Медицины и философии/, профессор Георг Сигмунд, является автором более чем зо-ти книг информативного и формативного христианского апологетического содержания
| Вид материала | Документы |
- Введение Понятие «раввинистический иудаизм», 135.97kb.
- Национальной Академии Наук Украины, Международного Соломонова университета, Киевского, 335.85kb.
- Наедине с библией, 2937.31kb.
- Авторы: Жиряков И. Г, 1280.34kb.
- Б. А. Астафьев основы мироздания: геном, закон, 11345.74kb.
- = Воснову этой книги положен цикл статей, опубликованных автором в 1995 году в минском, 1823.03kb.
- Джон Пол Джексон находится на переднем крае пророческого служения уже более 20 лет, 2054.58kb.
- Вопросы к зачету по философии на 2011/12, 17.9kb.
- Книга в доступной форме рассказывает о философии, методологии и "технологии" интегрального, 3361.01kb.
- Экзаменационные вопросы по философии на весенне-летний семестр 2010/11, 169.41kb.
Бог откровения
1.- Апостол Павел в Афинах.
Два мира столкнулись в Афинах в решающей встрече в тот день, когда св. Апостол Павел, по приглашению философов эпикурейцев и стоиков, провозгласил перед ареопагом учение о Боге Откровения. Главные мысли его речи сохранились для нас в книге о деяниях св. Апостолов /17-ая гл, ст.22 – 31/. Вот что мы находим в этой книге Новозаветного канона,
И став Павел среди ареопага, сказал: Афиняне! по всему вижу я, что вы как бы особенно набожны. Ибо проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: "Неведомому Богу". Сего-то, Которого вы, не зная чтите, я проповедую вам. Бог, сотворивший мир и все, что на нем, Он, будучи Господом неба и земли, не в рукотворных храмах живет, и не требует служения рук человеческих, как бы имеющий в чем-либо нужду, Сам давая всему жизнь и дыхание и все. От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли, назначив предопределенные времена и пределы их обитанию, дабы они искали Бога, не ощутят ли Его, и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем, и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: "мы Его и род". Итак, мы, будучи родом Божиим, не должны думать, что Божество подобно золоту, или серебру, или камню, получившему образ от искусства и вымысла человеческого. Итак, оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться; ибо Он назначил день, в который будет праведно судить вселенную посредством предопределенного Им Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых.
Эта весть о Боге, связанная с духовным миром слушателей ареопага, весть о Боге, Который Сам о Себе дал откровение, эта есть тотчас же вызвала первый кризис, первый раскол, разъединение по духу. Было же то, что едва Апостол начал говорить о Воскресении мертвых, как его прервали.
Услышавши о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время. Итак Павел вышел из среды их. Некоторые же мужи, приставши к нему, уверовали; между ними был Дионисий Ареопагит и женщина именем Дамарь, и другие с ними. Так читаем в книге Деяний.
Когда св. Апостол Павел впервые проходил по улицам Афин, – как с особенным ударением об этом говорится в книге Деяний, – он испытал глубочайшее впечатление. Он ощутил здесь веяние того духа, о котором он, очевидно, был осведомлен через встречи с представителями писательской среды, и в нем он нашел точку соприкосновения и удачный исходный пункт для своей речи перед ареопагом. Когда он говорил о "некоторых из ваших поэтов", он конечно имел в виду греческих писателей и мыслителей и прежде всего философа стоика Клеанта, автора блестящего гимна Зевсу, и поэта Арата из Сицилии.
/Вообще св. Ап. Павел располагал блестящей эрудицией в отношении греческой литературы. Имея в виду Клеанта в данном случае, он в других местах прямо цитирует Арата, – Деян.17,28, – Менандра, 1 Кор.15,ЗЗ, и Эпименида, – Тит.1,12/
2. Дохристианское
ведение о Боге
В Клеантовом гимне Зевсу религиозное настроение стоиков нашло свое наиболее индивидуальное и самое теплое выражение. Гимн этот был предназначен для исполнения во время школьных праздников, но по сути и по форме он представляет собою исповедание верующего сердца, которому, - как говорит сам автор, – проза не дает возможности выразить свои чувства к Богу образом достаточно возвышенным. Когда Клеант в начале поэмы возвеличивает "многоименного" Зевса, внимающая поэту община слышит, что Зевс, Логос, Физис, Проноия и Гемармена, то это всего лишь разные имена Всеобъемлющей божественности. Тотчас же вслед, за этим Зевсу произносится похвала, как господину всей природы, как источнику всякого возникновения и кроме того, как управителю закона, как царю, которому все и вся не подчинены, как деспоту, но склоняется перед ним по своей свободной воле.
