Академия haуk cccр институт философии «mысль» москва·- 1985
| Вид материала | Книга |
Содержание[отрывки из трех писем дж. локка к э. стиллингфлиту, епископу вустерскому] К оглавлению |
- Кант и. Ответ на вопрос: что такое просвещение, 102.62kb.
- Академия наук институт философии, 603.1kb.
- А. В. Гулыга перевод, 5611.33kb.
- Е. А. Фролова История средневековой арабо-исламской философии Российская Академия Наук, 2559.8kb.
- Методические рекомендации по контролю качества монтажа подкрановых путей москва 1985, 541kb.
- Российская Академия наук Институт философии Эпистемология, 449.48kb.
- Российская Академия наук Институт философии огурцов а. П. Философия науки эпохи просвещения, 4957.91kb.
- Российская Академия Наук Институт философии КорневиЩе оа книга, 4053.04kb.
- Переосмысливая вузовский курс философии Москва 2008 Муниципальный институт г. Жуковского, 1379.02kb.
- Программа абонемента «Войны и миры Льва Толстого» : Детство в художественной и социальной, 7.97kb.
Я не намерен здесь возвращаться к тому, на что я указывал уже выше 41; насколько трудно для ума, суженного тридцати- или сорокалетней привычкой к скудному запасу очевидных и обычных идей, расшириться до более обширного запаса идей, освоиться с такими идеями, которые могли бы доставить ему более обильный материал для полезного размышления. Сейчас я не об этом намерен говорить. Недостаток, на котором я хочу здесь остановиться с целью найти против него лекарство,— это та трудность, которую мы иногда испытываем при перенесении наших мыслей с одного предмета на другой в тех случаях, когда идеи одинаково нам знакомы.
==274
Предметы, навязываемые нашим мыслям какой-либо из наших страстей, властно завладевают нашими умами, и нельзя ни помешать им туда проникнуть, ни изгнать их оттуда. Господствующая страсть как бы стала на время шерифом в данном месте и заняла таковое со всем его отрядом (posse) ; и предмет, навязанный разуму страстью, завладевает им так, как будто он обладал законным правом на исключительное внимание. Вряд ли, я думаю, найдется человек, который временами не испытывал бы этой тирании над своим разумом и не страдал бы от ее неудобства. Найдется ли человек, чей ум в то или иное время не сковали бы любовь или гнев, страх или горе, которые как груз давили на него, мешая повернуться к любому другому предмету? Я называю это грузом, потому что это отягощает ум, лишает его силы и подвижности, не давая перейти к другим мыслям; ум почти или вовсе не продвигается в познании вещи, которую он столь цепко держит и пристально изучает. Люди, охваченные подобным состоянием, кажутся иногда одержимыми; они как бы находятся под властью каких-то чар, не видят того, что происходит перед их глазами, не слышат громких речей компании; а когда при помощи какого-либо сильного средства их слегка потревожат, они производят впечатление людей, вернувшихся из какой-то далекой страны, хотя в действительности они не уходили дальше своего внутреннего уединения, где были поглощены возней с куклой, которая их в данный момент занимает. Смущение, которое испытывают благовоспитанные люди после таких припадков задумчивости, уводящей их далеко от компании, в беседе которой они должны были принять участие, является достаточным доказательством того, что это есть изъян в управлении нашим разумом, ибо мы не в состоянии настолько господствовать над ним, чтобы пользоваться им для тех целей и в тех случаях, когда мы нуждаемся в его помощи.
Ум должен быть всегда свободен и готов обратиться к разнообразным объектам, с которыми он может встретиться, и уделить им столько внимания, сколько в данный момент считается необходимым. Отдаваться целиком одному объекту настолько, чтобы нельзя было заставить себя отойти от него и заняться другим, который мы считаем более подходящим для нашего размышления,— значит делать ум совершенно бесполезным для нас. Если бы это состояние души всегда оставалось таким, то всякий, не обинуясь, назвал бы это полным помешательством; и пока оно длится, через какие бы промежутки оно ни возвраща-
==275
лось, подобное вращение мыслей вокруг одного и того же предмета не больше продвигает нас вперед в знании, чем продвигала бы путешествующего человека езда на мельничной лошади, совершающей круговое движение.
