Geum.ru

В. Н. Сагатовский издательство томского университета томск-1973

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   66

53


имея возможность сравнить инструменты по их материалу и источнику происхождения, а не только в ситуации непосредственного использования.

Итак, или мы найдем тот объект, который отражают категориальные структуры, и, тем самым, объективный критерий для их сопоставления (в том, что их много и что они не отражают единственно возможный Абсолют,— в этом мы с позитивистами согласны), или вынуждены будем остаться на уровне эмпиризма и субъективизма, который с неизбежностью порождает априоризм98 и фикцию объективного обоснования с помощью чего-то, недоступного опыту.

а3. Обратимся теперь к анализу позитивистского понимания опыта и постараемся уяснить, почему в таком опыте не может быть дано логическое и всеобщее. Основная ошибка позитивистов состоит в, том, что они пытались свести знание к исходному набору пассивных чувственных данных, ощущений телесных единичностей. Протокольные предложения об этих данных объявлялись абсолютным, ничем не опосредованным базисом всей системы знания99.


Исторически такое представление об эмпирическом базисе знания уходит своими корнями в отрицание эк-


98 Это было показано нами в кандидатской диссертации «Чувственные основы и логическая природа познания», Томск, 1962. Позитивисты, конечно, стремятся найти отличия своего априоризма от кан-товского. И мы не можем согласиться с положительной оценкой таких попыток. В. С. Швырев, например, пишет: «...Селларс употребляет даже понятие «синтетические a priori...». Пап также говорит об «априорности» аналитических в широком смысле слова утверждений. Это, конечно, не априорность в кан|овском смысле слова, поскольку и Селларс и Пап признают косвенную эмпирическую под-тверждаемость теоретических положений» (В. С. Швырев. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки, стр. 183). Но, во-первых, никто из них не разработал удовлетворительной теории достоверной верификации теоретического. Во-вторых, речь идет об априорности в смысле происхождения, источника теоретических положений. И в этом — главном — никакой разницы между Кантом и современными априористами нет.

99 Мы не останавливаемся «а критике субъективно-идеалистического понимания опыта позитивистами, поскольку этот вопрос детально освещен в марксистской литературе. Сейчас для нас пока важно не столько то, отражают ли чувственные данные какую-то иную реальность, или сами являются последней реальностью, сколько выяснение того, можно ли построить знаиие, исходя из абсолютно привилегированного базиса, содержащего только пассивные данные о физических (или физически ощущаемых) единичностях.

54


спериментальной наукой нового времени темных спекуляций схоластики, в ее недоверие к «сущностям», которые нельзя наблюдать, в ее стремление начинать изучение мира с тех явлений, которые, по словам зачинателя экспериментальных исследований В. Гильберта, «можно трогать руками и воспринимать чувствами». Такой опыт стал представляться! единственным и непогрешимым судьей всех остальных построений. Но представление об объеме этого опыта явно зависит как от наших знаний о возможных объектах опыта, так и от уровня знаний о наших возможностях восприятия. Очевидно, что представления об опыте очень быстро становятся предрассудками «здравого смысла». Неопозитивисты, на наш взгляд, не учли того, что объем всего, что «можно трогать руками» и набор инструментов, которыми можно «трогать», существенно изменился со времен Юма100.

Противоречащая данным современной психологии догма о том, что в чувственном опыте не даны знания общего и отношений, но даны только индивидумы, целиком воспринята неопозитивизмом101. Б. Рассел, придя в конечном счете к признанию универсалий и высмеивая людей, которые употребляют слова «форель», «щука», «окунь», но считают излишним слово «рыба»102, в то же время не думает, что, например, связке в высказывании «Александр предшествовал Цезарю» «соответствует в каком бы то ни было смысле «вещь», называемая пред-


100 Поклонники позитивизма среди возражений против возможности построения системы категорий используют порой и такой эмоциональный «аргумент», что это, мол, проблема на уровне XVIII века. Мы же постараемся показать, что на уровне XVIII века находится как раз позитивистское представление об опыте (в какие бы модные термины оно ни облекалось).

101 Ничем не отличаются друг от друга высказывания на этот счет, например, У. Куайна (Q u i n e. From a logical Point ofView. Cambridge, 1953, p. 10), Э. Гуссерля (К. С. Бакрадзе. Очерки по истории новейшей и современной буржуазной философии, стр. 488, 515, 516), Д. Беркли (Беркли. Трактат о началах человеческого знания, стр. 39) и др. (ср. приведенную выше историческую справку Карнапа). Несовместимость такого взгляда с современными психологическими представлениями выяснена нами в «Чувственных основах и логической природе понятия». Некоторые данные психологии, необходимые для обоснования предлагаемого нами решения проблемы, будут приведены в гл. II.

102 В. Russel. Logic and Ontology. „The lournal of Philosophy", 1957, vol. LIV, N 9, p. 229.

55


шествованием»103. Конечно, предшествование нельзя потрогать руками и это не физическое тело. Но отсюда не следует, что данное отношение нельзя ощутить.

