Медицины и философии/, профессор Георг Сигмунд, является автором более чем зо-ти книг информативного и формативного христианского апологетического содержания
| Вид материала | Документы |
- Введение Понятие «раввинистический иудаизм», 135.97kb.
- Национальной Академии Наук Украины, Международного Соломонова университета, Киевского, 335.85kb.
- Наедине с библией, 2937.31kb.
- Авторы: Жиряков И. Г, 1280.34kb.
- Б. А. Астафьев основы мироздания: геном, закон, 11345.74kb.
- = Воснову этой книги положен цикл статей, опубликованных автором в 1995 году в минском, 1823.03kb.
- Джон Пол Джексон находится на переднем крае пророческого служения уже более 20 лет, 2054.58kb.
- Вопросы к зачету по философии на 2011/12, 17.9kb.
- Книга в доступной форме рассказывает о философии, методологии и "технологии" интегрального, 3361.01kb.
- Экзаменационные вопросы по философии на весенне-летний семестр 2010/11, 169.41kb.
ГЕГЕЛЯ.
Гегель Георг Вильгельм Фридрих,- 1770-1831 г.
1.- Исходное религиозное решение Гегеля.
В аргументации диалектического материализма имеется своеобразное противоречие: с одной стороны всякий вид идеализма запросто приравнивается к религии и тем самым подвергается проклятию, а с другой- тот философ, который считается завершением идеализма, возводится в ранг духовного вождя диалектического материализма. Это противоречие откровенно выходит наружу уже в сочинениях Ленина. В философии Гегеля он увидел неизбежно необходимое основание марксизма и, как диктатор, от своего интеллектуального потомства потребовал, чтобы они основательно изучали Гегеля в то же время он бичевал все формы идеализма. Было бы слишком дешево отделаться от этого противоречия замечанием, что диалектический материализм интересовался только диалектическим методом Гегеля, а в остальном, вместе с Марксом эту диалектику снова оборачивал и ставил ее на ноги головою вверх. Такая грубая картина скорее годится для того, чтобы не раскрыть, не обнаружить, возникающие взаимоотношения, а прикрыть и закамуфлировать их.
Длительность влияния Гегеля никак нельзя считать законченной тем разбродом в философии Идеализма, который последовал в следующем же поколений после ухода своего возглавителя. Влияние это в крайне разнообразных формах продолжается в нашей современности, являя себя в самых разнообразных формах. Его философия обозначила обновление столь многозначительное и определенное такой самостоятельностью, такой самостоятельной волей, что рассмотрение этой философии, дискуссия и спор с нею постоянно должны начинаться сызнова. Разумеется, эти рассмотрение, дискуссия и спор не могут происходить так, как это бывает с другими видами философии, признающими принцип противоречия за основу бытия и мышления. Гегелевский принцип диалектики устроен так, чтобы заранее на голову разбить всякую попытку всякой встречи и всякой критики. Его система представляет собою целостное единство в себе самой, единство, в котором насквозь действует духовно-интеллектуальное предрешение, ибо ее диалектика, - с философской точки зрения, – представляет собою "самый революционный акт", так как она "революционизирует все стороны философии, не оставляет незатронутою ни одной мысли и проникает в каждую до мозга костей", - как о ней сказал Р.Кронер (Richard Кгоnег, "Von Kant bis Hegel",-1924). При просмотре позиций, которые в этом отношении принимались до сих пор относительно логических принципов его системы, возникает странное впечатление: здесь никак не начинается настоящее собеседование, а происходит противопоставление точек зрения. С этой стороны к Гегелю и не подступиться, потому что здесь не лежат основания, на которых построена его мыслительная система. Пора было бы уже теперь прислушаться к тому, что его первая «Систематическая программа немецкого идеализма», («Systemprogramm des Dentschen Idealismus») от начала лета 1796 года. начинается замечанием, что в будущем вся метафизика будет вовлечена в вопросы нравственности /морали/. /См. Jоh. Нoffmeister, "Документы к развитию Гегеля", 1936 г./.