Я согласен, что надо сделать известные уступки законным страстям и естественным наклонностям. Каждый человек кроме случайных пристрастий имеет' любимые занятия, которым душа его отдается с особым усердием; но все-таки лучше всего, если она всегда будет оставаться свободной и в свободном распоряжении человека, готовая работать по его указанию. Этого мы должны старательно добиваться, если только мы не хотим оставаться с таким изъяном в своем разуме, из-за которого мы иногда оказываемся как бы вовсе без разума: ибо дело обстоит немногим лучше в тех случаях, когда мы не можем пользоваться разумом для целей, которые мы себе ставим и для которых он в данную минуту необходим. Но прежде чем подумать о подходящих лекарствах от этого недуга, мы должны ознакомиться с различными причинами его и с ними сообразовать лечение, если только мы хотим работать с надеждой на успех.
Мы уже упоминали об одной из причин, настолько известной всем мыслящим людям и настолько знакомой им по личному опыту, что никто не сомневается в ее существовании. Господствующая страсть так приковывает наши мысли к своему предмету и заботе о нем, что страстно влюбленный человек не способен заставить себя думать о своих обычных делах; нежная мать, горюющая о потере ребенка, не в силах принимать обычное для нее участие в беседе знакомых и друзей.
Но хотя страсть наиболее очевидная и общая причина, однако она не единственная причина, связывающая разум и приковывающая его на время к какому-нибудь предмету, от которого его нельзя оторвать.
Мы часто видим, далее, как разум, занявшись случайно попавшимся предметом, без всякого участия или влияния какой-нибудь страсти увлекается работой, затем увлечение становится все сильнее и сильнее, и разум, подобно шару, катящемуся вниз с горы, не в состоянии ни остановиться, ни уклониться в сторону, хотя, когда пыл остынет, разум убеждается, что все эти ревностные усилия направлены на пустяки, не стоящие внимания, и что все затраченные труды пропали даром.
Есть, если я не ошибаюсь, и третьего рода причины, однако более низкого свойства,— это своего рода ребяче-
==276
ство разума, если можно так выразиться. Разум во время такого припадка играет и нянчится с какой-нибудь ничтожной куклой без всякой цели и намерения; но его нелегко заставить расстаться с ней. Так иногда западает в голову какая-нибудь пошлая сентенция или обрывок стихотворения и производит там такой звон, который никак нельзя остановить. Человек не находит покоя, не в состоянии сосредоточиться на чем-нибудь другом: этот несносный гость овладевает душой и властвует над мыслями, несмотря на все попытки отделаться от него. Не знаю, всякий ли испытал на себе это несносное вторжение некоторых игривых идей, которые тем самым докучают разуму и мешают ему заняться чем-нибудь более полезным. Но жалобы на это я неоднократно слышал от людей очень одаренных. Причина, по которой я предупреждаю об опасности этого, заключается в том, что я знаю о другом случае подобного же рода, хотя и гораздо более странном, а именно о [случае] видений, которые бывают у некоторых людей, когда они тихо лежат, но в совершенно бодрствующем состоянии, в темноте или с закрытыми глазами. Тогда перед ними проходят одно за другим множество разнообразных лиц, в большинстве случаев очень странных, причем едва лишь появится одно, как оно немедленно исчезает, чтобы уступить место другому, которое в ту же минуту уходит так же быстро, как и предшествующее. Так следуют они одно за другим непрерывной вереницей, и никакими усилиями нельзя остановить или удержать какое-нибудь из них долее момента их прохождения; его отталкивает следующее за ним, добивающееся своей очереди.
