Geum.ru

С запретом на интервенцию для чуждых пространству сил

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6
квази-правовой» или, как, принимая соломоново решение, говорит C. C. Fenwick, «по меньшей мере полу-легальный» характер*.

Чтобы не застрять в такого рода ложно поставленных предварительных вопросах, целесообразнее обратить внимание на некоторые простые и бесспорные факты, которые я хочу кратко перечислить в трёх пунктах:

1. Пожалуй все важные учебники и словари международного права обсуждают доктрину Монро независимо от того, принимается ли её «правовой» характер или нет. Доктрина Монро появляется в каждой значительной системе международного права, причём дальнейшим показательным вопросом является то, какое местоположение ей отводится в системе, когда она, например, как это соответствует американской традиции, обсуждается при рассмотрении права на национальное существование и самооборону (например Calvo, параграф 143; Fenwick, S. 169); или при рассмотрении учения об интервенции (например Despagnet, параграф 208); или при рассмотрении сношений государств (Santi Romano, Corso di Diritto Internazionale, S. 79). Для значительной новой «школы» международного права под руководством знаменитого чилийского юриста Alejandro Alvarez, доктрина Монро – правда только в её подлинном и первоначальном, то есть ещё не империалистически фальсифицированном смысле – стала даже правовым основанием особого, континентально- американского международного права**.

2. В практике международно-правовых договоров Соединённые Штаты со времени первой Гаагской мирной конференции (1899 год)*** с большим успехом настаивали прежде всего вопреки английскому сопротивлению на том, что ясно или молча всегда действует «оговорка доктрины Монро». Для реалистической науки международного права это имеет решающее значение потому, что международное право в особо большой степени является правом оговорки. Перед нормативистскими обобщениями и универсалистскими упразднениями действительность находит наконец в таких оговорках своё настоящее пристанище. При подписании пакта Келлога в 1928 году Соединённые Штаты правда не ясно применили оговорку доктрины Монро, хотя и этого требовали в сенате; но не было сомнений в том, что эта оговорка, как при каждом заключённом Соединёнными Штатами договоре, так и здесь само собой разумеется sub silentio, поскольку доктрина Монро действует как выражение неотъемлемого права на самооборону. Сам госсекретарь Келлог говорил в речи перед Американским Международно-правовым Обществом 28 апреля 1928 года: “This right (то есть содержащееся в доктрине Монро право на самооборону) is inherent in every sovereign state, and is implied in every treaty”. Ещё упоминаемые ниже (111) английские оговорки к пакту Келлога обозначаются даже как «британская доктрина Монро»*.

3. Устав Женевской Лиги наций в статье 21 признал за оговоркой доктрины Монро преимущество перед своими собственными нормами. Следствием является то, что Женевская Лига наций из уважения перед доктриной Монро «хромает на американскую сторону»**. Это в высшей степени примечательно, ибо эта Лига наций и в частности также эта статья 21 её устава была под угрозой со стороны американского президента Вильсона, что иначе Соединённые Штаты не стали бы вступать, не добившись уступки со стороны тогдашних европейских держав-победительниц; но потом Соединённые Штаты всё же не вступили, хотя статья 21 осталась***.

Для нашего рассмотрения достаточно этих трёх пунктов, чтобы обосновать научное международно-правовое значение доктрины Монро. Но сложнее чем псевдо-юридический спор о том, является ли доктрина Монро правовым или только политическим принципом, являются размышления и затруднения, выявляющиеся из по видимости безбрежной переменчивости её содержания. Доктрина Монро на рубеже веков из обороны от интервенций чуждых пространству сил стала агрессивным, империалистически истолкованным принципом экспансии, чтобы потом с 1934 года, по крайней мере, официально, опять ограничить этот империалистический характер. Из принципа отказа от интервенции и отказа от иностранных вмешательств она стала оправданием империалистических интервенций Соединённых Штатов в другие американские государства. Её хотели использовать как для политики строжайшего изоляционизма и нейтралитета Соединённых Штатов, так и для во всё вмешивающейся мировой политики и политики мировой войны. Американцы спорят о том, нужно ли рассматривать её как основу или напротив как главное препятствие охватывающей американский континент солидарности****. Кроме того, в её больших, охватывающих все западное полушарие рамках с конца Х1Х века развилась особая, затрагивающая Кубу и Вест-Индию «карибская доктрина», чье отношение к доктрине Монро не совсем ясно. Такого рода многие, разнообразные и противоречивые возможности применения и толкования придают «доктрине» такую эластичность относительно меняющихся политических ситуаций, что часто кажется, что можно всё и ничего вычитать из неё или в неё вложить. Автор обстоятельного исторического изложения доктрины Монро, Dexter Perkins, придерживается мнения, что она сегодня устарела и более не является «релевантной», так как Соединённые Штаты стали мировой державой, а Европа находится в длительном кризисе. Но на это сразу возразили, что никогда за столетие она не была такой необходимой и такой популярной как сегодня*. Антипатия всех «позитивных» юристов к такому «учению» пожалуй, понятна; в отношении такой неопределённости нормативного содержания у позитивиста возникает ощущение, что он потерял почву под ногами. Но содержательная неопределённость, как часто бывает в жизни, чрезвычайно близка диалектическому резкому переходу к чисто децизионистской определённости, благодаря чему подлинный позитивист тогда опять чувствует почву под ногами. Государственный секретарь Хьюс (Hughes) в 1923 году ответил на вопрос о настоящем содержании доктрины Монро так, что этот ответ представляет как раз классический пример чистейшего децизионизма: то, что доктрина Монро собственно означает – это «определяет, интерпретирует и санкционирует» только правительство Соединённых Штатов Америки.