Избежать обоюдного словопрения можно только тем, чтобы критика, наконец, оставила всю систему, как целое, чтобы затем следовать предрешению. О том, что это обратится к области религиозной легко предусмотреть, если учесть, что Гегель до тридцатого года своей жизни был богословом. Это обстоятельство, к сожалению, до сих пор не было принято во внимание для уразумения его философии. В афоризмах Иенского периода дважды почти одними и теми же словами высказано утверждение, что для "публики" /по-русски мы сейчас сказали бы, "для широкой публики", Н.Ч./ философия является заменой /эрзац/ потерянной религии. Это ограничение "для публики" можно отложить в сторону, потому что, - как увидим, - для самого Гегеля философия сделалась заменой /эрзац/ религии. Но можно ли, говоря о Гегеле вести речь об утерянной религии7 Разве не возвышено в его системе христианство со всеми сторонами своего учения? Это самое случилось, впрочем в полноте двусмыслицы немецкого слова»aufheben», где оно одновременно обозначает и "возвышать" и "отменять".
Сhгistentum wаг аufgehoben можно понимать двояко. По одному пониманию слова «aufheben» приведенной фразы понимаются, как, - «Христианство было возвышено а по другому, с таким же правом этого слова,-«Христианство было отменено».
С тех пор, как Герман Нооль в 1907-м году опубликовал «Юношеские богословские записки» Гегеля, а Иоган Гоффмейстер в 1936-м году напечатал вышеупомянутые «Документы к развитию Гегеля» («Theologische Jugendschriften» -Herman Nohl,- и -«Dokumente zu Hegels Entwicklung», Иоган Гоффмейстер), мы оказываемся в состоянии понять исходное религиозное решение Гегеля и проследить развитие этой мысли в ведущую мыслительную систему. По этому вопросу уже появился ряд удачных исследований, и предложенный материал был изучен и истолкован. Упоминания заслуживают труды авторов Дилтея (Dilthey), Евфраима(Еphraim), Лукакс,(Lukaks) и Асвельда (Аsweld), последнее по-французски,/годы от 1905 до 1953/. Хотя авторы этих трудов подходили к Гегелю с весьма различных точек зрения, линии из изложения в решающем сходятся воедино. В целой массе мыслей, в которых старался разобраться молодой Гегель и которые служат молчаливым свидетельством тому, что мысли эти были полны противоречий, еще не уясненных в сознании, с несомненной ясностью выступают мыслительные мотивы, имеющие в свое время выкристаллизовываться, через годы бурлящего брожения, в ведущие сентенции набросков целой программы.
Первые глубокие переживания, созидающие человеческую личность, явились юному Гегелю в семье и в религии. В воспитании Гегеля религия была наибольшей силой, поведшей его к решению в этой области, когда он достиг годов зрелости. Его "Юношеские богословские записки" ("Тhеоlogische Jugendschriften") начинаются многозначительными фразами, пример чему служит хотя бы следующее: "Религия это одна из важнейших сторон нашел жизни. ... Нас еще в детстве учат лепетать молитвы, обращенные к Божеству. ... По мере того, как мы возрастаем, наши занятия по религии заполняют большую часть нашей жизни".
В годы внутреннего созревания Гегель оказался перед задачей вступить, во внутреннюю борьбу в своих личных отношениях с преодолевавшей его силой религии. Правда, в его "Юношеских богословских записках" не встретить заметок о его суждениях, как бы отражающих возникновение, образование и рост его личности. Впрочем, прислушиваясь со вниманием, трудно не уловить повсюду замечания, говорящие о "глубоком недовольстве против христианских церквей" и из этого создается общий фон постоянно следующего лейтмотива.
Из собственных его намеков мы можем сделать вывод, что в молодости и долго потом Гегель испытывал глубокое отталкивающее недовольство, возникшее у него из прискорбного опыта отношений с отцом и со школьными властями и находившее себе питание далеко в годы возмужания. В годы своего пребывания в Тюбингенской семинарии он постоянно читал Руссо и думал, как сообщает один из его прежних соучеников, "что с этим он избавится от известных общих предрассудков" или, как говорил Гегель, от этих кандальных цепей.
«Первое право Бога по отношению к нам, которому отвечает обязанности нашего послушания» - Гегель рассматривает, как своего рода принуждение, которого человека может избежать. «Положительная вера, к которой христианин видит себя принужденным, по необходимости приводит к «потере свободы и разума». - - «Вот где первая точка, из которой исходит вера и неверие всех положительных религий. ...и если она не доходит до ясного сознания, то тем не менее она оказывается основой всякого подчинении или же всякого строптивого противоречия». «Положительная» религия, какою себя желает видеть религия христианская, основывается на «слове Божием», которое в историческом времени снизошло к человеку и которое должно приниматься человеком в послушании веры. В настроении Просветительства (иллюминизма) Гегель решительно отказывается принять какое бы то ни было свидетельство, что «какая-то скажем, христианская вера, именно такова, что она преподана от Бога. Если мы столько признали нашу служебную зависимость, то по внутренним причинам, в силу разумного восприятия, мы имеем право требовать того же от противоположный стороны».
