Mail. Ru

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 12

ОН. Ох, Ульяна, не травите душу, да я хоть сейчас, купание в любви, даже закавычивать не стану. Целую. Андрей.

ОН. Ульяна, у нас уже темно и очень свежо от мороза. Хорошо стоять на балконе (вешал белье) и любоваться огнями над морем. Надеюсь, ты не скучаешь, это ведь очень полезно быть веселым! Целую. Андрей.

ОНА. Здравствуй, Андрей! Я наконец-то определилась со своими вопросами. Вот они:

1. Видишь ли ты вообще на том месте, где по идее должна быть я, хоть что-нибудь, кроме себя самого? а?

2. Разве бывает так, чтобы люди любили друг друга, не привязывая к себе и не привязываясь, и ничего не требуя друг от друга и не ожидая? а?

3. Не поговорить ли нам о японцах, раз уж Европа нас только к противоречиям влечет? Правда, на японскую культуру я смотрю со стороны Хайдеггера... так что очень может быть, что снова будем ругаться и ссориться.

4. Что ты называешь «увлеченностью»? (Впрочем, это уже из другого «слоя» нашего общения...)

Может быть, успеем еще сегодня «перекликнуться»? Если нет – спокойной ночи. И – до завтра, да? Ульяна.

ОН. Отвечаю на все вопросы последовательно, Ульяна:

1. Вопрос не понят. Попытайтесь задать менее жесткие условия.

2. Думаю, что это идеально, но недостижимо.

3. О японцах у меня знания скромные, буду рад послушать тебя и иногда вякнуть что-нибудь дилетантское.

4. «Увлеченность» – не могу восстановить контекст. Какая именно увлеченность?

Мне неловко, что я толком не смог почти ни на что ответить. Поверь, это не от нежелания.

Просто, некоторые моменты в самом деле не понял. Я же говорил, что последнее время тупею. Целую. Андрей.

ОНА. К анкете... 1. Вот тут-то для меня самое интересное... С «профессиональной», если хочешь, точки зрения. Был, по-моему, давным-давно, около недели назад, еще вопрос... Хочешь ли ты, чтобы тебя понимали? Меня, например, просто в бешенство приводит мысль, что каждый ищет в собеседнике лишь подтверждения СЕБЯ... Я смотрю на ТЕБЯ – я не хочу видеть себя, вместо ТЕБЯ, понимаешь? я ненавижу себя. Я себе надоела. ТЫ – бесконечный неведомый мир... мне все интересно, что ТЫ. Я – лишь вечный нуль, очередная неудача... (Однажды – давно! – я придумала формулу: Бог – это универсальное ТЫ). А как ты смотришь на то, что не ТЫ? А??? Что тебе интересно в том, что тобой не является? В том, что тебя не подтверждает, не продолжает и не оправдывает? Вот в чем вопрос... При этом я-то бы хотела, чтобы на меня смотрели, как на МЕНЯ. Это для МЕНЯ – единственный шанс на личное спасение... в вечности, если угодно. Но я уже не верю в это. Я безумно хочу уйти. Понимаю, что это – по своей воле – невозможно. И рою землю в поисках смысла... хоть какого-нибудь... Ты мог бы помочь? Найти вот этот сюжет... а?

Я знаю. Но это вводит меня в состояние тотального недоумения...
Японцы пусть дозреют.
Ты писал, что тебе для творческого тонуса нужна «увлеченность», поэтому ты «не создан для семейной жизни». Ибо «какая женщина согласится на ... «. И так далее. Кем же ты увлекаешься? Время от времени... Это любопытно.

Завтра «увидимся»? Вечно Ваша – Ульяна.

ОН. Ульяна! Я тут пытался разобраться... Не цитируя сартровской идеи о том, что «ад это другие» и вообще не вторгаясь в поле авторитетных цитат... И понял, и констатирую почти с отвращением, что мне, очевидно, свойственно видеть (искать) в другом зеркало, отражающее меня, причем комплиментарно. Качество само по себе неприятное, а в мужчине просто отталкивающее. К тому же ничуть не оригинальное, банальность. Вообще, нынешняя жизненная ситуация убеждает меня в крайней моей ничтожности. Приноравливаясь к бытовым нуждам, я вырастил в себе карлика. Но дело даже не в этом, а в том, что, как вампир, лишенный тени, я не отражаюсь ни в каких «зеркалах» – меня просто нет. И это та же проблема, о которой говоришь ты, только вышедшая из другой кулисы.

«Увлеченность» – да, теперь вспомнил. Есть такое золотое правило – никогда не говори с женщиной о другой женщине. Хотя и говорить, по существу, не о чем. Но, если это тебе важно с какой-либо стороны, то – пожалуйста – я готов. Лишь бы это только не ранило твоего самолюбия. Хотя с моей точки зрения, тут и раниться нечем... Ну, в общем, затрудняюсь продолжить без твоего «карт-бланша» на эту тему. Целую. Андрей. День был просто невыносимый.

ОНА. ...но это и есть мой «пункт», Андрей. Жизнь – хаотическое мельтешение вампиров, не имеющих тени... Мы не видим друг друга, поэтому не видим себя, поэтому не видим ничего, кроме себя – поэтому не существуем. Зачем тогда эти конвульсии, называемые «творчеством»? Что это? Подмена любящих глаз, в которых мы только и отражаемся в своей «богоданной» целостности, системой кривых зеркал, где можно лишь дробиться бесконечно, до молекулярной пыли?

А я, кажется, скоро замолчу вовсе. Так что твое ощущение «ничтожности» – результат тяжелых флюидов эпохи, которые уже почти четверть века носятся в воздухе, задевая и заражая всех, кто хоть мало-мальски думает. В ответ на это – вот парадокс! – хочется воевать, лезть на рожон, броситься в какую-нибудь умопомрачительную историю с заранее известным фатальным концом... короче, так хочется еще жить! и не на бумаге – в собственных выдумках – а всей своей «тушкой», всем телом, всей кожей, всем существом. И это при том, что отвращение к жизни временами доводит меня до исступления, которое почти невозможно сдержать... Знаешь, я ведь тоже никому на свете не говорю то, что говорю тебе. Строю себе «зеркало»... наивно и смешно! и еще обижаюсь, когда оно отказывается меня отражать «по щучьему веленью, по моему хотенью...»

Спокойной ночи. Ульяна.

ОН. Привет, Ульяна! Мне трудно сейчас продолжить линию об «отражениях», воскресенье – один из самых тяжелых дней. Но сегодня мне удалось хоть что-то сделать. Самое главное, я съездил на почту и послал тебе журнал с моей повестью. Ты теперь все сама прочтешь. Целую. Андрей.

ОН. Ульяна, несколько обеспокоен твоим молчанием, надеюсь у тебя все в порядке. Не предавайся грустным мыслям – как бы наивно ни звучал такой совет, а из моих уст и вовсе комично, но тем выше его... не знаю даже что, но ты ведь поймешь? Целую. Андрей.