Для нас решающим является то, что первоначальное учение Монро 1823 года – это первое заявление в истории современного международного права, которое говорит о большом пространстве и устанавливает для него принцип отказа от интервенции чуждых пространству сил. Оно ясно относится к «западному полушарию» Земли. Когда Талейран или Гентц или правительства Священного союза говорят о «Европе», то они имеют в виду большей частью государственную систему соотношения сил**. Но американское заявление 1823 года мыслит в современном смысле пространственно планетарно. Это уже само по себе нечто совершенно чрезвычайное и заслуживает всяческого внимания в международно-правовом смысле. Правда, этого ещё недостаточно для того, чтобы конституировать международно-правовой принцип большого пространства в нашем смысле. В истории часто встречались использования сфер интересов всякого рода. И практикуемый Россией и Канадой для арктических пространств так называемый принцип секторов – это ещё не международно-правовая идея большого пространства в смысле содержательно определённого принципа порядка*. Только географически определённое представление может иметь большое политико-практическое значение, но само по себе оно ещё не представляет убедительного правового принципа. Для этого мощь преодолевающих пространство сил (Machte) слишком велика; их значение подчеркивается как раз знатоком геополитической науки Карлом Хаусхофером**. С точки зрения науки международного права нельзя разделить пространство и политическую идею. Для нас не существует ни лишённых пространства политических идей, ни наоборот безыдейных пространств или принципов пространства. Определимой политической идее опять же свойственно то, что её носителем является определённый народ, и что она имеет в виду определённого политического противника, благодаря чему она получает качество Политического***.

Подлинная и первоначальная доктрина Монро имела в виду как свою контр-доктрину монархически-династический принцип легитимности. Этот принцип придавал тогдашнему status quo европейского соотношения сил освящение и святость права; он возвышал абсолютную и легитимную монархию до стандарта международно-правового порядка и оправдывал на этой основе интервенции европейских великих держав в Испанию и Италию. Он должен был бы последовательно вести и к интервенциям в революционные образования государств Латинской Америки. В то же время господствующая держава этого Священного союза, Россия, пытается колонизаторски обосноваться на крайнем севере американского континента. Народы же американских континентов больше не чувствовали себя подданными чужых великих держав и также не желали более быть объектами чужой колонизации. Это была «свободная и независимая позиция», о которой говорит послание Монро, которым они гордились и которое они противопоставляли «политической системе» европейских монархий. Они объясняют, что не желают вмешиваться в эту другую, существенно отличную от них «систему», но протестуют против любой «интерпозиции» и любого переноса, который идёт от этой европейской системы. Она не должна, ссылаясь на status quo и на правооснование владения, вмешиваться в пробудившееся к самосознанию, политическое большое пространство. Это политическая идея, которая соединяется в доктрине Монро с большим пространством «Америка». Здесь – сердцевина великой первоначальной доктрины Монро, подлинный принцип большого пространства, а именно соединение политически пробудившегося народа, политической идеи и политически овладевшего этой идеей, исключающего чуждые интервенции большого пространства. Повторяясь, скажем, что не доктрину Монро, но эту сердцевину, идею порядка больших пространств в праве народов можно перенести на другие пространства, другие исторические ситуации и другие разделения на группы друзей и врагов.