Про мнению Гегеля власть Церкви с такой тяжестью ложится на плечи ея членов, что в них самыми разными путями дело приходит к тому, что оказываются невозможными «даже такие сомнения, которые возникают из собственной деятельности разума». «Учения Церкви вооружены всеми ужасами самовнушения»; «они в состоянии подточить все силы души» и этим связать культуру остальных душевных сил, исходя из того, что учители Церкви одновременно являются ея «чиновниками», Гегель бросает им в лицо обвинение, что они не «являются господами и законодателями, а попросту говоря, ... слугами, подчиненными чужой воле».
- - САМООСВОБОЖДЕНИЕ И СТРАХ ГРЕХА
Стремление к свободе у Гегеля следует понять, как самоосвобождение от угрожающего подавления. Нетрудно обнаружить, что великая опасность, как верил Гегель, состояла в страхе перед грехом, как то проповедует лютеранское христианств, поучающее, что греховный человек, испорченный первородным грехом, утерял свободу и может найти себе оправдание только через веры в милостивого Бога. Другие авторы тоже находят, что главным движущим элементом мысли Гегеля было желание освободиться от христианского «страха», - понятие, которого Гегель в себе развил до конца со всеми последствиями, причем он прошел мимо все противоречий, которые при этом возникают.
Не что иное, как "страх перед страхом" побудило Гегеля противопоставить свой идеал свободы личному Богу, Который награждает и наказует, я как высшую ценность, требует от человека, как от Своего творения, безусловной любви и угрожает ему бесконечной карой в случае неповиновения.
"Кто же не соберет вокруг себя все доводы, все оружие защиты, восклицает юный Гегель, – ощущая в себе страх своего недостоинства вечного блаженства! Кто не прибегнет ко воем средствам умилостивления, предлагаемым именно тем учением, которое поучает нас об ожидающих нас ужасах! Кто не подумает о защите в момент ужаснейшей катастрофы, когда человек не только прощается со всем, что ему дорого, но через мгновение навсегда лишится сияния солнца и погрузится в тень трона Судьи, который решит его судьбу на вечность?".
На "муки ада" Гегель смотрит, как на продукт распущенной фантазии, как на выпады самого печального, самого боязливого отчаяния, разрушающего все органы и зачастую безвозвратно".
С другой стороны, Гегель знает, "что ожидание возмездия или кары в той жизни ... основано на практической потребности разума, составить связь между этой жизнью и тою, и что это учение является и всегда было центральным пунктом всех религий".
"Страх Божий", - который Библия ставит "началом премудрости" и на который Эсхил и Платон и великие учители христианства смотрели, как на необходимое предусловие к тому, чтобы человек научался сознательно вести свою жизнь в полномерной человеческой нравственности, на Гегеля производил впечатление такого ужаса, казался ему причиной такой болезненности, что он вообще и целиком отверг всякую веру в личного Бога.
Уже в "Юношеских богословских записках" у Гегеля встречаем решительный аргумент, позднее резко звучащий у Фридриха Ницше, аргумент против христианства: "В силу того, что христианство является религией опасения, ему, т.е. христианству, понадобилось запугать человека, сделать его больным и держать его в мысли, что он болен, чтобы он, поэтому, все время думал, что нуждается в избавлении. Сначала создают беспокойство совести, и тогда "спешат на помощь обеспокоенной совести". Через это должен был возникнуть целый ряд недоразумений, происходящих из собственных склонностей и побуждений, с тем, чтобы "на месте множества эмоций, чувствований, появилась связка капризов и жвачка из пустых слов", – с тем, чтобы сломить "творческую силу, уверенность в себе и внимание к самому себе" и вместо этого поселить «лицемерное смирение, духовную тщеславную пустоту, постоянно занятую своими побуждениями и без конца чешущую язык про свои чувства, победы и жудкие искушения».
Это все и занимает у него господственное место. Гегель доходит до того, что заявляет, что богословы, как это за ними замечается, заняты не столько преподаванием религиозного знания, сколько воспитанием некоторого душевного состояния. При этом все приходит в состояние такого замешательства, что "стыдно становится, если на вещи смотреть здоровым зрением".(Это все цитаты из "Юношеских богословских записок" Гегеля.)
