Впотоке изданий книг о Третьем Рейхе скромные воспоминания министра вооружений Шпеера как бы теряются. Но это для читателя недалекого

Вид материала

Документы

Содержание Глава 19. Второе лицо в государстве

Подобный материал:

• Альфред Розенберг Миф XX века, 7416.4kb.
• А. Л. Кузеванова // Вопросы культурологии. 2009. №11 (ноябрь). C. 49-52, 2129.66kb.
• «Сила через страх»? Жупел «еврейской мести» в нацистской военной пропаганде Самсон, 119.51kb.
• Аннотация Книга «Экзистенциализм это гуманизм», 459.29kb.
• Джеймс Хэрби Бреннан Оккультный рейх «Оккультный рейх»: ООО «Балткнига, 1736.2kb.
• Канавинского района, 163.02kb.
• И. А. Бродский Мы живем в очень непростом мире, мире без границ, когда, с одной стороны,, 18.7kb.
• Трии, служит тезис о принципиальной допустимости, приемлемости, а порой даже благотворности,, 411.15kb.
• Воспоминания Сайт «Военная литература», 4244.99kb.
• Конец феминизма. Чем женщина отличается от человека, 3392.44kb.

Глава 19. Второе лицо в государстве

Через несколько недель после фиаско нашего сообщества, примерно в

начале мая 1943 г., Геббельс не замедлил обнаружить в Бормане именно те

достоинства, которые еще так недавно приписывал Герингу. Он дал Борману

заверения впредь все предназначенные для Гитлера информационные материалы

направлять только через Бормана и попросил его заполучать от Гитлера все

указания и распоряжения для него. Это пресмыкательство было должным образом

вознаграждено. Геббельс списал Геринга окончательно, хотя и полагая, что как

чисто представительную фигуру его все же следует средствами своего

министерства подпирать.


Реальная власть все более смещалась в сторону Бормана. Он, однако, не

мог знать, не понадоблюсь ли я ему в один прекрасный момент. До него,

конечно, должна была дойти информация о моей провалившейся попытке свергнуть

его, но обращался он со мной очень любезно и дал намеком понять, что я могу

занять место рядом с Геббельсом на его стороне. Пока я не воспользовался

шансом – цена мне показалась чрезмерной: ведь я попадал бы в полную

зависимость от него.


Геббельс тем временем поддерживал со мной тесный контакт. Нас все еще

объединяла идея самой решительной мобилизации всех внутренних резервов.


По отношению к нему я был, конечно, слишком доверчив. Меня завораживали

его искрящееся дружелюбие, его превосходные манеры и логическая холодность

ума.


Внешне, таким образом, мало что изменилось. Мир, в котором мы жили,

принуждал к лицедейству, лицемерию, ханжеству. Между соперниками не могло

прозвучать искреннее слово: его тут же могли передать в искаженном

толковании Гитлеру. Все конспирировали, делая ставку на перемену настроений

Гитлера, и выигрывали или проигрывали в этой кошачьей возне. Без всяких

угрызений совести я играл на этой разбитой клавиатуре взаимных отношений,

как и всякий другой.


Во второй половине мая 1943 г. Геринг сообщил мне, что он собирается

при моем участии выступить с речью о немецком вооружении во Дворце спорта. Я

согласился. Несколькими днями позднее я, к своему изумлению, узнал, что

Гитлер поручил это выступление Геббельсу. Когда мы согласовывали наши

тексты, министр пропаганды посоветовал мне подсократить свой текст, так как

он намеревается говорить в течение часа. "Если Ваша речь не будет

существенно короче, чем полчаса, то интерес публики ослабнет". Как обычно,

мы направили наши тексты Гитлеру, с пометкой на моем, что речь будет

сокращена на треть. Гитлер вызвал меня в Оберзальцберг. В моем присутствии

он прочитал пересланные через Бормана черновики, решительно черкал и, как

мне показалось, с воодушевлением в течение нескольких минут сократил текст

Геббельса наполовину. "Вот, Борман, возьмите, передайте Геббельсу и скажите,

что речь Шпеера я считаю отличной". Так в присутствии интригана Бормана

Гитлер поднял мой престиж выше престижа Геббельса. После этого эпизода им

обоим должно было быть ясно, что я, как и прежде, пользуюсь уважением. Я же

мог рассчитывать в трудную минуту на поддержку Гитлера даже и против его

ближайших сторонников.


