Geum.ru

Впотоке изданий книг о Третьем Рейхе скромные воспоминания министра вооружений Шпеера как бы теряются. Но это для читателя недалекого

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава 2. Профессия и призвание
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   29

Глава 2. Профессия и призвание




В 1928 г. я чуть было не стал государственным и придворным

архитектором. Аманулла, повелитель афганцев, хотел реформировать свою

страну; для этого он пожелал пригласить молодых немецких техников. Йозеф

Брикс, профессор градо- и дорожного строительства, составил группу. Я должен

был ехать в качестве градостроителя, архитектора и, кроме того,

преподавателя архитектуры в одном техническом учебном заведении, которое

собирались открыть в Кабуле. Моя жена вместе со мной проштудировала все

книги об этой изолированной стране, какие только удалось достать; мы

размышляли, как из простых построек создать национальный стиль и,

рассматривая девственные горы, строили планы, как мы будем ходить на лыжах.

Были предложены выгодные условия контракта; но едва только все стало совсем

определенным, короля с большими почестями принял Гинденбург, как афганцы

устроили государственный переворот и сбросили своего правителя.


И все же меня утешала перспектива продолжить работу у Тессенова. Я и

раньше колебался, а тут уж просто обрадовался, что вследствие падения

Амануллы мне не нужно принимать решение. Семинар занимал у меня только три

дня в неделю; кроме того, было пять месяцев студенческих каникул. Тем не

менее, я получал за это 300 рейхсмарок; это примерно соответствовало

сегодняшним 800 маркам. Тессенов не читал лекции, а исправлял в большой

аудитории работы своих чуть ли не пятидесяти студентов. Его можно было

видеть примерно 4-6 часов в неделю, все остальное время студенты должны были

довольствоваться моими консультациями и исправлениями.


Особенно напряженно я работал в первые месяцы. Студенты сначала были

критически настроены по отношению ко мне и старались подловить меня на

некомпетентности или обнаружить у меня какую-либо слабинку. Лишь постепенно

ушла моя робость новичка. Однако заказы на строительство, которые я надеялся

выполнить в щедро отпущенное мне свободное время, не поступали. Наверное, я

слишком уж моложаво выглядел, кроме того, строительная деятельность

находилась в упадке вследствие экономической депрессии. Исключением стал

заказ на строительство гейдельбергского дома родителей моей жены. Это была

непримечательная постройка, за которой последовали еще несколько творений

того же рода: два пристроенных к виллам на Ваннзее гаража и перепланировка

берлинского общежития службы по обмену кадрами высших учебных заведений.


В 1930 г. мы на своих двух байдарках поплыли от петель Дуная вниз по

течению до Вены. Когда мы вернулись, 14 сентября состоялись выборы в

рейхстаг, оставшиеся у меня в памяти только потому, что их результат

чрезвычайно взволновал моего отца. НСДАП получила 107 мандатов и внезапно

оказалась в центре политических дебатов. Непредвиденный успех на выборах

пробудил в моем отце самые мрачные опасения, связанные прежде всего с

социалистическими тенденциями в НСДАП; он ведь уже был обеспокоен силой

социал-демократов и коммунистов.


Наш технический институт тем временем стал гнездом национал-социализма.

В то время как небольшая группа студентов-коммунистов сконцентрировалась в

семинаре профессора Пельцига, национал-социалисты собирались у Тессенова,

хотя сам он был и оставался открытым врагом гитлеризма. И все же были

невысказанные и нечаянные переллели между его учением и идеологией

национал-социалистов. Конечно, Тессенов не сознавал, что они есть. Без

сомнения, он пришел бы в негодование при мысли о родстве между его

представлениями и национал-социалистическими взглядами.


Тессенов среди прочего учил: "Стиль выходит из народа. Само собой

разумеется, что родину любят. Интернационализм не может дать никакой

истинной культуры. Она выходит только из материнского лона народа. 1 < >


Гитлер также отвергал интернационализацию искусства, его соратники

видели в родной почве корни обновления. Тессенов осуждал большие города,

противопоставляя им крестьянские представления: "Большой город – ужасная

вещь. Большой город – это хаос старого и нового. Большой город – это

борьба, жестокая борьба. Все уютное следует оставить за его пределами...

Там, где городское встречается с крестьянами, крестьянство гибнет. Жаль, что

нельзя иметь крестьянский менталитет". Точно таким же образом Гитлер

выступил против морального разложения в больших городах, предостерегал

против вреда, которым цивилизация угрожает биологической субстанции народа,

и прочеркивал важность сохранения здорового крестьянства как стержня

государства.


