В. Н. Сагатовский издательство томского университета томск-1973

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 66

Получается, что Кант более умело пользовался бритвой Оккама. Он не умножал сущностей без надобности и не вводил такого объекта, о котором мог бы лишь повторить то, что известно о субъекте. Гегель полагал, что категории являются определениями абсолюта52. На самом деле, они были моментами его субъективной конст-

50 Гегель. Соч., т. I, стр. 91—92.

51 Там же, стр. 323.

52 «Можно,— писал, например, Гегель,— также рассматривать меру как определение абсолюта, и согласно с этим способом рассмотрения было высказано, что бог есть мера всех вещей». (Там же, стр. 185).

33

рукции, объективная основа которой осталась неосознанной.

Представление об объекте как единственно возможном абсолюте сказалось и на решении Гегелем проблемы начала системы категорий. «Принцип какого-нибудь философского учения тоже означает некое начало, но не столько субъективное, сколько объективное начало, начало всех вещей»53. Насколько можно верить заверениям в объективности, мы уже видели: доказать объективность абсолюта (бога) вообще, как известно, невозможно; в нее можно лишь верить. Поскольку же речь идет об абсолютном начале всего, то, естественно, такое начало не может быть определенным. И Гегель полагает этим началом такое бытие, о котором ничего больше нельзя сказать, которое с таким же правом можно назвать небытием, или, наоборот, такое небытие, которое столь же есть бытие. Это понятие тождества бытия и небытия «...можно было бы рассматривать как первую наичистейшую, т. е. наиабстрактнейшую дефиницию абсолютного...»54. Допущение такого понятия есть следствие действительно метафизических поисков «начала всех», абсолютного во всех отношениях (бессмысленность такого рода занятий и внутренняя противоречивость их результатов становятся совершенно ясными с позиций расселовской теории типов). Ни в бытии, ни в познании оно не имеет аналога55.

Обосновывая свое представление о тождестве бытия и небытия, Гегель допускает еще одну ошибку, до сих пор отстаиваемую некоторыми нашими диалектическими логиками. Начало есть становление чего-то последующего, но «...то, что начинается, уже есть, но в такой же (подчеркнуто нами — В. С.) мере также его еще нет»56. В том-то и дело, что не в такой же мере, не в одном и том же отношении! Всякий конкретный становящийся предмет действительно в каком-то отношении уже есть, а в каком-то другом отношении его еще нет... Ребенок, скажем, уже есть личность (характеризуется бытием), поскольку он сознает себя, но он еще не есть личность (характеризует-

53 Гегель. Соч., т. V, стр. 58.

54 Там же.

55 Мы согласны с той критикой гегелевского начала, которую дает А. П. Ш е п т у л и н («Система категорий диалектики», стр. 18—21).

56 Гегель. Соч., т. V, стр. 58.

34

ся небытием), поскольку не сознает своей социальной ответственности. Но Гегелю-то надо охарактеризовать абсолютно абстрактное начало, которое по определению ни к чему не может относиться. И тут мы видим, что мыслитель, который в других местах великолепно понимает, что чистый свет равен чистой тьме (или попросту не существует), здесь, не сумев расстаться с идеей метафизического абсолюта, вынужден снова прибегать к видимости «объективного» санкционирования своих субъективных представлений. Действительно, Кант, придя к антиномиям, делает вывод об ограниченности разума. Гегель не смиряется с этим (что само по себе правильно) и решает вопрос так: мышление антиномично потому, что антиномична его объективная основа (абсолют). В применении к конкретному бытию это верная и практически обоснованная мысль, являющаяся ядром материалистической диалектики. Любой объект, являясь в разное время и в разных отношениях не одним и тем же, соответственно отражается конъюнкцией антиномичных высказываний. Но в применении к несуществующему абсолюту это приводит к иррациональному допущению противоречия в одном и том же отношении.