ОНА. Добрый вечер, Андрей! Я не молчу... вовсе – нет. Просто работы очень много. Устаю. Прихожу вечером – как шимпанзе, на полусогнутых... Как прошел твой понедельник? Совершил ли ты подвиги, которые значились в плане дня? Попытайся еще ответить мне сегодня. Я буду ждать. Остаюсь «на связи». Твоя Ульяна.

ОН. Привет, Ульяна. Из «подвигов» понедельника мне удалось: дать один англ. урок, сделать зарядку по возвращении с урока (все, как видишь, наоборот) лечь и проспать час, почитать структуралиста Ю.Левина о Набокове (завтра лекция), играть с дочкой в медведей, спящих на дереве, и другие игры, выговорив под это разрешение слушать Бетховенские сонаты в исполнении Рихтера (купил на распродаже диск за тридцатку(!), написать тебе вечером письмо, перечитать статью В.Ерофеева о том же Набокове.

Целую. Андрей.

ОНА. Здравствуй, Андрей! А подвиг получения моего письма на почте может ли быть отнесен к числу Ваших свершений? Впрочем, предмет оного, то есть письма, уже вполне исчерпан нашей электронной перепиской, поэтому оно, то есть письмо, видимо, потеряло актуальность. Можно его и не получать совсем... Бог с ним! очень хочется сделать что-нибудь приятное для тебя к Новому году. Хочешь, я пришлю тебе музыку, какую слушаю сама? Сейчас я ломаю голову над ужасающим в своей безвыходности вопросом – ввязываться мне все-таки в диссертационный процесс или, сделав хорошую мину при плохой игре, выскользнуть восвояси... Тема звучит удручающе. Я как-то не уверена, что вообще можно корректно писать работы на такие темы: «Художественное сознание как предмет философского анализа». Просмотрела несколько авторефератов диссертаций, защищенных у моего предполагаемого руководителя, и мне стало еще грустнее. Я не создана для науки... может быть, для ЭТОЙ науки. Мне что-то скучно... Почему Платон (даже в плохих переводах) – не скучен? И Лосев? И Бахтин? А от этих всех просто тошнит... И еще требуется, чтобы я точно так же над собой надругалась?.. Ульяна.

ОН. Я со своей диссертацией сделал просто. Плюнул и забыл об этом унижении. Поводом для окончательного «разрыва» послужил последний, в апреле, разговор с моим научным руководителем. Линия наших бесед и так часто уходила далеко от предмета диссертации, а тут вообще... Я, написал, что-то насчет того, что зло не имеет укорененности в бунинском мире (или вообще в мире), а возникает как результат взаимодействия различных ситуаций и сред. А она стала доказывать мне, что зло имеет укорененность и что, например, вулкан – это зло, и селевые потоки, и цунами... Ну я просто вообще... С тех пор даже не звоню. Чтобы написать диссертацию, надо быть пошлым идиотом – вот мое мнение. Схоластом и начетчиком или иметь немецкий характер и вытерпеть это с улыбкой. Все диссертации, которые я прочитал, были «написаны задницей». Железной задницей. Закаленной в сидении по читальным залам. Прости за эту пламенную инвективу. За письмом на вокзал у меня в понедельник просто не было времени заехать. Сегодня до 12 сидел с дочкой, потом помчался, опаздывая на урок, оттуда в отдел кадров и секретариат, взял бумажки для ежепятилетнего прохождения по конкурсу. Потом рысью домой, перекусил второпях и двухчасовой английский, потом в шесть поехал к черту на кулички на еще один английский. Закончил в девятом часу. В десятом был дома. Дочка не уложена в постель, укладывал и сейчас все еще укладываю и пишу тебе письмо. Завтра надо читать две лекции с 8, потом оформлять конкурсные бумаги, потом бежать за паспортом, потом дома три часа английского с разными учениками. Потом ночь.

Но за письмом я заеду. По Набокову так толком и не подготовился. А столько материала. Я понимаю, что вполне можно обойтись и тем, что я нагорожу им просто так, им и этого будет с избытком. Но для себя! Если не для себя, то тогда вообще зачем я там работаю?

Возможно, сегодня успею получить еще письмо от тебя, если не рухну спать. Какой уж тут Набоков? Целую. Пиши. Меня это всегда бодрит и радует. Андрей.

ОНА. Меня тоже наше крохотное общее пространство «бодрит и радует». Может быть, это вообще – последнее, что меня еще «бодрит и радует». Разве что дети... ученики. Но эти существа – мое порождение, понимаешь? Родные дети, которых я выносила, родила и выкормила, – в этом смысле именно и совершенно ДРУГИЕ. Эти же – просто (страшно, но так!) мое «клише». Я стала не в шутку опасаться той легкости, с которой они повторяют – как Истину – все, что я говорю... иногда так вовсе «неся абы что» для красного словца... как это со мной – увы! – нередко случается. Вот мир, творимый «по образу и подобию» моему. Тебе никогда не приходилось чувствовать себя Демиургом? Создателем не литературы, а живого мирка, для которого ты – и Бог, и Благо, и Судия... А как насчет музыки, которую я хочу тебе прислать к Новому году? Я отправила бы и так, но боюсь «промахнуться»... Ты же вон Вагнера слушаешь, которого я не понимаю. А я так люблю Шопена, наверняка он на тебя наводит скуку. Пиши. Я тоже поцеловала бы тебя – но это слишком резкий жест с моей стороны, поэтому просто жму дружески руку – и надеюсь еще «услышать» тебя сегодня. Если же нет – спокойной ночи и до завтра. Твоя Ульяна.

ОН. Привет, Ульяна. Получил твое письмо на почте, этот «подвиг» просто ожидал более героической обстановки, сегодня снегопад, транспорт встал, метель, гололед. Читал твое письмо, как это обычно бывает, сразу, в автобусе и улыбался от удовольствия тоже, как обычно. Отвечу на него на бумаге, а не сейчас. Хорошо?

Прочитал-таки по Набокову, лучше, чем ожидал, но хуже, чем, в принципе, возможно. На работе меня ожидали записки «срочно проставьте аттестацию», «срочно обменяйте паспорт, из-за Вас никому не выдадут деньги», «срочно подайте документы на конкурс», «срочно заберите письмо в отделе кадров» – (это письмо из пенсионного фонда, они мне пишут, что за прошлый год я заработал 349 рублей пенсии). Мне стало смешно, и поднялось настроение.

Потом дом, английский, дочка – и фоном какая-то ускользающая мысль, которую хотел, но не успел записать. Сейчас перечитаю твое последнее письмо и продолжу. Андрей.

ОН. Ах, да, вот, насчет музыки. Вы слишком строги ко мне или нет, вернее, ты переоцениваешь изощренность моих вкусов. Я ведь только приучаю себя к высокой музыке и поэтому слушаю все и люблю все, даже чеха Сметану. А Вагнера я тоже не очень-то понимаю, но купил, чтобы понимать. А некоторые кассеты, стоящие в этих жутких, заваленных попсой киосках, я беру... просто... ну, как Шиндлер евреев из концлагеря.

