Культуры

Вид материала

Документы

Содержание Пространства индивидуальности Мультикультурное пространство современного города

Подобный материал:

• «Методы изучения культуры», 536.8kb.
• Методические указания для подготовки к госэкзамену по истории зарубежной культуры Вопрос, 396.76kb.
• Концепция развития культуры К. Леонтьева, Н. Данилевского. Концепция развития культуры, 61.28kb.
• Культурология, 260.24kb.
• Краткое содержание темы, 353.84kb.
• Положение о проведении XV областного фестиваля Дни русской духовности и культуры "Сияние, 456.41kb.
• Проблемы современной культуры, 97.35kb.
• Программа для поступающих на направление подготовки магистратратуры 033000 «культурология», 52.29kb.
• Трансляции культуры, 54.03kb.
• М. К. Аммосова Факультет якутской филологии и культуры Кафедра культурологии рабочая, 62.5kb.

Раздел II. Город и тело 173


посетителей. Обычно художники изображали все это достаточно подробно и старательно выписывали, например, висящую над ванной географическую карту страны как намек на государственные заботы Марата. Давид изобразил Марата в декорации: тога, перо, письмо, изможденное лицо, небольшая аккуратная рана на груди — след удара кинжалом, аскетическая обстановка и пустота на заднем плане. Бодлер очень точно передал впечатление, которое вызывает эта картина:


«В холодном воздухе этого пространства, в холодных стенах, окружающих холодную ванну, Марат выглядит как герой. Однако эта картина не вызывает и не требует сочувствия, Марат не испытывает человеческой боли. Он единит другим».


Другой портрет Давида воспроизводит образ юного Иозефа Бара, отдавшего свою жизнь за революцию, тоже в пустоте, но он вызывает сочувствие. Вытянутая вперед рука Бара поместилась в картине лишь наполовину, и это символизировало незавершенность и оборванность его жизни. Нагое тело изображено на таком же нейтральном фоне, как и фигура Марата. Но здесь нет декораций и явно господствует космическая пустота, скрадывающая земную историю юноши. Угасание, смерть и пустота — вот что символизирует революцию. Вместе с тем тело Бара изображено явно эротично. Девичье лицо, локоны, полноватые бедра и маленькие гениталии делают его андрогинной фигурой. Конечно, это не возвращение женственности революции и не шаг назад к Марианне. Вместе с тем портрет Бара явно отличается от маскулинных фигур революции, которые постепенно вытеснили образы женщин из революционной символики. На место полногрудой Марианны и мускулистого Геркулеса приходит бесполый символ. Ребенок, невинный и не позаботившийся о самосохранении, — вот что только и может оправдать революцию. Рисуя тела, а не пространства, Давид стремился изобразить солидарность и общность. Но эти пространства пусты, и это кажется намеком на сегодняшнюю разобщенность и одиночество. Они тоже символизируются телесно. Но сегодня пространство и тело как бы враждебны друг к другу и их различие — свидетельство секуляризации общества, которое атомизировало индивидов, предоставило им комфортные индивидуальные пространства, но не устранило и не удовлетворило старую тягу к телесному контакту.


ПРОСТРАНСТВА ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ


Почему в Англии не было столько революций, как во Франции? Ведь Лондон — один из богатейших и величайших городов мира. Там тоже были улицы и площади. Но, может быть, не было бедноты, Жившей на хлебе и воде, дрожавшей от одной мысли о повышении Цен на продукты питания? Прогуливающийся по Лондону турист


174 Б.В.Марков. Человек в пространстве культуры


обычно изумляется богатству и красоте города, воспринимает его как новый Рим: великолепные правительственные здания, богатые кварталы банкиров и дельцов, импозантные виллы землевладельцев, степенные строения среднего класса, облицованные камнем и украшенные орнаментом. Конечно, и в других городах есть отдельно стоящие великолепные здания и даже красивые улицы, однако Лондон, казалось, был лишен трущоб, которые уродуют любой город, и являл взору все богатства мира.


