Geum.ru

Медицины и философии/, профес­сор Георг Сигмунд, является автором более чем зо-ти книг ин­формативного и формативного христианского апологетического со­держания

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   23

"Это явление незабываемо, - восклицает Э.Кант, говоря о Французской революции, – ибо оно обнаружило такое свойство, такое стремление человеческой природы к лучшему, каких до сих пор не мог измыслить ни один политический деятель, и какое, само по себе, соединяет природу со свободой по внутреннему принципу прав в человечестве, но и силу обстоятельств нашего времени могло считаться чем-то неопределенным и следствием случайности ... ... Ибо это событие слишком велико, слишком насыщено интересами человечестве, и оно со страшной. силой во всех своих частях влияет на весь мир, побуждая, всех и каждого напоминать о нем народам при более благоприятных обстоятельствах, побуждать к его повторению и к новым попыткам того же рода, чтобы тогда, при таком важном для человечества стечении благоприятных обстоятельств, в какое-то время возникла бы намеченная конституция, способная обеспечить крепость, при которой уже не было бы надобности в повторении и в накоплении обучающего опыта", - так писал Кант. См, "Спор факультетов".

Кант ограничивается ожиданием плодотворного повторения революции, но уже Фихтэ и Гегель идут много дальше. На это нужно сегодня обратить внимание, чтобы понять немецкий идеализм и том, какие силы повели к его возникновению и в том, к каким целям он стремился. Откуда взялся немецкий идеализм? Чего он хотел? Надо сказать, что и сейчас еще немецкий идеализм многим кажется тем, чем, – как говорится у Гейне, – он казался французам. Эти последние представляли его себе в виде какого-то таинственного мистического учения, тайны которого не могут быть открыты посторонним были убеждены в том, что глубину немецкого идеализма исследовать невозможно, и не сомневались в том, что учение это совершенно бесцельно. У него нет цели и оно не ведет никуда. По мнению французов, держаться такой философии могла себе позволить только такая страна, которая отреклась от всяких попыток практически одолеть социальные и политические цели, и в замену этому обратилась к поискам исключительно в царстве духа.

Фихте Иоганн Готтлиб; ученик Канта и учитель Шеллинга. Французская революция воспламенила философию Фихте, В молодости он не чувствовал ни малейшей склонности к тому, чтобы сделаться просто ученым. "Я не желаю только думать. Я желаю действовать", – писал он однажды своей невесте. На путь идеализма он стал только после того, как его охватил пафос идей Французской революции и после того, как в Кантовой философии он нашел пути к самозаконной, автономной свободе человека. Тогда в нем проснулся философский импульс.

Переживание свободы, вызванное Французской революцией, освободило его от депрессии веры в детерминизм. Он эмоционально ощутил исконное решение и стал на сторону "свободы", – слово, которое и сделалось стержнем всей его дальнейшей философии. Вскоре он ощутил непреодолимое влечение к познанию. Это влечение его не покидало и толкнуло его на размышления политического порядка. Подлинной темой всей его философской мысли оставалась задача. всестороннего охвата человеческой свободы и постоянного варьирования этого вопроса.

В своем трактате "Опыт критики всякого откровения", –Versuch einer Kritik aller Offenbarung - он отвергает всякое сверхъестественное откровение и вообще признает за откровение функцию только как средства воспитания для разумного человека, которому оно может помочь вникнуть в нравственный закон. Это сочинение принесло Фихте благоволение Канта. Оно появилось в печати по рекомендации последнего в 1792-м году и одним ударом превратило Фихте в знаменитость.

"Свобода" для него была не только духовным и нравственным постулатом. Наоборот, философ дела, действенности, Фихте видел в ней то, приложено к человеку в его общественно-политическом идеале ради возможности его осуществления. Его труды '"Требование свободы, до сих пор подавленной властителями Европы" и "Описание общественных оценок Французской революции", вышедших в 1793м-году, были написаны с целью предъявить предержащим властям того времени основные требования человеческой свободы. В виду тогдашних отношений и цензуры эти труды вышли без указания автора и места издания. Предисловие к этим трудам начинается словами: "Французская революция мне видится, как явление важное для всего человечества". Он видит ее, как великолепную картину над великим текстом, гласящим: "Право человека и ценность человека". В своих писаниях политического направления, вышедших в 1793-м году Фихте требует, чтобы было устранено угнетение и рабство. При этом он сам не хочет становиться революционером, ибо вину за осуждаемые им общественные взаимоотношения он возлагает не только на личности, подавляющие свободу, но так же и на скверные политические порядки. Он знает, что само по себе низвержение невыносимых взаимоотношений не поведет к новому порядку жизни. Тем не менее он со всей остротой подымает требование свободы, которая де мол есть данный от неба палладиум, то есть рыцарская честь человечества, которую у человечества отнять не смеет никто.