В общем буду очень рад всему, что пришлешь для воспитания моего дикого пока еще вкуса.

Может удастся получить еще сегодня весточку от тебя. Целую, не боясь резкости этого жеста со своей стороны. Андрей.

ОНА. Привет, Андрей! Каждый раз получая от тебя весточку, я испытываю такое чувство... как будто в темной комнате, где мы заблудились вдвоем – и точно известно, что вдвоем и ты где-то тут! – вдруг столкнешься лоб в лоб... и неожиданно, и приятно, и хочется обняться и расцеловаться... и... слава Богу, кончился этот страшный сон, и мы снова вместе, и так и хочется стоять, прижавшись лбом к твоему лбу... и, наверное, это мы стоим на четвереньках на холодном полу, как маленькие дети, испугавшиеся замкнутого темного пространства... Жалко, что это наше крошечное пространство так замкнуто и так мало. Когда я думаю о тебе, мне хочется сказать сразу ВСЕ! Потому что... вдруг... это уже никогда не сможет повториться... Завтра я отправлю тебе музыку по почте. И еще кое-что – тебе и дочке. «Приятно сделать приятное приятному человеку...» Пиши скорей. (Если бы ты только знал, как сильно я хочу тебя увидеть!). Ульяна.

ОН. Привет, Ульяна. Спасибо за такое теплое и нежное письмо. Я сегодня много мотался по городу, стоял в очереди в паспортном столе и теперь совсем отупевший сижу, без единой мысли в голове. Собирался вечером еще почитать, но даже не помню, что именно. Надо было что-то по экзистенциалистам... Да Бог с ними. Все, что было на сегодня запланировано – сделано в полном и объеме и – какая пустота успешного дня. Будто гонялся за привидениями. Может, это все проклятый «мидл лайф кризис». Прости, забыл что ты не знаешь английского, «кризис среднего возраста». Я, в сущности, его тоже не знаю (английского). В этом авантюристическое очарование моего репетиторства, уже, впрочем, поистершееся. Но все мои «репетируемые» успешны в учебе и школьных оценках. Феномен какой-то... Ульяна, а что тебе выслать из музыки? У тебя есть возможность проигрывать компакт-диски? Ответь сразу на этот вопрос, потому что я знаю место с чудными залежами, уже иссякающее. Любишь ли джаз? Ну и вообще, что любишь? Классики там, к сожалению, уже нет. Целую. Андрей.

ОНА. Добрый вечер! Сегодня мне весь день признавались в любви – сначала моя любимица Настя сунула записочку мне в карман жилетки, а там: «Огромное спасибо за то, что Вы есть, и что всегда рядом. Простите, если не оправдываю надежд... Я Вас очень люблю. Извините, если что не так». Это было утром. А перед последним уроком на лестнице (помнишь нашу лестницу в школе, ведущую с первого на второй этаж?) мне на шею бросилась восьмиклассница Женька: «Я сто лет Вас не видела. Как я рада и как я Вас люблю!» Так что, как видишь, и мне иногда приходится пожинать сладкие плоды педагогической деятельности. Про «мидлайф кризис» – это да... я сама тебе писала про это. Я уже его пережила, перевалив через Становой хребет на северную сторону... Вокруг меня давно уже тундра, дорогой, так что пользуйся жизнью на всю катушку, пока еще что-то переживается как «мидлайф кризис». Настолько-то я английский понимаю. Несколько фраз я понимаю почти на всех европейских языках, включая сербский, например. Мой мозг так устроен, он все на свете склонен лепить друг к другу – по ассоциации. Музыка? Романтизм второй половины 19 века – Григ, Дворжак, Венявский, Брамс... Или уж что-нибудь глобальное – Гендель, Бах (не все), поздний Моцарт (только не опера)... Или импрессионизм – Равель, Дебюсси, Скрябин. Люблю Рахманинова... Особенно второй концерт для ф-но с оркестром. Да много чего. Гершвин, Бернстайн, если уж ближе к нам. А вообще, если хочешь послать мне музыку, – пришли то, что слушаешь сам. Это будет еще одна тропинка к пониманию Вашей «органики». Посылку тебе я постараюсь завтра отправить. В ней музыка для тебя и специальный портфельчик для дочки со всякими рисовальными штучками. Ей должно понравиться. Еще положу что-нибудь сладкое, я знаю – ты любишь шоколад. Про свои переживания я ничего писать тебе больше не стану, потому что в твоих реакциях на все это мне слышится такая бесконечная ирония... что лучше я уж помолчу. Спокойной ночи. Ульяна.

ОН. Ульяна, как говорил персонаж одной любимой мною с самого раннего детства комедии: «Мы все запуганы, сыр», – говорил отец Элизы Дулитл профессору. Не знаю, нравится ли тебе Бернард Шоу, да и не в нем дело, а в том, что нам всюду видится (тебе) ирония, мы не доверяем другим в их «подозрительно хороших» проявлениях. В принципе это правильно «верить никому нельзя... мне можно» – помнишь из «17 мгновений»?

Ты еще не получила мою бандероль, вернее там заказное письмо, его принесут на дом. Целую. Андрей.

ОНА. Я отправила тебе на Главопчтамт посылку – вроде новогоднего «приветика». На почте говорят, что придет дней через десять... надеюсь, как раз к празднику. Там два диска для тебя, и шоколад. И портфель-органайзер с разными штучками для рисования – дочке. Когда я была маленькой, я безумно любила всяческие штучки с кармашками, в которых прятались бы всякие мелкие вещички. Но – если тебе такая штуковина самому нужна (она очень удобна для хранения и ношения бумаг), то – распорядись этим делом по собственному усмотрению. Пиши мне рано утром, и днем, и поздно вечером. Свой ящик я проверяю с исключительной регулярностью и всегда сразу отвечаю, если нахожу письмо. Мы не «запуганы», Андрей, а просто очень больны и несчастливы... Вранье, что надежда умирает последней. Она умирает сразу же. После первой же неудачи. А потом начинаются фокусы воображения... А это уже – болезнь. Пиши... я на связи. Ульяна.

ОН. Как будет «мидлайф кризис» по-сербски? Просто так, шутка. Привет, до вечера. А.

ОН. Привет, Ульяна, сообщение получил, огромное спасибо за посылку, мне даже неловко. Я тебе тоже купил сегодня два диска. Их можно слушать и на музыкальном центре, и на компьютере. Очень трудно среди завала попсы купить что-нибудь приличное, но по счастью у меня рядом с домом есть неплохой книжный магазин, книги там – мура – карма, медитация, Атлантида, мы произошли от инопланетян и проч. А диски есть приличные, специализируются они , конечно, по «музыке для релаксации», а от нормальных вещей (дураки) избавляются. Устроили распродажу. Я давно уже пасусь на этой распродаже. Купил там замечательные (с моей точки зрения) вещи, которых по городу не достать. И сегодня тоже вот были две чудесные штучки, одна джазовая команда Brother Jack Mcduff и крайне оригинальный музыкант-примитивист Tom Waits, умудрившийся добиться мировой популярности, не записав за всю свою карьеру ни одного хита, ни одной коммерческой вещи. Хотя, я, конечно, не уверен, что тебе будет близко, но ты сама просила... Еще купил кассету Сен-Санса, сборник, разумеется. Остальных композиторов сегодня не видел. Помню, что где-то на днях попадался Равель, посмотрю. И еще купил недавно книгу... Стоп. Вспомнил. Табу. Пиши. Целую. Андрей.