Перед лицом божественного величия Зевса бледнеет и рассеивается гордое сознание собственной силы человека, а чувство духовной и нравственной необходимости, свойственное всему человечеству, разрешается в горячей молитве к Зевсу, – подателю всех благ и... милостивому отцу, как едва-едва к нему не обратился Крисипп и Зенон.
Вот как звучит гимн, превозносящий Зевса:
"Высочайший всесильный Бог, обозначаемый многими именами,
"Зевс, ты бог природы, естества, ты, ведущий все по твоему
закону. Приветствую тебя!
"Восхвалять тебя приличествует смертным.
"Все мы от тебя происходим
"И единственные, кто одарены даром языка,
"Единственные, кто живет здесь полной жизнью на земле,
"Вечно буду тебя восхвалять я
"И буду о силе твоей вещать повсюду.
Гимн заканчивается так:
"Вот посему, ты, всеблагой Зевс,
"живущий во мгле мрачных туч
И сверкающих молний,
"Будь милостив к нам, чадам человека,
"Освободи наши души от мрака глупости!
"Лай же, отец наших душ,
"Твоему царственному наследию
"Разум благой и чистые чувства.
"Если ты нас так почтить, то и мы почитанье тебе воздадим."
"Песни похвальные сложим,
"Как смертным это пристойно,
"Ибо не было выше долга, вмененного и богам и человеку,
"Чем тот, который повелевает восхвалять закон,
"Соединяющий богов и человека".
"Отец!", – так восклицает благочестивый человек эллинского мира на крайней высоте своего благочестия, обращаясь к неведомому богу. Однако, надо помнить, что этот многоименный Зевс в основе своей есть безымянная сила. Как бы он ни был возвеличен, эта безымянная сила не есть то обнаруженное абсолютное, личное противопоставленное человеку, не есть то божественное "Ты", которое из другого мира обращается к человеку и которое требует от человека, чтобы он ответил. Нет. Это есть то, что хотя и приобретает черты личности в картинной речи поэтического творения, однако, не имеет ясности относительно того, насколько возможно, или не но, чтобы человек лично к нему обращался.
Зевс, как его понимал Клеант, стоит на том же уровне, что и человек, как это выясняется в конце гимна, где говорится о «законе», в котором Бог соединяется с человеком. Такой Зевс это не Бог в Которого верует праведный Иов. Это не тот безусловно святой, с которым человек не смеет ни в спор вступать, ни пытаться сводить с ним счеты.
Тем не менее, Клеант принадлежит к числу тех немногих, которые, как читаем в трудах некоторых исследователей, – "во времена эллинизма сумели проникнуть мыслью сквозь путаницу национальных богов и местных боженят и с этим поднять свой взор ввысь к тому свету, в котором обитает Бог, познаваемый только умом, поднять свой взор с такой силой, что вот мысль Клеанта возносится в молитве. Разумеется, здесь следует всматриваться с большим вниманием, чтобы решить, есть ли тут еще что-нибудь, кроме поэтической фантазии. Именно у стоиков окончательное пантеистическое решение вопроса об отношениях между богом и миром разрушается слабостью намеков, способных быть принятыми за тень мысли и высочайшем личном Боге. Их "провидение" в основе свое." есть не более, как лишенное всякой серьезности поэтическое описание гемармены, лично обращаться к которой не имеет абсолютно никакого смысла.
С другой стороны философские школы постоянно делают признания в том смысле, что им свойственно понятие о боге явленном в повседневной жизни, понятия, свойственного тем образованным людям, которые уже пережили, переросли пантеизм.
Постоянные компромиссы, заключаемые между просвещенными философами и пережитками представлений о богах равно как и теми или иными формами религии, которые все больше усиливаются в обстановке упадка язычества, – все это обнаруживает, что в те прошедшие времена космический "всебог" не мог дать человеку внутреннего мира и успокоения. Отсюда непрестанные поиски живого Бога в конкретной религии и отсюда же старания философов изукрасить и облечь философскими обоснованиями возврат к массовым народным религиозным "действам", к процессиям и т.п.
