Geum.ru

Медицины и философии/, профес­сор Георг Сигмунд, является автором более чем зо-ти книг ин­формативного и формативного христианского апологетического со­держания

Вид материалаДокументы

Содержание


Глава х . кризис .
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   23

"Это точные его слова, как он их сказал осенью 1882-го года! Вот насколько он бывал с нами откровенен. Можно себе представить, как мне это было тяжело переносить, и какое глубокое уважение я к нему питала!"

В своем полном удалении в одиночество из его письма звучит неудовлетворенная воля к любви: "Наконец, - пишет он, – для всех тех, которые имели общение с каким-то богом, не было ничего того, что я знаю, как одиночество и уединенность. Для меня моя жизнь сейчас состоит в желании, чтобы во всех вещах и все было бы иначе, чем я это понимаю, и чтобы кто-нибудь сделал мои истины недостойными доверия" /Из писем за 1885-тый год/.

Потрясающее признание содержит и "Заратустра", особенно четвертая часть этого труда. Случилось, что Заратустра встретил старого волшебника, который на земле лежа корчится, дрожит, бьется в судорогах и плачевно вопит. В этом волшебнике, – как уже сказано, – представлено настоящее, реальное "Я" Фридриха Ницше, противополагаемое Заратустре, в котором представлен идеал того "Я", в котором Ницше мнил себя самого.


О, кто меня согреет? Кто полюбит? /Вопит волшебник/,

О, дайте руку мне горячую

И сердце раскаленное, как угли!

Вот, вытянувшись, в страшной дрожи,

На мертвеца похож,

Которому согрел бы кто-то ноги,

Весь потрясен неведомою лихорадкой

Дрожу от острых стрел морозных

Преследуем тобой, о мысль о нем.


Тебе нет имени! Окутан страшной тайной!

Ужасен ты, стрелок заоблачных высот.

Сраженный молнией твоей лежу

и око вижу я твое,

С презрением глядящее из мрака.

Лежу недвижим.

Корчусь в муках,

Тобою нанесенных, тобою посланных,

Чтоб поразить меня!

Тобой, о ты, стрелок жестокий, -

Ты - неизвестный бог. - Неведомый...

-----------

Ударь сильней!

Еще! Еде сильнее!

Разбей! Что значат эти муки

От стрел, тупых как зубы?

Зачем опять ты смотришь на меня

И все никак не утомишься,

Страданье человека видя.

Злорадный взгляд богов,

Казнящий молнией?

Нет? Ты убить не хочешь?

Ты хочешь только мучить?"

Все только мучить без конца?

Но дай ответ, Неведомый,

Зачем же мучишь ты меня,

О, ты! Злорадный неизвестный бог!

Неведомый....

----------

Пронзи же глубже

Жесточайшей никой! Нет!

Нету Я не нес твой. Нет.

Я только дичь твоя,

Охотник ты жестокий,

Я – самый гордый изо всех,

Кого поймать ты смог,

Разбойник, выше облаков сидящий

Да говори же, наконец,

Разбойник ты с большой дороги!


Скажи, чего ты хочешь от меня?

Неведомый и неизвестный бог.

Чего ты хочешь от меня?

Чего? Ты хочешь выкупа?

Ну, что же ! Требуй больше,

Как это гордости моей и чести отвечает

И говори скорей!... Ха-ха!

Меня? Меня ты хочешь целиком?

Меня всецело?

-----------------

Оттуда он бежал,

Последний мой, единственный товарищ.

Мой страшный враг

Ты, мой неведомый,

Мой бог и мой палач.

О, нет! Вернись!

Вернись со всей твоею мукой!,

Вернись к последнему из самых одиноких.

Вернись.

Ведь слез моих ручьи и тебе бегут

И для тебя пылает сердца пламя

И для тебя горит оно.

Вернись же! О, вернись, неведомый,

Мой неизвестный бог!

О, боль моя! Мое страданье,

Мое последнее блаженство, -

/"Труды". 6,366/

Тот, кто спокойно воспримет то стихотворение и испытает на себе его силу, должен почувствовать, что его стихийная тяжесть его мощь и страстность могли произойти только из личных переживаний Ницше. Взбудоражено самое основание личных переживаний Ницше. Оно криком обращено к Богу, причинившему скорбь побежденному "Я".