ОНА. Я получила извещение на твою бандероль – так что Ваши наивные ожидания на принесение письма домой не оправдались.

Я действительно современной музыки почти не знаю, но догадываюсь, что она есть. Спасибо, я рада буду побыть в ней по твоей «наводке».

Про «кризис возраста» по-сербски... ну, я не знаю... есть у них такая идиома – «стрч прст скрс крк» (у сербов – кириллица, а говорят они чуть ли не совсем без гласных...). Буквально – «проткни пальцем шею». Мило, правда? Мы были вчера с мужем в оперетте. По приглашению автора музыки... Оба еле выдержали эту пытку, но сбежать не могли, так как композитор все время поглядывал на нас из ложи. Он, композитор, (честно!) ОЧЕНЬ хороший человек, и я не могла его обидеть... Но, Боже мой, какой это был... мрак! А либретто написал наш же местный писатель, умерший прошлой осенью в возрасте 55 лет. Музыка все же была лучше, чем либретто... и как ни жалко писателя, как ни бесконечно мил композитор, но я не могла отделаться от мысли – неужели они не ведали, что творят? Ведь профессионалы же, блин! Или же профессионализм в отношении искусства – вещь, нами уже совершенно утраченная? Бывает профессиональное искусство? Или оно в принципе и по природе всегда – художественная самодеятельность? Увидимся завтра? Ульяна.

ОН. Привет, Ульяна. Опять пишу утром. У нас в литинституте, в нашей группе учился один парень, писал чудовищно слабые рассказы. И мой приятель, тоже одногруппник, как-то сказал мне: «Толя не может написать хорошо – он человек очень хороший». С тех пор я часто встречал подтверждение тому, что «хорошие» люди часто слабы в искусстве. Это я к твоему посещению оперетты. Рад, что ты получишь журнал. Но у меня всегда такое чувство... Я, Ульяна, как бы это сказать... не люблю, когда меня читают. Когда читает кто-то незнакомый, это терпимо. Но... что толку разглагольствовать на эту тему...

Неужели сербский язык на самом деле таков? Сразу стал понятнее М.Павич и без того, в принципе, очень понятный штукарь.

Пока. До вечера. Андрей.

ОНА. Добрый вечер, Андрей. Сербский язык действительно такой. Он очень... «маскулинный», наверное, самый жесткий и мужественный в славянской семье языков. Польский вот – в моем ощущении – напротив, женственный, нежный... Я люблю переводить с польского.

Твой пассаж о слабости хороших людей в искусстве я готова была бы поддержать, если бы не столкнулась в жизни с множеством парадоксов «из этой серии». Вот, кстати, и косвенный повод вернуться к... литературе. Я чувствую (а может быть, уже и знаю), насколько разнятся у нас с тобой те «рецептивные части» психики, которыми воспринимается искусство. И в общем разнятся не по «гендерному» признаку, а скорее, по культурному. Так я и работаю иначе. Я и ЧИТАЮ что-то другое в том, что люди пишут. И ПИШУ – ориентируясь на читателя, подобного мне. И цель у меня в «творчестве» какая-то другая. Поэтому – что слабо, а что сильно – тут, видимо, у нас могут быть диаметрально противоположные точки зрения. Пугающе темные друг для друга. Чтобы снять это напряжение, нужно приложить так много сил, и времени, и любви, и терпения... А тебе это, разумеется, не интересно. Тебе ведь вообще не интересно ДРУГОЕ. Ты сам сказал... А мне уже не хочется спорить с тобой (тем более, что ты при этом просто «прячешь кукиш в карман» – и делаешь вид, что согласен). Я боюсь, что, начавши спорить всерьез, мы разругаемся и разлетимся в разные стороны. (В этом тоже есть резон, но я не хотела бы, чтобы это случилось сейчас).

Профессионализм же – это не к вопросу о слабости и силе произведения, а о минимальном качестве вещи, необходимом для того, чтобы вещь хотя бы опознавалась как вещь. Рассказ как рассказ. Водевиль как водевиль. Вот я о чем. Ну и... вот еще что. Я читаю все, что ты пишешь (насколько это вообще попадает в мои руки), ища ТЕБЯ именно... вот такого человека, вот так видящего, чувствующего и говорящего. Что же ты думаешь сам о себе, если тебе заранее неприятно, что близкие люди будут какое-то время жить твоей жизнью? Ты не хочешь им такой участи? Вот видишь, я снова толкаю тебя в «экзистенциальную рефлексию»... Не реагируй на толчки, если тебе это неприятно. Я же просто – остаюсь в ожидании Вашего письма. Ульяна.

ОН. Привет, Ульяна! Сегодня поздно выхожу в «эфир». У нас уже первый час ночи. Что же я такое о самом себе думаю, что не хочу, чтобы этой жизнью жили другие? Да нет, здесь все намного проще. Я просто стесняюсь быть в их глазах «писателем». В глазах тех, кто меня не знает, это еще терпимо. А друзья, знакомые, родственники они ведь все равно не поверят, что я «гений», даже если бы я им был. А на меньшее подлое самолюбие не согласно. Но не согласно оно и на «гения», в глазах близких предпочтительнее оставаться человеком. Такая вот путаница, что не разберешься сам. Я заметил, ты иногда слишком мудрено меня толкуешь. А я, напротив ,часто склонен все объяснять просто, иногда просто до грубости, почти до пошлости просто. Потому , что этот вид пошлости для меня предпочтительней, что ли? Ну, чем словеса... Из приземленности, как из почвы, из навоза еще может что-то произрасти, а из словес уже ничего. Ты понимаешь, что это ни в коем случае не в твой адрес. И не такой уж я эгоист, как это продекларировал. (Что меня никто не интересует, кроме меня самого). Я и нарочно так продекларировал, чтобы «приземлить», «свести» до крайности. Целую. Андрей.

ОНА. Вот тебе, Андрей, сюжет для романа. Бог ищет оправдания своему творению (в который раз!) и посылает к людям Ангела. Для того, чтобы тот нашел Праведника, ради которого стоило бы оставить этот мир для бытия и размножения. И Ангел оказывается, допустим, в городе Петербурге (или N-ске – неважно!) в 2003-м году. Ясное дело, чтобы найти Праведника среди людей, Ангел должен стать одним из людей. Родиться от женщины, вырасти, понять свою задачу и выполнить ее. Этот сюжет в Ветхом завете называется «Содом и Гоморра». Что будет делать Ангел? Как он выживет, вырастет, поймет... и станет искать. И С ЧЕМ придет в конце концов к Пославшему его? Я сама хотела это написать. Но у меня уже не хватит ни дерзости, ни жизни, ни таланта... Мой Ангел, как и в великой еврейской книге, прошел через такие пытки и надругательства, что... ему нечего сказать Творцу в защиту Его творения. Ульяна.