Поражает еще одна особенность этого города — порядок и спокойствие, царившие на улицах. Все иностранцы отмечают вежливость и даже благожелательность лондонцев. Но самое поразительное состоит в политической индифферентности жителей. Между тем Англия была передовой промышленной страной, в которой очень рано сформировалось классовое сознание. Более того, если проявить любопытство, простирающееся за видимое великолепие фасадов, то окажется, что имущественное расслоение в Лондоне было более высоким, чем, например, в Париже, непрерывно сотрясаемом революциями в течение всего XIX столетия. Может быть, колониальная политика позволила не только нажиться богатым, но и повысить уровень жизни бедных по сравнению с другими странами? На самом деле, Лондон вовсе не обеспечивал своей бедноте более высокий уровень жизни, чем, скажем, в Париже. Как и все торговые города, он вскоре стал жертвой ориентации на международную торговлю. В отличие от Рима, постепенно складывающегося в течение столетий и являвшегося образцом для строительства городов в провинции, с которой он был связан хорошими дорогами, Лондон вырос буквально на глазах одного поколения и за годы правления Эдуарда втянул в себя чуть ли не четверть населения страны. Его жители ели американский хлеб, носили одежду из австралийской шерсти и индийского хлопка. Все они были выходцами из провинций, но их приток в город не объясним промышленной революцией. Лондон не был промышленным центром, как Манчестер или Бирмингем с их фабриками и верфями. Это был город купцов и банкиров. Что влекло в него бедноту? Рабочих мест не было, жизнь была дорогой, и поэтому приток в него огромного количества людей нельзя объяснить обезземеливанием крестьян и ростом фабрик и заводов. Рост больших городов выглядит каким-то бессмысленным, беспричинным процессом. Может быть, люди уезжали с насиженных мест в поисках свободы от давивших на селянина традиций и условностей? Это хоть как-то объясняет целостность города и относительное единодушие горожан, которых в столицах объединяет не классовое сознание, а желание независимости, стремление к зрелищам и развлечениям, которые дает город.


Отличие Лондона от Рима и современных мировых столиц состоит также в отсутствии центральной власти, которая отслеживает и контролирует порядок. При этом Лондон в архитектурном отношении выглядит совершенным социальным устройством. Земля — главная


Раздел II. Город и тело 175


ценность в городе принадлежала землевладельцам, и они без всяких указаний власти использовали ее весьма рационально: дома бедноты в центре сносились, и она селилась на окраине. Раньше других городов в Лондоне сложилась дифференциация городских кварталов по уровню дохода их жителей. Эта дифференциация была очень высокой: 1% жителей владел 70% собственности. Огромная часть жителей имела низкий доход, и не было перспектив его повышения. Это еще раз заставляет задуматься над тем, почему же в городе не было социальных потрясений? Да, кварталы бедноты были отделены от богатых кварталов широкими улицами, по которым в случае необходимости могли передвигаться воинские части. Но все-таки эти перегородки были прозрачными, и не они сдерживали англичан, которые действительно отличаются апатией и нежеланием рисковать ради краткого удовольствия бунта и грабежа.


В. Беньямин — величайший философ-турист начала нашего века отмечал индивидуализм жителей Лондона. Этому замечанию можно поверить. Но о чем идет речь? Вообще индивидуализм присущ буржуазному сознанию и составляет его родовой признак. Философия индивидуализма разрабатывалась не только в Англии, но во Франции и Америке, Токвиль охарактеризовал его, однако, не как идеологию, а как своеобразную психологию: чувство дистанции по отношению к другим и к массе. Речь идет не об изолированном индивиде — рыцаре разума, морального долга или веры и не о трансцендентальных субъектах науки, морали, религии, права. «Разумный индивид» Декарта, «робинзон» Локка, «самодеятельное Я» Фихте и т. п. конструкции были продуктом размышлений не только за письменным столом, но имели места своего производства и в пространстве города. При этом можно предположить, что в процессе их реализации возникало нечто отличающееся от философских моделей, что, в свою очередь, приводило к корректировке этих моделей. Изменение последних также не объясняется исключительно логикой их внутренней истории, где действует критика и рациональность.


Так, уже при переходе от средневекового общества к раннебуржуазному можно отметить создание новых дисциплинарных пространств производства «человеческого». Появление театров, организация выставок, концертов, открытие книгопечатания и газетно-журнального Дела — все это потребовало человека нового типа, зародившегося в социальной общности, которая может быть названа публикой. Публика в театре, читающая публика, публика, обсуждающая в кофейне новинки литературы, вырабатывает общие смысл и вкус, которые становятся критериями рациональности и одновременно условиями единства. Эти новые пространства приходят на смену церкви и продуцируют коллектив индивидов, руководствующихся в своих действиях общим здравым смыслом, который философы назвали рассудком и потом дополнили разумом.