Начиная с требовании свободы для мысли, он прежде всего говорит о первом противнике этой свободы, о духовной власти папства, которое он называет "ужасающей всемирной монархией, подавляющей последнюю каплю человеческой самостоятельности".

Как и многие его современники, Фихте во Французской революции видел предзнаменование политического обновления, которое, – как многие надеялись, - вскоре принесет свои плоды в остальных частях Европы. Как и Кант, Фихте признавал Руссо духовным глашатаем нового порядка жизни, который отвечал бы воле политически возросших народов. Он видел зарю нового дня. Теперь сила разума должна помочь победе над тьмою. У него появляется новый девиз: "Не плакать, а действовать!"

Это тот самый Фихте, который зимою 1807 - 1808-го года написал "Речи к немецкому народу". Его забота была в том, чтобы представить немцам их действительную задачу в мире. Он приложил много заботы доказательству, что германский народ это пранарод, потому что он "в непрерывном потоке истинной жизни остался при постоянно развивающемся праязыке", в то время как другие народы все восприняли чужие языки и своим влиянием на них убили их", Германскому народу Фихте обещает, что он продолжит дело устроения человеческих взаимоотношений, подводя к этому причиной то, что в нем, в немецком то есть народе, продолжается исконная жизнь, непосредственно исходящая из источника всей духовной жизни. Он говорит, что это будет создание "нового, чего никогда не бывало". Но речь не идет о том, чтобы просто сохранить от деградации взаимоотношения на той ступени, где они стоят сейчас. Пусть гений других народов посыпает цветами пути, в древности пройденные их войсками, пусть украшает их гирляндами цветов и орнаментами, теперь же, – говорит Фихте, - "германский народ начнет новые битвы, внесет дневной свет в глубокие пропасти и откроет такие горы идей и мыслей, из которых в грядущие века люди себе будут строить жилища" /"Речи к немецкому народу"/.

Фихте делает намеки на рождение новых титанов, которые не будут "штурмовать" небо, но будучи земнорожденными, сделают землю полем свое гигантской деятельности.

В чем же будет состоять дело этих новых Титанов? Об этом говорится в 6-той главе той же речи. Это дело "обнаруживается в последнем великом и, в известном смысле, завершенном всемирном деянии германского народа, - в церковной Реформации". Фихте говорит о христианстве. Для него христианство есть сверх чуждая иностранная сила. "Христианство это зародившаяся в Азии, через извращение вообще обазиатившаяся проповедь немого самопредания и слепого послушания. Уже для римлян в нем было что-то чуждое, что в среду римлян по-настоящему никогда не внедрилось и никогда ими принято не было. Наоборот. Оно раскололо их сущность на две части. По мнению Фихте христианский вопрос о спасении души, попав в среду германских народов, упал на исконную живую почву. Свойственная христианскому учению угроза о потере спасения души должна была вызвать "ужасное отвращение". По Фихте, Лютер был человеком германского склада ума по серьезности и по характеру, которого не сковал страх о спасении в вечности и который поэтому поднял освободительное движение против папства. Войны, возникшие из Лютерова восстания, имели целью не допустить к возврату "проклятого папского насилия".

После этого основополагающего "освобождения", Фрахте дальше ведет речь о том, чтобы вообще исключить посредника между Богом и человеком и "отыскать в себе самих связующие взаимозависимости.

"В Германии, - говорится у Фихте, - протестантское богословие еще долго оставалось в кандалах, в то время как за пределами Германии, мышление, воспламененное блестящим триумфом, поднялось выше и легче, не будучи связано путами суждений о сверхъестественном". Еще долгое время прошло, пока мышление "в самом разуме обнаружило источник истины, основанной на нем самом". Но едва только немецкий дух стал двигаться самостоятельно, перед ним явилась задача – не оглядываться на чужие воззрения и им верить, но решительно и самостоятельно "в разуме искать сверхъестественное и таким путем разработать собственную философию, поставив свободное мышление источником независимой истины".

