С запретом на интервенцию для чуждых пространству сил

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Программа «От ученического самоуправления к демократическому правовому пространству, 615.15kb.
• Перспективный план к экологическому пространству «Фитобар» в старшем дошкольном возрасте., 44.19kb.
• Тема: определение реакций связей при действии на конструкцию произвольной плоской системы, 15.41kb.
• Интервью широкий спектр диалога, 192.37kb.
• Вопросы по статике Составитель: А. З. Камалов, 29.98kb.
• Гуманитарная интервенция как элемент нового миропорядка?, 2116.77kb.
• August Horch "Ich baute Autos", 18660.75kb.
• И модернизация вооруженных сил россии, 5518.93kb.
• А. В. Демкин, Н. И. Никитин, Н. М. Рогожин, 307.16kb.
• Военное строительство и модернизация вооруженных сил россии, 4526.07kb.

«большое пространство» должно послужить нам для того, чтобы научно осознать эту перемену. Несмотря на свою современную популярность, это слово возвышается над любой только лишь повседневно-политическо-журналистской конъюнктурой и над изменчивостью популярности моды, которая обычно определяет судьбу лозунгов. Конечно, необходимо точное научное выяснение, чтобы предотвратить недоразумения и злоупотребления и чтобы освободить путь плодотворному и последовательному применению в теории и на практике.

Против словосочетания «большое пространство» нельзя выдвинуть в качестве возражения то, что оно соединяет только пространственное представление «большой» с понятием «пространство» и потому содержит только пространственную характеристику распространенного, более просторного пространства с помощью только внешне сравнивающего обозначения размера. «Большой» содержит здесь иное, чем только лишь количественное, математическо-физическое определение. В языковом смысле это совершенно допустимо и также общепринято. Во многих сложных словах с большой – например, великая держава (Grossmacht), великий король (Grosskőnig), «великая» (“grosse”) революция, «великая» (“grosse”) армия и т.д. – это слово означает качественное усиление, а не только расширение и увеличение. Образование слова и понятия «большое пространство» конечно, имеет переходный характер, поскольку оно исходит из «пространства» и пытается изменить и преодолеть его прежнюю сущность посредством приложения «большой». Общее и неопределённое, оставляющее открытым для любого наполняющего определения представление пространства сохраняется, и всё же понятийно переводится на другой уровень. При этом нельзя избежать того, что «большое пространство» рассматривается как нечто гораздо большее, чем только лишь отрицание «малого пространства». В последнем случае обозначение становится только лишь негативным и только лишь сравнительным определением. Тогда оно остаётся в идейной и объективной зависимости именно от того понятия пространства, которое оно пытается отрицать и преодолеть. Такие недоразумения - неизбежные сопутствующие явления каждого переходного времени. Я упоминаю о них только для того, чтобы предотвратить опасность отравления болтовнёй; эта опасность здесь особенно велика. Как только однажды Земля обретёт своё надёжное и справедливое распределение на большие пространства и различные большие пространства явятся перед нами в своём внутреннем и внешнем порядке как устойчивые величины и формы, пожалуй найдутся и будут признаны иные, более красивые обозначения нового положения. Но до тех пор слово и понятие большого пространства останутся незаменимым мостом от унаследованных к грядущим представлениям пространства, от старого понятия пространства к новому понятию пространства.