176 Б. В. Марков. Человек в пространстве культуры


Так был открыт путь к созданию небольших групп и сообществ, в которые индивид входит в зависимости от своих частных интересов. Это, в свою очередь, привело к изменению формы организации общественного порядка, который теперь строится на принципах равенства, взаимного признания, мирного сосуществования и терпимости. Планы городов, архитектура и дизайн создают условия для существования независимых индивидов. Вслед за улицами и скверами появляются кафе и бары, где люди могут собираться небольшими группами и обсуждать различные частные и общественные вопросы. Изменилась архитектура жилищ. В буржуазном доме появляются не только отдельные спальни, но и салоны, куда собирается для общения самая разнообразная публика. Это приводит к изменению обстановки, в частности, к изготовлению более уютной и удобной мебели.


Индивидуализм и принцип дистанции породили встречное движение — поиск контакта. В XIX в. это желание чувствовалось особенно ясно, и поэтому литература проникнута поисками форм общения. На сцену выходит любовь, имеющая новое обличье и уже не сводимая к супружеству, приобретающая все более причудливые формы сексуальности. Столь же напряженно переживается конфликт города и индивидуальности. Ищущий независимости человек, попав в город, остро чувствует свое одиночество и индифферентность других. Город живет скоростью и многообразием контактов, но они не дают удовлетворения человеку, ибо являются слишком быстрыми и вместе с тем поверхностными. Несмотря на то, что жизнь в городе бьет ключом, он является мертвым. Реклама, зрелища интенсифицируют зрение и будят желания, однако за всем этим скрывается глубокая апатия. Может быть, этим и объясняется тот факт, что в Лондоне — одном из первых городов современного типа — не было революций? Индивид в поисках телесной энергии ищет душевного, а не политического единства. Буржуазные семья и жилище привели к глубоким изменениям психологии человека. Описанные Фрейдом комплексы бессознательного нередко понимаются как врожденные. Но на самом деле они — следствие новых дисциплинарных пространств, в которых происходило формирование человека.


В поэзии символистов главным качеством современности является скорость. Будучи следствием технических инноваций, она порождает чувство истерии. Поэтому техническая мысль вынуждена была дополняться поисками комфорта, который ассоциируется с покоем. Сочетать как можно более быстрое передвижение с пассивностью и покоем — такова задача и требование эпохи. Путешествие в одиночку, пассивное сидение и глазение по сторонам как форма отвлечения или компенсации за утомительный переезд — вот чего желал предприимчивый индивидуум, вынужденный путешествовать. Стремление к комфорту нельзя объяснить и без учета длительности рабочего дня. Рабочие на заводах и клерки в конторах проводили, одни стоя, а другие сидя, от пятнадцати до десяти часов в полусогнутом состоянии. При этом всеобщим настроением было стремление работать как можно


Раздел II. Город и тело 177


дольше, чтобы зарабатывать деньги. Однако предприниматели скоро заметили, что результаты труда рабочих выше, если они имеют день отдыха. Исследования физиологов также показывали, что небольшие перерывы необходимы для восстановления работоспособности организма. Стремление к эффективному отдыху, необходимость удобств при поездке на работу, потребность в развлечениях — все это оказалось частью экономии труда и перестало быть излишеством.


Прежде всего произошло изменение обстановки дома: появилась такая важная ее часть, каким является кресло. Античные граждане в официальных пространствах, на площади, стояли, а дома, во время пира —лежали. Стоящее тело — «патетическое», а лежащее —«апатическое» — покоящееся. Кресло было сакральным устройством — троном, а сидение — тяжелой обязанностью царя или верховного жреца, охраняющего покой и порядок мира. В средние века сидение на лавках было обычным, но стул был не столько удобным, сколько привилегированным местом. Существовала строгая иерархия сидящих и стоящих. В эпоху Просвещения стулья и кресла стали предметом обычной обстановки и при этом совершенствовалось устройство их спинки и подлокотников, которым придавалось столь же важное значение, как и сиденью. Кресло как предмет обстановки салона проектировалось для удобства общения так, чтобы сидящий мог поворачивать голову и обращаться к другим сидящим возле него. В середине XIX столетия широко распространились кресла, которые и получили название «комфортабельных». Они были более громоздкими, чем легкие салонные кресла XVIII столетия, зато обеспечивали удобное положение, нечто среднее между сидением и лежанием. Эти кресла создавались уже не для того, чтобы обеспечить свободу движения, а исключительно для глубокого покоя. Их главная особенность — это мягкое сиденье, удобные спинка и подлокотники. Нагрузка равномерно распределяется по всему телу, обеспечивая отдых ногам и спине. В таком кресле человек имел возможность снять напряжение и расслабиться. Значительные изменения произошли и с офисной мебелью, которая делалась все более многофункциональной, и, например, рабочее кресло путем небольшой регулировки позволяло сделать его удобным как для работы, так и для отдыха. Аналогичным образом комфорт проник и в устройство туалетов, а также транспортных средств. Если раньше в повозках люди сидели на лавках, то постепенно в трамваях, метро, автобусах сиденья ставятся поперек и обеспечивают, во-первых, большие удобства, а во-вторых, возможность изоляции от других и прежде всего от пристального взгляда сидящих напротив. Планировка сидений в поездах вскоре была использована в кафе и барах. Постепенно исчезают большие столы, а просторное помещение разгораживается на отдельные «купе». Все это создает возможность уединения и вместе с тем оставляет возможность общения, т. е. реализует стремление человека к автономности и потребность в дистанцированном контакте.