Я говорил об этом фантастическом явлении с разными лицами, и некоторым оно было хорошо знакомо; для других же это было настолько ново, что их с трудом можно было убедить представить себе это или поверить этому. Я знал одну даму с замечательными способностями, которая до тридцати лет не имела ни малейшего представления о подобных явлениях; это было настолько ей непонятно, что, слушая мой разговор об этом с другим лицом, она еле могла удержаться от подозрения, что мы подшучиваем над ней. Но прошло некоторое время, и однажды она, выпив значительное количество жидкого чая (согласно предписанию врача), легла в постель, и теперь, как при ближайшей встрече она нам рассказала, она испытала то, в чем нам трудно было ее убедить. Она видела длинную вереницу разнообразных лиц, следовавших одно за другим, так, как мы описывали; все это были незнакомые и посторонние
==277
лица, каких она раньше совершенно не знала и не стремилась знать; и как непрошено они появлялись, точно так же исчезали; ни один из них не останавливался, и никакими усилиями с ее стороны не удавалось задержать их; они проходили торжественной процессией, появляясь и тут же исчезая. По-видимому, это странное явление имеет физическую причину и обусловлено составом и движением крови или животных духов 42.
Когда воображение сковано страстью, я не знаю иного способа освободить ум и вернуть душе свободу обращения к тем мыслям, которые отвечают желанию человека, кроме как путем укрощения этой страсти или уравновешивания ее другой; а это искусство достигается изучением и знакомством со страстями.
Всякий, кто замечает в себе склонность отдаваться самопроизвольному течению мыслей, не возбуждаемых ни страстью, ни интересом, должен в каждом подобном случае стараться со всей бдительностью и усердием останавливать их и никогда не поощрять душу к таким пустым занятиям. Люди знают цену своей телесной свободы и поэтому добровольно не соглашаются, чтобы на них надевали цепи и оковы. Иметь ум на некоторое время скованным — это, конечно, еще худшее зло, и сохранение свободы лучшей части нашего существа достойно нашей величайшей заботы и наших величайших усилий. Здесь наши труды не пропадут даром: усилия и борьба, если мы будем всегда прибегать к ним в подобных случаях, возьмут верх. Мы никогда не должны снисходить к этим пустым устремлениям мысли, и, как только мы замечаем, что душа занимается пустяками, мы должны немедленно вмешиваться и удерживать ее от этого, вводить новые и более серьезные предметы размышления и не отступать до тех пор, пока не заставим ее отойти от этого направления мысли. Сначала это, быть может, окажется трудным, если мы позволили противоположной практике превратиться в привычку, но постоянные усилия постепенно одержат верх и сделают это легким. Когда же человек достаточно далеко продвинулся в этом направлении и может по своему желанию удерживать мысль от случайных и непреднамеренных устремлений, ему неплохо было бы пойти дальше и предпринять попытки заставить ее заниматься более важными размышлениями. В конце концов он может приобрести полную власть над своей душой и настолько сделается хозяином своих мыслей, что будет в состоянии переводить их с одного предмета на другой с той же легкостью, с какой он умеет
==278
откладывать вещь, находящуюся в его руке, и брать вместо нее сознательно и намеренно другую вещь. Эта свобода ума очень полезна как в деловых, так и в научных занятиях, и тот, кто приобретет ее, будет пользоваться немалым преимуществом легкости и быстроты во всех избранных им и полезных занятиях своего разума.
Третий и последний случай, когда ум (mind) чем-то постоянно занят, о котором я упоминал (я имею в виду повторение в памяти некоторых отдельных слов и сентенций, которые как бы создают шум в голове и т. п.), бывает редко — только в моменты праздного состояния души или когда она чем-либо занята лениво и небрежно. Конечно, лучше было бы, если бы таких несносных и бесполезных повторений вовсе не было. Какая-нибудь ясная идея, случайно попавшая в поле мысли, более полезна и более способна внушать что-нибудь достойное размышления, чем бессмысленное жужжание совершенно пустых звуков. Но так как возбуждение души и принуждение ума взяться за работу с известной мерой усердия в большинстве случаев немедленно освобождают его от этих ленивых спутников, то всякий раз, когда мы видим, что они нас смущают, следует только прибегнуть к этому полезному средству, которое всегда имеется у нас под рукой.