Богоискательство, несомненно имевшее место в греческом духовном мире, представляло собою ту предварительную подготовку, ту "пропедевтику", – по выражению Климента Александрийского, – посредством которой человеческая душа создавала себе почву для принятия Бога-Слова, желавшего открыть Себя человечеству. Пусть даже посвящение жертвенника "Неведомому богу" имело в виду еще одного из многих богов, перед которыми люди испытывали страх и которым желали угодить, все равно, - в речи св. Апостола Павла это упоминание осмысливается, как понятие о том "неведомом боге", поиски к нахождению которого да" но уже поставили дух человека на нужную тропу. И все же, в своей речи Апостол ведет не к тому, чтобы дать дальнейшую ясность этим поискам и по ним вести ко все более и более яркому свету понятия о Боге. Нет. Он несет свою весть из другой области. Эта весть идет сверху. Апостол говорит от имени того неведомого Бога, Который Сам устранил перегородку между Собою и человеком, и об этом теперь человеку несет весть. "Я проповедую вам Того, Кого вы не зная чтите", – говорит ап. Павел. Через времена и годы, окутанные покрывалом незнания, туманом отчуждения, Бог дает человеку весть о том, чтобы все и повсюду к Нему обратились, – ибо уже назначен день Последнего Суда, – Суда, который совершится "посредством предопределенного Богом Мужа, подав удостоверение всем, воскресив Его из мертвых".
Хотя бы эта весть уже имела нужную подготовку в умах в уже имевшемся "полузнании и тем самым могла быть воспринята, сама она обращена не к уму, как бы им ее цель еще более разъяснить и одухотворить понятие о Боге. Нет. Она обращена к человеку в цельности его личности, таким образом требуя от него решения в ответ на Божественный призыв, на божественное откровение.
Сам Апостол Павел, обученный в Св. Писании Тора, призванный к проповеди новой вести от: еврейской веры, знал решение, звучащее в книге Премудрости Соломона, где говорится о трагедии человеческой души, которая имеет расположение к Богу, может познать Творца, рассматривая творение, но в облаках тумана страстей и в неправедности сердца теряет путь к Богу, даже начавши идти по нему, и придти к желанной цели не может.
3. – Что говорит
Книга Премудрости
о человеческом богопознании
Эта книга относится к числу так называемых неканонических Ветхозаветных книг. Она возникла незадолго до христианской эры и ея автор, по-видимому был посвящен в греческой философии. В ней, в 13-той главе описывается трагическое положение человека. стоящего в своеобразной свето-темноте. Здесь ему указывается исправление этого положения и дается знак об опасности уклонения от верного пути из-за прелести соблазне вещами, которые должны служить указателем пути, но, сами будучи прекрасны, обманывают путника и своим очарованием сбивают его с пути. В результате образуется внутреннее расщепление и лежащая в основе схизоидия: желание цели и равнодушие к ней.
Будучи вестниками Божиими, вещи должны в своей красоте быть отражением бесконечной красоты их Божественного Создателя, ибо иначе они не в состоянии исполнять вменяемого им задания, состоящего в том, чтобы привлекать человеческое сердце- Но именно этот отраженный свет красоты, с другой стороны снова оказывается приманкой для прельщения и для соблазна. Глаз и сердце остаются на приманчивой поверхности "посланника" и не заботятся вопросить о подлинном содержании самого "послания", чтобы совершать дальнейший путь. Люди близоруко удовлетворяются видом "посланника" и не слышат самое послание, - послание первого и основополагающего Божьего откровения в сотворенном мире. Человек оказывается заражен страстью к приманчивым созданиям, вырывает их из цепи вещей исходного задания и этим нарушает их подлинный смысл.
Во всем этом замешательстве, однако, удостоверяется то, что исходные желания человеческого духа в себе самих здоровы и имеют верное направление. Это истинное, исходное желание продолжает быть действенным даже в нарастающей затяжке узла путаницы и в безумном увлечении созданиями. Его нужно только освободить от "первой зацепки" и снова дать ему ход в направлении к подлинной цели. Тем самым эта главная мысль книги Премудрости Соломона предлагает первый "психоанализ" сложных взаимоотношений между верой и неверием. Зрелая мудрость не дает человеку пасть до конца, не приводит к окончательному приговору, всегда оставляя как бы у кормила некую умеренность. Очевидно, автор этой книги был непосредственно знаком с бесцветным пантеизмом, а так же и с выдохшимся агностицизмом, в которых застряли философские попытки преодолеть многобожие. Он слишком хорошо знал как то, так и другое, сам же он твердо и ясно стоял в вере в личного Бога.