Далее, чувства имеют дело не просто с индивидами, вещами104, но только с физическими вещами, т. е. телами, причем под физическими понимаются известные современной науке массово-энергетические характеристики. Известно, что на язык этих характеристик (без учета информационного, кибернетического аспекта) нельзя полностью перевести даже естественно-научный опыт. Тем более — опыт гуманитарных наук. А уж философским понятиям при таком подходе в опыте, конечно, ничего не будет соответствовать. Поэтому и приходится объявлять «предрассудком» мнение, что каждому слову в языке должно соответствовать нечто реально существующее105.

Итак, вместо философского анализа понятия опыта позитивисты пользуются частными и ограниченными представлениями физики и психологии (физики — на уровне научного «здравого смысла», психологии — явно донаучного). Естественно, что такой опыт не может содержать в себе философских и вообще теоретических знаний: в ощущении единичных тел в ходе физического наблюдения и эксперимента они действительно не содержатся (другой вопрос, правомерна ли вообще такая абстракция неопосредованных чувственных данных).

Надо сказать, что такое традиционное понимание опыта подкрепляется порой авторитетом крупных ученых. А. Пуанкаре, например, полагал, что законы геометрии «... не могут быть, однако, рассматриваемы как экспериментальные, так как естественные твердые тела следуют им только с грубым приближением: с другой же стороны, воображаемые тела неевклидовой геометрии, как не существующие, недоступны опыту»106. Опыт здесь берется, во-первых, только на том уровне, который бросается в глаза: тело действительно в обычной ситуации не равно точке. Вопрос же о том, что реальность много-


103 Там же.

104 Диалектика вещи, свойства и отношения, условия их взаимоперехода друг в друга (см.: А. И. Уемов. Вещи, свойства и отношения. М., 1963) позитивистам, конечно, неизвестны.

105 A. Ayer. Longuage, Truth and Logic, L.—N.-I., 1946, p. 41—42.

106 А. Пуанкаре. «Давид Гильберт». Сб. «Об основаниях геометрии», М., 1956, стр., 452.

56


гранна и что возможна такая экспериментальная ситуация, когда определенный результат объективно зависит только от массы тела, но не от его размеров, и в этом отношении тело объективно выступает как точка, не ставится, ибо такая постановка требует глубокого переосмысления понятия объекта (не как некоего неизменного «ядра» — «вещи в себе», но как определенного уровня: взаимодействия) и применения принципа конкретности: истины (любой предикат может утверждаться или отрицаться не вообще, но всегда в определенном отношении). Во-вторых, речь явно идет об ограниченном опыте текущего момента (неэвклидовы геометрии тогда еще не получили физической интерпретации).

Между тем наличие нескольких геометрий уже непозволяло остаться А. Пуанкаре на позициях кантовского априоризма. «Факты ли это, полученные из опыта,— спрашивает он о положениях геометрии,— или суждения аналитические, или синтетические a priori? Мы должны ответить отрицательно на три этих вопроса. Если бы эти гипотезы были фактами опыта и наблюдения, то-геометрия подлежала бы постоянному пересмотру и не была бы точной наукой, если бы это были синтетические априорные суждения, а тем более аналитические, то невозможно было бы отрешиться от них и на их отрицании ничего нельзя было бы построить»107. Отрицание опытного происхождения законов геометрии основывается здесь на метафизическом представлении о том, что истина либо должна быть абсолютной во всех отношениях, либо она вовсе не истина. Априорность также должна быть санкционирована неким единственно возможным: абсолютом, что исключается множественностью геометрий. Пуанкаре обосновывает выбор определенных положений геометрии конвенцией, соображениями простоты, удобства и точно так же, как и А. Эйнштейн,— косвенным согласием с опытом108. Конвенция, однако, требует


107 А. Пуанкаре. Об основных гипотезах геометрии. Сб. «Обоснованиях геометрии», М., 1956, стр. 397—398.

108 Ср точки зрения А. Пуанкаре: «...основные гипотезы геометрии не суть факты, добытые из опыта, но наблюдение над некоторыми физическими явлениями приводит к выбору именно их из числа всех возможных гипотез» (там же, стр. 398) и А. Эйнштейна, считавшего, что понятия геометрии «не взяты непосредственно из опыта или, другими словами, не обусловлены логически опытом, но все же находятся в прямом соотношении с объектами наших пере-

57


для своего заключения снова некоторых интерсубъективных оснований, а косвенное согласие с опытом либо должно включать в себя прямое и полное согласие с опытом, по крайней мере, некоторых моментов теоретических конструкций, либо должно быть принято как необъяснимый факт (новый вариант предустановленной гармонии). В общей форме такой взгляд выражен Б. Расселом, который, анализируя соотношение с опытом своих основанных на «животной вере» постулатов, якобы предшествующих любому познанию, замечает: «Нельзя отрицать того, что наше знание этих постулатов... не может основываться на опыте, хотя все их известные следствия таковы, что опыт их подтверждает»109. Более того, неопозитивисты приходят к выводу, что «логика не выводится из опыта», поскольку всякое исследование, эмпирически проверяемое, предполагает логику»110. Это уже прямое повторение неокантианства111.

Неопозитивисты, отказав логическим положениям в происхождении из опыта, лишили их статуса знания. В то же время они хотели вывести из эмпирического базиса всю совокупность человеческих знаний. Узкое понимание эмпирического базиса обрекло эту попытку на неудачу. Первоначально, протокольные предложения, являющиеся исходным базисом знания, характеризовались, как относящиеся к чувственным данным субъекта, т. е. представляющие монологический язык, как полностью свободные от внеэмпирических добавлений и как неопровержимые112.