Итак, большое пространство не является относительно большим пространством по сравнению с относительно более маленьким пространством, не есть увеличенное малое пространство. Нужно преодолеть именно только лишь математически-физически-естественно-научную нейтральность прежнего понятия пространства. Как говорит Ратцель: «Уже в просторном пространстве заключено нечто большее, я желал бы сказать, творческое»^*. Прибавление слова «большой» должно и может изменить понятийное поле. Это имеет решающее значение для правовой науки, особенно для государственно- и международно-правового образования понятия, поскольку все языковые и потому также все юридические понятия определяются понятийным полем и живут вместе и растут вместе со своими понятийными соседями. Любое юридическое понятие подвержено тому, что Ihering назвал «требованием в первую очередь понятийных соседей». В языкознании давно уже было осознано, в какой мере слово в своём содержании определяется таким полем значения^*. В правовой науке взаимное определение систематическим понятийным контекстом сразу очевидно. Такие слова, как: пространство, почва, суша (земля), поле, поверхность, территория, область, округ не являются как угодно взаимозаменяемыми и только «терминологическими» нюансами. По своему местоположению каждое понятие достовернее всего можно понять и в случае необходимости оспорить^**, и «топика» является, к сожалению, той ветвью правовой науки, которой сильно пренебрегают. Перемена поля значения, которую вызывает словосочетание «большое пространство» по сравнению со словом «пространство», заключается, прежде всего, в том, что данное прежде с понятием «пространство» математически-естественно-научно-нейтральное поле значения оставляется. Вместо пустого поверхностного или глубинного измерения, в котором движутся физические предметы, появляется сопряжённое пространство достижения, как оно принадлежит наполненному историей и соразмерному истории рейху, который приносит с собой и несёт в себе своё собственное пространство, свои внутренние меры и границы.

Рассмотрение пространства как пустого поверхностного и глубинного измерения соответствовало прежде господствовавшей в правовой науке так называемой «теории пространства». Она рассматривает землю, почву, территорию, территорию государства не делая различий как «пространство» государственной деятельности в смысле пустого пространства с линейными границами. Оно превращает дом и двор из конкретного порядка в только лишь кадастровую поверхность и делает из территории государства только лишь округ господства и управления, компетенцию, административно-территориальный район, сферу компетенции или как ещё звучат различные описания. «Государство – это не что иное, как организованный на определённой поверхности для права народ», -гласит определение, которое установил Fricker, основатель этой теории пространства и которое стало потом господствующим благодаря Rosin, Laband, Jellinek, Otto Meyer, Anschűtz^***.

В случае этой прежде господствовавшей теории пространства нужно обратить внимание на четыре фактора возникновения. Во-первых, её политико-полемическая направленность: она желала отвергнуть определённые прежние восприятия почвы, именно все патримониальные и феодальные представления объекта, которые делали из почвы род частной собственности, будь то собственность князя, будь то собственность мыслимого как юридическая личность государства. В этом отношении эта теория пространства является выражением политического развития к конституционному государству, на основе разделения публичного и частного права, Imperium и Dominium. В частном праве конкретное представление пространства устраняется тем, что всякая земельная собственность становится собственностью на «земельный участок». В публичном праве государственная территория становится только лишь «местом действия Imperium». Эта знаменитая формулировка Zitelmann имела большой успех в конце Х1Х века. Сегодня легко понять, что она находится ещё целиком под воздействием барочных и репрезентативных представлений, которые мыслят почву народа как род театральной сцены, на которой исполняется драма публичного, государственного осуществления власти. Но наряду с тем внутриполитически-полемическим и этим барочно-сценическим представлением как третий фактор действует позитивистско-естественно-научное представление пустого пространства как совершенно общей, то есть не специфически юридической категории. Всё предметно воспринимаемое и потому и каждое в правовом смысле значительное содержание – это только лишь «явления» в категориальных формах пространства и времени. Существенное ядро таких теорий пространства и их доказательств всегда одно и то же: право – это законный приказ; приказы могут быть обращены только к людям; господство осуществляется не над вещами, но только над людьми; поэтому государственное господство можно определить только персонально, и все пространственные определения в правовом смысле только потому имеют значение, поскольку регулируемые нормой факты, как и всё воспринимаемое свершение, определены пространственно и временным образом. Специфически правовое, конкретный порядок, становится тем самым бессодержательной общей формой познания.