А речь моя, с которой я выступил 5 июня 1943 г. и в которой впервые был

обнародован значительный прирост производства вооружений, оказалась уязвимой

по двум направлениям. Из рядов партиерархии я мог слышать: "Вот видите, и

без чрезвычайных жертв дела идут неплохо. Для чего же тогда мы должны

волновать народ драконовскими мерами?" С другой же стороны, от генералитета

и с фронта при заминках с поставками слышались сомнения в правдивости

сообщенных мной данных.


Советское зимнее наступление выдохлось. Наши растущие объемы военного

производства помогли не только закрыть образовавшиеся дыры на Восточном

фронте. Новые поставки вооружений позволяли Гитлеру, несмотря на потери

техники зимой, подготовить новую наступательную операцию: следовало отсечь

дугу, образовавшуюся под Курском. Начало этой операции под кодовым названием

"Цитадель" несколько раз откладывалось, потому что Гитлер возлагал большие

надежды на применение новых танков. От нового типа с электропередачей,

сконструированного профессором Порше, он ожидал чудес прежде всего.


За непритязательным ужином в заднем буфете Рейхсканцелярии, отделанном

в баварском стиле, я случайно услышал от Зеппа Дитриха, что Гитлер

собирается отдать приказ не брать впредь пленных. Во время наступательных

боев войск СС местного значения было установлено, что советские войска

расправляются с пленными. Импульсивно Гитлер возвестил о тысячекратном

кровавом возмездии.


Я был озадачен и встревожен тем, как мы умеем себе вредить. Ведь Гитлер

сам рассчитывал на сотни тысяч пленных, мы уже долгие месяцы пытались хоть

как-нибудь заткнуть не менее крупные, чем на фронте, дыры в людских резервах

на производстве. Поэтому уже при ближайшей встрече с Гитлером я выразил свои

сомнения относительно такого приказа. Переубедить его на этот раз оказалось

не трудно, он сам как бы с облегчением отменил свое указание, отданное СС. В

тот же день, 8 июля 1943 г., он приказал Кейтелю заготовить директиву о том,

что все пленные передаются в распоряжение военной промышленности (1).


Споры относительно судьбы военнопленных оказались излишними.

Наступление началось 5 июля, но, несмотря на массированное применение нашего

самого современного оружия, создать котел не удалось. Ожидания обманули

Гитлера. После двух недель боев он отступил. Эта неудача была очень

показательна: теперь уже и в самое благоприятное время года законы войны

диктовались советским противником.


Генеральный штаб сухопутных войск еще после второй зимней катастрофы,

Сталинграда, добивался строительства в оперативном тылу второй

оборонительной линии, но не нашел поддержки Гитлера. Теперь и сам Гитлер был

согласен на возведение в 20-25-километровой глубине от линии фронта

оборонительных сооружений (2). На это Генеральный штаб в свою очередь

предложил в качестве оборонительного рубежа западный берег Днепра,

возвышавшийся на 50 метров над равнинным восточным. И времени для

строительных работ было еще достаточно, поскольку Днепр лежал в тылу, более

чем в 200 километрах от линии фронта. Однако Гитлер просто отмел это. Он, во

времена своих успешних походов столь охотно восхвалявший немецких солдат как

лучших в мире, теперь заявил: "Строительство оборонной линии за спиной

невозможно по психологическим причинам. Как только войскам станет известно,

что за сотню километров от линии боев находятся укрепленные позиции, никто

не сможет повести их в бой. При первом же удобном случае они без

сопротивления откатятся назад" (3).


О том, что по приказу Манштейна и с тихого согласия Цейтцлера

организация Тодта приступила в декабре 1943 г. вопреки запрету к возведению

оборонительной линии по Бугу, Гитлер узнал от моего заместителя Дорша.

Советские войска опять еще находились в 150-200 километрах к востоку от

реки. И снова Гитлер в необычайно резкой форме и точно с тем же самым

обоснованием, что и полгода назад, приказал немедленно прекратить

стрительство (4). В этих тыловых строительных работах усматривает, как он в

возбуждении выразился, новое доказательство пораженческих настроений

Манштейна и его группы войск.