Прежние случаи переноса доктрины Монро различны и требуют особого исследования. Например, «австралийской доктриной Монро» именуются два тезиса австралийского премьер-министра Hughes, которые он указал 7 апреля 1921 года как два условия, при которых Австралия могла бы согласиться с возрождением союза между Англией и Японией: 1. Ни один союз не может быть направлен против Соединённых Штатов; 2. Ни один союз не может подвергать опасности принцип, что Австралия принадлежит белой расе*. О так называемой «восточно-азиатской или японской доктрине Монро» ещё нужно будет сказать. Следует ещё раз ясно подчеркнуть, что мы не предлагаем здесь «немецкую доктрину Монро», но высвобождаем только оправданную основную мысль первоначального послания Монро, а именно мысль международно-правовой недопустимости интервенций чуждых пространству сил в большое пространство, пронизанное принципом порядка. Эта идея большого пространства – не сама доктрина Монро – хотя и не как угодно, но по положению политической действительности по смыслу переносима. Её применимость к средне- и восточно-европейскому пространству не упраздняется тем, что с 1823 года отношения в Европе, как и в Америке, существенно изменились и что, относительно характера ведущих политических идей, фронты прямо-таки переменились. Либеральная идея свободы западной демократии сегодня исторически устарела. Она служит сейчас со своей стороны тому, чтобы в правовом отношении санкционировать просто status quo и придать мировому владению святость права, освящение легальности и легитимности. Западные демократии находятся сегодня в положении тогдашних европейских держав Священного союза. Монархически-династический принцип легитимности превратился в либерально-демократически-капиталистический принцип легитимности. Уже Мировая война 1914 – 1918 годов была военной интервенцией этой либерально-демократической легитимности**. Правда, тогда она могла выдавать себя за войну против реакционных, родственных с монархическим Священным союзом держав, в то время как либерально-демократический Священный союз западных держав сегодня открыто находится на стороне прошлого и святости status quo и пытается подавить новые политические идеи и новые, растущие народы.

Оправдание капиталистического империализма, для которого президент Теодор Рузвельт на рубеже Х1Х и ХХ веков использовал доктрину Монро, это особенный период в истории этой доктрины. Это справедливо было воспринято как самопротиворечие и как самый яркий пример перемены смысла такого принципа, что первоначально оборонительную, отвергающую интервенции чуждых пространству сил идею пространства могли сделать основанием “Dollar Diplomacy”. Во всех исторических изложениях доктрины Монро это империалистически-капиталистическое перетолкование первоначального смысла выступает как глубокое изменение смысла. Но наряду с этим мы должны обратить внимание на другой, быть может ещё более глубокий и для нашего рассмотрения международно-правовых принципов большого пространства в любом случае ещё более показательный вид изменения и перемены смысла, а именно вид перетолкования доктрины Монро из конкретной, географически и исторически определённой идеи большого пространства во всеобщий, универсалистски мыслимый мировой принцип, который должен действовать для всей Земли и претендует на «повсеместное распространение». Это перетолкование конечно тесно примыкает к фальсификации в универсалистски-империалистический принцип экспансии. Оно представляет для нас особенный интерес, поскольку оно выявляет тот пункт, в котором политика Соединённых Штатов Америки покидает свой континентальный принцип пространства и соединяется с универсализмом британской всемирной империи.

В 1905 году президент Теодор Рузвельт должен был сказать виконту Kaneko, что доктрина Монро должна охватить всю Азию и Япония должна провозгласить такую азиатскую доктрину Монро. Тем самым он, пожалуй, имел в виду только провозглашение «политики открытых дверей» и «одинаковых шансов» для всех держав в Китае. Даже если текст его высказывания больше нельзя дословно и точно установить, то его смысл наверняка направлен на то, чтобы включить Азию и особенно Японию в экономический империализм англосаксонской мировой системы. Азиатская или японская доктрина Монро, “Asia Monroeshugi”, с этим значением была бы столь же желанной для Соединённых Штатов Америки и Англии, сколь позднее, когда Япония покорила Маньчжурию, для них была неприятна «японская доктрина Монро»*. Президент В. Вильсон в своём послании конгрессу 22 января 1917 года предложил, чтобы все народы мира приняли учение президента Монро в качестве «мировой доктрины», в смысле свободного права на самоопределение народов для больших и малых народов одинаковым образом. Даже статью 10 Женевского Устава Лиги наций уже провозглашали как выражение и случай применения этой мировой доктрины Монро**. Это типичные и характерные изменения смысла. Их метод состоит в том, чтобы растворить конкретную, пространственно определённую идею порядка в универсалистских «мировых» идеях и тем самым превратить здоровое ядро международно-правового принципа большого пространства с запретом на интервенцию в империалистическую, под гуманитарными предлогами во всё вмешивающуюся, так сказать пан-интервенционистскую всемирную идеологию.