Уже О. Нейрат подверг критике первую черту протокольных предложений, говоря о принципиальной невозможности монологического языка: «Если Робинзон то, что он вчера протоколировал, связывает с тем, что он протоколирует сегодня, т.е. если он вообще хочет упот-


живаний» и «тем самым приобретают характер утверждений относительно реальных тел» (см.: А. Эйнштейн. «Неэвклидова геометрия и физика», М., 1962, стр. 5—9).


109 Б. Рассел. Человеческое познание. М., 1957, стр. 539.

110 V. Kraft. The Viena Circle. The Origin of Neo-Positivism. N.-L, 1952.

111 Точно так же рассуждал, например, русский неокантианец А. И. Введенский в своей работе «Логика как часть теории познания», 1912.

112 См.: R. Carnap. Die physikalische Sprache als Universalspra-che der Wissenschaft. „Erkenntnis", Bd. 2, 1931—1932.

58


реблять язык, то он должен пользоваться интерсубъективным языком. Робинзон вчера и Робинзон сегодня так же относятся друг к другу, как Робинзон к Пятнице»113. Нельзя не согласиться с этим тонким замечанием. Если передать его в общей форме, то оно будет звучать так: язык есть там, где в двух различных сознаниях или даже в различных состояниях одного сознания имеется общее. Чувственные данные, относящиеся только к единичностям, не могут быть основой знания.

Не имела успеха и попытка преодолеть монологичность феноменалистического языка, описывающего чувственные данные субъекта путем замены его физикалистским языком, описывающим публично наблюдаемые физические объекты и в силу этого, якобы, естественным и интерсубъективным. Знание физических объектов не является, во-первых, исходным, непосредственным, лишенным нечувственных конструкций, и, во-вторых, к нему несводимы все другие типы знания. «Прежде всего сомнительно,— пишет Т. И. Хилл,— что языки, отличные от физикалистского языка, употреблялись так редко, как это можно предположить, исходя из утверждений физикалистов о естественности физикалистского языка. Например, существует язык, содержащий различные виды абстракций, такие, как государство, община, правительство, война, справедливость, красота и т. п. Затем существует язык того, что можно назвать промежуточными сущностями, такими, как тени, небо и радуга; язык фантазии и вымысла, язык чувственных восприятий, таких,, как ощущения цвета, звука и запаха; существует язык эмоций и язык морального, религиозного и эстетического опыта. Существует и язык микрофизики, который хотя иногда и представляется другим вариантом физикалистского языка, сильно отличается от языка наблюдаемых объектов. Тот факт, что термин некоторых из этих языков заимствован из языка физических объектов, интересен, но он никоим образом не устраняет специфики этих языков, поскольку эти термины имеют в них совсем другой объем и содержание, чем в языке физических объектов»114.


113 О. N е u r a t h. Protokollsatze. „Erkenntnis", 1932, Bd. 3.

114 Т. И. Хилл. Современные теории познания, стр. 430—431. См. также, стр. 431—433, где Хилл дает развернутую и глубокую критику физикализма.

59


Нельзя согласиться и со второй чертой базиса протокольных предложений — отсутствием внеэмпирических добавлений. Поскольку знание отношений для позитивистов не является эмпирическим, стремление вывести знание из базиса, состоящего из единичностей без отношений между ними, подобно попытке свести молекулу воды к атомам кислорода и водорода, не учитывая характер связей в образующейся молекуле. Но и сама по себе мысль о том, что существуют некие абсолютно неопосредованные никакими логическими операциями«атомы» чувственных данных, неверна. Рассел, например, полагал, что «Если атомарные факты должны быть познаваемы вообще, то, по крайней мере, некоторые из них должны быть познаваемы без обращения к выводу. Атомарные факты, которые мы познаем таким путем, являются фактами чувственного восприятия»115. Это так, если иметь в виду осознанный вывод. Но ведь любое восприятие совершается с помощью неосознанного умозаключения. Если мы даем предмету остенсивное определение (указываем на него и говорим «это стол»), то данный акт невозможен без абстракции (выделения определенных репрезентативных признаков предмета из общего фона), обобщения (выделения устойчивого общего в серии меняющихся состояний явления), узнавания (т.е. подведения вновь воспринятого под предшествующие знания, что имеет форму вывода). Следовательно, либо надо допустить знание отношений на уровне исходного базиса, либо в той или иной форме вернуться к Канту. Третьего не дано.


Третью черту базисных предложений — их неопровержимость— позитивисты также не смогли обосновать. В самом деле, почему мы должны верить, что в основе нашего знания находится какой-то привилегированный набор не подлежащих сомнению, «ясных как солнце» (Фихте) знаний? Как перейти от субъективной ясности к интерсубъективной отчетливости?116. Почему мы долж-


115 Цит . в Швырев. Неопозитивизм и проблемы эмпирического обоснования науки, стр. 18.

116 Различие ясности и отчетливости как характеристик знания. См.: Г. Лейбниц. Размышления о познании, истине и идеях. Избр. филос. соч., М., 1890. Ясное знание позволяет узнать предмет данному субъекту. Отчетливое знание предполагает перечисление признаков предмета, позволяющее сделать знание ясным не только себе, но и другим.