Упрямство Гитлера только помогало советским войскам держать наши армии

в состоянии постоянного передвижения. В России, начиная с ноября, при

промерзлой земле, нечего и думать о закапывании в землю. Но время было

упущено. Солдаты были снова выданы всем невзгодам стихии. К тому же и

неважное качество зимнего оснащения немецких войск было дополнительной

уязвимой точной по сравнению с неприятелем, гораздо лучше в этом отношении

обеспеченным.


Не только по этим решениям можно было судить, что Гитлер отказывался

признать факт – перелом уже наступил. Вначале 1943 г. он потребовал

строительства пятикилометрового шоссейного и железнодорожного моста через

Керченский пролив, хотя мы там уже давно строили канатную дорогу, которая и

вступила в строй 14 июня с дневной пропускной способностью в тысячу тонн.

Такой объем грузов худо-бедно обеспечивал потребности находившейся в обороне

17-й армии. Но Гитлер не отказался от своих планов прорваться через Кавказ в

Персию. Свой приказ о строительстве моста он недвусмысленно обосновывал

необходимостью снабжения передовых частей на Кубани техникой и свежими

пополнениями для новой наступательной операции (5). Его же генералы уже

давно перестали об этом думать. Во время посещения группой фронтовых

генералов кубанского плацдарма все они высказали свои сомнения в том,

удастся ли еще при численном превосходстве сил противника вообще удержать

позиции. Когда я передал Гитлеру эти опасения, он высказался

пренебрежительно: "Все пустые отговорки! Енике, как и всему Генеральному

штабу, просто не достает веры в новое наступление".


Чуть позже, летом 1943 г., генерал Енике, командующий 17-й армией, был

вынужден запросить через Цейтцлера разрешения на отвод войск с выдвинутого

кубанского плацдарма. В предвидении советской зимней наступательной операции

он собирался закрепиться на более выгодной позиции в Крыму. Гитлер же

ответил на это еще с большей категоричностью требованием ускорить

строительство моста для своих наступательных замыслов. Тогда уже было

очевидно, что мост этот никогда не будет достроен. 4 сентября последние

немецкие части начали оставлять последний плацдарм Гитлера на азиатском

континенте (так у автора – В.И.).


Как в доме Геринга шла речь о преодолении кризиса политического

руководства, точно так же обсуждали Гудериан, Цейтцлер, Фромм и я кризис

военного руководства. Летом 1943 г. генерал-полковник Гудериан, генеральный

инспектор бронетанковых войск, обратился ко мне с просьбой свести его для

неофициального разговора с Цейтцлером, начальником генерального штаба

сухопутных войск. Между ними возникали недоразумения, проистекавшие из

нечеткого разграничения обязанностей. У меня с обоими генералами сложились

почти дружеские отношения, и роль посредника мне было сыграть нетрудно. Но

тут выяснилось, что Гудериан связывал с этой встречей более далеко идущие

намерения. Он хотел согласовать общую тактику в вопросе о новом

главнокомандующем сухопутными войсками. Мы встретились в моем жилище на

Обрезальцберге.


Противоречия между Цейтцлером и Гудерианом очень быстро были выяснены.

Разговор же сосредоточился на положении, которое возникло вследствие того,

что Гитлер, хотя и взял на себя верховное командование армией, на деле не

выполнял эту функцию: интересы сухопутных войск должны бы отстаиваться более

энергично в их взаимоотношениях с двумя другими составными частями вермахта,

а также с СС, – высказал свою точку зрения Цейтцлер – Гитлеру же как

верховному главнокомандующему всего вермахта полагалось бы быть более

беспристрастным. Главнокомандующий сухопутными войсками, дополнил его

Гудериан, просто обязан поддерживать тесный личный контакт с командующими

армиями, отстаивать потребности своего рода войск, а также решать коренные

вопросы материально-технического снабжения. У Гитлера же – и здесь оба

собеседника были совершенно едины – нет для такого реального

представительства интересов сухопутных войск ни времени, ни склонности. Он

назначает и смещает генералов, которых он едва знает. Выверенную же кадровую

политику может проводить только тот главнокомандующий, который постоянно

общается со своими офицерами. В армии хорошо известно, продолжал Гудериан,

что в обоих других родах войск, в люфтваффе и ВМФ, Гитлер отдал кадровую

политику полностью на усмотрение их главнокомандующих, как и Гиммлеру.