В другом случае Заратустра не может избавиться от своей собственной тени, которая ему жалуется: "Что же мне осталось? Лишь сердце, утомленное и дерзкое, неуверенная и легкомысленная воля, перебитый хребет. Вот эти поиски, когда я ищу мой дом, где я дома! О, Заратустра! Ты хорошо это знаешь. Вот эти поиски, где я искал мой родной дом, это меня пожирает. »Где мой родной дом?» Это то, что я ищу, и вот этого я не нашел. О, вечная «повсюдность» и вечное «нигде», о вечное «напрасно!» («Труды», 6,398).

Самым потрясающим признанием до конца прожитого индивидуализма можно назвать стихотворение, озаглавленное «Среди хищных птиц». Заратустра, недавно еще искусный охотник Бога, сам попался в свою собственную сеть. Он сам себе погреб, сам себя похоронил и превратился в труп. Он искал сам себя, недавно еще полный гордости, сейчас уже переросший в своей собственной могиле, сам знающий себя и сам же он собственный палач......

......Он сделался болен. Он отравлен змеиным ядом. Пробравшись в Рай древнего змия, он подвергся поражению обольстительного голоса, который нашептывал ему: "Будете, как Боги!"

Зачем поддался ты

Приманке райской?

Зачем вскользнул

Туда, где древний змий?

В себя, - в себя?

Больной,

Отравленный змеиным ядом? («Труды» 8,451)

"Больной, отравленный змеиным ядом",. этим мифическим образом, которого Ницше здесь коснулся, он сам раскрывает глубочайшее значение всего своего творчества, обращаясь к "Тайне беззакония" /сравн.2-ое Послание ап. Павла к Фесал. гл.2-ая ст.7-ой/.

Как часто современному человеку то древнее сказание о грехопадении, находящееся на первых страницах Библии, казалось сказкой, которой он не мог верить. Но вот она себя раскрывает, как снова происшедшая действительность, совершившаяся не только в одном Фридрихе Ницще, но совершившаяся, как общая виновность человека нового времени, мышление которого оторвалось от доверчивого предания себя преподанной законности мира, и в господствующем противлении основной своей позиции сделало недоверие с той целью, чтобы собственно из себя самого создать некий контр-мир.

Ницше стоит в конце долгой лестницы поколений. Он жил тем, что было ему передано от предков. Он последовательно и томно довел до конца потомственно переданную ему линию и этим не мог не потерпеть крушения.

В этом крушении он еще свидетельствует о Боге, Которого он унизил, и от Которого отрешиться он так и не смог. В Ницше человек нового времени должен с ужасом констатировать, что им вновь овладело искушение древнего змия: "Вы будете, как Бог!". Так Ницше, против своей воли оказывается проповедником покаяния того времени, которое все, еще не разучилось понимать его знамения, - понимать знамения времени.

Мыслитель недавнего времени, Карл Ясперс, глубоко охвативший и продумавший философию Ницше, делает из нея вывод: "Его нигилистическое трансцендентирование не восходит к покою бытия. В то же время его безбожие являет постоянно наростающее беспокойство богоискателя, который больше и сам себя не понимает", /К.Ясперс. "Ницше", 1950 г./.

Ницше осмелился дойти до края. Его жизнь и мышление были экспериментом над самим собою. Экспериментом, поставленным для того, чтобы узнать: может ли человек жить без Бога, и – в какой мере это ему возможно. И вот, поскольку Ницше сам себя принес в жертву этому опыту, современному человеку остается извлечь выводы из его негативного результата. Перед человеком нового времени не стоит вопрос о том, насколько Ницше виноват в коллективной виновности современного человека, насколько он является жертвой своего времени, – в эти глубины безличного решения его взгляд не проникает. Нет! Перед ним стоит вопрос о том, как? каким образом следует, идя арестным путем совершить поворот, чтобы снова искать тропу ко вратам потерянного рая.

С трагическим сочувствием и с содроганием видим мы конец Ницше.

Он делал гигантские усилия, чтобы сдвинуть с места столп бытия, пока наконец, его безнадежное творение не ударило по нему самому и эти толпы, эти колонны, на которые опирался его ум, не сошли со своего места. Чтобы стать посвященным его бога, чтобы соединиться с Вакхом-Дионисием и достичь "высшего искусства бытия" он должен был совершенно уйти с почвы действительности. Это экстатическое состояние, состояние экстаза, и было его фактическим концом в безумии, в сумасшествии.