60


ны, например, соглашаться с Расселом, когда он считает, что видение данного письменного стола в данный момент — эмпирический факт, а утверждение, что это тот же стол, что и неделю назад, эмпирически непроверя-емо, даже если мы будем непрерывно наблюдать за ним, но основано или на допущении метафизической субстанции, либо на вере в тождество, т.е. взгляде, которого вы придерживаетесь «потому, что он нравится вам, а совсем не по какой-либо другой причине»117 (позднее в «Человеческом познании» он назовет этот вид уверенности постулатом квазипостоянства)? Любое восприятие опосредовано прошлым опытом, и подведение нового явления под одну из форм предшествующего знания может оказаться ошибочным. Нет фактов безусловных во всех отношениях. Можно ли, допустим, говорить о безусловном эмпирическом факте центрального положения Земли в солнечной системе, не относя это восприятие к системе соотношения земного наблюдателя с другими небесными телами или к системе соотношения тел солнечной системы, независимо от этого наблюдателя? Конечно, нет. Человек может быть уверен, что он наблюдает внешний объект, в то время как он испытывает спонтанное раздражение зрительного центра. Поэтому можно либо напрасно пытаться понять сложную систему человеческого знания, представляющего собой единство опосредованного и непосредственного, исходя из несуществующего абсолютно непосредственного, либо принять наличие разных уровней непосредственного и опосредованного на разных уровнях знания. И тогда как в восприятии стола в данный момент, так и в отождествлении основы сегодняшнего восприятия и восприятия недельной давности, и во всех других случаях придется найти двоякие эмпирические основы любого акта познания, позволяющие констатировать и оценивать, иметь знания одновременно как данные (data) и как «взятые», активно выбранные (capta). Допущение же неких абсолютно исходных данных представляется нам редуцированным субъективно-идеалистическим изданием абсолюта.

Неопозитивизм и неокантианство — две стороны одной медали. Одни пытались растворить опыт в априор-


117 В. R u s s e 1. Philosophy of Logical Atomism. „Logic and Knowledge". L., 1956, p. 272-273.

61


ных логических формах, другие свести все знания к примитивно понимаемому опыту, а то, что не сводится, просто объявляли незнанием. И те и другие не сумели связать воедино активные и пассивные моменты познания, его субстанциальные и релятивные элементы118.

Между тем упорядочение совокупности человеческих знаний продолжает оставаться насущной задачей. И вот, изгнав из науки все, что не поддается пониманию на уровне их научного «здравого смысла», позитивисты фактически отказались от систематизации знания во всем его реальном богатстве и разнообразии. Вместо этого они занялись конструированием искусственных языков, упорядочиванием и формализацией отдельных кусков знания без какого-либо единого плана и общей основы. Конечно, эти занятия не лишены специального значения. Но, во-первых, «приходится откровенно высказать сомнения и смешанные чувства, какие мы испытываем при виде величественных логических кранов, столь умно сконструированных для того, чтобы поднять... камешек, который проще было бы поднять просто рукой»119. Во-вторых, «...формальные системы должны приспосабливаться к тому, что мы думаем и говорим, а не наоборот»120. В-третьих, что самое главное, упорядочивание без единого плана ведет, пожалуй, лишь к увеличению беспорядка. Каждый может предложить свою логику, свои постулаты и построить непротиворечивую систему, которую всегда можно на чем-то интерпретировать (правда, как правило, «интерпретандум»121 основательно препарируется) .


118 Попытку воздать должное активной стороне познания предпринимали прагматисты, но и они понимали эту активность как сугубо субъективную, не смогли увидеть объективные основы деятельности сознания, активно выбирающего, а не просто пассивно воспринимающего исходные; «данные».

119 А. Ш а ф ф. Введение в семантику. М., 1963, стр. 66.


120 Т. И. X и л л. Современные теории познания, стр. 460. Впрочем, мы не абсолютизируем это требование. Можно было бы принять проект познавательной деятельности, дающий большую эффективность, чем эмпирически наблюдаемое познание. Но пока мы такого проекта не имеем. И глубоко убеждены, что он может появиться лишь на основе глубокого изучения реального процесса познания. Все же искусственные изобретения, навязывающие себя естественному течению, а не улучшающие, исходя из его же магистральной тенденции, разделят судьбу искусственных всеобщих языков.

121 Да будет позволено и нам изобрести модный термин.

62


В тех же случаях, когда позитивисты все же вынуждены возвращаться к общим философским вопросам, их результаты характеризуются бессистемностью или тривиальностью. Например, расселовские постулаты122 представляют собой категориальные высказывания. Однако выбор именно этих положений ничем не оправдан, возможность их вывода из других принципов не проверена, входящие в них понятия не определены. Это производит впечатление типичных упражнений в философии неглупого представителя той или иной частной науки, искренне, однако, полагающего, что занятия философией не требуют специальных навыков философского мышления. То, что позитивисты назвали «революцией XX века в мышлении», привело их к тем же философским проблемам, которые неокантианцы, например, ставили гораздо более грамотно. Так, Мак Кинни в статье «Опыт и действительность» утверждает что, если в XIX в. ход познания представлялся идущим от мира к опыту и затем к картине мира, то теперь он идет от опыта к картине мира, а от нее к миру. Из неизвестного источника устремляется поток сугубо индивидуальных опытных данных. Общая форма, придающая этим данным объективный статус, также является готовой и появившейся неизвестно откуда. Точнее, автор все же называет источник, порождающий «атомы создания» (atoms of consciousnes), которые проливают свет на физические атомы. Это наше Я123. Что же тут нового и о какой «революции» может идти речь?