Только в армии почему-то по-другому.


Каждый из нас изъявил готовность завести при удобном случае с Гитлером

речь о назначении нового верховного главнокомандующего сухопутных сил. Уже

самые первые и осторожные намеки, которые Гудериан и я сделали независимо

друг от друга, натолкнулись на исключительно жесткую реакцию, по-видимому,

уязвленного Гитлера. Тогда я не знал, что чуть ранее зондаж в этом же

направлении предприняли фельдмаршалы фон Клюге и фон Манштейн. Гитлеру

должно было показаться, что налицо сговор.


Время, когда Гитлер охотно откликался на все мои кадровые и

организационные пожелания, уже отошло в прошлое. "Тройка" (Борман, Ламмерс и

Кейтель) прилагала усилия не допустить дальнейшего расширения моей власти,

даже если это и диктовалось интересами наращивания военного производства.

Против совместной инициативы моей и Деница в пользу передачи под мое ведение

и производства вооружения для военно-морского флота она, впрочем, не смогли

привести сколь-либо убедительных доводов.


С Деницем я познакомился сразу же по заступлении в должность, когда он

был командующим подводным флотом. Он принял меня в Париже в простом, но по

тогдашним понятиям ультрамодерновом жилом доме. Простота обстановки

показалась мне тем более симпатичной, когда мы вернулись с обильного, из

многих блюд и редких вин, обеда, которым нас потчевал командующий ВВС,

дислоцированных во Франции, фельдмаршал Шперле. Свою ставку он разместил в

Люксембургском дворце, в бывшем замке Марии Медичи. По своей тяге к роскоши

и парадности он столь же мало уступал своему главнокомандующему Герингу, как

и по телесным объемам.


Общие заботы при строительстве крупной базы подводных лодок на

Атлантическом побережье сблизили Деница и меня в последующие месяцы.

Главнокомандующий ВМФ Редер, казалось, без удовольствия наблюдал за этим.

Без лишних слов он запретил Деницу обсуждать напрямик со мной технические

вопросы.


В конце 1942 г. очень удачливый капитан подводной лодки Шютце рассказал

мне о серьезных раздорах между морским командованием в Берлине и Деницем:

среди подводников поговаривают о том, что вскоре их командующий будет

смещен. Еще через несколько дней я узнал от статс-секретаря Наумана, что

цензор, отвечающий за флот в министерстве пропаганды, вымарал имя Деница на

всех фотографиях для прессы, запечатлевших совместную инспекционную поездку

Редера и Деница.


Когда я был в начале января в ставке, Гитлер очень был раздражен

сообщениями зарубежной печати о морском сражении, о котором руководство ВМФ

проинформировало его в очень общих чертах (6). Как-то незаметно он перевел

разговор на возможности рационализации производства подводных лодок, а затем

стал расспрашивать о причинах моего неудовлетворительного сотрудничества с

Редером. Я доложил ему о запрете согласовывать технические вопросы с

Деницем, об опасениях подводников относительно судьбы их командующего, о

цензуре фотографий. Наблюдая за Борманом, я к этому времени уже понял, что у

Гитлера срабатывает только очень осторожно подогретое недоверие. Попытки же

любого прямого воздействия оказывались бесперспективными, потому что Гитлер

отказывался принять решение, если ему начинало казаться, что оно ему

навязано. Поэтому я только слегка дал понять, что с помощью Деница могут

быть устранены все препятствия на пути наших планов выпуска подводных лодок.

Я, действительно, хотел добиться смещения Редера. Но, зная, насколько Гитлер

цепляется за старых сотрудников, я не питал преувеличенных надежд.


30 января Дениц был произведен в гросс-адмиралы и одновременно назначен

главнокомандующим ВМФ. Редер же стал адмирал – инспектором флота, что

гарантировало ему не более, чем торжественные похороны за счет государства.


Дениц сумел до самого конца войны, благодаря профессиональной

решительности и технической грамотности, оградить флот от импровизационного

вмешательства Гитлера. Теперь я с ним встречался довольно часто для

обсуждения программы строительства подлодок. А началось это тесное

сотрудничество с диссонанса. Не запросив моего мнения, Гитлер после первого

же доклада Деница перевел все виды морского вооружения в категорию высшей

срочности, тогда как за три месяца до этого, 22 января 1943 г., абсолютно

приоритетной задачей была определена расширенная танковая программа.