Каким же образом осуществляется переход от начала, о котором ничего нельзя сказать, к следствиям, о которых уже можно сказать что-то конкретное, от абсолютного бытия, равного абсолютному небытию, к относительным бытию и небытию, уже не равным друг другу? Предоставим слово самому Гегелю: «Единственно нужным для того, чтобы получить научное поступательное движение, является познание логического положения, что отрицательное вместе с тем также и положительно, или, иначе говоря, что противоречащее себе не переходит в нуль, разрешается не в абсолютное ничто, а по существу только в отрицание своего особенного содержания, или, еще иначе, что такое отрицание есть не всякое отрицание, а отрицание определенной вещи, которая разлагает себя... Так как получающееся в качестве результата отрицание есть определенное отрицание, то оно имеет некоторое содержание. Оно есть новое понятие, но более высокое, более богатое понятие, чем предыдущее, ибо оно обогатилось его отрицанием или противоположностью; оно, стало быть, содержит в себе старое понятие, но содержит в себе более, чем только это понятие, и есть един-

35

ство его и его противоположности. Таким путем должна вообще образовываться система понятий,— и в неудержимом, чистом, ничего не принимающем в себя извне движении получить свое завершение»57.

С помощью этого метода нельзя сделать ни одного шага вперед, если пытаться идти от гегелевского начала, поскольку это начало не является определенной вещью и не содержит в себе «особенного» (по Гегелю, правда, оно содержит в себе все богатство мира, но возможность содержания в абсолютном ничто конкретного многообразия— мистическая возможность). Поэтому «горючим», которым питается этот «мотор» гегелевской системы, может быть только божье всемогущество.

Будет ли работать этот метод, если отвлечься от проблемы начала и представить переход от одних, уже конкретных категориальных ступенек к другим? Да, он может работать в том случае, если данные ступеньки являются контрадикторными противоположностями (т. е., если а и а образуют все множество и а может отрицаться только а, но кс в или с, и, в свою очередь, а иудет отрицаться а, являющимся возвращением к а на новой основе; подробнее о природе закона отрицания отрицания см. V, Д, в. Но этот метод нельзя механически переносить на любые случаи движения мысли. Так же как и в отношении кантовской системы, было бы очень интересно определить тот тип движения познания, которому адекватен гегелевский принцип вывода категорий. Но, как и Кант, Гегель считал свою систему единственно возможной. А при таком подходе концепция оказывается, как известно, эмпирически непроверяемой. Фактически триада служила Гегелю лишь формой изложения мысли или орудием искусственных переходов; те же переходы, которые явно соответствовали общему ходу человеческого познания, угадывались им интуитивно на основе тех конкретных знаний, которыми он обладал. Весьма существенным недостатком вывода категорий с помощью триады является так же и то, что при этом оказываются возможными лишь отрицательные определения категорий (положительный момент сводится лишь к указанию единства двух отрицательно определенных понятий в той

57 Гегель. Соч., т. V, стр. 33.

36

категории, которая будет отрицанием отрицания; допустим, мера как единство качества и количества).

с. Основные проблемы послегегелевских систем

c1. Итак, идея Канта построить систему категорий на основе статической логики была трансформирована Гегелем в идею построения логики развития на основе системы категорий. Но поскольку результаты формальной логики представлялись надежными сами по себе, а объективные основания гегелевской системы на поверку оказались фикцией, то среди последующих «системосозидателей» было больше идущих структурным путем Канта, чем генетическим путем Гегеля. Многие предпочитали упорядочивать с помощью различных категориальных каркасов готовое знание, чем строить категориальный каркас на основе некоего развивающегося объекта, природу которого не удалось выяснить даже Гегелю.

Нас будут интересовать не сами по себе многочисленные варианты систем категорий, появившиеся в буржуазной философии после Гегеля, но новые аспекты и идеи в подходе к решению связанных с построением системы фундаментальных проблем, намеченных классиками домарксовской философии. Порой в нашей литературе с некоторым пренебрежением относятся к тем результатам, которые были получены в буржуазной философии после Гегеля. «Подводя итог рассмотрению категориальных систем, разрабатываемых буржуазными философами после Гегеля, — пишет, например, А. Шептулин, — следует отметить, что все эти системы не составляют какого-либо нового, по сравнению с Гегелем, вклада в исследование проблемы взаимосвязи категорий, а представляют собой известный шаг назад»58. С такой безоговорочной оценкой согласиться нельзя. Конечно, ни один из этих авторов не решил проблемы. Но ведь и Гегель ее не решил. В науке же ценны и отрицательные результаты, поскольку, во-первых, они закрывают бесперспективные пути исследования и, во-вторых, в ходе их получения могут ставиться новые проблемы, что порой не менее важно, чем получение решения.