Дискредитация позитивистами подлинно философских проблем носит чисто эмотивный характер: просто они не сумели их решить. (Надоевшее и трудное было объявлено немодным и бессмысленным. Но моды меняются, а нерешенные вопросы остаются и требуют решения).

а4. Тем не менее позитивистское отношение к философии вообще и к проблеме систематизации категорий в частности получило в наш век значительное распространение. Отношение к тем или иным проблемам, выбор поля деятельности во многом определяется общим мироощущением человека. Нас всегда интересовали социаль-


122 Б. Рассел. Человеческое познание, М., 1957, стр. 522—528.

123 М с. К i n п е у. Experience and Reality. „Mind", vol. LXVII, 1958, № 267.

63


но-психологические корни «антисистемосозидательских» настроений. Обнажение их позволяет лучше понять противника. Поэтому мы позволим себе небольшое «лирическое отступление», попробуем набросать социально-психологический портрет позитивиста.

В капиталистическом обществе вместо цельного опыта цельного человека имеет место ограниченный опыт человека частично — жертвы отчуждения. И этот опыт представляет ему мир в искаженном свете. Позитивизм выражает настроения определенных кругов технической интеллигенции. Эти люди весьма уверены в себе как узкие специалисты и совершенно неуверены в других областях жизни. Отсутствие идеалов, неумение решать (и даже видеть) глобальные проблемы, связанные с развитием общества, неразвитость эмоциональной культуры маскируется у них дешевым скептицизмом и показной «трезвостью» суждений. «Такой «технарь»,— пишет Г. С. Батищев,— «безопасен» при любой формации, «скромен» и безразличен по отношению к любой политической мерзости и с готовностью всегда «функционирует» в том углу, б который его посадят в качестве «узкого специалиста». Неопозитивизм — это точка зрения «профессионального кретинизма» и наплевательского отношения к философии, к социальным проблемам, ко всему действительному миру»124.

Не слишком ли это резко? Ведь члены Венского кружка были весьма далеки от «кретинизма», пусть даже профессионального, круг их интересов и знаний был достаточно широк. Б. Рассел — математик и философ — в то же время далеко не чужд проблеме общественного развития. Известно, однако, что теоретик совсем не обязательно сам должен быть лавочником, чтобы объективно выражать интересы лавочников. Дело в том, что широта интересов и знаний позитивиста — эклектическая широта. Его занятия движутся скорее интеллектуальным любопытством, чем какой-то единой целью, достижение которой диктуется развитым чувством социальной ответственности. Увлечения того же Рассела математикой, философией, его личная и общественная жизнь — положены рядом друг с другом, но не связаны в систему


124 Г. С. Батищев. Противоречие как категория диалектической логики. М., 1963, стр. 68.

64


единством цели — свойством характера, которое так ценил Маркс.


Так, борьба за мир — факт биографии Рассела, но этот факт отнюдь не вытекает из его общефилософских взглядов.

Не случайно позитивистски настроенные исследователи любят сравнивать науку с шахматной игрой, решением кроссвордов и т. д. Они изучают что-либо, потому что это «любопытно», «занятно», даже «забавно», и научная работа превращается в своеобразный вид спорта, а также в способ самоутверждения в ненадежном, непонятном, вечно меняющемся мире. Позитивист мастерски изучает через увеличительное стекло кусочек коры дерева, но он не умеет и боится окинуть одним взглядом весь лес, и потому попытки такого рода кажутся ему верхоглядством (хотя верхоглядство самих позитивистов, как только они рискнут перенести свою самоуверенность на вопросы, выходящие за рамки их узкой специализации, бывает поистине удивительным). Будучи сильным аналитиком и совершенно неспособным к синтезу (попытки синтеза немедленно превращаются у него в эклектику), позитивист с недоверием и неприязнью относится к «системосозидателям», пытаясь скептической усмешкой и «ущемлением блох» сломить их раздражающую серьезность.

Меткие психологические зарисовки позитивистов можно найти в книге А. Хюбшера «Мыслители нашего времени». Дж. Э. Мур, например, вел борьбу с тенденцией к конструкциям и системам. «Он был силен в постановке вопросов и в основательном разъяснении проблем, во всем малом и точном, и мастерски умел встречать чужие замечания с недоверчивым изумлением»125. А вот портрет Рассела: это человек «... с острым лицом, всегда шутливо напряженным — как будто в каждом слове собеседника он ожидает услышать забавное сообщение...»126. И, наконец, психологическая характеристика позитивистского критицизма: «Обличение таких «бессмыслиц» в этике и метафизике стало любимым времяпрепровождением аналитически направленных умов. Это была игра простая и все-таки довольно разнообразная, и она была как раз


125 А. Хюбшер. Мыслители нашего времени. М., 1962, стр. 257.