"Подлинно суетны по природе, – говорит он, – все люди, у которых не было ведения о Боге, которые из видимых совершенств не могли познать Сущего и, взирая на дела, не познали Виновника, а почитали за богов, правящих миром, или огонь, или ветер, или движущийся воздух, или звездный круг, или бурную воду, или небесные светила. Если, пленяясь красотою, они почитали их за богов, то должны были бы познать, сколько лучше их Господь, ибо Он Виновник красоты, создал их. А если удивлялись силе и действию их, то должны были бы узнать из них, сколько могущественнее Тот, Кто сотворил их; ибо от величия красоты создания сравнительно познаёт: я Виновник бытия их. Впрочем они меньше заслуживают порицания, ибо заблуждаются, может быть, ища Бога и желая найти Его: потому что, обращаясь к делам Его, они исследуют и убеждаются зрением, что все видимое прекрасно. Но и они неизвинительны: если они столько могли разуметь, что в состоянии были исследовать временный мир, то почему они тотчас не обрели Господа его? Но более жалки те, и надежды их на бездушных, которые называют богами дела рук человеческих, золото, серебро, изделия художества, изображения животных или негодный камень, дело давней руки. /Прем.Сол. 13, 1 – 10/.
Здесь нет сильного, священного гнева, ищущего выхода, как мы то видим у пророков. Здесь в большей мере звучит скорбь и печаль, растворенная сочувствием, которое в уравновешенном чувстве справедливости и праведности ищет оснований для извинения всюду, где только его можно найти. Извинения достойной здесь прежде всего представляется ошибка культа природы, ибо в ней всегда находится пусть очень легкий примиряющий мотив по сравнению с отвратительным культом идолопоклонства. Но и он, – этот культ природы, – не свободен от виновности, когда эта последняя обнаруживается, как легкомыслие и становится явно, что вины лежит именно в нем. Даже в столь давнем анализе неверия исходная позиция этого психологического явления отыскивается не в каком либо органе восприятия и познания и не в неправильном суждении, а в неправильном суждении и в недостаточной готовности воли тому, чтобы проникать от внешних оснований сердца до самых внутренних его глубин, в ослеплении сердца, в котором, – даже если это ослепление, понято, – виновность в собственном смысле и кроется. Пусть тут даже нет преднамеренности, вое равно на культ природы указывает недостаток настороженности, детская поспешность и близорукость.
Обращаясь к языческому миру, проповедь христианства на его ранней заре восприняла мысль ветхозаветной книги Премудрости выраженной в этой книге, и повала ее дальше в свете нового Откровения. 2от, кто в эту книгу углубится, будет все больше и больше убеждаться в том, что эта проповедь была обращена к погруженному в дремоту грешному человеку языческого мира, одурманенного ароматами зеленых наркотиков, опьяненному жадными похотями в свободном нарушении рамок нравственной свободы и превратившему себя в раба своих извращенных желаний. Эта проповедь звучала, как невысказанный призыв к пробуждению от опьянения, вызванного похотями, от усыпания, как призыв к тому, чтобы человек отдал себя в руки мужественным, трезвым лучам света правды, обратился бы к ней, пробивая себе путь из области мрака бредовых снов.
В те моменты, когда душа человека "шатается от извращенных учений", будучи "изнуренной безудержными импульсами и велениями жадности" и "порабощенная ложными богами", потрясенная радостью или ужасом "вновь приходит в себя, как бы от опьянения или из обморока, ... и снова чувствует себя в состоянии свежего здоровья" она приносит свое свидетельство своего восприятия, своего познания Бога, и она именует Его одним только этим словом, потому что Он есть в Своем бытии единственный и истинный в подлинном смысле и значении этого слова". Тертуллиан Карфаг.
Требование о том, чтобы человек в своем сознании нравственно возобладал над самим собою, заставляет вспомнить совсем иную философию самосознания. Носителем этой иной философии нам представлен безудержный мечтатель древности, Прометей, изображенный в Эсхиловой драме, как ее представил философ эпикуреец Лукреций в образце самого Эпикура. Здесь людям, пораженным страхом перед богами, указуется, что они должны придти в себя, найти себя для того, чтобы в жизни иметь бодрость и воспринять свое господственное превосходство. В таком же самом виде в наше время, в наши новые времена, это являют разные автономные учения /"авто" – само; "номос" закон. Автономия – самозаконие/. Эти учения изрекают свой собственный закон, предполагая человека духовно и нравственно совершеннолетнего. Хотя все эти философы новейших времен думают, что они тоже призывают уснувших к сознательному самообладанию, последнее оказывается весьма разнообразным, т.к. прежде всего возникают из личных чувств и страстей мыслителя. Все эти учения автономии, то есть самозакония, желают пробудить человека к самосознанию той абсолютной собственной свободы, которая, – как сейчас увидим, - во внутренней диалектике неминуемо обращается в свою диаметральную противоположность беспредельных оков, налагаемых судьбою.