Рациональные моменты в исследованиях этих буржуазных философов мешает увидеть убежденность, что ес-

58 А. П. Шептулин. Система категорий диалектики, стр. 69.

37

ли философ—идеалист, то одного этого достаточно для безоговорочно отрицательной оценки хода его мысли и результатов. Рациональные зерна позволяют иметь только «избранному» идеалисту Гегелю, ну, в крайнем случае, что-то может «проклевываться» у Канта, а. уж у какого-нибудь, скажем, Вундта явно ничего хорошего быть не может. Не такой критике идеализма учил Ленин. Он ведь не только призывал «не отбрасывать с порога», но, между прочим, подчеркивал, что «умный идеализм ближе к умному материализму, чем глупый материализм»59.

Мы рассмотрим, как решались послегегелевскими философами, стремившимися построить систему категорий, два основных вопроса: соотношение понятия абсолюта и предмета системы категорий (может ли система категорий описывать абсолют); вопрос о природе категорий. Подход к этим проблемам определяет и способ вывода категорий, характер построения системы. Их анализ должен показать, как пытались разрешить трудности, обнаруженные уже в ходе построения систем Кантом и Гегелем, и почему не удалось разрешить эти трудности.

с2. Кант сделал абсолютом организацию субъекта, Гегель пытался придать ему объективный статус. Но оба они претендовали на создание единственной возможной системы, относящейся к единственно возможному миру (как бы этот мир ни понимался). «Существует только одна действительность — та, которую я вижу; если кто видит не так — он искажает реальность», — утверждает наивный реалист. «Я не знаю, какая действительность в себе. Но существует только один опыт, который может быть организован только одним способом, априорно заложенным в организации субъекта», — говорит субъективный идеалист-кантианец. «Существует только одна действительность — та, которую я мыслю, отражая абсолютную идею»,—учит объективный идеалист. Но все они

59 В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 29, стр. 248. Под умным идеализмом Ленин прежде всего понимал диалектический идеализм Гегеля. Но если приложить эту мысль к современности, то вывод, на наш взгляд', следует такой: есть смысл вести научную полемику (а не отбрасывать с порога), допустим, с неокантианцем, позитивистом, операционалистом, прагматистом и т. д.— среди них явно могут попасться «умные» идеалисты, и спор принесет пользу; не стоит тратить время на препирательство с идеалистом-клерикалом или «глупым» материалистом-маоцзедунистом — здесь возможен лишь показ несостоятельности, но научный спор совершенно бесполезен.

38

претендуют на двузначную оценку: «моя идея (представление) отражает абсолют, и она истина; все остальное — ложно».

Мысль о том, что ни одну вещь нельзя рассматривать вне системы взаимодействия, что ни с чем не взаимодействующая «вещь в себе» просто не существует и является лишь «дурной абстракцией», очень долго пробивала себе путь от частных применений до всеобщей философской формулировки. Философы не сомневались в осмысленности положений такого рода: «Разумея субстанцию, мы можем разуметь лишь вещь, которая существует так, что не нуждается для своего существования ни в чем, кроме самой себя»60. И Гегель, в общем плане разгромивший кантовокую «вещь в себе» и понимавший, что свет существует лишь в отношении к тьме и обратно, все же, когда речь зашла о «первоначале», допустил нечто такое, что столь же абсолютно существует, сколь и не существует.

Абсолют всегда характеризовался как абсолютно (во всех отношениях) вечное, бесконечное и в то же время единственно возможное целое (актуальная бесконечность бога Фомы Аквинского, абсолютный минимум Николая Кузанского, infinitum Декарта, бесконечная природа — бог Спинозы, истинная бесконечность Лейбница, собственно бесконечное Г. Кантора и т. д.). Категории представлялись атрибутами абсолюта, абсолют выступал как объект, который должна описать система категорий. Категориальные связи призваны были придать всеобщность и необходимость человеческому знанию, что будто бы гарантировалось тем, что они описывают абсолют. В то же время признавалось, что категории не даны в нашем конечном и относительномопыте. С помощью такого опыта мы не можем верифицировать какие-либо положения об абсолюте. Следовательно, неминуемо противоречие: непроверяемые конструкции философов, по их мнению, описывающие абсолют, должны обосновывать все прочие знания. Для сравнения построенных на такой основе систем категорий не существовало никакого объективного критерия, все они были плодом воображения их авторов, а количество рациональных моментов, отражающих реальные связи бытия и

60 Р. Д е к а р т. Избр. произв. М., 1950, стр. 448.