Гитлер умел инстинктивно схватывать подобные направления общественного

сознания своего времени, частично еще неосязаемые и находящиеся в диффузном

состоянии, формулировать их и использовать в своих целях.


На консультациях студенты-национал-социалисты часто втягивали меня в

политические дискуссии. Конечно, мнения Тессенова вызывали страстные споры.

Слабые аргументы, которые я пытался почерпнуть из политического словаря

моего отца, они без труда опровергали с диалектической искушенностью.


Студенческая молодежь того времени искала свои идеалы преимущественно в

лагере экстремистов, и гитлеровская партия как раз и обратилась к идеализму

этого мятущегося поколения. А разве Тессенов не подстегивал их фанатизм?

Примерно в 1931 г. он высказался следующим образом: "По всей видимости,

должен будет появиться кто-то с совсем примитивным сознанием. Мышление наших

современников стало слишклм уж сложным. Необразованный человек, какой-нибудь

крестьянин гораздо легче смог бы решить все проблемы, именно потому, что он

еще не испорчен. Он также нашел бы в себе силы для реализации своих простых

идей. 2 < > Нам казалось, это беглое замечание применимо к Гитлеру.


В это время Гитлер выступал на берлинской "Заячьей пустоши" перед

студентами Берлинского университета и Технического института. Мои студенты

потащили меня, правда, еще не убежденного, но колеблющегося, с собой, и я

пошел. Грязные стены, узкие проходы и неухоженные интерьеры производили

впечатление бедности; обычно здесь проходили рабочие пирушки. Зал был

переполнен. Казалось, будто почти все студенчество Берлина хотело видеть и

слышать этого человека, которому его сторонники приписывали столько

замечательного, а противники – так много плохого. Многочисленная профессура

сидела на почетных местах в центре лишенных каких-либо украшений подмостков;

ее присутствие, собственно, только и придавало общественное значение этому

мероприятию. Нашей группе тоже удалось пробиться на хорошие места на трибуне

недалеко от оратора.


Гитлер появился, приветствуемый многочисленными сторонниками из числа

студентов. Уже сам по себе этот восторг произвел на меня большое

впечатление. Но и его выступление было для меня неожиданностью. На плакатах

и карикатурах его изображали в гимнастерке с портупеей, с нарукавной

повязкой со свастикой и с диковатой челкой. Здесь же он появился в хорошо

сидящем синем костюме, он старался продемонстрировать хорошие буржуазные

манеры, все подчеркивало впечатление разумной сдержанности. Позднее я узнал,

что он отлично умел – осознанно или интуитивно – приспосабливаться к

своему окружению.


Всеми силами, чуть ли не выражая свое недовольство, он пытался положить

конец продолжавшимся несколько минут овациям. То, как он затем тихим

голосом, медленно и как-то робко начал даже не речь, а своего рода

исторический доклад, подействовало на меня завораживающе, тем более, что это

противоречило всем моим ожиданиям, основывающимся на пропаганде его

противников. Я ожидал увидеть истеричного демагога, визжащего,

жестикулирующего фанатика в военной форме. Даже бурные аплодисменты не

смогли сбить его со спокойно-наставительного тона.


Казалось, что он раскованно и откровенно делился своей озабоченностью

относительно будущего. Его иронию смягчал юмор уверенного в себе человека,

его южно-немецкий шарм вызывал у меня ностальгию, немыслимо, чтобы холодному

пруссаку удалось бы поймать меня в свои сети. Первоначальная робость Гитлера

вскоре исчезла; теперь он уже повысил тон, заговорил внушительнее и с

большой силой убеждения. Это впечатление было намного глубже, чем сама речь,

от которой у меня в памяти осталось немного.


Сверх того, меня захватил прямо-таки физический ощущаемый восторг,

вызываемый каждой фразой оратора. Это чувство развеяло в прах все

скептические предубеждения. Противники не выступили. Отсюда возникло, по

крайней мере на какое-то время, ложное ощущение единодушия. Под конец

Гитлер, казалось, говорил уже не для того, чтобы убеждать, гораздо в большей

степени он казался человеком, уверенным в том, что он выражает ожидания

публики, превратившейся в единую массу. Так, как если бы речь шла о

простейшем деле в мире – привести в состояние покорности и повести за собой

студентов и часть преподавателей двух крупнейших учебных заведений Германии.

Притом в этот вечер он еще не был абсолютным повелителем, защищенным от

всякой критики, напротив, он был открыт нападкам со всех сторон.