==279
00.php - glava24
[ОТРЫВКИ ИЗ ТРЕХ ПИСЕМ ДЖ. ЛОККА К Э. СТИЛЛИНГФЛИТУ, ЕПИСКОПУ ВУСТЕРСКОМУ]
[ИЗ ПЕРВОГО ПИСЬМА]
Письмо Его высокопреподобию Эдуарду, лорду епископу Вустерскому, по поводу некоторых мест в недавнем трактате Его милости « В защиту учения о Троице», относящихся к «Опыту о человеческом разумении» г-на Локка
[Об идее субстанции]
[...] Я полагаю, что Ваша милость справедливо осуждает оценку разума, данную унитариями !. Переходя к природе субстанции и касаясь моей точки зрения относительно приобретения душой простых идей, являющихся единственным содержанием и основой всех наших рассуждений, Ваша милость делает вывод: «Отсюда следует, что у нас не может быть никакого основания для рассуждения там, где не может быть идей, взятых из ощущений или рефлексии».
«Теперь относительно субстанции; она не постигается чувствами и не зависит от деятельности души; следовательно, она не может находиться в пределах нашего разума. И поэтому я не удивляюсь, что господа, представляющие этот новый способ рассуждения, почти исключили субстанцию из доступной разуму (reasonable) части мира».
Таково, насколько я помню, первое место, которое Вы, Ваша милость, соблаговолили процитировать из моего «Опыта о человеческом разумении», сопроводив цитату следующими словами: «Что мы не можем иметь никакой идеи о [субстанции] при помощи ощущения или рефлексии; что эта идея ничего собой не обозначает, кроме неопределенного предположения чего-то нам неизвестного». И поэтому несколько раз проводится параллель с высказыванием индийского философа, говорившего о том, что черепаху, поддерживающую слона, который держит на себе землю, поддерживает что-то, не знаю что. Так и субстанция оказывается только чем-то, что поддерживает акциденции. И когда мы говорим о субстанции, мы рассуждаем как дети, которые, когда их спрашивают о чем-либо, им совершенно незнакомом, сей-
К оглавлению
==280
час же дают удовлетворительный ответ, что это есть «что-то» 2.
Именно эти мои слова Ваша милость приводит, чтобы доказать, что я один из тех «господ, представителей нового способа рассуждения, которые почти исключили субстанцию из доступной разуму части мира». Ваша милость простит меня, ибо я не понимаю, что значит «почти исключили субстанцию из доступной разуму части мира». Если Ваша милость под этим подразумевает отрицание мной существования в мире такой вещи, как субстанция, или мое сомнение в этом, то Ваша милость освободит меня от этого обвинения, как только просмотрит снова ту главу, которую Вы неоднократно цитировали. Там Вы найдете такие слова: «Когда мы говорим или мыслим о каком-нибудь отдельном виде телесных субстанций, как лошадь, камень и т. д., то, хотя наша идея его есть только сочетание или соединение различных простых идей тех чувственных качеств, которые мы обыкновенно находили объединенными в предмете, называемом «лошадью» или «камнем», но, не будучи в состоянии постигнуть, как эти качества могут существовать одни или друг в друге, мы предполагаем, что они существуют на некоторой общей основе, носителе, и поддерживаются ею. Этот носитель мы обозначаем именем «субстанция», хотя мы наверное не имеем ясной и отличной от других идеи того, что предполагаем носителем» *. И опять: «То же самое относится к разного рода действиям души, т. е. мышлению, рассуждению, страху и т. д. Не считая их самостоятельными и не понимая, как могут они принадлежать телу или вызываться им, мы склонны признавать их действиями некоторой другой субстанции, которую мы называем духом. Отсюда очевидно, что так как наша идея, или понятие материи, есть не что иное, как понятие о чем-то таком, в чем существуют те многочисленные чувственные качества, которые воздействуют на наши чувства, то наше понятие о субстанции духа будет таким же ясным, как и понятие о субстанции тела, если мы предположим субстанцию, в которой существуют мышление, знание, сомнение, сила движения и т. д.: одну субстанцию (не зная, что это такое) мы предполагаем субстратом простых идей, получаемых нами извне, другую (в такой же степени не
Опыт о человеческом разумении, кн. II, гл. 23, § 4.