39

познания, зависело от умения «системосозидателя» проникнуться духом современной ему науки, от его эрудиции и интуиции61.

Те буржуазные философы, которые осознали противоречивость понятия абсолюта, не смогли противопоставить ему ничего, кроме столь же метафизического полного отрицания абсолютных основ нашего знания в бытии. Например, Ш. Ренувье, отвергнув абсолют, «вещь в себе», как «прогнивший идол», переходит к плюрализму. Для него не существует понятий абсолютного, бесконечного, субстанции, необходимости. Вместо единства бытия он признает множественность духовных проявлений, упорядочиваемую с помощью простейших элементов сознания — категорий, которые не могут быть выведены ни из какого-либо источника, ни друг из друга. Остается только произвольно добавлять одни категории к другим. Таким путем Ренувье образует два основных «гнезда» категорий, объединяемых понятиями отношения и числа. Категории первой группы упорядочивают временные соотношения представлений, второй— пространственные. Конечно, для решения какой-то познавательной задачи такое разделение категорий, должно быть, имеет смысл. Но какой именно? Какой предмет описывает эта система? Таких вопросов у Ренувье даже не возникает. Очередная конструкция призвана опять-таки упорядочить любое множество представлений в любых случаях, а потому она ничего не упорядочивает. Как справедливо отмечал И. Лапшин, для системы категорий Ренувье характерна «...разрозненность таблицы категорий и отсутствие в ней всякого объединяющего принципа (в виде единства трансцендентальной апперцепции у Канта»62).

Полностью устранить «вещь в себе» пытался представитель марбургской школы неокантианства Коген. С его точки зрения, не только формы, но и материал знания (ощущения) конструируются субъектом. Он не отрицал

61 Не случайно, например, что во второй половине XIX века, когда наука все более переходит от исследования вещей к исследованию отношений между ними, категория отношения становится исходной в системах Ренувье, Э. Гартмана, Шмитд-Думанта, В. Вунд-та и др.

62 И. И. Лапшин. Неокритицизм Ш. Ренувье. «Новые идеи в философии», № 13, СПб, 1914, стр. 95.

40

существования внешнего мира, но полагал, что наше знание не имеет к нему никакого отношения: звезды находятся не в небе, а в учебниках астрономии. Но что же в таком случае будет критерием, позволяющим отличить истинные конструкции от ложных? В поисках такого регулятивного начала можно либо прийти к конвенционализму, либо сделать обратный прыжок от крайнего субъективизма к фикции объективного обоснования (т. е. повторить в худшем виде — ввиду отсутствия идеи развития — путь от Канта к Гегелю). Коген и другой представитель марбургской школы Наторп пошли в конце концов по второму пути. «Какой перелом! — замечает по этому поводу М. Майер.—...На месте человеческого логоса становится божественный первологос (Urlogos). Главы из Августина могли бы найти место в их рассуждениях»63.

Преодоление абсолюта путем ухода в субъективизм может привести и к полному отказу от попыток найти какой-то общий каркас познания. В этом плане характерно развитие прагматизма. В философии Ф. Шиллера, например: «...нет места ни для Абсолюта, ни для его безошибочных доводов, ни для непогрешимой науки, ни для неизменной истины, ни для вечного бытия...»64. Вслед за Протагором единственной мерой всех вещей он признает человека, понимая человеческие цели и стремления только как субъективные состояния, не видя их объективной основы. В прагматистской критике абсолюта бесспорно есть рациональное. Так, Дьюи, критикуя теории, которые безуспешно пытаются рассматривать «вопрос об отношении мысли вообще к реальности вообще»65, приходит к идее контекстулизма: любое знание надо рассматривать в контексте того конкретного исследования, в котором оно реально имело место. Этот тезис при его соответствующем развитии мог бы привести к выводу о неправомерности поисков единственно возможной системы категорий, отражающей единственно возможный абсолют. Но у прагматистов он приводит к отказу от поисков любой системы. От абсолютно абсолютного — к абсолютно относительному. Почему? Потому, что

63 Цит.: К. С. Б а к р а д з е. Очерки по истории новейшей и современной буржуазной философии,! стр. 282.