ОН. Спасибо за сюжет, Ульяна! Сюжет хороший, боюсь слишком масштабный замах для меня. Я ведь, ты знаешь, все больше о мелочах, для меня простая любовная история – вещь неподъемная. Боюсь, что в моем исполнении этот сюжет будет травестирован. Но повертеть, хотя бы в голове, есть желание. А это не будет перекличкой (я имею в виду Ангела с «Небом над Берлином» Вендерса). Хотя, понимаю, дурацкий вопрос. Все зависит как сделать. А я тебе писал о моем варианте сюжета, помнишь? Он так себе, да? У нас прямо Рождественские морозы и опять несчастный бродяга в подъезде, прямо рождественская история в зачине.(Интересно «выдашь» ты мне за эту фразу очередное свое резюме о моем мировиденье?) Я не нарочно это придумал, «сконструировал», а бессознательно. Боюсь, еще с нынешним вектором моих религиозных размышлений, Ангел не сочтет необходимым что-то доказывать Богу, а скорее потребует у него некоторых объяснений. Не в том, конечно, банальном смысле – ах, отчего все так плохо, а в том смысле, что у сильного нет морального права судить слабого. Спокойной ночи, до завтра. Андрей.

ОНА. Привет, Андрей! Я получила журнал с дискетой. Сегодня вечером прочту. Твое тонкое замечание о бесплодности «словес» – разумеется, В МОЙ АДРЕС. Не надо быть психоаналитиком, чтобы понять дальность Вашего прицела. Я уже это слышала от «новаторов» и «почвенников» всех мастей. А теперь вот и от тебя! Естественность Вашей солидарности с моими врагами даже не удивляет... Таков мой удел – петь среди глухих. ( Это почти что шутка. Не принимай всерьез).

Я не читала «Небо над Берлином». Однако сюжет со странствующим Ангелом стар, как Библия. Тут есть даже место... не то, чтобы для переклички (что само по себе никогда не возбранялось в литературе), а для красивой культурной игры с пародиями и скрытыми цитатами. Одна канва – но сразу же видно, что мы написали бы с тобой принципиально разные вещи. Мой Ангел – всего лишь Тот, Кто Должен. Он ни о чем не спрашивает Бога и тем более ничего не может Ему доказать. Странно, что ты смотришь на Бога как на личное существо. Я – нет, вовсе нет... Бог есть Сущее, разумное бытие вот этого мира. (А есть и другие миры – с другими разумными предпосылками). Синклит, если хочешь (по Даниилу Андрееву). Какие могут быть претензии у Ангела к синклиту? Поэтому категории «сильный – слабый» тут абсолютно не применимы. Мне так кажется... Мой Ангел не только Праведника не нашел, но и сам изрядно «испачкался». Он ведь узнает, что он Ангел только... после смерти. Понимаешь? Для меня этот сюжет исчерпывается на земле. Смысл его – у человечества нет никаких шансов! Оно обречено! И поделом! Но это «поделом» не просто откуда-то сверху нависает, а переживается и постигается героем изнутри его собственной жизни. Это вывод, к которому он приходит, погибая. Его внутренний предсмертный монолог – и есть последняя инвектива Бога. Не надо больше никаких слов, объяснений и доказательств. Все кончено! У меня эта штука называлась «Содом».

Знаешь, я часто думаю, почему твои вещи так противоречиво действуют на меня. Может быть, потому, что моему читающему Я просто не с кем в них отождествиться. «Глазами Автора» я смотреть не в состоянии, за исключением тех моментов, когда меня подхватывает сильная эмоциональная волна, и я увлекаюсь «живописью» в пику и в противовес тому, куда, как мне кажется, мою хрупкую душу влечет сердитый Автор. И последнее (я уж и так разболталась...) – о сложности взаимоотношений Гения с близкими. Как насчет взаимоотношений Гения с Гением? А? До вечера. Ульяна.

ОН. Привет, Ульяна!

Ну вот, теперь и журнал с дискетой у тебя. Теперь (трепещу) мне достанется.

Не веришь ты людям, Ульяна, не веришь мне. Если я говорю про «словеса», то только про собственные и исключительно про них. Откуда я могу знать, что чужие слова это именно «словеса», может, для него, говорящего, это как раз сама жизнь, ее самый подпочвенный или возвеличенный уровень. Вообще мы так опять далеко зайдем и заблудимся. Надо и эту тему искоренять. Бога как личное существо я воспринимаю, очевидно, потому что принадлежу к ортодоксальной церкви, с ее идеей богочеловека. Если Бог – это всебытие, вечные и бесконечные законы, то это уже и не Бог, а какая-то антропоморфизация физики с химией. Я вижу, как душевно близок тебе сюжет про Ангела, я не дерзну его взять и «пародией бесчестить». Гений с Гением могут общаться очень даже запросто, если это мы с тобой. Тут и в теоретизирование не пускаюсь. Потому что, если бы пустился, то нагородил бы, что общение двух полноценных Гениев невозможно, поскольку каждый из них демиург и просто не видит другого из собственного космоса. Привел бы примеры гениев Возрождения. Подсознательно и даже сознательно отдавая себе отчет в возможных вариантах опровержения, но продолжая, так сказать, «ради линии». Но хорошо, что ничего этого не делаю, правда?

Сегодня просидел дома с дочкой. До обеда только вышел пройтись, купить карточку на интернет, да зайти еще посмотреть кассеты и диски. Как ты относишься к испанской гитаре? Знаешь ли, кто такой Оскар Лопес? Я пока не имею представления, но купил, предчувствуя твой интерес к такой музыке. Андрей.

ОН. Привет, Ульяна! Продолжаю, рабочий день окончен. Сегодня даже удалось написать «эпизод». Уже начинаю мыслить эпизодами, как создатели «Звездных войн». Небольшой правда, но удачно сошедшийся с написанным до него «эпизодом». Надо еще успеть посмотреть хотя бы до половины фильм, который дали до завтрашнего дня. «Небо, девушка, самолет» – ремейк старого фильма «Еще раз про любовь» по пьесе Радзинского. Там, в ремейке, одна из самых манерных во всех смыслах этого слова актрис Рената Литвинова. Она мне понравилась в Муратовском фильме «Три истории». Он шел у нас во время фестиваля. Слушай! у нас же был фестиваль, летом, впрочем, это все уже проехало, да и мне нечего сказать, я не был ни на одном фильме, так «слушал слухи» и сплетни о том, кто из актеров живет в каком номере, сколько за все заплатил губернатор. У нас традиционно бандит. Но нынешний всем прежним форы даст.

Я часто с удовольствием пересматриваю Данелиевский «Кин-Дза-Дза», так, к слову...