Естественно, что обе программы оказались в состоянии конкуренции. Мне не

понадобилось, правда, входить к Гитлеру с запросом, потому что Дениц прежде,

чем дело дошло до острых столкновений, понял, что он больше выиграет от

сотудничества с мощным аппаратом армейской вооруженческой промышленности,

чем от заверений Гитлера. Мы вскоре достигли соглашения о передаче морского

вооружения моей организации. При этом я дал гарантию, что отстаиваемая

Деницем флотская программа будет выполняться: вместо ежемесячного выпуска

двадцати небольших подводных лодок с общим водоизмещением 16 тыс. тонн

отныне должны были производиться сорок субмарин с водоизмещением свыше 50

тыс.тонн. Кроме того, мы договорились удвоить число поставляемых

промышленностью минных тральщиков и катеров.


Дениц заявил мне, что только освоением совершенно нового класса

подводных лодок можно предотвратить полное угасание подводной войны. Флот

намеревается перейти от прежнего типа "надводного судна", которое по

временам уходит под воду, к лодкам с оптимальной гидродинамической формой,

которые за счет удвоения мощности электрических двигателей и кратного

увеличения емкости аккумуляторов обладали бы гораздо большими крейсерскими

скоростями и радиусом подводного действия.


Как всегда в подобных случаях, самым главным было найти для этой

программы подходящего руководителя. Мой выбор остановился на швабе Отто

Меркере, отлично себя до этого зарекомандовавшем в производстве пожарных

автомашин. Это было вызовом всем инженерам-кораблестроителям. 5 июля 1943 г.

Меркер представил морскому командованию свою новую систему производства. Как

это уже делалось при серийном выпуске кораблей американской фирмой "Кайзер",

впредь подводные лодки, точнее – их отдельные сектора, должны были, включая

всю механическую и электрическую часть, полностью монтироваться внутри

страны с тем, чтобы затем, по земле ли, по водным ли путям,

транспортироваться на побережье и там в очень сжатые сроки соединяться друг

с другом. Тем самым мы обходили узкое место – верфи, которые бликировали

всякое дальнейшее расширение программы строительства флота (7). В заключение

этого совещания Дениц, почти растроганный, произнес: "Этим начинается новая

жизнь".


В начале у нас не было ничего, кроме четкого представления о внешнем

виде новых подводных лодок. Для их разработки и детального конструирования

была учреждена особая комиссия разработчиков, руководство которой, вопреки

традиции, осуществлял не кто-нибудь из ведущих инженеров, а адмирал Топп,

выделенный для этих целей Деницем. Не понадобились в таких случаях и обычные

долгие споры о разграничении компетенций. Сотрудничество между адмиралом и

Меркером наладилось так же безупречно гладко, как у меня с Деницем.


Точно через четыре месяца после первого заседания комиссии, 11 ноября

1943 г., были готовы все чертежи, а еще месяц спустя мы с Деницем,

спустившись в корпус, уже смогли осмотреть изготовленный из дерева макет

новой субмарины в 16 тыс. т водоизмещением. Еще во время работы над

чертежами главный комитет по кораблестроению уже размещал заказы в

промышленности – метод, уже успешно опробованный нами при налаживании

производства танков типа "пантера". Только это позволило нам уже в 1944 г.

передать подводникам для испытаний первые подводные лодки с новыми

характеристиками. Наше обязательство выдавать по сорок судов ежемесячно мы

бы, несмотря на общую катастрофическую ситуацию, в начале 1945 г. выполнили,

если бы не уничтожение в результате воздушных налетов трети всех лодок еще

на верфях (8).


Тогда Дениц и я часто задавались вопросом, что нам мешало перейти к

новому классу подводных лодок значительно раньше. Ведь не были применены

какие-либо особые технические новинки, принципы конструкции были известны

уже много лет. Специалисты уверяли, что с вводом в строй этой модели в

подводной войне открылась бы новая победная страница. После войны это

подтвердил американский ВМФ, включивший этот тип подлодок в свою программу.