В то же время христианская проповедь, обращенная к языческому миру, исходит из убеждения, что Бог никогда и нигде Себя не оставляет без свидетельства о том, что зерна божественного Логоса находятся повсюду, что воля божественного путевождения, всеми многократно и многообразно переплетенными путями хочет привести человека к той же конечной цели, убеждая человека в том, что нет во всем мире ни одной области в жизни, которая была бы оставлена Богом и в которой не отражался бы тот или иной луч Божественного света. В основе своей Божественная истина не зависит ни от народности, ни от родственных связей. Она не зависит ни от храмов, ни от священных мест, ни от рождения ни от общественного положения человека. Она есть общее достояние, и для того, чтобы обладать ею, разумеется, требуется добрая воля человека и человеческого искания.
Но вот, – люди отведали пьяного вина греха, и Бог оставляет их идти до конца путями их воли, для того, чтобы они уразумели, как худо и горько то, что ты оставил Господа Бога твоего", – как говорит пророк, обращаясь к сынам Израилевым /Иер.2,19/..... в удручающих же страданиях, вызываемых последствиями греха, звучит зов Божией милости, привлекающий человека вернуться к оставленному порядку.
4.- Апостол Павел говорит о потере Бога
Очень вероятно, что св. Апостол Павел непосредственно знал воззрения автора книги премудрости Соломона, как вероятно и то, что его мысль исходила из, того же источника. Однако, его суждение о безбожии язычества весьма отличается от того, что высказал автор ветхозаветной книги. Апостолу не довольно с печальной утомленностью извинять то, что не поддается изменению. Он говорит о настойчивости воли Божией к откровению, требующей от человека, чтобы Бог стал ему видим. Бог не только хочет, чтобы человек Его искал, но настоятельна побуждает человека к поискам Бога, чтобы тот Бога нашел. Апостол не просто так говорит о том, что человек имеет способность и силу познать Бога в Его бытии. Ведь у язычников по силе их человеческой природы в их разумении уже находится сознание о Боге. "Невидимое Яго", то есть Бог незримый для плотского глаза, делается "видимым" для глаза восприемлющего мышления. По силе своего духа, по своей духовной сущности, человек располагает способностью проникнуть сквозь завесу чувственного, пройти от чувственно-зримого к тому вышечувственному, в котором весь мир окружающий человека, коренится и из которого мир исходит.
Все в этом мире оказывается преходящим. Так и человек хотя б он и был венцом творения. И вот этот преходящи." человек, располагающий каким-то превосходством, конечно, тоже господством; преходящим, не может не ощущать своего бессилия по отношению ко всему миру. Это побуждает его к тому, чтобы внутренне и молча, без слов, несмотря на свое так сказать условно-господственное положение, сознать, что и весь этот преходящий мир должен корениться в другой, потусторонней области бытия, в вечной силе Бога, Который именно, будучи Богом, совершенно отличен ото всего земного и мирского, ото всего, что есть мир.
Когда принято во внимание, что люди, несмотря на это молчаливое познание, стучащееся в сердце, настойчиво напрашиваясь само по себе, все же оказываются безбожными, тогда становится очевидным, что подлинной причиной безбожия является не недостаток познавательных способностей, а извращенность сердца. Именно! Чтобы избежать жизненных последствий и выводов из действительности жизни в мире, безбожники подавляют настойчиво стучащееся в сердце внутреннее молчаливое познание и этим насилуют правду. Таким образом им нет извинения. Познание бытия Бога это дело не человеческого разума и понимания, а есть дело признания Бога, Который захватывает человека целиком и Которому человек должен отдавать почитание и благодарение.
Так выясняется, что у безбожника ошибка происходит не в разуме и понимании, а в сфере сердца, в сердце, сердце же обозначает внутреннюю личную сферу, то зерно человеческой, личности, в котором совершается решение, зерно, которое себя ставит в зависимость от чего-то и которое оказывается высочайшей ценностью человека безбожие, как вывод, может быть объяснено лишь в том, что человеческое сердце, отвергшее Бога, будучи не в состоянии найти Богу никакой замены в тварном мире, неизбежно приходит к разочарованию. Отказ от признания Бога в прожитой жизни повел к помрачению сердца, к настоящему нигилизму в полном смысле этого слова. Безбожник теряет самого себя в суете, в суетности, в опустошенной пустоте.