Подумал, что может быть из музыки для твоего лучшего представления обо мне стоило тебе выслать как раз что-нибудь радикальное, т.е. тебе не близкое совсем, но мной особо любимое, вроде King Krimson. Это умная, но на твой вкус, грубая музыка. Если ты согласна, завтра куплю диск. Не понравится – отдашь сыну. Хотя ему тоже, наверное, не понравится. На эту «команду» вообще не много любителей. Не считая мировой славы, разумеется. До свидания. Целую. Андрей.

ОНА. Привет, Андрей. Я попробую очень коротко ответить на те «посылы», которые содержит твой message.

1. Конечно, я не верю людям. В том числе и тебе (а разве тобою совершено что-нибудь такое, что поколебало бы мое недоверие к человечеству?) С какой бы стати я им, людям, верила (включая кого угодно)? Весь мой опыт – личный и социальный – свидетельствует как раз о недопустимости предполагания лучшего в человеке. В моей личной практике не было ни одного случая, когда светлая вера в человека не обернулась бы горем и ужасом! Только начни что-то конкретное делать вместе с ним или же – тем более! – делить... Я, понятно, – другое дело... На меня можно положиться, как на хороший бронежилет (многие, кстати, знают это – и пользуются!) Но я ведь как бы и не совсем человек, как Вы понимаете.

2. Ты прав. Моя вера – то, что Лосев, кажется, называл «философской верой». Для меня «богочеловек» (а я совершенно уверена, что при всем своем символизме история Христа – чистейшая правда!) есть явление Бытия человекам, Творца – творению. «Богочеловек» – потенциально каждый из нас – неповторимая «искра Божья». Но если мы уже давно перестали быть Людьми, откуда придет Богочеловек? Будем ждать Антихриста... да и что его ждать? Он уже здесь – во всей своей красе.

3. Про Ангела мне никогда уже не написать.

4. Слушай, неужели ты в самом деле думаешь, что МЫ ОБЩАЕМСЯ? На мой взгляд, так даже еще и не начинали! Но я, по крайней мере, отдаю себе в этом отчет. А ты?

5. Конечно, я знаю Лопеса. Гитара – это наш с моим сынулей конек. Я и тебе послала гитару. Сантана, Пако де Лусия, Ал ди Меола и др. И Виктор Зинчук в своих интерпретациях классики. Чуть-чуть «попсовато», но именно настолько, насколько я еще готова это принять. 6. Фильмы Данелия я тоже люблю. И вообще люблю наш «кондовый» советский кинематограф. По-моему, в толще своей он был великолепен. Не люблю – очень сильно! – Никиту Михалкова. Хоть в чем. Но я и Антониони не понимаю, и к Пазолини равнодушна. Зато люблю Тарковского(«Рублев», «Сталкер», «Солярис», остальное – уже с трудом...) и, как ни ужасно, Спилберга. Современное же «умное» кино мне вовсе не доступно. Может быть, чисто физически – просто негде посмотреть.

7. Конечно, мне интересна музыка, которую ты слушаешь! Надо же когда-то НАЧИНАТЬ ОБЩАТЬСЯ!

Люблю, скучаю... Как «сорок ласковых сестер».

Поэтому ни обнять, ни поцеловать Вас – не смею. До завтра? Ульяна.

ОНА. Убедительно прошу Вас ничего не высылать мне больше. Мои представления о Вас и без того полны, правдивы и истинны! Благодаря знакомству с Вашими актуальными произведениями. Надеюсь, Вы понимаете, что никакие отношения с этого момента между нами невозможны? Я ведь тоже – не сестра Тереза, чтобы обсуждать с Вами проблематику Ваших особого свойства подвигов! Вы слишком дурно обо мне думаете, если допускаете такое. Благодарю... Даже прощаться не хочу, потому что сама вряд ли смогу когда-нибудь простить. Ульяна.

ОН. Ничего не понял...Что там с Вами происходит?

ОН. Ульяна, хотя бы проясни, что явилось причиной этого безумия, извини, иного слова не подберу, хотя и стараюсь сдерживать свою, ну пусть, просто недоумение... Какая такая связь установлена тобой между неким текстом и нашими отношениями? Это что и есть результат твоих поисков себя в том, что пишу я? Андрей.

ОН. Ульяна, в голове я написал тебе уже десять писем. От недоуменных до бешеных. Но главное-главное – я действительно не понимаю, что ты вычитала оскорбительного для себя в текстах, которые не имеют к тебе никакого персонального касательства! И даже намека. Или именно отсутствие таковых тебя взбесило?!

Не понимаю! Остаюсь в надежде на... ну хоть просто на здравый смысл. Так, как ты, поступать нельзя, находясь в здравом рассудке. Извини за резкость, но я этим оскорблен. Я еще в давнем письме говорил тебе о том, что имеет место какая-то дурацкая путаница между автором и персонажем или там, лирическим «я» в твоей голове, но ты потопила все это в потоке рассуждений. Какая-то кафкианская ситуация. Андрей.

ОН. Здравствуй, Ульяна. Вполне возможно, что ты не читаешь моих писем и объяснение твоего поступка останется для меня вечной тайной. У меня есть несколько предположений. Но выглядят они слишком фантастично, чтобы я смог в них поверить. Они слишком рисуют тебя с совершенной иной, новой и пугающей стороны. Возможно, ты уже разобралась и поняла свою ошибку, но не находишь сил ее признать, ибо именно ее признание и будет «оскорбительно» для тебя, а не то, что показалось тебе. Я понимаю неловкость этой твоей ситуации и хочу первый сказать – брось, ерунда, забудь – наши отношения выше амбиций такого рода. Разумеется, если тебе понятно, о чем я говорю. Если нет, то я теряюсь в новых, все более пугающих догадках. В любом случае, остаюсь всегда открытым для тебя. Андрей.

ОНА. Какие такие «наши отношения»? Что это за «отношения»? Я не понимаю... До такой степени не понимаю, что не понимаю, как можно не понимать, отчего меня бросило в шок при чтении Вашего последнего опуса. Никакой ошибки нет! Я СЛИШКОМ хорошо знаю, как связаны между собой Герой и Автор.

