их пугать-то, они и так насмерть запуганы. Ты им надежду дай!
Вот и напиши свою версию. Кто тебе мешает? рассуждал вслух Василий, ничуть не обидевшись. Вот что значит профессионально держать удары.
На память Петру пришло несравненное знакомство с Василием.
…Однажды поздно вечером заехал он к своему деловому партнеру. Работал тогда Борис Валентинович дома, полулежа на диване. Здесь, на просторной кухне, у него под рукой имелось все, что надо: сейф с деньгами, стол с пирогами, калькулятор с телефоном, холодильник с пивом, телевизор в одном углу, иконы в строго противоположном.
Петро, у меня сейчас с деньгами туго. Надумал я машину купить приличную. Да вот еще дом загородный строю. Слушай, будь другом, возьми часть своей прибыли автомобилем. Ну, ты знаешь мою «Ласточку» это не машина, а птица. Там и править не нужно сама летит. Продал бы другому, да хочется отдать в хорошие руки.
Поглядел Петр на свои обветренные руки с красными суставами и цыпками, и ничегошеньки хорошего в них не обнаружил. Вспомнил, как ездили они к Борису на дачу. Да, машина хороша, что и говорить. Согласился. Ударили по рукам, и Петр стал владельцем джипа.
После оформления документов Борис пригласил партнера за стол. Петр Андреевич привык, что в этом доме кто-то входит, выходит, разные люди сидят за столом и за пианино, пьют, закусывают, запивают и запевают. Поэтому Петр сразу-то и не обратил внимания на бородатого мужчину в дорогом костюме, будто с чужого плеча. Тот безмолвно сидел за накрытым столом у широкого подоконника и смачно закусывал.
Хозяин выдерживал паузу в четырнадцать тактов, наливая бордовый чай в поллитровую чашку с кустодиевской пышноплечей купчихой на борту. Петр, от нечего делать, разглядывал незнакомца. Как сказать… Многих выдающихся личностей довелось ему лобызать и хлопать по плечу в этом гостеприимном доме. Бывший военный, герой афганской войны и нынешний бизнесмен, и, наконец, остроумный, добрый и щедрый человек — такой умеет привлечь к себе людей. Фраки, смокинги, генеральские мундиры, архиерейские облачения на одних гостях вполне мирно соседствовали с дырявыми свитерами, протертыми на рукавах пиджаками и ветхими монашескими подрясниками на других, не менее уважаемых гостях.
Отпил Петр объемный глоток дивного английского чая и под драматическое молчание разглядывал соседа, сосредоточенно выковыривавшего скользкий масленок из-под груды картофеля-фри под розовым соусом с каперсами. Про себя Петр предположил, что человек сей или беглый каторжник, или отставной хиппи, который устал валяться на белом песке Калифорнии, поэтому вернулся на суровую родину.
Знакомься, Петр Андреевич, эта борода историк и поэт Василий.
«Он, оказывается, еще и грамоте обучен», мелькнуло в голове Петра. Тем временем беглый масленок был пойман, поднят на мельхиоровую вилку и, наверное, в честь этой победы человека над роковыми силами природы сосед хрипло произнес тост: «Выпьем и снова нальем!» Тостующий поднял тяжелую рюмку, Борис банку с пивом, Петр чашку с необъятной купчихой. После утоления жажды прозвучала древняя песня, исполненная тем же надтреснутым басом, что-то насчет трезвенника, который обязательно говорит неправду. Петр отнес это на свой счет и парировал выпад:
И как это, Василий, упражнения в изящной словесности удается сочетать с этим… многолитражным правдоискательством?
Одно другому помогает. Вр-р-р-ё-о-от, кто с нами не пьё-о-о-от!
Тем временем часовая стрелка на кухонном гнезде кукушки с шишками на цепи приблизилась к цифре двенадцать. Петр произнес набор прощальных пожеланий и устремился к вешалке. Спустился на лифте вниз на первом этаже его ожидал бородатый оппонент в распахнутом драповом пальто, с сумкой почтальона через плечо, тяжело выдыхая густой застольный дух:
Решил проводить тебя до метро, Андреич. Сам понимаешь, время позднее, народ нынче лихой, а ты такой… худенький. Вобчем, иди под мое крыло.
Благодарствуйте. Только я и сам…
…Так вот я и говорю бате, загремел на весь район голос Василия, а где мои три тонны бумаги? А батя мне: видишь ограда новая вот где. Ну что с ним поделаешь!.. Ладно, говорю, носи, бать, на здоровье. На-ли-и-ивай!
В метро они сидели в углу вагона. Василий задремал. Петр на кольцевой собрался выходить, поэтому спросил:
Может, тебя проводить?
Не-е-е-ет, что ты, Андреич! Я в норме.
Ничего себе норма! А если заснешь по дороге?
И прекрасно! Здоровый сон среди соотечественников это сла-а-авно, загудел он на весь вагон.
«Все же при случае надо будет спросить, — подумал Петр, — не посещал ли он пляжи Калифорнии».
Утром в кармане куртки Петр нашел мятую бумажку с номером телефона. Позвонил вчерашнему провожатому, узнать, как доехал. Странное дело, от встречи у него осталось впечатление, будто познакомился со светлым, но трагичным человеком.
Великолепно доехал! загрохотало в трубке так, что Петру пришлось отвести ее от уха. Говори адрес, сейчас заеду навестить.
Я работаю…
Тем более!