Еще и записки того времени оказывают неопровержимое свидетельство тому, что он действительно уверовал в то, что он сделался богом Вакхом - Дионисием. Он подписывался: "Распятый". Он – это обыватель. Обыкновенный человек. Он – это все люди, мертвые и живые. В его руке творение и вся мировая история. Так Ницше понуждает действительность к отступлению, хотя бы это и было написано им в состоянии безумия. Прежде вся действительность должна погрузиться в полную ночь, и лишь потом замкнется круг его безумных представлений. Тогда он сможет выступить и объявить себя, как последователь умершего бога. Так думал Ницше в состоянии полного умопомрачения. Безумец!

------------------------

ГЛАВА Х . КРИЗИС .


1.- Современное положение борьбы вокруг веры и неверия.


"Бог умер", – эту весть Гегель высказал скрытно, не явно, но ясно. Его ученики подхватили ее. Карл Маркс провозгласил, – "Религия это опиум для народа". Бруно Бауэр, усердный богослов, подпал под очарование разноцветной приманчивой обертки диалектики. Он ощутил вкус Гегелевской системы. После этого, как он сам говорил вполне отчетливо, для него Бог умер, ибо, – продолжая нашу речь его словами, - кто вкусит от этого плода, тот, подобно Адаму и Еве, впадает в искушение желать быть как Бог. Бауэр перевручил эту весть Фридриху Ницше, который прокричал ее на весь мир. Даже философы, как Мартин Хайдеггер, следуя по стопам Ницше, считают своим долгом, если не признавать весть; "о смерти Бога" окончательным решением вопроса, то все же видеть в ней такой факт нашего времени, который не позволяет наново ставить вопрос о Боге. Смеем ли мы надеяться, что святость возвратится? Сомнительно. Даже христианские богословы, как будто решили подчиниться этому приговору. Они толкуют о христианском богословии "умершего Бога".

Является ли атеизм. нашего времени судьбоносным обстоятельством, под которое и мы должны подлаживаться? Сохранило ли свою силу слово Гёте о том, что борьба неверия против веры есть подлинная тема истории человечества? Те, кто не капитулировал перед наступлением утомленного агностицизма нашего времени те, у кого хватит мужества ретроспективно проследить историю человечества, – те не смогут не признать нашей правоты, когда мы говорим, что борьба неверия против веры есть глубочайшая тема истории человечества. В нашем исследовании мы всмотрелись в некоторые существенные критически моменты истории главным образом Западного мира. Однако, переживаемая в наше время фаза этой борьбы отличается особенной Остротой и драматизмом. Ведь весь мир в наши дни чувствует себя под угрозой атеистической системы власти, которая на протяжении десятилетий не упускает из вида цель всемирной революции в форме, предуказанной Карлом Марксом. Как бы крепко коммунистические вожди ни веровали в то, что коммунизм не может не распространиться на весь мир, они, тем не менее, не предоставляют это событие на волю исторического самотека. Наоборот, – они считают своей обязанностью лично вступить в борьбу с тем, чтобы была достигнута их цель, - победа коммунизма во всем мире.

Бывший вождь английских коммунистов, Дуглас Хайд (Douglas Hyde) говорит: "Коммунисты верят, что в мире происходит великая борьба и что эта борьба охватывает все человечество, каждую страну и каждую человеческую личность...в конце концов, речь идет о борьбе за сердце и за душу людей...Газета британской коммунистической партии "Дэйли уэркер" не раз говорила о коммунизме, как о "вере современного человека". Коммунисты не уклоняются от такого определения. Они сознательно апелируют к религиозным инстинктам человека, к его глубокому желанию веры".

"Говорю по собственному опыту, что большинство коммунистов в свободном мире знает, куда идет дело и как оно достигнет своей цели. Они верят, что они еще при жизни увидят победу коммунизма во всем мире. Они верят, что победа эта неизбежна, если они достаточно упорно будут работать для своего дела и воспользуются каждой открывающейся возможностью".

Этой воинствующей агрессивной воле в свободном мире, в общественной жизни нет сопротивления организованной оборонительной воли, потому что по духу времени вопросы веры заперты в каморку личной совести каждого человека, куда открытые органы общественной жизни, как например государственные учреждения, доступа не имеют.