==281
зная, что это такое) — субстратом тех действий, которые мы познаем внутри себя» *. И опять: «Какова бы ни была поэтому скрытая и отвлеченная природа субстанции вообще, все наши идеи отдельных, различных видов субстанций — только различные сочетания простых идей, совместно существующих в такой, хотя и неизвестной, причине их единства, благодаря которой целое существует само собой» **.
Эти и подобные им способы выражения подразумевают, что субстанция предполагается всегда в виде чего-то отличного от протяженности, фигуры, плотности, движения, мышления или других доступных наблюдению идей, хотя мы и не знаем, что это такое.
«Наша идея тела, на мой взгляд, есть протяженная плотная субстанция... наша идея души... есть идея субстанции мыслящей...» *** Следовательно, поскольку в мире существуют такие вещи, как тело или дух, я ничего не предпринимал для того, чтобы исключить субстанцию из доступной разуму части мира. Более того, до тех пор, пока остается какая-либо простая идея, или чувственное качество, субстанция, согласно моему методу доказательства, не может быть исключена, потому что все простые идеи, все чувственные качества влекут за собой предположение об основе, в которой они существуют, и о субстанции, которой они присущи: именно об этом говорится в этой главе настолько исчерпывающе, что я прошу любого из читавших ее подумать, действительно ли я почти или хотя бы на йоту исключил субстанцию из доступной разуму части мира. И все — человек, лошадь, солнце, вода, железо, алмаз и т. д.,— все, о чем я упоминал как о различных видах субстанций, будут моими свидетелями, пока и поскольку любая из этих вещей продолжает существовать. О них я говорю, что «идеи субстанций есть такие сочетания простых идей, относительно которых считают, что они представляют собой различные отдельные вещи, существующие самостоятельно, и в которых всегда первой и главной бывает предполагаемая или неясная идея субстанции как таковой» ****.
Если Ваша милость считает, что, почти исключив субстанцию из той части мира, которая доступна разуму,
Опыт о человеческом разумении, кн. II, гл. 23, § 5.
* Там же, кн. II, гл. 23, § 6.
** Там же, гл. 23, § 22. **** Опыт о человеческом разумении, кн. II, гл. 12, § 6.
==282
я разрушил и почти исключил истинную идею, которую мы о ней имели, называя ее «субстратом, предположением о неизвестном нам носителе тех качеств, которые способны вызывать в нас простые идеи; неясной и относительной идеей: тем, что поддерживает акциденции, хотя мы и не знаем, что это такое; так что у нас нет никакой идеи относительно того, что такое субстанция, но есть только смутная и неясная идея того, что она делает» *, то я должен признать, что эти и подобные высказывания сделаны мной относительно нашей идеи субстанции, и был бы очень рад, если бы Ваша милость или кто-либо еще убедили меня в том, что я говорил о ней слишком дурно. Тот, кто высказал бы мне более ясную и определенную точку зрения на субстанцию, оказал бы мне большую любезность, за которую я был бы ему очень благодарен. Но между тем это лучшее, что я мог до сих пор найти как в своих собственных мыслях, так и в книгах логиков, ибо их высказывания или представления о субстанции сводятся к «Ens» или «res per se subsistons et substans accidentibus» 4, что на деле есть не более как следующее: субстанция является существом или вещью, или, короче говоря, это «что-то, не знаю что», о чем они имеют неясную идею, как о нечто, являющемся поддержкой акциденций или других простых идей или модусов и не поддерживающем само себя как модус или акциденцию. Так что мне кажется, что именно Бюргерсдиций, Сандерсон 5 и все племя логиков должны считаться «господами представителями этого нового способа рассуждения, которые почти не исключили субстанцию из доступной разуму части мира».