Через три дня после подписания Деницем и мной нашей общей директивы

относительно новой военно-морской программы, 26 июля 1943 г., я получил от

Гитлера согласие на подчинение ее моему министерству. По тактическим

соображениям я обосновывал это требование теми перегрузками, которые сразу

же возникли в связи с программой для ВМФ и других возложенных Гитлером

задач. С переводом крупных предприятий легкой промышленности на военное

производство, так я аргументировал Гитлеру, нам должны быть переданы не

только 500 тыс. рабочих, но и их оборудование, их административные и

конструкторские штабы, т.е. они должны подключиться к реализации срочных

военных программ как целостные производственные единицы. Тем временем

большинство гауляйтеров воспротивились подобной реорганизации. Министерство

экономики оказалось слишком маломощным, чтобы преодолеть это сопротивление,

как, впрочем, забегая вперед, и я сам, что я очень скоро и вынужден был

признать.


После необычайно длительной, большого круга, процедуры, по ходу которой

всем причастным имперским министрам и иным инстанциям четырехлетнего плана

предлагалось высказать свои замечания, Ламмерс созвал 26 августа министров

на заседание в зале Имперского кабинета. Во многом благодаря великодушию

Функа, который с "мужеством и юмором произносил свою собственную надгробную

речь" (нужен комментарий – В.И.), удалось добиться единодушия в том, что

впредь в ведение моего министерства передается все военное производство.

Волей-неволей Ламмерс должен был пообещать информировать Гитлера через

Бормана об этом решении. Еще через несколько дней Функ и я поехали в ставку

фюрера, чтобы заручиться его окончательным одобрением.


Велико же было мое удивление, когда Гитлер в присутствии Функа прервал

мои пояснения к закону и раздраженно заявил мне, что он должен пресечь

дальнейшие комментарии. Всего несколько часов тому назад Борман

предостерегающе обратил его внимание на то, что я попытаюсь сегодня склонить

его к подписанию документа, который не согласован ни с Имперским министром

Ламмерсом, ни с рейхсмаршалом. Он не позволит подобным образом втягивать

себя в наши сопернические игры. Когда же я попробовал разъяснить, что

Ламмерс в полном соответствии со своим рангом Имперского министра заручился

согласием статс-секретаря Геринга по четырехлетке, он снова и необычно

резким образом оборвал меня: "Я счастлив, что по крайней мере в лице Бормана

у меня есть верный Экехарт" (нужен комментарий – В.И.). В словах

недвусмысленно слышалось обвинение в намерении ввести его в заблуждение.


Функ передал этот эпизод Ламмерсу. Из ставки мы направились навстречу

Герингу, который в своем салон-вагоне направлялся туда из своего охотничьего

заповедника в оминтенской пустоши. Поначалу Геринг был в раздражении;

совершенно очевидно, ему дали тоже одностороннюю информацию и предостерегли

от нас. Но благодаря любезному красноречию Функа все же удалось, в конце

концов, сломать лед и пройтись пункт за пунктом по всему проекту закона.

Геринг, казалось, со всем согласился, после того как было добавлено

предложение: "Полномочия рейхсмаршала Великой германской Империи в качестве

уполномоченного за четырехлетний план сохраняются в полном объеме".

Ограничение для реальной практики совершенно несущественное, тем более, что

большинство важнейших разделов четырехлетки все равно через "Центральное

планирование" уже управлялись мной.


В знак своего согласия Геринг подписал наш проект и известил Ламмерса

по телеграфу, что теперь все возражения сняты. После этого и Гитлер был

готов подписать законопроект, который и был ему представлен 2 сентября. Из

Имперского министра по производству вооружений и боеприпасов я стал

Имперским министром по производству вооружений и военной продукции.


Интрига Бормана провалилась. Я на прием к Гитлеру не просился,

предоставив ему самому обдумать, действительно ли в данном случае Борман

верно ему служил. По моему опыту мне казалось разумнее не разоблачать перед

ним маневр Бормана и не ставить Гитлера в неловкое положение.


Подобные открытые и скрытые противодействия против расширения сферы

моего министерства, несомненно, исходили от встревоженного Бормана. Борман

не мог не понимать, что я нахожусь за пределами его круга власти и

сосредоточиваю все больше силы в своих руках. Кроме того, по роду

деятельности я установил товарищеские отношения с руководством армии – с

Гудерианом, Цейтцлером, Мильхом и Деницем. Да и в самом тесном окружении

Гитлера мне были ближе те, кто недолюбливал Бормана – адъютант от

сухопутных войск при Гитлере генерал Энгель, адъютант люфтваффе генерал фон

Белов, а также не в последнюю очередь адъютант от вермахта генерал Шмундт.