К этим трём определяющим развитие юридических теорий пространства, частично конституционно, частично естественно-научно обусловленным факторам именно здесь чётко присовокупляется еврейское влияние как собственно четвёртый момент. Каждому, кто углубляется в исследование последнего отрезка развития этих учений о государственной территории, бросается в глаза, в какой мере еврейские авторы, чьи мнения в иных случаях имеют обыкновение распределяться по противоположным теориям и направлениям, здесь вдруг единодушно способствуют развитию к пустому представлению пространства. Среди юристов я называю только имена Rosin, Laband, Jellinek, Nawiasky, Kelsen и его учеников, среди философов и социологов Georg Simmel, который объявил «нонсенсом» любое другое представление, чем определённое со стороны покорившегося человека представление о господстве и о территории. Своеобразное натянутое отношение еврейского народа ко всему, что затрагивает почву, землю и территорию, обосновано в его роде политического существования. Связь народа с оформленной собственной работой поселения и культуры почвой и с вытекающими отсюда конкретными формами власти непонятно еврейскому духу. Впрочем, он и совсем не желает понимать это, но хочет лишь захватить это в понятийном смысле, чтобы поставить на это место свои понятия. “Comprendre c`est detruire”, как проговорился один французский еврей. Конечно, эти еврейские авторы так же не создали прежнюю теорию пространства, как они не создали вообще ничего иного. Но они были и здесь важным ферментом разложения конкретных, определяемых пространством порядков.

В немецкой научно-правовой литературе обнаруживаются значительные попытки преодоления этого пустого пространства^*. И основатель новой науки о пространстве, Фридрих Ратцель, уже познал, что «овладение пространством является признаком всякой жизни»^**. Но охватывающее действие и настоящую глубину новых представлений пространства можно будет ещё убедительнее осознать, если мы обратим внимание на преодоление прежних естественно-научных, так называемых классических представлений пространства в других, особенно также естественно-научных сферах деятельности. Только тогда обусловленность временем кажущихся вечными «классических» категорий предстанет в правильном свете. Пустое, нейтральное, математически-естественно-научное представление пространства победило в начале современной политико-исторической и государственно- и международно-правовой эпохи, то есть в ХУ1 и ХУ11 веках. Все духовные течения этой эпохи различным образом внесли в это свой вклад: Ренессанс, Реформация, гуманизм и барокко, также как и изменение планетарной картины Земли и мира благодаря открытию Америки и кругосветным плаваниям, изменения в астрономической картине мира и великие математические, механические и физические открытия, одним словом всё, что Макс Вебер называет «западным рационализмом» и чьим героическим веком было ХУ11 столетие. Здесь побеждает – в той же мере, в какой понятие государства становится господствующим надо всем понятием порядка европейского континента – представление пустого пространства, которое заполняется физическими предметами, объектами чувственного восприятия. В этом пустом пространстве воспринимающий субъект регистрирует объекты своего восприятия, чтобы «локализовать» их. В нём «движение» само собой происходит благодаря изменению положения точек. Это представление пространства достигает своей кульминации в априоризме философии Канта, где пространство является априорной формой познания.

В противоположность этому научные изменения этого представления пространства заслуживают нашего особого внимания. Квантовая физика Макса Планка упраздняет пространство, разлагая любой процесс движения на отдельные, периодические волны материи, и приводит, таким образом, к волновой механике; согласно этой новой механике каждая отдельная материальная точка системы одновременно является в известном смысле всеми местами всего находящегося в распоряжении системы пространства^***. Ещё значительнее для нашего нового, конкретного понятия пространства биологические исследования, в которых за пределами упраздняющей пространство проблематики понятия пространства, побеждает другое понятие пространства. Сообразно с этим «движение» для биологического познания происходит не в прежнем естественно-научном пространстве само собой, но наоборот пространственно-временное оформление происходит из движения. Итак, для этого биологического рассмотрения не мир находится в пространстве, но пространство находится в мире и подле мира. Пространственное создаётся только подле предметов и в предметах, и пространственно-временные порядки больше не являются только лишь внесениями в данное пустое пространство, но они соответствуют скорее актуальной ситуации, событию. Только теперь окончательно преодолены представления пустого измерения глубины и только лишь формальной категории пространства. Пространство становится пространством достижения.