111. Принцип безопасности коммуникаций

британской мировой империи


Универсалистские, охватывающие весь мир общие понятия являются в международном праве типичными орудиями интервенционизма. Поэтому надо постоянно принимать во внимание их связь и тесное соединение с конкретными, историческими и политическими ситуациями и интересами. Важный случай такого тесного соединения встретится нам ещё в праве меньшинств (1V). Здесь нужно сначала обсудить часто сравниваемую с доктриной Монро «доктрину»: доктрину «безопасности коммуникаций британской мировой империи». Она представляет собой противоположность тому, чем было первоначальное учение Монро. Последнее имело ввиду сопряжённое пространство, американские континенты. Напротив, британская мировая империя – это не сопряженный континент, но разбросанная на самые отдалённые континенты, Европу, Америку, Азию, Африку и Австралию, пространственно не сопряженная, политическая связь разбросанных владений. Первоначальное учение Монро имело политический смысл, заключавшийся в том, чтобы посредством исключения интервенций чуждых пространству сил защитить новую политическую идею против тогдашних сил легитимности status quo. Напротив, принцип безопасности коммуникаций британской мировой империи является, с точки зрения международного права, ничем иным, как случаем применения идеи легитимности одного лишь status quo. Он и не может быть ничем иным и потому лишён благородного смысла «доктрины», каковым смыслом обладала, например, «доктрина Дизраэли»*, которая гласила, что неизменная целостность Турции является жизненно важным вопросом для британской мировой империи.

Юридический образ мыслей, подчинённый географически не сопряжённой, разбросанной по Земле мировой империи, сам по себе имеет тенденцию к универсалистским аргументациям. Он должен отождествить интерес неизменной прочности такой империи с интересом человечества, чтобы вообще иметь аргументацию. Такой образ мыслей направлен не на определённое сопряжённое пространство и его внутренний порядок, но в первую очередь на обеспечение связи между разбросанными частями империи. Вследствие этого юрист, особенно юрист в области международного права такой мировой империи более склонен мыслить не пространствами, а проливами и коммуникациями. Для этой особенности британского образа мыслей характерно высказывание выдающегося английского эксперта, сэра William Hayter, который откровенно говорит, что в Греции и Болгарии английское правительство могло бы допустить революции; напротив, в Египте должен царить покой и порядок, чтобы не пострадал важный соединительный пролив британской мировой империи, прежде всего путь в Индию. Из того же самого образа восприятия происходит также весьма известное английское высказывание по вопросу о том, должна ли Англия аннексировать Египет. На этот вопрос отвечают отрицательно, поскольку тот, кто регулярно должен предпринимать большое путешествие из своей родины в другие края, пожалуй, заинтересован в том, чтобы в центре пути имелась хорошая гостиница, но не заинтересован в том, чтобы самому быть директором и владельцем этого отеля. В своей миланской речи 1 ноября 1936 года Муссолини напомнил о глубоком противоречии, которое заключается в том, что Средиземное море является для Англии только проливом, только одним из многих проливов, даже только сокращённым проливом и каналом, в то время как для Италии оно означает жизненное пространство*. Противоположность пролива и жизненного пространства выявляется здесь во всей своей глубине. С английской стороны на это возразили, что Средиземное море является не сокращённым путём, но главной транспортной магистралью и британское Содружество (“Commonwealth of Nations”) жизненно заинтересовано в ней в полном смысле слова**. Жизненная заинтересованность в морских проливах, линиях воздушного сообщения (air-lines), трубопроводах (pipe-lines) и т.д. с точки зрения далеко разбросанной английской мировой империи неоспорима***. Но этим различие и противоположность международно-правовой идеи пространства в сравнении с международно-правовым мышлением путями и проливами не устранено или преодолено, но только подтверждено.