Послушайте – ну... ЗАЧЕМ? Это был самый первый вопрос, который я Вам задала – тогда, в позапрошлом августе. Ну да Бог с ним – с этим «зачем». НИЗАЧЕМ, как Вы тогда сказали. Допустим, Вы не решаетесь поставить меня в известность, что не питаете ко мне никаких особенных чувств еще с того самого августа (хотя это было бы гораздо честнее, чем тянуть вот эти аморфные непонятные «отношения», когда все равно придется рано или поздно «рубить собачий хвост». По частям его рубить – еще хуже!). Зачем Вы допустили, чтобы я тогда приехала к Вам? Зачем поддерживали во мне то, что надо было одним движением задавить еще тогда? Перечтите мои письма – если уж Вы их сохранили – найдите эту нить, проследуйте по ней глазами! Вы умеете ЧИТАТЬ? Или можете только менторски покачивать пальцем перед носом человека, ослепшего от боли? Ну пусть – говорю я себе, пусть! Он – дитя по сравнению со мной. Можно строить тонкую и нежную связь, минуя то, о чем я только что сказала. Может быть, потенциально Вы чувствуете, как что-то брезжит впереди и хотите сохранить со мной «дружбу». Как же Вы могли тогда допустить, чтобы этот текст попал в мои руки? Какими глазами я должна была все это читать? Неужели Вы настолько наивны, что предположили, будто я заплещу в восторге руками и наполню воздух счастливыми восклицаниями? Дальше? Я не интересна Вам, как женщина. Я не нужна Вам, как собеседница (раз уж вы настолько мною не дорожите, что могли подвергнуть такой... «дыбе»).Теперь вопрос – чего же Вы тогда от меня хотите? И вот тут мои гипотезы уж точно не делают Вам чести. Я тоже в результате этой истории начинаю подозревать в Вас нечто такое, чего никак не ожидала. Я ведь думала: «Вот человек!». А этот человек позволяет себе непроизвольные движения, которые даже пятнадцатилетние подростки умеют усилиями ума и воли контролировать и предупреждать! Не лгите мне, Андрей! На ложь у меня чутье, как у борзой на зайца.

Решившись на этот монолог, я уже изменила своим принципам. Орган отсечен, рану прижгли... Надо жить дальше. Теперь все снова разбередилось, надо опять собираться в комок – и перемогать боль. Но Вашу-то участь, надеюсь, я облегчила? Хотя, думаю, Вам все равно.

Самолюбие Ваше удовлетворено, а остальное – трын-трава! Можете не отвечать: я пойму и переживу. Ульяна.

ОН. Здравствуй, Ульяна. Давай все это забудем (я имею в виду тему последних писем), когда плохо физически – уже не до литературы. Я понимаю, понимаю, как все это связано... Но в первую очередь все-таки береги себя. Я готов далеко забросить всю эту литературу и оставаться (по возможности, то есть, если это приемлемо тебе)... Да, нет не то, что готов, это именно предпочтительней будет – относись ко мне как к человеку просто, без всякой литературы. Извини за сбивчивость, я просто очень взволнован и расстроен тем, что ты написала. Прости меня. Андрей.

ОНА. А что я знаю о тебе, как о «человеке просто»? Ровным счетом ничего. Ты ведь не позволял мне приблизиться – и все время (уже почти два года!) между нами висит эта искажающая линза (сколько раз я предупреждала тебя об этом!). Да и ты, что обо мне знаешь? Думаю, столько же. Ульяна.

ОНА. Здравствуй, Андрей! Вчера весь вечер не работал сервер. Твое письмо открылось с громадным трудом, а ответить я так и не смогла – не открывался канал. Сейчас вроде почта заработала... Наверное, это было сделано специально для того, чтобы я... «отошла». Ну, давай забудем. Только – смысл? Отравленная пуля там и осталась, куда влетела. Значит, будет мучить, и болеть, и влиять на то, что ты называешь «нашими отношениями»... Хочу я этого или нет. Ты всегда так делаешь? Загоняешь болячку внутрь, вместо того, чтобы диагностировать ее и удалить? Да и при чем здесь литература? Я так всегда и относилась к тебе, и отношусь, и буду относиться, потому что по-другому не умею, – именно как к человеку, создающему некий текст. А ты умеешь как-то иначе? Поделись опытом. Ульяна.

ОН. Здравствуй, Ульяна. Рад, что ты получила письмо. У меня тоже с почтой что-то не так и сегодня, и вчера. Я не хочу, чтобы тебя что-нибудь еще мучило, дополнительно. Если под удалить... ты что подразумеваешь под этим?

Я ничего не знаю. Я слишком потерян от случившегося. Насчет умения и «поделись»... я не то что иначе, я, как выясняется, никак не умею. Как ты себя чувствуешь?

У нас снег и сильный мороз с ветром. До свидания. Андрей.

ОНА. Только не надо меня жалеть, я в этом не нуждаюсь.

Просто мы живем в непересекающихся Вселенных. И отношения (любые) между нами невозможны не потому, что кто-то обидел, а кто-то обиделся, а потому, что мы друг для друга не видимы, не слышимы – не ощутимы. Каждый видит в своем «визави» то, что хочет. То есть самого себя. Кто-то из моих друзей сказал: «Диалог – это как коммунизм, светлое будущее всего человечества». То есть нечто совершенно недостижимое. И мне больно не от того, что я ревную. «Я больше не ревную» (помнишь у Мандельштама?) Дело-то, в общем, не только во мне. Да и не только в нас. В отличие от тебя (уверенного, что я – твердо, понятно и естественно – вписана в давно тобой начерченную сетку координат и подчиняюсь законам ЭТОЙ геометрии), я-то понимаю суверенность, отдельность и отдаленность твоей «планеты». У меня был миллион вопросов к тебе, как у НЛОнавта. Но кому я их задам, если вместо живого существа, любящего, жадно всматривающегося в тебя и желающего ПОНЯТЬ, перед тобой – кривое безличное зеркало, лишенное души и цели?

И продолжать, действительно, не стоит... Я хотела бы все-таки завершить этот год на какой-то доброй, человеческой ноте. Нашего конфликта не выносит даже электронная почта. Она все время барахлит, как будто пытается удержать нас за руку, когда мы намереваемся быть жестокими. Ульяна.

ОН. Здравствуй, Ульяна.

Для меня прекратить общение с тобой – это не просто прекратить общение с каким-то отдельным человеком. Это значит прекратить общение вообще.

ОН. Опять что-то с почтой. Отправил тебе два письма сегодня, но не уверен, что дошло второе, которое дополняет первое. Ну, ладно не в этом дело... Я просто хотел повториться. Сказать, то же самое, что и в первых двух, то есть о том, как важно мне, со всеми, пускай, «издержками» последних дней, наше общение. До свидания. Андрей.

ОНА. Здравствуй, Андрей! Начнем (mamma miа!) с начала. Что ты называешь «общением»? Я называю общением следующую вещь:

а) мы смотрим на один и тот же предмет

б) мы высказываем разные высказывания по поводу этого предмета на одном и том же и языке (иначе мы не поймем друг друга).

в) мы обнаруживаем совпадения и несовпадения – и по поводу совпадений бурно радуемся, а несовпадения обсуждаем до состояния совпадений или... говорим: ах! блин! вот здесь-то мы фундаментально не совпадаем, и для человечества – как минимум – это значит... и следует красивая точная формулировка. Как у Эйнштейна – e=mc2 (я не знаю, как уменьшить двойку, чтобы получился «квадрат»).