Эти формулировки, которыми я обязан значительному труду гейдельбергского биолога Viktor von Weizsäcker^*, могут стать плодотворными и для нашей научно-правовой проблемы пространства. Общее обозначение «пространство» остаётся по причинам практического взаимопонимания как общее рамочное понятие для различных представлений пространства различных эпох и народов. Но все сегодняшние старания преодолеть «классическое», то есть пустое и нейтральное понятие пространства приводят нас к существенной в научно-правовом смысле связи, которая была живой в великие времена немецкой истории права и которую разложение права разложило до относимого к государству нормативизма закона: к связи конкретного порядка и местоположения. Пространство как таковое, само собой разумеется, не является конкретным порядком. Но, пожалуй, каждый конкретный порядок и общность обладают специфическими содержаниями места и пространства. В этом смысле можно сказать, что любое правовое учреждение, любой институт заключает в себе свою идею пространства и потому привносит с собой свою внутреннюю меру и свою внутреннюю границу. Так, к родству и семье принадлежат дом и двор. Слово «крестьянин» (“Bauer”) в историко-правовом отношении происходит не от земледелия (Ackerbau), но от строительства (Bau), здания (Gebäude), как dominus происходит от domus. Город (Stadt) называется местом (Statte). Марка, граница – это не линейная граница, но пространственно-содержательно определённая пограничная зона. «Имение» – это носитель землевладения, как «двор» – носитель права двора. Земля (в отличие, например, от леса или города или моря) является правовым союзом возделывающих землю и владеющих землёй людей в их и пространственно конкретном порядке мира^**. Otto von Gierke показал в своей истории немецкого понятия корпорация^***, в какой мере правовые представления немецкого Средневековья были первенствующе понятиями пространства, как он выражается, «юридически-квалифицированными, пространственно-вещными единствами». Это справедливо прежде всего и для «города». В то время, как в римском праве “Civitas” означает из “Cives” составленное личный охват, то есть граждан, средневековое слово “civitas” исходит как перевод города, замка или бухты из местного значения, и латинское слово для обозначения граждан соответственно звучит иногда даже civitatensis вместо civis. Такое слово как «мир», которое с Х1Х века стало частично эмоционально расплывчатым, частично мысленно абстрактным обозначением, живёт в мысли о порядке немецкого Средневековья также всегда местно и тем самым конкретно: как мир в доме, как мир на рынке, сохранение мира в замке, мир вещей, церковный мир, общественный мир. Всегда с конкретным порядком в понятийно-правовом отношении связано и конкретное местоположение.

Этими соображениями здесь, само собой разумеется, не рекомендуется возврат к средневековым порядкам. Но, пожалуй, ощущается потребность преодоления и устранения боящегося пространства образа мысли и образа представлений, который стал господствующим в Х1Х веке, который сегодня ещё в общем и целом определяет юридическое образование понятий и который, с точки зрения мировой политики, подчинён чуждому земле, упраздняющему пространство и потому безграничному универсализму англо-саксонского морского господства. Море свободно в смысле свободно от государств, то есть свободно от единственного представления порядка пространств связанного с государством правового мышления^*. Но в отношении земли исключительная относимость к государству позитивистского мышления законами юридически сравняла до tabula rasa чудесное изобилие живых оформлений пространства. То, что в последнем столетии именовало себя «теорией пространства», - это полная противоположность того, что мы сегодня понимаем под мышлением пространством. Идея большого пространства служит нам особенно для того, чтобы преодолеть монопольное положение пустого понятия государственной территории и в конституционном и международно-правовом смысле возвысить рейх до служащего мерилом понятия нашего правового мышления. С этим вообще связано возрождение правового мышления, которое может снова осмыслить и применить для всех важных институтов старую и вечную связь порядка и местоположения, опять придать слову «мир» содержание и слову «родина» опять придать характер определяющего вид существенного признака.


Перевод Ю. Ю. Коринца