В то время как проблема американской доктрины Монро обсуждалась в бесчисленных публикациях, почти нет специальной научной международно-правовой литературы о важной проблеме безопасности соединительных проливов британской мировой империи. Отчасти это может объясняться тем, что британскому методу не соответствует делать жизненно важные вопросы британской мировой политики предметом научно-правовых разборов или вовсе подлинных споров. Английский жизненный интерес в безопасности коммуникаций проявляется наиболее явно и чётко в оговорках, которые прилагаются к важным международно-правовым договорам. И здесь подтверждается наш тезис, что сегодняшнее международное право в существенном является правом оговорки****. Так английское правительство в 1922 году односторонним объявлением отменило односторонне провозглашённый в декабре 1914 года английский протекторат над Египтом и признало Египет суверенным государством, но лишь при четырёх оговорках, которые передаются на усмотрение английского правительства, пока Англия и Египет не достигнут взаимопонимания. Во главе этих четырёх оговорок находится – перед защитой чужых интересов в Египте, защитой меньшинств и общей оговорки области Судана – безопасность коммуникаций британской империи в Египте*. Позднейший союзный договор с Египтом от 26 августа 1936 года** основан на той же самой оговорке. Он определяет в статье 8: «Перед лицом факта, что Суэцкий канал, пусть и как неотъемлемая часть Египта, является как всеобщим (универсальным) средством сообщения, так и существенным (essential) средством сообщения между разными частями британской империи», договариваются, что Англия берёт на себя защиту канала до тех пор, пока Египет сам не будет способен делать это. Это сочетание «универсального» мирового интереса с «существенным» британским интересом типично и имеет большое значение для нашего рассмотрения.

И при подписании пакта Келлога, в 1928 году, нашла применение британская оговорка безопасности коммуникаций, однако в этот раз использовался по видимости способ выражения, говоривший не о проливах, но о пространстве, причём даже ссылались на американскую доктрину Монро. Английская оговорка к пакту Келлога именуется «британской доктриной Монро»***, хотя различие, даже противоположность интересов и образов мыслей сразу заметно, когда устанавливается подлинная идея пространства. Формулирование оговорки настолько характерно, что здесь нужно дословно процитировать решающее место из ноты британского государственного секретаря по иностранным делам к американскому послу в Лондоне от 19 мая 1928 года. Там говорится (под цифрой 10): «Редакция (“проклинающей” войну как инструмент национальной политики) статьи 1 относительно отказа от войны как инструмента национальной политики делает желательным, чтобы я напомнил Вашему превосходительству о том, что в мире имеются известные области, благо и неприкосновенность которых представляют особый и жизненно важный интерес для нашего мира и нашей безопасности. Правительство Его величества в прошлом старалось создать ясность относительно того, что вмешательство в отношении этих областей не может быть им терпимо; их защита против любого нападения представляет для британской империи акт самообороны. Должна быть полная ясность относительно того, что правительство Его величества в Великобритании только тогда примет новый договор, если будет полное согласие в том, что он не нанесёт ущерба его свободе действий в этом отношении. Правительство Соединённых Штатов имеет сопоставимые интересы, относительно которых оно объявило, что оно будет рассматривать как недружественный акт любое неуважение чужой державы. Правительство Его величества думает поэтому, что оно с его позицией будет соответствовать намерению и мнению правительства Соединённых Штатов»****. Формулировка этой оговорки содержит ясное и преднамеренное указание на доктрину Монро. Но она ликвидирует её конкретную идею пространства с помощью всеобщего понятия «права на самооборону». Тем не менее, и здесь совершенно очевидно различие первоначального американо-континентального мышления пространством и британско-империалистического мышления проливами и путями.

Для Суэцкого канала английская политика добилась такого международно-правового регулирования, которое отвечает её интересу в этом проливе. До тех пор, пока канал ещё не был в руках Англии, английское правительство аргументировало с помощью совсем всеобщих принципов. Высказывания этого времени являются документами непоколебимой, прямо-таки наивной, викторианской веры в гармонию политических интересов Англии и выражающихся в таких всеобщих принципах интересов человечества. Когда лорд Salisbury в 1856 году протестовал против предоставленной строителю Ferdinand von Lesseps vom Khediven монополии, он ссылался на «естественное право всех других народов», которое в интересах мировой торговли исключает такие водные пути из концессии или монополии*. После того, как английские войска заняли канал, он был интернационализирован и нейтрализирован договором между государствами от 29 октября 1888 года, причём Англия сделала всеобщую оговорку своей свободы торговли во время английского занятия Египта**. Вышеназванный договор с Египтом от 26 августа 1936 года относится уже к третьей стадии этого развития, а именно стадии явно из только лишь