178 Б.В.Марков. Человек в пространстве культуры


Европейские кафе, как и наши кабаки, зарождались возле почтовых станций. Чашка кофе или стакан чая, заказанные путешественником, давали право разговаривать с другими. Посетители кафе —-естественное продолжение публики: читателей, посетителей театров и концертов. Незнакомые и разные по социальному положению, возрасту и полу люди могли вступать в общение, обмениваться новостями, обсуждать различные проблемы. Газеты и журналы сделали кафе особенно активными местами формирования публики. В предреволюционный период в кафе обсуждались политические вопросы и объединялись партии. В ходе политического размежевания во взглядах постепенно складывалась политическая и социальная дифференциация кафе и баров. Перестройка городов, появление широких улиц и площадей сделали возможными открытые кафе, которые были продолжением на улице или террасе основного помещения. Тут собиралась публика попроще, люди забегали выпить чашку кофе, отдохнуть или переговорить с друзьями. Для более длительного и интимного общения выбирались небольшие кафетерии на боковых улицах, где было меньше народу. Внутри кафе имелись стойка, где обслуживали быстрее, и столики, за которыми приходилось ждать дольше, зато была возможность сидеть и обдумывать свои мысли.


Становление философии разума нельзя понять без учета изменений способов жизни субъекта. Переход от средневекового иерархического, демонстративного общества к буржуазному сопровождался созданием новых «моральных мест»: театр, концерт, выставка, клуб, кофейня и т. п. В отличие от храмов здесь вырабатывалось новое коллективное чувство — здравый смысл и общий вкус, дискурсивизацией которых и были заняты литературные критики и философы. Ставка на разум мобильного индивидуума, движущегося по городу в поисках выгодных сделок, нуждающегося в коллективном обсуждении новостей экономической, политической и литературной жизни, привела к изменению архитектуры городов. Улицы распрямлялись, площади расширялись, дома благоустраивались, открывались уютные безопасные кафе и ресторанчики — все это обеспечивало торговлю, работу, коммуникацию, а также отдых людям, отдающим труду все свои силы. Можно только удивляться тому, что у философии разума был столь хорошо благоустроенный дом.


В XIX в. глубокие изменения претерпели жилища, ибо только теперь появились технологические возможности воплотить в жизнь идеи Просвещения о здоровом жилище. При этом была решена главная проблема отопления. Уатт — создатель паровой машины, применил пар для обогрева своего бюро еще в 1748 г. Однако широкое распространение паровое отопление получило в XIX в. Сначала отдельные здания, а потом и целые кварталы обогревались от одного котла. Это сильно упростило отопление и сделало его более безопасным и экономным. Уменьшился дым на улицах от печных труб, а в комнатах не стало угара. Зато возникла проблема уменьшения сквозняков, от которых страдали старые дома, и рациональной вентиляция,


Раздел II. Город и тело 179


которая раньше не предусматривалась. С одной стороны, тепло уходило наружу, а с другой, свежий воздух не поступал внутрь помещений. Широкое использование стекла позволило увеличить размер окон, которые стали оборудоваться форточками. Благодаря открытию газового освещения в домах стало светлее, чем при свечах, однако газ был вреден и пожароопасен. После изобретения электрической лампы Т. Эдисоном эта проблема была окончательно решена. Сначала в Англии, а потом во Франции и Германии в конце XIX в. электричество освещало не только комнаты, но и улицы. Благодаря этому удалось снять зависимость жилья от дневного освещения и использовать безоконные помещения. Новые технологии удобно вписывались в уже существующие строения и приводили к широкомасштабным изменениям в градостроительстве. Подобно тому как подземка позволила расширить город до таких размеров, что он смог называться мегаполисом, создание лифтов подняло здания до самых облаков. Сначала они приводились в движение человеческой силой, потом паровой и, наконец, электрической машиной. Сегодня человек уже не замечает этих благ цивилизации и в считанные секунды поднимается с улицы на самые высокие этажи, опускается в подземный гараж, садится в машину и едет куда нужно. Необходимо отдавать себе отчет в том, как изменилось тело города и как изменились в результате этих инженерных решений наши тело и дух.