Некоторые любят обсудить за стаканом пива события волнующего вечера;

конечно, и мои студенты попытались побудить меня к тому же. Однако мне было

необходимо привести в порядок свои мысли и чувства, преодолеть обладевшее

мной замешательство, мне нужно было побыть одному. Взбудораженный, я уехал

на своем маленьком автомобиле в ночь, остановился в сосновом лесу,

раскинувшемуся на холмах, и долго бродил там.


Вот, казалось мне, надежда, вот новые идеалы, новое понимание, новые

задачи. Даже мрачные предсказания Шпенглера казались опровергнутыми, зато

его пророчество о грядущем исператоре – исполнившимся. Опасность

коммунизма, который, казалось, неуклонно приближался к власти, можно было,

как убедил нас Гитлер, обуздать, и, наконец, вместо непроглядной безработицы

мог даже быть экономический подъем. Еврейский вопрос он едва упомянул.

Однако подобные замечания меня не беспокоили, хотя я и не был антисемитом, а

напротив, в школьные и студенческие годы имел друзей-евреев.


Через несколько недель после этой столь важной для меня речи мои друзья

взяли меня с собой на митинг во дворце спорта, выступал гауляйтер Берлина

Геббельс. Как отличалась эта речь от речи Гитлера: много хорошо составленных

отточенных фраз; безумствующая толпа, которую вели ко все более фанатичным

выражениям восторга и ненависти, ведьмин котел спущенных с цепи страстей,

какие я до сих пор видел только ночами во время шестидневных гонок. Это

противоречило моему естеству, положительное влияние Гитлера на меня

померкло, если не исчезло совсем.


Дворец спорта опустел, люди спокойно уходили по Потсдамской улице. Речь

Геббельса укрепила их самосознание, и они вызывающе занимали всю проезжую

часть, блокируя движение автомобилей и трамвая. Полиция вначале отнеслась к

этому спокойно, может быть, она также не хотела раздражать толпу. Но на

боковых улицах стояла наготове конная полиция и грузовики с готовыми к

операции полицейскими. Полицейские на конях, с поднятыми дубинками врезались

в толпу, чтобы освободить проезжую часть. Взволнованно следил я за

происходящим, до сих пор я не сталкивался с таким применением силы.

Одновременно я почувствовал, как мной овладело чувство солидарности,

складывающееся из сочувствия и протеста, вероятно, ничего общего не имевшее

с политическими мотивами. Собственно говоря, не произошло ничего

чрезвычайного. Не было даже раненых. Через несколько дней я подал заявление

о приеме в партию и в январе 1931 г. получил членский билет НСДАП N 474481.


Это было решение, начисто лишенное всякого драматизма. Я также не очень

ощущал себя с этого момента и навечно членом политической партии: я избрал

себе не НСДАП, а принял сторону Гитлера, с первой встречи покорившего и

больше уже не отпускавшего меня. Сила его воздействия, сама магия его далеко

не приятного голоса, чужеродность его скорее банального манерничанья,

соблазнительная простота, с которой он подходил к нашим сложным проблемам,

все это приводило меня в замешательство и очаровывало. О его программе почти

ничего не было известно. Он завоевал меня, прежде чем я это понял.


Посещение мероприятия, проводимого популистским "Союзом борьбы за

немецкую культуру" тоже не сбило меня с толку, хотя здесь порицали многое из

того, чего старался добиться Тессенов. Один из ораторов требовал возврата к

дедовским формам и концепциям искусства, нападал на модернизм и под конец

обругал объединение архитекторов "Ринг", в которое помимо Тессенова входили

также Гропиус, Мис ван ден Роэ, Шарун, Мендельсон, Таут, Беренс и Пельциг.

После этого один из наших студентов послал Гитлеру письмо, содержащее

протест против этой речи и полное детского восторга от нашего замечательного

мастера. Вскоре он получил полное казенных любезностей письмо на солидном

бланке партийного руководства, в котором говорилось, что творчество

Тессенова высоко ценят. Нам это показалось вестма знаменательным. Тессенову

я тогда, конечно, не рассказал о том, что вступил в партию. 3 < >


Кажется, в эти месяцы моя мать увидела штурмовиков, марширующих по

улицам Гейдельберга: видимость порядка во время хаоса, впечатление энергии в

атмосфере всеобщей беспомощности не могло не завоевать и ее; во всяком

случае она, не прослушав ни одной речи и не прочитав ни одной листовки,

вступила в партию. Нам обоим это решение казалось нарушением традиционного

семейного либерализма; во всяком случае, мы держали его в тайне друг от

друга и от моего отца. Лишь спустя годы, когда я давно уже принадлежал к

ближайшему окружению Гитлера, мы случайно открыли, что так рано выбрали один

и тот же путь.