126 Там же, стр. 291.

65


тем, что было наиболее близко стремлениям самого Карнапа»127.

Социальное положение тех людей, чьи настроения выражает позитивизм, и позитивистская психология хорошо сочетаются друг с другом. Их опыт сводится к операциям с физическими телами. Все остальное—человеческие отношения, сохранение природы ради ее эстетического воздействия на человека, воспитание людей в соответствии с нравственными идеалами и т.д.—кажется им сентиментальными пустяками, далекими от науки. Это технократические настроения128. Такой образ жизни в духовной сфере отражается в виде ограниченного понимания опыта и замены манипуляций с деталями машин манипуляциями с символами. Отсутствие человеческого содержания в реальной жизни выражается в отсутствии содержательных теорий в деятельности интеллекта129.

Не скрывая антипозитивистской настроенности, мы не хотим, чтобы она перешла в абсолютный нигилизм. Не стоит подражать ни тем, кто нр видел у позитивистов ничего, кроме реакционных вывертов, ни тем, кто теперь не может написать предложения, чтобы не сослаться на Карнапа (это две стороны одной медали — отсутствия собственных мыслей). Мы готовы учиться точному анализу деталей, в том числе и у Рассела, и принимать рациональные результаты такого анализа. Но только анализу и только деталей. Мы резко возражаем против того, чтобы кто-либо выдавал свою неспособность к построению синтетических концепций за невозможность и бессмысленность (или «несвоевременность») такого занятия.

Какое, однако, отношение это обличение позитивизма имеет к нашей теме? Самое прямое. Мы хотим еще раз подчеркнуть, что систематизация категорий — это не узкий специальный вопрос, но проблема, отношение к ко-


127 Там же, стр. 299.

128 О социальной опасности таких настроений см., например: Ж- Д орет. До того как умрет природа. М., 1968, стр. 403—405.

129 И в результате скепцицизм бессилия по отношению к большим философским проблемам: «Желание смыть пятно субъективности, достигнуть эфира высшей объективности — это философская фантазия, пережиток юности человеческого интеллекта. А сейчас XX век, эпоха анализа и управляемых снарядов в руках заблуждающихся людей» (Мс. Kinney. Experience and Reality. „Mind", 1958, № 267, p. 388). .

66


торой образует определенный мировоззренческий водораздел. Анализ позитивизма позволяет сформулировать альтернативу: или научная систематизация категорий невозможна, или мы должны так определить предмет, который описывает система категорий, чтобы сделать возможной научную проверку истинности этого описания. Но это предполагает и отыскание аналогов категориальных знаний в опыте, что, в свою очередь, требует замены ограниченного понимания опыта целостным и системным пониманием.

в. Некоторые частнонаучные попытки систематизации знания

Отказ от систематизации знания философскими средствами не может означать полного отказа от решения этой задачи, ибо потребность в упорядочении непрерывно возрастающей информации становится все более ощутимой. Нельзя ли решить эту проблему, так сказать, мезо-средствами, т. е. с помощью методов и теорий, не являющихся специфическими ни для одной из ранее существовавших частных наук, но в то же время не относящихся к философии и не являющихся всеобщими? Чтобы ответить на этот вопрос, проанализируем две попытки такого рода: всеобщую организационную науку (текто-логию) А. Богданова и разрабатываемую в настоящее время общую теорию систем. Мы постараемся показать, что мезо-средства, в том виде, как они сейчас применяются, являются частными средствами и не могут служить единой основой для систематизации знания в целом. Их эффективность, на наш взгляд, значительно возрастает, если они будут служить приводными ремнями от системы всеобщих категорий к частным дисциплинам.

в1. Понимая под организацией упорядочение любой совокупности любых элементов в целесообразном единстве, А. Богданов показывает, что «для самых различных элементов вселенной могут быть установлены общие формы организации»130. Следовательно, тектология — новая наука, изучающая общие формы организации, возможна. Эта наука необходима, ибо она организует деятельность человека. А. Богданов приводит пример, как


130 А. Богданов. Всеобщая организационная наука (тектология). СПб, 1913, стр. 25.

67


общее слово «организовать» выражается частными словами: сшить платье, выковать оружие, нарисовать картину, приспособиться, изобрести, построить и т. д. Каждое из этих специальных значений «... обладает своим особым оттенком, но взятым всецело от объекта, к которому относится идея организации, следовательно, совершенно ненужным, раз этот объект указан. Однако такова сила тысячелетиями выработанной привычки, что для нас весьма несносно звучали бы выражения: «Организовать» здание, корабль, платье, картину, книгу — а они передавали бы идею не только вполне достаточно, но много точнее, чем обычные формулы — «сшить платье», «написать книгу»,— сводящие сложную систему организационных актов к одной ее части, и далеко не самой важной»131.

Тектология выступает как эмпирическая, индуктивная наука. Она должна обобщить все известные формы организации. «Методы тектологии не заменяют, разумеется, конкретного практического опыта и знания, но всюду, где этот опыт и это знание имеют характер случайный, индивидуально-разрозненный, бессистемный, тектология укажет путь к преодолению такого их характера, общие формы, в которых они могут и должны быть введены в сокровищницу науки — в коллективную организацию опыта и знания»132. Следуя этим установкам, А. Богданов выводит основные типы организации: ин-грессию, эгрессию и дегрессию133. Анализ этих типов представляет, как нам кажется, большой интерес и в наши дни.