Изменение географии города благодаря скорости передвижения, изменение топографии жилища благодаря воплощению принципа комфортности были выполнением условий для реализации старой идеи индивидуализма. Но решение этой проблемы тут же породило другую: житель небоскреба остро ощутил свое одиночество и неукорененность. Поиски контакта и корней стали навязчивым неврозом людей XX столетия. При этом они уже не искали большой родины или иных абсолютных авторитетов, но ощущали тягу к своеобразной микропочве, к партикулярному миру и небольшим дружеским коллективам. Таков мир Пруста, состоящий из салонов, по которым кочуют индивиды в поисках интересных людей и дружеских связей. Вместе с тем литература XX в. наполнена очень странными персонажами, которые уже не удовлетворяются традиционными формами общения. Р. Барт считал переломным писателем Флобера. Действительно, Эмма Бовари является понятной для нас, но необычной с точки зрения прошлых ценностей героиней. Она непрерывно мечтает о любви и даже после того, как выходит замуж. Так позднебуржуазный роман чем-то становится похожим на лирику высокого средневековья. А между тем даже кажущиеся эротическими любовные романы эпохи Возрождения являются весьма умеренными и по-буржуазному упорядоченными. Но наиболее шокирующие изменения фиксируются писателями XX в. «Человек без свойств» Музиля, «В поисках утраченного времени» Пруста, «Улисс» Джойса — все эти романы намекают на гомосексуальные связи между людьми. Если романы между мужчинами и женщинами оказываются безнадежно трагическими


180 Б.В.Марков. Человек в пространстве культуры


(и кажется, никто лучше Чехова у нас это не показал), то, напротив, совместная жизнь гомосексуалиста и лесбиянки в «Выигрышах» Кортасара оказывается идеально дружеской и безоблачной. Если разрешенный секс ведет к трагедии, то осуждаемый и запрещаемый прежде секс, если не делает людей абсолютно счастливыми, то, по крайней мере, оберегает от страшных конфликтов, описанных Чеховым или Хемингуэем. Можно даже выстроить цепочку возможных отступлений от нормального брака XVIII столетия, где предполагалось равенство возраста, социального и экономического положения. Теперь героини ищут утешения либо со старцами, либо с мальчиками, они часто сбегают из дома с людьми более низкого социального происхождения (такую форму женской свободы защищал Фолкнер), традиционно социальные связи нарушаются во имя познания или духовной общности. Русские писатели выводят любовь из несчастья и показывают, как сломленные неудачей, разочарованиями люди вновь обретают почву в любви. И, наконец, признается такая форма укорененности, как гомосексуальная любовь и даже кровосмесительная связь, как у Музиля.


Литература XX в. одной из центральных тем имеет уход из дома, разрыв с семьей. Особенно он силен у американских писателей, и в частности в романе Вулфа «Взгляни на дом свой, ангел». Разрыв с почвой и корнями — это новый тип социального движения, который сопровождал процесс городской революции: множество молодых людей уехало из провинции в поисках свободы, счастья, богатства, славы, но, главное, независимости от диктата семьи и традиций, от давления окружающих, слишком хорошо знающих друг друга и поэтому наносящих подчас невыносимо сильное морально-психологическое страдание. Тот, кто остался дома или, не выдержав, не осознав причин своего бегства, снова в большом городе попытался воссоздать респектабельную буржуазную семью и дом с его прежней моральной обстановкой, наверняка стал пациентом доктора Фрейда. Однако психоанализ — всего лишь своеобразная ортопедия, исправление органов, подвергшихся в процессе излишне усердного воспитания деформации. На самом деле выход лежит в создании пространства для полифункциональной и поликультурной жизни, где вместо террора гомогенности мирно сосуществуют и взаимодействуют гетерогенные пространства повседневности.


МУЛЬТИКУЛЬТУРНОЕ ПРОСТРАНСТВО СОВРЕМЕННОГО ГОРОДА


Типичным мировым городом современности является Нью-Йорк. Но если посмотреть на его «агору» — центр, где тусуется молодежь, то вдумчивого наблюдателя охватывает глубокое беспокойство. С одной