Вскоре, правда, явления таких грубых злоупотреблений, таких крайностей, переходящих за край, начинают исчезать, но дух, ими порожденный, продолжает звучать едва ли не в каждом слове его творчества. О религии говорится, что, как чрезмерность применения власти при воспитании детей вызывает непослушание и мрачную замкнутость и своёволие, так и религия "постоянной своей докукой" скореу всего "ведет к ожесточению".
Об "ожесточении" против авторитета Церкви и церковной власти Гегель говорит, несомненно, из своего горького опыта. Горечь этого опита залегла в нем так глубоко, что при попытке преодолеть ее, уступая перед решающими позициями христианства, он потерпел поражение. Горечь эту подавить ему так и не удалось. Положение того времени дало Гегелю еще один импульс, когда молодого мыслителя, развивавшего в своем сознании стремление к свободе, коснулось пламенное слово, - "революция".
Идеи Французской революции мощными волнами перекатывались через границу и захлестывали Германию, воспламеняя дух студенчества. 0 том, что это было так не только вообще, но так же и в Тюбингенской семинарии, известно из документов от современников тех дней. В семинарии организовался политический клуб. Велась подписка на французские газеты. Между студентами возникали споры. Как сообщает Гоффмейстер,- «Гегель был одним из самых горячих борцов», и не кто иной, как Гегель именно тогда «идею свободы сделал основным и даже единственным элементом своей философии». Гегель писал :»Подобного никто не видел с тех пор, как солнце и планеты ходят по небосклону".
РЕВОЛЮЦИОНИАЯ
ФИЛОСОФИЯ
Заслуживает внимания, как штрих многозначительный, то, что бывшие его однокашники были весьма удивлены, когда до них дошла весть о Великой славе, которую Гегель стяжал, как философ, ибо его школьные успехи не давали к этому никакого повода. Из этого делается очевидным, что Гегеля к философии привлекли не теоретические интересы мыслительных вопросов философии, а практическое применение, решение вопроса "самоосвобождении" от "оков". Иоахим Риттер свидетельствует: "Французская революция является тем событием, вокруг которого для Гегеля собираются все определения философии в отношении ко времени, к нападению и к обороне. Нет другой философии, кроме Гегеля, которая так глубоко проникла бы в мотивы революции.
Энтузиазм, вызванный Французской революцией, вскоре сменился протрезвлением. Было понятно, что террор есть элемент революции. Протрезв ление так же явилось и в связи с другими событиями, идущими под общим наименованием "реставрации". Но это все нисколько не поколебало страстной приверженности Гегеля к революции. Взятой позиции он держался до конца своей жизни. По мнению Гегеля, во Французской революции политическая свобода сделалась правом и с этим способность к самобытности человека во всем мире сделалась принципом и целью, "началом и концом" для общества и для государства. По его убеждению, всякое право и устроение государства /"государствоустроение"/, с тех пор должно исходить из всемирного принципа революционной свободы.
"Таким образом в своем основании и в непосредственной связи с его убеждением, что в революции в современности осуществляется постоянная субстанция мировой истории, Гегель стоит против всех попыток реставрации. Все эти попытки неправы потому и в силу того, что они направлены к восстановлению институций, противостоящих принципу революции, утверждающему свободу, как право. Когда принцип истории представлен не реставрацией; а революцией, тогда является подлинная опасность ложного реставративного охранения, в котором, как в наше время, возникает раздвоение, которое и должно быть преодолено.
Первая великая революция была побеждена контр-революцией из-за того, что она не была основательно организована. Отсюда возникает требование первостепенной важности, - развить теорию революции, которая последовательно повела бы к осуществлению революции на деле. Эта именно проблема овладела мыслью младогегельянцев, была признана у них решающей и по мнению как Гейне, так и Маркса, сделалась основой всего. Отсюда известное речение Маркса; » Основа Германии не может революционизировать без революции в самой основе. Эмансипация немца это- эмансипация человека. Головою этой эмансипации является философия".
Революционная воля к свободе внедрилась в философию Гегеля до такой степени, что она же действует уже и в зрелой его философии. О Гегеле пишет Риттер: "Его философия остается в полном смысле философией революции. Отсюда она начинается, из нея исходит и в ней живет. В развитии Гегеля нет ничего, что его бы характеризовало в большей мере, чем его положительное отношение к революции. Оно определяет его заключение и его начало".