Тесно со мной был связан и постоянный врач Гитлера д-р Карл Брандт,

считавший Бормана своим личным врагом.


Однажды вечером, после нескольких стаканчиков настойки "штейнхегер",

Шмундт утверждал, что я – большая надежда армии. Везде, куда бы он ни

приезжал, генералы проявляли свое ко мне уважение, тогда как о Геринге

отзывались только пренебрежительно. Чуть патетически он завершил: "На армию

Вы, господин Шпеер, всегда можете положиться. Она за Вас". Я так никогда и

не понял, что, собственно, он имел в виду, делая столь примечательное

заявление. Я подозреваю, что он слегка перепутал армию с генералами. Можно

предположить, что Шмундт высказывался в подобном же духе и перед другими. И

это при узости и замкнутости мирка ставки не могло ускользнуть от Бормана.


Примерно в это же время, т.е. осенью 1943 г., Гитлер меня несколько

смутил, когда он как-то перед началом "ситуации" встретил меня и Гиммлера,

да еще в присутствии других сотрудников, словами приветствия "а вот и две

ягодки одного поля". Что бы ни имел в виду Гитлер, рейхсфюреру СС с его

властью и влиянием это вряд ли могло понравиться. Цейтцлер в эти же дни

сказал: "Фюрер Вами чрезвычайно доволен! Недавно он отметил, что возлагает

на Вас самые большие надежды. После Геринга восходит новое светило" (9). Я

попросил Цейтцлера помалкивать об этом. Поскольку этот отзыв был мне передан

входившими в самый узкий круг и другими, я мог быть уверенным, что он дошел

и до Бормана. Всесильный секретарь Гитлера должен был понять, что ему летом

этого года не удалось восстановить Гитлера против меня, результат был прямо

противоположный.


Гитлер был довольно скуп на высокие оценки, и к такой похвале Борман

должен был отнестить со всей серьезностью. Повышенная опасность с его точки

зрения должна была заключаться в том, что я вышел не из рядов

низкопоклонствующей перед ним партиерархии. С этих пор он говорил своим

ближайшим сотрудникам, что я не только противник партии, но – не более, не

менее – стремлюсь стать преемником Гитлера (10). Он не совсем был не прав в

своих предположениях. Я вспоминаю, что и Мильх не раз заводил речь об этом.


Гитлер, несомненно, был в затруднении, на ком остановить выбор в

качестве преемника: репутация Геринга была подорвана, Гесс сам вычеркнул

себя, Ширах, благодаря усилиям Бормана, был скомпрометирован, а Борман,

Гиммлер и Геббельс не отвечали "художественному" типу личности, как его себе

представлял Гитлер. Во мне же Гитлер, возможно, открыл родственные черты: в

его глазах я был художником милостью Божьей, сумевшим за короткое время

отвоевать весомые позиции в политической иерархии и который, наконец,

добившись успехов в производстве вооружений, доказал, что у него есть

способности и на военном поприще. Только во внешней политике, этом четвертом

домене Гитлера, я ничем не проявил себя. Не исключено, что я рисовался ему

гением от искусства, легко освоившимся в политике и тем самым в каком-то

очень отдаленном и косвенном смысле повторяющем его путь.


В кругу близких друзей я называл Бормана "человеком с ножницами для

подрезания кустов". Его энергия, хитрость и жестокость были всецело

направлены на то, чтобы никому не дать вырасти. Все его усилия были

направлены на то, чтобы подрезать мою власть. Начиная с октября 1943 г.,

гауляйтеры сколачивали фронт против меня с расчетом на то, что под их

натиском я через годик в отчаянии сам откажусь от своего поста. До самого

конца войны противоборство между Борманом и мной так и осталось с ничейным

результатом. Гитлер всякий раз притормаживал его; он не давал меня

свергнуть, изредка выделял меня своей благосклонностью, а то вдруг грубо

нападал на меня. Борман не мог лишить меня моего успешно функционирующего

аппарата. Он так тесно был связан со мной, что мое свержение означало бы и

его конец и тем самым стало бы фактором риска для всего руководства войной.