В античные времена против такой либеральной позиции решительно выступал Платон. Он никак не считал веру в Бога личным делом каждого, делом, которого государство, в своей заботе об общественном благе, не смеет касаться. Наоборот. Он сам и лучшие люди его времени держались того убеждения, что религиозная вера строит духовную основу здорового общежития в полисе и что потрясения этой веры вызывают неизлечимые расколы. Поэтому он требовал, чтобы законодательство охраняло эту основу. И Ницше понимал, что европейскую культуру создала вера в Бога, почему с крушением веры непременно последует крушение культуры, построенной на этой вере.

В Западном мире нет общей воли к обороне против наступления идущего со стороны неверия, но непреложным фактом остается то, что наступающий с Востока атеизм есть порождение Запада, который из того же источника выращивает новые ростки того же атеизма.

Одиночные формы явлений атеизма на Востоке и на Западе на первый взгляд кажутся настолько различными между собой, что невольно возникает вопрос, - можно ли вообще говорить об атеизме, как о величине, имеющей повсюду одно и то же значение и общий единый вес? Не скрываются ли за этим понятием различные смыслы? Нет ли опасности в том, что из-за оценок, применявшихся в прошлом сегодняшний атеизм не будет понят, почему и противоречия ему пройдут мимо цели? Можно ли вообще думать, что понятия безбожия и атеизм вполне и одинаково покрывают обозначаемую сущность?

Многим кажется, что термин "безбожия" отягчен тысячелетиями своего применения в таком виде, что его смысл обесценивался. Безбожником называли всякого циника и развратника, говорящего, что "Бога нет" и притом не разумеющего о сути того, что он говорит. Псаломский безумец /Псалом 13-тый/ не давал себе отчета в содержании слов, отрицающих бытие Божие. Его безбожие выражалось в том, что в жизни он игнорировал Бога, цинично отвергал религиозно благоговение, освященное преданием на протяжении столетий.

Как мы видим, для грека античных времен акцент оценки относительно атеизма лежал не столько с отчетливо выраженным признании непризнании бытия, сколько во фривольном самостоятельном отстранении себя от божеств, освященных культом и государственного их признания. Когда Сократ и Платон шли против неверия своего времени, выставляя деловые аргументы и обращаясь к совести тех, кому угрожала опасность, тогда это не послужило препятствием к тому, что народная масса, неспособная к суждениям, их самих, Сократа и Платона, заподозрила в атеизме, назвав их "афеями". Не так же ли точно в свое время пало подозрение и на Ксенофана, а позднее и на Аристотеля и на Афинагора. Да ведь, как это известно из мартиролога св. мученика Поликарпа, и на христиан падало подозрение, что они "афеи".

Отсюда возникает вопрос: "Можно ли применять сегодня тот же термин "атеизма" ксегодняшним формам, по сути носящим совершенно иное содержание? Ведь здесь приходится встречаться не с тем, что люди восстают и нагло срывают препятствия своим действиям и понятиям, установленные нравственностью, моралью, этикой до тех пор! Ведь тут у них идет речь о том, чтобы учредить новые нормы нравственности, ввести иной порядок общественных отношений. Разве не стоит "постулаторный атеизм" современного философа Николая Гартмана /1882 - 1950/(немецкий автор исследований о ценностях и их значении в области нравственности) в резком противоречии к обесцененному "ходячему" понятию об атеизме? Ведь Гартман нисколько не собирался открывать дорогу нравственному либерализму. Наоборот, своими положениями он хотел утвердить возможность настоящей, подлинной человеческой нравственности. Правда, при более пристальном рассмотрении тот "постулаторный атеизм" легко скатывается к старым формам атеизма, потому что тут вопрос о бытии или небытии Бога не затронут вообще и никак. Если бы Гартмана прямо об этом кто либо спросил, то он скорее всего уклонился бы от прямого ответа доводами об агностицизме. Постулаторный атеизм имеет общее со всеми другими формами атеизма то, что при известном а-приорно взятом воззрении Бог так же "постулаторно" исключается, несмотря на то, что доводы постулатов, приводимых с обеих сторон лежат достаточно далеко один от другого.

В наши дни весьма часто предлагается воззрение, согласно которому неверие и веру являют, как абсолютные противоположности, чтобы их можно было между собою разделить и таким образом диалектическим оборотом совместить одно в другом. Так Тейер де Шардэн (Tailard de Chardin) положил, что нынешнее неверие есть лишь предварительная ступень к какой-то новой вере. Мир де уже стоит на пути к тому, чтобы стихийно обратиться к натуральной религии всемирности.