Вот во что вылилось, вот какими оказались плоды первоначальных религиозных переживаний молодости, вот как они стали воспроизводить себя. Встретившись лицом к лицу с революцией в области мировоззрения, Гегель в "положительном- христианстве» с его верой в личного Бога, неизбежно и все более и более отчетливо видел, что это и есть его враг. Вплоть до достижения полной высоты его жизни, не первом плане всех его дискуссий и суждений у Гегеля стояло столкновение с христианством, уже низложенным в его сердце, причем, существенную поддержку он неизменно почерпал из методов переосмысливания, применявшихся либерально-рационалистическим богословием и из размышлений о самозаконности (автономии) практической философии Канта. Гегель не просто отвергал существенные позиции христианства, но изменял их смысл по способам монизма. Долголетняя практика этого переосмысливания повела к тому, что для него все ясней и яснее выступали основные линии его собственной системы, и с полным правом критик Эфраим видит, как выкристаллизовывалась ведущая идея Гегеля, когда пишет: "Независимость человека, нравственно свободного от Бога, гордость, отвергающая самую мысль о надобности милости, следовавшие за нравственными законами неоспоримых требований полного блаженства, – вот это сознание оказывается крайним источником его борьбы против христианства".
Когда Гегель христианскую религию, исповедующую веру в личного Бога, именует противоестественной, то он опирается на часто слышанный принцип мышления .Просветителей - Иллюминатов, ссылавшихся на "естество", на природу человека. Он верит в "ненарушимое добро человеческой природы" и выступает против "богословского предрассудка о врожденной исторической, человеческой природы". Следуя философии Просветителей-Иллюминатов делает различие между с одной стороны "натуральной религией", которая де может быть только одна в силу единственности человеческой природы, и с другой – всем добавлениями "позитивных религий", которые почти все противоестественны. При этом понятию философии Просветителей-Иллюминатов о человеческой природе вообще Гегель дает настолько новоё содержание, что старые понятия отпадают целиком. Уже в "Юношеских богословских записках" читаем: "Общее понятие о человеческой природе теперь оказывается недостаточным единственным критерием теперь становится свобода воли".
К этой перемене Гегель пришел под влиянием Канта. Он взял Кантову "Автономию воли" /самозаконие/, на которой можно обосновывать подлинную нравственность, и сделал ее основанием, основным принципом вопреки тому, что согласно принципу философии Просветителей-Иллюминатов, основою является природа".
Гегель простирается далеко за пределы Канта и усиливается свою критику против него. В то время, как Кант постоянно мыслил об испорченности человека "коренным злом" и убежденно признавал при этом, что его нравственному бытию угрожает "Бог и вечность во всем ея ужасающем величии", почему и исходил не из того, чтобы успокаивать совесть, а из того, чтобы ее целебно тревожить, Гегель в идеях Канты находил только надлежащий инструмент, нужный для того, чтобы разбить кандалы религиозной церковной опеки. В Гегелевом признании нравственного императива звучит не что иное, как одна только гордыня свободы, основанной на самом человеке. Здесь уже нет кантовского отношения к "нравственной необходимости", которое нам необходимо, "как созданиям более низкой ступени".
От Гегеля почтя совершенно ускользает, что человек стоит перед опасностью извратить добро из-за своей нравственной безответственности, – опасностью, что и он сам, - человек, – и его дело обратятся во зло. Ускользает по той причине, что Гегель весь целиком и бесконтрольно поглощен энтузиазмом сознания свободы. Он до конца убежден в том, что человек весь состоит из добра, лежащего в основе его естества его природы. Он верит, как в нечто само собою понятное, что человек сам в себе способен сохранить свойственное ему добро.
У Гегеля из внимания совершенно ускользнуло то обстоятельство, что с человеческой свободой связана возможность виновности. Свобода для него это просто и безаппеляционно утвержденная абсолютная ценность, внутри которой, не таится никакой опасности. Поэтому он верит так же, что и религиозная свобода должна обеспечивать от опасности обстоятельств, угрожающих извне.
В своей полемике Гегель с особенной резкостью обращается против данного Кантом понимания долга. Для него это "отчасти порабощение под собственным законом". Он говорит "о самопринуждении Кантовой добродетели." До тех пор закон и праведность принимаются, как инстанции, превосходящие человеческую свободу, по мнению Гегеля еще нет гарантии самоудовлетворенностью жизни, нету еще "возврата к жизни".Судьба человеческой жизни, по мнению Гегеля, есть некая колеблющаяся в себе целостность, склонная подвергаться помехам и возвращаться к себе самой. С эти "исчезает зло совести".