Но предположим, милорд, что я или эти господа, известные логики, должны признать, что мы имеем весьма несовершенное, неясное и неадекватное представление о субстанции; не является ли обвинение в исключении субстанции из мира несколько тяжелым для нас?
Я должен признаться, что я не совсем ясно представляю себе, что значит «почти исключить» и «доступная разуму часть мира»; но пусть «почти» и «доступная разуму часть» означают что угодно, ибо Ваша милость, осмелюсь сказать, говоря так, очевидно, что-то имеет в виду. Не думаете ли Вы, Ваша милость, что Вам самим пришлось бы нелегко? Ведь полагая в том же самом своем трактате, что Вы имеете весьма несовершенные и неадекватные идеи о боге и о неко-
Таи же, гл. 23, § 1, 2, 3; гл. 13, § 19 '·
==283
торых других вещах, Вы признаете, что наш разум недостаточен и не может их постичь. Не следует ли в таком случае обвинять Вас в том, что Вы один из тех господ, которые почти исключили бога или те таинственные вещи, о которых, как вы утверждаете, мы имеем весьма неопределенные и неадекватные представления, из доступного разуму мира? Ибо я предполагаю, что Ваша милость подразумевает под исключением из доступного разуму мира что-то такое, что должно осудить, так как это как будто не совсем похвально. И все же, я думаю, не заслуживает осуждения тот, кто признается, что обладает несовершенными, неадекватными, неясными идеями, когда он не имеет лучших. Однако если отсюда будет сделан вывод, что он почти исключает все это либо из существования, либо из рационального рассуждения (если это подразумевается под доступным разуму миром), то первое будет несостоятельно, потому что существование вещей в мире не зависит от наших идей; второе же, конечно, до некоторой степени является истиной, но не проступком. Ибо там, где мы имеем идеи несовершенные, неадекватные, запутанные и неясные, мы действительно не можем обсуждать и рассматривать эти вещи так хорошо, полно и ясно, как могли бы в том случае, если бы обладали совершенными, адекватными, ясными и определенными идеями.
Я должен признать, что Ваша милость имеет все основания обратить внимание на то, что я неоднократно провожу аналогию между нашей идеей субстанции и представлением индийского философа о том неизвестном, что поддерживает черепаху, и т. д.
Я сознаю, что повторение есть недостаток в произведении, претендующем на точность; но я это признал и извинился в этом в следующих словах в моем предисловии: «Мне, конечно, известно, что я проявляю мало заботы о собственной репутации, если сознательно допускаю ошибку, могущую возбудить отвращение наиболее рассудительных людей, которые всегда бывают самыми приятными читателями» 6. А здесь добавлю, что я писал мой «Опыт» не для таких выдающихся ученых мужей, как Ваша милость, но предназначал его для людей моего уровня, для которых повторение могло принести определенную пользу [...1. Но я понимаю, что Ваша милость хотели бы, чтобы я был точен и не допускал промахов; я тоже хотел бы быть таким, чтобы заслужить похвалу Вашей милости.
Мои слова относительно того, что, когда мы говорим о субстанции, «мы... говорим, как дети, которые, если их
==284
спросят о чем-нибудь таком, чего они не знают, «что это такое?», сейчас же дают удовлетворительный ответ, что это есть что-то» 7, Ваша милость, кажется, приняли близко к сердцу. Это явствует из следующих Ваших слов: «Если бы это было так, мы все еще должны были бы говорить, как дети, и я не знаю, как это можно было бы исправить. Ибо если мы не можем прийти к рациональной идее субстанции, то мы не можем иметь достоверного принципа для успешного продолжения этого спора».