Богдановская тектология — это первый набросок возможной общей теории организации, как одной из категориальных характеристик действительности134. Но это не философская теория, а лишь возможная заготовка для


131 Там же, стр. 14—15.

132 А. Богданов. Всеобщая организационная наука (тектология). СПб, 1913, стр. 89.

133 См. там же, стр. 188—195.

134 Мы отвлекаемся здесь от ошибочности взглядов Богданова на соотношение опыта и реальности. К чему бы он не относил выведенные им организационные закономерности, сами по себе, независимо от возможности их ложной субъективно-идеалистической интерпретации, они во многом верно отражают истинное положение вещей (здесь уместна аналогия с гегелевским угадыванием развития мира и знания в конструируемом им развитии).

68


нее, ибо обоснованная в какой-то мере эмпирически и, так сказать, праксеологически (начинания такого рода действительно очень нужны), тектология лишена теоретической основы. А именно, Богданов даже не ставит вопроса о соотношении организации с другими всеобщими характеристиками, не показывает роль этой категории как определенной ступеньки познания мира, характерной для определенного этапа развития, его научно-философского видения, не дает строгого определения организации135.

Этому мешает неверное понимание соотношения тектологии и философии. Философия «... думала представить мир как стройно единую систему — «объяснить» его посредством какого-нибудь универсального принципа. В действительности требовалось превратить мир опыта в организованное целое, каким он реально не был, а этого не только философия, но и вообще мышление само по себе, своими исключительно силами, сделать не может»136. Противопоставление неверное. Философия, конечно, не может превратить, но она может и должна быть центральным управляющим блоком в организации такого превращения. Ни тектология, ни какая-либо другая наука, берущая только один из аспектов этой организации (пусть даже очень важный), заменить философию не может. И только систематизация всеобщих категорий позволяет субординировать теории отдельных категориальных сторон (скажем, той же организации, систем, причинности, отражения, развития и т. д.) и избежать эмпиризма и случайности в построении этих теорий.


в2. Современной попыткой нефилософской систематизации знания является общая теория систем. «Распространение глухоты специализации,—пишет К. Болдинг,— означает, что те, кто должен знать о том, что знают другие, не в состоянии обнаружить эти необходимые знания


135 Последнее требование отнюдь не схоластично. Реальности, соответствующие всеобщим категориям, не поддаются такому ясному чувственному отличению друг от друга, как металлы или растения. Можно быть хорошим металлургом и агрономом, не зная строгих определений стали или пшеницы. Но как можно последовательно строить теорию объекта, если он не дан чувственно и не определен логически (содержательно или формально)? Интуиция может и здесь, конечно, подарить отдельные догадки, но интуиция все же не метод, а догадки — не теория.

136 Там же, стр. 26.

69


из-за отсутствия обобщенного слуха»137. По мнению Бол-динга, развить этот обобщенный слух можно посредством построения каркаса (framework) знания в общей теории систем. «Общая теория систем является скелетом науки в том смысле, что она обеспечивает каркас или структуру систем, на которые наращивается мясо и кровь частных дисциплин...»138. Трудности выполнения такого проекта можно заметить уже в той исходной характеристике способа построения общей теории систем, которую дает Л. Берталанфи. Он отмечает, что это «...гипотетическая дедуктивная система принципов, вытекающих из определения системы и обусловленных более или менее частными специальными соображениями. В этом смысле общая теория систем является априорной и не зависит от того, как она интерпретируется в терминах эмпирических явлений, однако она применима ко всем эмпирическим областям, связанным с системами. Ее положение аналогично теории вероятности»139. Однако то определение системы, которое, например, дает Берталанфи (комплекс элементов, находящихся во взаимодействии), является слишком общим и приблизительным, чтобы определять характер выводимых из него следствий. Роль направляющих принципов в построении общей теории систем сразу же берут «более или менее частные специальные соображения».

К. Болдинг в статье «Общая теория систем — скелет науки» намечает два основных подхода к развитию этой теории. Первый подход состоит в том, чтобы «бегло просмотреть эмпирическую вселенную и выбрать определенные общие явления, которые имеются во многих различных дисциплинах, и построить общие теоретические модели, относящиеся к этим явлениям...»140. Таким путем создаются теории отдельных общих характеристик — теории равновесия, развития (growth theory), информации и др. Объединяя эти теории, общая теория систем, как полагает Болдинг, может в конечном счете стать чем-то вроде общей теории динамики действия и взаимодейст-


137 К. В о и 1 d i n g. General Systems Theory — The Skeleton of Science. „Management Science", 1956, 2, p. 198.

138 Там же, стр. 202.

139 L. von Bertalanffy. General System Theory: A. New Approach to Unity of Science. „Human Biology", 1951, Dec, vol. 23, p. 304.

140 К. Б о л д и н г, цит. работа, стр. 199.