Фихте считал, что это задание "вполне разрешено и тем самым философия пришла к своему завершению". Теперь остается ждать наступления века, который принесет полное освобождение, что и будет предусловием к тону, что "на Родине /т.е. в Германии!/ последует создание того Нового, которого раньше никогда не было".

Затем Фихте осторожно "обыгрывает" Французскую революцию, называя ее "репетицией устроения совершенного государства". Эта репетиция - говорит он, – была предпринята "легко и с пламенней горячностью", но вскоре была заброшен с тем, что люди стали проклинать даже одну только мысль о том, чтобы ее продолжать, и вообще хотели бы вырвать из тетради те листы хроники, на которых она была описана и упомянута.

Причину неуспеха революции во Франции Фихте видит в том, что для этой задачи французский народ еще не был подготовлен и теперь задачу народа Германии он видит в том, чтобы исполнить то, до чего французы не доросли. "Задачу устроения совершенного государства разрешит та страна, которая прежде того путем правильного образования разрешит задачу воспитания совершенного человека", - писал Фихте.

На путях истории образования нового мира первый шаг, по Фихте, состоял в том, чтобы "от этой религии /речь шла о христианстве/ отделить внешние формы похищающие свободу". Правде, первый толчок к этому шагу был дан вне Германии, но самый, именно первый шаг, совершил немец. "Второй, собственно говоря продолжение и завершение первого, шага это будет тот, которым эту религию и с нею всю ея премудрость мы найдем в самих себе". В силу своей основательности /знаменитое немецкое "Grundlichkteit в которой она превосходит философию всех других стран, немецкая философия призвана основать и осуществить то образование совершенного человеке, о котором так обстоятельно говорит Фихте.

Так на высоте свей жизни Фихте держался за свои идеи периоде "Бури и натиска" (Sturm und Drang). Его "Речи к немецкому народу" /Reden an die Deutsche Nazion/ глубоко и с большой силой проникали в толщу "младо-Германии" и в речах младо-гегельянцев мы часто встречаем его мысли, зачастую с буквальным, текстуальным повторением.

Гегель. Подобным образом и Гегель, Философ абсолютного духа, видел во Французской революции не просто политический переворот, а начало духовной революции, вести которую он считал себя призванным. Гегель это тот самый мыслитель, которыми, построил идеалистическую систему духовной, интеллектуальной жизни 19-го века, систему сформировавшую мыслительный мир его учеников, происходивших из его же противников. Даже находясь в положении государственного философа Пруссии, Гегель ежегодно праздновал день начала Французской революции. С каким-то восторгом он праздновал это, как событие, выходящее из ряда вон по сравнению с другими событиями всемирной истории. Для него это было торжество права в мире бесправия, свидетельство о мощи человеческого духа, способного переделать действительность по своей мысли.

В одной из своих лекций по философии истории /Труды, том 1Х-тый стр.438, немецкого изд./ Гегель говорил,

- "Идея права вдруг стала действенней, и против этого подпорки бесправия ничего сделать не смогли. Так, теперь возведена конституция, основанная на идее права на этой базе отныне должно строиться все. С тех пор, как солнце ходит по небу и планеты совершают свой путь не видано было, чтобы человек стал на эту мысль и по ней стал строить действительность. Когда-то Анаксагор оказал, что миром правит "ноус", но вот теперь человек пришел к тому познании. что духовной действительностью должна управлять мысль. Это был чудесный восход солнца. В те дни царило возвышенное умиление. Это был энтузиазм духа, проникший весь мир и тут, наконец, произошло истинное примирение божественного с вещественным миром."

Игнорировать или же отрицать связь философии Гегеля с революционной идеей значит не знать ни того, ни другого. Это значит не знать ни того, что такое ненецкий идеализм, ни того, что в Гегеле этот идеализм навел свое завершение. Зачастую еще и теперь Гегелевскую философию принимают за гигантскую чисто спекулятивную систему, обреченную на то, чтобы, - как только отвалится голова этого своеобразного духа, – пропасть вместе со своим автором. Таким образом, после смерти Гегеля /1831 г./ возникали вопросы о тои, чт6 может придти после абсолютной философии нашего маэстро? Не настал ли конец всей истории? Эти вопросы лежали на сердце у младогегельянцев, подавляя их неописуемой тяжестью. По этому воззрению идеализм должен был быть облачной постройкой, отчужденной от жизни, лишенной продуктивной динамики и не способной излучать практические импульсы. Поэтому, как это многим могло показаться, – Гегелеву философию следовало наполнить динамизмом чужестранных влияний.