Если у Вашей милости есть лучшая и более точная идея о субстанции, чем у меня, то Ваша милость вовсе не имеет отношения к тому, что я здесь сказал. Но те, чья идея субстанции, будь она рациональна или нет, сходна с моей и представляет собой идею чего-то такого, чего мы не знаем, должны вместе со мной говорить подобно детям, когда они говорят о чем-то, чего они не знают. Ибо философ, который говорит, что то, что поддерживает акциденции, есть нечто такое, чего он не знает, и крестьянин, который говорит, что фундамент церкви в Гарлеме поддерживается чем-то, чего он не знает, и ребенок, который стоит в темноте под муфтой своей матери и говорит, что он стоит под чем-то, чего он не знает,— тут все трое рассуждают одинаково. Но если крестьянин знает, что фундаментом церкви в Гарлеме является скала, как и домов в Бристоле, или же гравий, как домов в Лондоне, или что она стоит на деревянных сваях, как стоят дома в Амстердаме, то совершенно очевидно, что он, имея ясную и отчетливую идею вещи, которая поддерживает церковь, не говорит об этом, как ребенок. Не стал бы он рассуждать, как ребенок, и насчет носителя акциденций, если бы он имел об этом более ясную и определенную идею, чем идея о том, что это просто что-то. Но до тех пор, пока мы думаем подобно детям, в тех случаях, когда наши идеи не яснее и не определеннее, чем детские, я согласен с Вашей милостью, что я не знаю, как такое положение может быть исправлено, но я знаю, что мы вынуждены рассуждать подобно детям.
Следующее замечание Вашей милости начинается словами: «Я не говорю, что мы можем иметь ясную идею субстанции путем ощущений или путем рефлексии. И пото,му я доказываю, что это весьма неудовлетворительное разделение идей, необходимых разуму».
В данном случае Ваша милость выступает против не знаю кем утверждаемого положения. Я уверен в том, что автор «Опыта о человеческом разумении» никогда не думал, и в «Опыте» нигде не было сказано, что идеи, которые
==285
приобретает разум посредством ощущений и рефлексии, суть все идеи, необходимые для разума, или которыми разум оперирует. Ибо тогда этот автор должен отбросить все идеи простых и смешанных модусов и отношений и сложные идеи видов субстанций, рассмотрению которых он посвятил так много глав; он должен отрицать, что эти сложные идеи являются объектами человеческого мышления, или рассуждения, от чего он находится достаточно далеко. Все, что он говорит относительно ощущений и рефлексии, сводится к тому, что все наши простые идеи получаются с их помощью и что эти простые идеи являются основой всего нашего познания, поскольку все наши сложные, относительные и общие идеи созданы душой, абстрагирующей, укрупняющей, сравнивающей, соединяющей и соотносящей и т. д. одну с другой эти простые идеи и их комбинации; посредством этого формируются сложные и общие идеи модусов, отношений и идеи нескольких видов субстанций, которые все используются разумом, так же как и другими способностями души.
Поэтому я согласен с Вашей милостью, что разделение идей, необходимых разуму, на идеи ощущения и рефлексии весьма недостаточно. Только мое согласие с Вашей милостью было бы более полным, если бы Вы, Ваша милость, сказали, что идеи используются разумом, так как я не совсем понимаю, что подразумевается под идеями, необходимыми для разума, ибо, поскольку разум является способностью души, ничто, по моему скромному разумению, не может быть названо необходимым для этой способности, кроме того, что требуется для ее существования. Так как способность человека видеть дается не какой-то необходимостью видеть, а соответствующим строением тела и органов чувств, то разве может быть что-либо названо необходимым для человеческого разума, кроме такого строения тела и души или обоих вместе, которое может сообщить ему способность мышления? Действительно, иногда могут сказать, что для глаза необходимы такого-то рода объекты или инструменты; но никогда ничего подобного не говорится относительно самого дара зрения, а только относительно некоторых специальных целей. Микроскоп и мельчайшие существа могут оказаться необходимыми для глаза, если нашей целью является узнать форму и отдельные части этих животных. И точно так же если человек будет рассуждать относительно субстанции, то идея субстанции станет необходимой для его разума. И все же я не сомневаюсь в том, что имеется много разумных существ, которые за всю
==286
свою жизнь никогда не подумали о том, что