70


вия. Второй подход — это упорядочение теоретических систем в иерархию сложностей, приблизительно соответствующей сложности явлений различных эмпирических областей. Болдинг выделяет 9 уровней действительности: 1. Статические структуры («уровень каркаса», т. е. совокупности атомов, молекул, небесных тел и т. д. Этот уровень — «география и анатомия Вселенной»). 2. Простые динамические системы с детерминированным поведением («уровень часовых механизмов»). 3. Кибернетические системы («уровень термостата»). 4. Открытые системы или самосохраняющиеся структуры («уровень клетки»). 5. Растения. 6. Животные. 7. Уровень человека как индивидуального организма. 8. Уровень социальных организаций. 9. Уровень трансцендентальных систем (!) 141.

Что касается первого подхода, то совершенно неясно, по какому принципу могут быть синтезированы отдельные теории общих характеристик. Как соотносятся друг с другом развитие, равновесие, информация? Какие еще всеобщие категории характеризуют действие и взаимодействие? Как соотносится общая теория взаимодействия (предположим, что ее удалось все же построить) с моделями других всеобщих сторон? Все эти вопросы требуют специального анализа, который может быть проведен лишь в процессе построения системы категорий. При эмпирическом же и случайном подходе верх неизбежно берет тенденция к случайным частным ограничениям. Например, Л. Заде, разрабатывая понятие состояния в теории систем, сразу же ограничивает сферу его действия только детерминистскими (не подвергающимися случайным воздействиям) системами. Его интересует уже не система вообще, но введение понятия системы в теорию динамических систем и в теорию конечных автоматов142. Так, теория, претендующая вначале вроде бы на общефилософское значение, но не имеющая философской основы, не соотнесенная-с всеобщим категориальным кар-


141 По поводу этого «уровня» Болдинг замечает: «Существуют, однако, первичные сущности и абсолюты, и неизбежные непостижимости, в которых также проявляется системная структура и связь» (там же, стр. 202). Выделение такого уровня красноречиво говорит о философском уровне частного специалиста, решившего исполнять философские функции.

142 См.: Л. Заде. Понятие состояния в теории систем. Сб. «Общая теория систем». М., 1966.

71


касом, исследуемым философией, немедленно превращается в математическую мезо-теорию, как только ее начинают разрабатывать более детально. Такие теории тоже, конечно, очень нужны, но они недостаточны для решения проблемы унификации науки, и было бы гораздо рациональнее, если бы они вырастали не случайно, но заполнили бы собой клеточки единой категориальной системы.


Второй подход представляется Болдингу более системным. Нетрудно, однако, видеть, что это частная система — своеобразная классификация известных нам видов материи, но отнюдь не система всеобщих атрибутов, характеризующих материю. Мы же убеждены, что успешное решение первой проблемы (классификация форм движения материи и наук) во многом зависит от решения второй проблемы (систематизации категорий). Основная наша мысль такова: те, кто пытаются решить проблему систематизации знания без философских средств, строят систему каркасных понятий ad hoc для каждого уровня или всеобщей стороны, т. е. занимаются бессистемной систематизацией; чтобы придать системность самому процессу систематизации, необходимо иметь в качестве точки отсчета некую базовую теорию, на едином стволе которой вырастали бы почки теорий отдельных категориальных сторон.

в3. Определенный интерес представляет и тот подход к исследованию систем, который намечает Р. Акоф. «Для одних, — пишет этот автор, —объединение науки представляет собой вопрос, связанный с понятиями, символами и утверждениями относительно явлений, для других— этот вопрос о том, как проводится научное исследование»143. Акоф считает правильным только второй подход. Это метафизическое противопоставление исследования деятельности и готовых результатов имеет вполне определенное основание. «...Берталанфи в неявном виде предположил, что структура природы изоморфна структуре науки. Нет ничего более далекого от истины. Природу нельзя делить в соответствии со структурой науки... Некоторые вопросы, которые мы ставим, изучая явление и проблемы природы, можно классифицировать как физи-


143 Р. Акоф. Общая теория систем и исследование систем как противоположные концепции науки о системах. Сб. «Общая теория». М., 1966, стр. 68.

72


ческие, химические, биологические и т. д., но это отнюдь нельзя делать с явлениями как таковыми...»144.

Старые философские проблемы дают себя знать! Конечно, структура науки не отражает единственно возможную структуру всей природы (по той простой причине, что таковой не существует). Но она отражает структуру определенного уровня действительности, а не произвольно изобретается. Причем действительность дается человеку не как таковая, но через определенный тип и уровень деятельности — дается в деятельности, но не творится ею из ничего. Деятельность (как и любое взаимодействие) с чем-либо только потому и возможна, что субъект и предмет деятельности имеют нечто объективно общее, подчиняются общим законам, обладают общностью структур. Системная деятельность возможна лишь потому, что и человек и предметы его деятельности в определенных отношениях выступают как системы. Так зачем же противопоставлять описание системной деятельности описанию систем? Весь секрет в том, что происхождение продуктов деятельности требует анализа деятель-ности, а последний, в свою очередь, требует анализа условий этой деятельности, которые явились продуктами другой деятельности и т. д. Но, чтобы понять систему порождающих процессов, сначала надо знать систему результатов. Чисто операционалистический подход породит лишь новую серию теорий ad hoc, относящихся теперь уже не к случайно выхваченным результатам, но к случайно выхваченным формами деятельности.