Польский гегельянец, граф Август Циежковский, и 1838-м голу выступает в Берлине со своей книгой ."Введение и историософию" /"Рго1еgomena zur Historeosophie/, откуда и пошло это слово. В заинтересованных кругах это понимание истории раcпространилось едва ли не молниеносно и вскоре сделалось общепринятым. Под влиянием Циежковского русский революционер, Бакунин, выступил со своим революционным учением, требуя радикального переворота.

Между тем, все эти представления о немецком идеализме не соответствуют его настоящему существу. Пусть даже скрыта под его размышлениями его динамика, в нем все же лежит несокрушимая воля, имеющая намерение в рамках духа выйти наружу в реальной жизни. Вдохновение этой воли, нацеленной на революционную смену всех взаимоотношений в мире, Гегелю не было надобности искать заграницей, тем более у славян. Дух этой воли присущ Гегелю так же, как он присущ философии Фихте, хотя вследствие необходимости приспособления ко времени реставрации, где он себя и оказал в своеобразном освещении. Здесь Гегелю государственные взаимоотношения, с которыми он встретился, идеологически представляются в виде абсолютизма и он недаром именует государство везде присутствующим богом, - слово, льстившее прусскому абсолютизму. Стоявшую за этим волю к революции легко было замаскировать. Однако, младо-гегельянцы очень хорошо понимали подлинные намерения своего маэстро. Вместе со всеми, другими младо-гегельянцами Карл Маркс в революции 1789-го гола видел важнейший узловой пункт в развитии человечества по сравнению со всеми, которые происходили до тех пор. Не Французская ли революция принесла с собою, не в ней ли раскрылись максимум политической энергии, политической силы и политического понимания?!..

Маркс. Вместе с Гейне Маркс со своими друзьями глазами полными завистливого возбуждения из Франкфурта смотрели на Францию, далеко опередившую Германию в политической "практике". В самом деле, до тех пор Германия все еще была довольна тем, что размышляла политически, в то время как другие народы действовали. И тем не менее уже и тогда правдиво прозвучало слово, назвавшее Германии "их теоретической совестью". Теперь, после того, как Франция представила, что революция побеждена контрреволюцией, задача Германии состояла в том, чтобы вновь взяться за то, что ей надлежит делать, для того, чтобы осуществить революцию радикально и основательно. Кто в этих речах не слышит единомыслия с Фихте? Маркс теперь снова и снова призывает к радикальной революции.

"Утопической мечтою для Германии, – пишет Маркс, - является не радикальная, не общечеловеческая эмансипация, но наоборот та частичная революция, при которой остаются столпо-стены" /К. Маркс. Ранние труды/ Маркс не оставляет невыясненным вопрос о том, что же он понимает под "столпо-стенами". Германия, выясняет он, все еще похоже на "фетишепоклонника", который хворает болезнью христианства, - пишет он. Лютер, правда, провел первую революцию, но ее нужно завершить, победив, преодолев "собственного внутреннего попика", который все еще сидит в груди, и для этого нужна полная эмансипация человека, освобождение его ото всякой религии, и это есть задаче, возлагаемая на философию. Подобно тому, как это случилось с молодым Гегелем, от критики жизни своего времени Карл Марко был уведен к критике культуры, 0н воспринял это, как критику религии.

Париж 1830 - 40-х годов того века имел удивительно притягательную силу для участников содружества младогегельянцев. В это время Париж кипел революционными идеями. Маркс явился в Париж в качестве политического беженца, будучи, как губка водою напитан идеям Гегеля и Фейребаха. Здесь ему пришлось узнать, с каким упорством идеи 1789 года все еще продолжали волновать Францию. Парижские годы Маркс имели большое значение, т.к. они послужили к дальнейшему развитию его революционных идей. Здесь он познакомился с Французскими ранними социалистами и слушал коммунистические требования Бабефа и его приверженцев. Для него в этом кругу выяснилась задача, состоявшая в том, чтобы революцию политической эмансипации развивать в "человеческую эмансипацию" и при этом постоянно иметь в виду большой вес и решительное значение дела устранения разницы между неимущим и имущими. В кругу младогегельянцев, к которому принадлежал и Маркс и Генрих Гейне, было живо ожидание всемирной революции, и с этим связывались большие надежды.