Со стороны некоторых "в известном смысле известных" христианских богословов слышатся, подчас, вопросы, "не застоялось ли", не "устарело ли" христианство, христианская вера, как она известна до сих пор и не сделалась ли она, тем самым, препятствием к дальнейшему развитию, ибо в том виде, как она есть, призыв к покаянию не должен ли быть обращен к верующим, а не к неверующим?

Есть уже христиане, которые в ожидании, якобы уже происходящего диалектического перелома, осуждают и отклоняют нынешнее резко отрицательное отношение к воинствующему атеизму, считая его делом, перешедшим меру, и вместо этого ратуют за мирное сосуществование между религией и атеизмом. Люди доходят до того, что считают атеистов невинными жертвами, стремятся вызвать сочувствие понимания к их позиции, а у иных хватает совести на то, чтобы не стесняясь винить верующих нарастании волны атеизма и возлагать на них ответственность за успех атеизма. Так именно поступают С.Ц.Регамай и Карл Ранер (См. Под словом «Атеизм» в немецком Богословском Церковном словаре изд.1957 г. Евг.Бизер пытался оправдать атеизм Ницше тем, что его атеизм де не был крайне ожесточенным неверием, а был критикой известного христианского самосознания.

Посмотрим теперь на Хейдеггера.

Когда нынешний атеизм называют "событием" нашего времени, то мы имеем дело с глубоким извращением. Фраза "Бог умер" это фраза не атеистическая, а всего лишь выражение де события истории Запада. "Весть о смерти Бога", связанная с нигилизмом Ницше, по мнению Хэйдеггера, ставит перед человеком "судьбу" которую тот и должен принять со всей решимостью. Если нигилизм стоит у порога, то этим- он представляет "судьбу двух тысячелетий истории Запада", – говорит Хайдеггер, и пусть это самый нежеланный гость изо всех гостей, встречи с ним не избежать.

Ибо, - говорит Хайдеггер, – толкуя о Ницше, -"нет такого исторического движения, которое могло бы явить себя из истории и ни с того, ни с сего начаться с начала". Не от человека, – думает Хайдеггер, – зависит решение о том, отречется ли Бог, или отрекутся ли боги от мира, когда снова заиграет заря святости, или же ночь так и будет тянуться.

В нынешний час, – думает он, – не время ставить вопрос о Боге. Его не возможно не поставить ни решить. Это было бы попытка к побегу от судеб истории, к побегу, ведущему во мрак. О чем человек смеет спрашивать, – решает не его выбор. Об этом заботится "судьба бытия". Возсияет ли, и как возсияет истинное бытие, введет и введут ли Бог или боги историю и природу в свет бытия, и сделает ли это Он или они своим присутствием или отсутствием?...

/Мартин Хзйдеггер. Немецкий философ. Род.1889 г. Один из создателей философии экзистенционализма/.

Если атеизм есть "явление высшего порядка, подобное выступлению за пределы силового поля", то, - как ему вторит Эрнст Юнгер, - "ни в вере не может быть заслуги, - ни в неверии нет вины",

Если веру и неверие принимать, как единое судьбоносное всесильное явление, то эта оценка оказывается на уровне ниже личной. Вопрос о вере, таким образом, изымается из области личных решений живого человека и погружается в туманное событие, совершающееся еще до образования личности. Его следует тогда воспринимать так, что одному де выпадет одно, а другому другое и человеку остается только принять и терпеть то, что, ему послано.

Не приходится отрицать, что нынешнее неверие в большой мере нужно характеризовать, как завлечение общим потоком в массовое интеллектуальное течение. Завлечение же это не есть следование за какими-то инициаторами, которые вопреки духу верующей массы, открывая шлюзы ведут эту массу в сторону неверия. В истории религиозных движений пассивная готовность поддаться более крепкой аиле, исходящей от неверующего духа времени, со стороны религиозных вождей, реформаторов и пророков всегда оценивалась, как падение и отпадение, и с этим выносилось осуждение тем единицам из общей массы, которые, утеряв бдительность, не проявляли личной ицициативы к сопротивлению. Уже даже уклонение от личного решения как молчаливое согласие быть увлеченным общим течением прибивали к позорному столбу, как легкомыслие, как духовную окостенелость или как слабовольную уступку жадным похотям и готовность поклоняться кумирам времени. Всегда, всегда проповедники покаяния обращались сперва к своим современникам не как учители, чтобы обучать незнающих, а как глашатаи, желающие громкими и проникновенными призывами пробудить человеческую совесть оцепенелой или одурманенной массы.