Я специально это все довожу до примитива. Но мне во всем нужен СМЫСЛ, нужен ПРОДУКТ. Я так живу. ДЕЛАЯ НЕЧТО. Про-из-водя. Я – рабочая пчелка. По жизни, понимаешь? И если я что написала, то это – не самовыражение, не фиксация ускользающего момента («Эфир, воздух»...) а результат почти нечеловеческих усилий ПОНИМАНИЯ. Моего участия в этом и нет почти. Как твоя матушка говорит – Божьей милостью. Для меня – что поэму написать, что школу построить, вещи одного порядка. Я – не созерцатель, не пропускатель планктона сквозь жаберные крышки, а деятель. Тут мое проклятие, мое одиночество, мой конец. И моя победа. Может быть... когда-нибудь... без меня... «Жаль только, жить в эту пору прекрасную...» Ты мог бы продлить мне жизнь лет на десять, Андрей... А получается... Как в дурацком анекдоте: хотели как лучше, получилось – как всегда. Все же получи мою посылку – там забавные штучки для девочки. Ей будет приятно. И не вешай носа – мне все равно хуже, чем тебе. Труднее. Намного. Ульяна.

ОН. Здравствуй, Ульяна! Спасибо за письмо.

В жизни всегда приходится начинать все с начала. В каком-то смысле это приходится делать каждое утро. Так что я готов.

Вот я что заметил, только чур без обид – в нашей переписке, позиции, взглядах – мне принадлежит, скорее, женская роль, а тебе мужская. Включая и твое самоопределение – «делатель». А я, да – скорее, созерцатель, ждущий быть «оплодотворенным» случаем, просто сочетанием теней и света... Но это, ведь, не смертный грех. Не будем «бомбить» друг друга до смерти за наши различия. Сегодня хотел и не смог получить посылку, была дикая очередь, работало только одно окошко. Я надеюсь, что все будет хорошо.

С наступающим Новым Годом.

Как ты думаешь, завтра вечером будет сложно пробиться в интернет? До завтра. Андрей.

ОНА. Один мой приятель, доктор психологических наук, в ответ на мою жалобу по поводу самоидентификации, сказал, пристально посмотрев мне в глаза: «Да брось... ты – женщина! Просто до мозга костей...» И это правда! Я – всего только женщина. Маленькая слабая женщина. Но кто-то же должен в этом мире что-то делать и за что-то отвечать. Я просто вынуждена была вырастить из себя здоровенного мужика – не потому что хотела, поверь! Это уродливый мужик. Он не прибавляет мне ни обаяния, ни чести, ни счастья... Но что же делать, если, кроме этого клона, у меня нет никакого другого «мужика». Мой супруг тоже... как бы это помягче... скорее, женщина... И Серегин, ради которого я была готова... поставить Новый Иерусалим! Я это могу! Но ведь я всего лишь женщина. Я устала быть сразу всем. Эта линия в твоем «метаромане» меня глубоко отвращает именно такой нотой: изначальной направленностью мужчины на самое скотское и подлое в женщине...

Почему вы любите стерв и пренебрегаете «любящими вас и ратующими за вас», мне до сих пор непонятно... Вернее, понятно, но все, что «выше пола», страшно восстает и возмущается во мне против этой гнусной истины! Она лишает людей надежды на гармонию! И начинаются эти вейнингеровские стенания про ущербность, порочность и низменность женского пола вообще... Тут мы с моим профессором друг друга абсолютно поняли. В этой стране надо быть женщиной или евреем, чтобы чуть ли не с момента рождения ощущать, что значит быть презираемым, отверженным и гонимым.

Так... Значит ли твой «посыл», что ты хотел бы это со мной обсуждать? Опасно. На моей «планете», Андрей, мужчина – существо не только не разумное, но и не одушевленное. Опровержений пока не поступало. Может, ты бы за это взялся? Тебя я еще могла бы выслушать... Пока влюблена. Надеюсь, завтра еще увидимся. Ульяна.

ОНА. Доброе утро! У нас сейчас утро, одиннадцатый час. Я, можно сказать, еще в постели: вчера до трех утра смотрела старый «Солярис» Тарковского. С первых же кадров меня стали душить слезы, и я проревела обе серии. Три часа. Навзрыд. Да еще и домой вчера вернулась поздно – был очередной новогодний прием, на сей раз у «городского головы» (все, mon cher, по балам да салонам – ужасть!). Нет... никакой я не «мужик». Ты не прав.

Я понимаю, как трудно быть со мной рядом, даже виртуально. Ловлю себя на том, что и впрямь будто вся состою из воспаленных нервных узлов. Прими это во внимание, если уж хочешь со мной разговаривать. Я поздравляю тебя с Новым годом! Пусть у тебя получится все, что ты себе уже наметил, и маленькие нечаянные радости иногда падают с неба – прямо тебе в руки. До свидания. Ульяна.

ОН. Здравствуй, Ульяна!

Я уже понял – мудрено было бы не понять – что надо быть осторожным.

Перефразируя выражение из известной советской комедии, осторожность – мой профиль. Но бывают, конечно, и... Рад, что ты в хорошем настроении, судя по твоему сегодняшнему письму, если мне не показалось. У нас очень тепло, все тает. Мэр нашего города поставил на площади машину по производству снега. Но она не работает при плюсовой температуре. Нашего мэра преследуют комические неудачи, летом он запускал машину по вызыванию дождя (шаман!) – тщетно.

Ты говоришь о неодушевленности мужчин. А что тут спорить, я согласен. Ведь мы оба понимаем это как метафору. Мы ведь теоретизируем без обид – видишь ли, очень сложно продолжать, а то бы я сказал, что... Но все это неправда ни с твоей, ни с моей стороны. Стали бы мы переписываться, если бы всерьез считали друг друга деревяшками.

Жду твоего письма. Андрей.

ОН. С Новым годом, Ульяна! Недавно вернулся с прогулки. Заходил проведать приятеля, он дежурит сегодня в музее. Город уже пустеет, еле дождался трамвая. И такие забавные были в нем пассажиры, хотя и разные все. Слушаю кассету со средневековыми балладами и пишу тебе письмо. Что-то нет ответа на мое предыдущее, терзаюсь сомнениями – не обидел ли чем. Ты ,наверное, сейчас на каком-нибудь банкете. Все – таки ты ведешь, в отличие от меня, более культурную (я не банкеты имею в виду ) жизнь, более светскую, в хорошем смысле этого слова. Только что был салют. Я желаю тебе в Новом году быть счастливой. Андрей.

ОНА. Привет! Я просто хлопочу по дому... Получаю звонки и «емельки».

Счастливой быть я не умею, Андрей. Если честно, то самая счастливая ночь в моей жизни приключилась в конце августа 200... года. Я никогда ее не забуду. И в общем ничего, что мы оба были пьяны и безумны. Поэтому и летали, как две глупые птицы, вырвавшиеся из своих чугунных клеток. Мгновение, а ведь это и было счастье! Подарок богов. Видимо, они, боги, знали, что ничего лучшего мне больше пережить не доведется... вот и расщедрились.

Ты уже, наверное, где-то рядом с новогодним столом. Когда часы будут бить полночь, загадай – если это возможно! – чтобы мы еще когда-нибудь увиделись. Хоть мельком, издалека... Я так люблю тебя! Ульяна.

Blog

Mail. Ru