Энгельс. Когда в 1842-м году 22-двух летний Фридрих Энгельс появился в Англии, он находился в лихорадочном ожидании вот-вот имевшей произойти революции. Он в нее верил безусловно, как в событие ближайшего будущего. Едва прибыв в Англию, он начал посылать в немецкие и Швейцарские газеты свои статьи. Он с возмущением слушал речи Томаса Карлайля /1795 - 1881/, который предупреждал Англию об угрозе революции и пророчески говорили об ужасном конце Великобритании, ожидающем ее, если она не вернется к порядку жизни, указанному в Законе Божием. Энгельс стал делать переводы на немецкий статей Карлайля, в которых содержалась критика на английское общество. Но делая эти переводы Энгельс, не говоря об атом читателю, опуская и выбрасывал тексты коренного смысла, в которых Карлайл свою критику английского общества заключал призывом к тому, чтобы мирскую жизнь вновь оживить религиозным духом и подчинить, Великобританию Закону Божию. Энгельс разрушает самое зерно Карлайлевых представлений о Боге и о мировом порядке. Он обвиняет старого кальвиниста, верующего в Личного Бога Творца, в пантеизме, который опустошенному, как его рисует Энгельс, миру не может дать никакого смысла. Вместо этого Энгельс обвиняет религию в том, что она превратила мир в пустыню. На место мировоззрения Карлайля Энгельс выставляет образцом Фейребахскую картину гордого, самозаконного человека свободы.

Для Маркса в молодости тема "Французской революции" точно так, как и для других радикалов его единомышленников, имела всезахватывающее значение. Развивая критику Французской революции Маркс сосредоточивает внимание на ея значении применительно к последующим революциям. Французская де революция сама виновата в том, что контрреволюция ее одолела! Виновата потому, что революция не была де достаточно основательно подготовлена. Соответственно с этой критикой он говорит о своем напряженном ожидании и о разочарованиях при дальнейших революциях.

Июльская революция 1830-го года все еще не исполнила задачи самой революции, мыслит Маркс. Она оказывается только одним из моментов революционного развития, имеющего привести ко Всемирной коммунистической революции. Он требует революционного самосознания, воли, которая побуждала бы и вела бы к новой, поистине великой революции. Все его построение, однако, рухнуло и привело его к разочарованию в событии революции 1848-го годе. Как о нем потом говорили, он на всю жизнь так и остался "сорока-восьмивеком", – мятежник разбитый, но не побежденный.

После этого разочарования его основная мысль укрепляется в том, что для дальнейшей радикальной революции надлежит создать основную революционную идею. Этого тезиса он держался всю жизнь, ставя его основой всей своей идеологии. Как мы это ниже увидим, в вере в Бога и в религии он увидел самое большое препятствие для революционной идеи, то есть вера в Бога и религия есть наибольшее препятствие развитию необходимого революционного самосознания. Отсюда императив неизменного и последовательного изживания этих сил, – т.е. борьба против веры и Бога и против религии до конца! Эта же идеология была подобным же образом воспринята в идеологию Ленина.

Подводя итоги сказанному мы видим, что – если Французская революция и является введением, вступлением в нашу эпоху, то ее нельзя воспринимать как всего лишь громадное историческое событие, словно бы речь шла о случайно низвергшейся скале падение которое вызнало потрясение, способное ощущаться еще столетия. Нет. Она представляет собою победный прорыв, сделанный в стене осажденной крепости старого мира. Эта брешь пробита той интеллектуальной атмосферой, тем духом, побуждающая сила которого строилась и устанавливалась более чем в течение целого столетия. Эта же самая идеологическая сила, со своими политическими последствиями и выводами, продолжала развиваться, сформировала марксизм и в настоящее время обнаруживает свои крайние последствия, с чем с нея окончательно спадает маска, скрывавшая ея истинную сущность.

Как это метко высказал Гегель, во Французской революции, через посредство Руссо явилось само содержание воли европейского духа. В самом деле, вожди революции это не просто носители какого-то общественного духа, который ими пользуется для того, чтобы распространяться. Наоборот, – они сами в полной трезвости своего сознания восприняли ведущие идеи философов, обработали их в форме программ и дали им широкое распространение.