64 Т. И. X и л л. Современные теории познания. М., 1965, стр. 296.

65 Цит. там же, стр. 305.

41

для Дьюи объект познания представляет собой «предмет рассмотрения, как он был порожден (подчеркнуто нами.— В. С.) и упорядочен определенным образом средствами исследования... тем, на что направлено исследование»66. На вопрос о том, откуда берутся эти средства и задачи, каков объективный критерий для их оценки (помимо непосредственного субъективного удовлетворения) субъективисты ответить не могут. Здесь можно было лишь повторить путь Когена, но прагматисты, будучи людьми «деловыми», не склонны к абстрактным конструкциям": если не видно объективных основ для систематизации упорядочивающих элементов знания,

значит будем довольствоваться эмпирически выработанными рецептами, годными в тех или иных эмпирически известных контекстах.

Таким образом, буржуазные философы после Гегеля не смогли выйти за пределы противоположностей субъективизма и фикции объективного обоснования с помощью абсолюта. По отношению к системе категорий это означает либо произвольность ее построения (с претензией однако на абсолютную истинность), либо отказ от построения.

Определенный прогресс в понимании предмета системы категорий был достигнут А. Уайтхедом, «...философская система,— пишет Уайтхед,— должна быть «необходимой» в том смысле, что она несет в себе свое собственное основание всеобщности по отношению к любому явлению, при условии, что мы ограничимся теми явлениями, которые связаны в непосредственной действительности (подчеркнуто нами.— В. С). А то, что не связано таким образом — непознаваемо, а непознаваемое неизвестно... Это положение о необходимости посредством всеобщности означает, что существует некая сущность вселенной, запрещающая связи вне себя, как нарушение ее рациональности. Спекулятивная философия ищет эту сущность»67. С первой половиной этого высказывания, существенно корректирующей представление о предмете системы категорий, мы согласны. Этот предмет сохраняет всеобщность, только уже не абсолютно безусловную, но ограниченную рамками опыта. Кон-

66 Цит. там же, стр. 316.

67 А. N. Whitehead. Proceas and Reality.

42

кретное решение вопроса о связи категорий с опытом будет зависеть от того, как понимается искомая сущность, которую эти категории описывают. К сожалению, как это будет показано ниже, уайтхедовское понимание природы категорий не выводит его концепцию за рамки объективного идеализма.

с3. Среди буржуазных философов, положительно оценивающих роль категорий в познании и считавших их достойным предметом исследования, можно выделить следующие точки зрения на природу категорий: 1. Категории являются упорядочивающим компонентом (формой) знания, в бытии нельзя найти ни их источника, ни их аналога. Этот кантовский взгляд, согласно которому категории — это только знание, при его последовательном развитии приводит к тому, что категории вообще перестают относить к знанию (поскольку для категориальных суждений не существует критерия истинности). 2. Категории имеют аналог в бытии в виде всеобщих сущностей, универсалий, а. Эти сущности производят материю и человеческий дух, которые отражают последовательность их развития (Гегель), в. Сущности присутствуют в вещах и знаниях, оставаясь вечными и неизменными (различные видоизменения концепции Платона). 3. Категории рассматриваются вне связи с вопросом о противоположности и взаимоотношении бытия и мышления, а. Категории составляют каркасы иерархированных ступеней всего существующего, в число которых входит и сознание (Э. Б. Холт, Н. Гартман). в . Категории не относятся ни к бытию, ни к знанию, образуя третье царство значения (Гуссерль).

В послегегелевской философии большое распространение получили платоновское понимание категорий и попытка трактовать их как особые образования, не связанные с противопоставлением друг другу бытия и мышления. В платоновском духе понимал категории, например, Уайтхед. Хотя он ограничивает опытом сферу действия описываемой категориями сущности вселенной, сама эта сущность остается вечной, неизменной и не данной в опыте. Следовательно, система категорий не приобретает объективного обоснования и критерия.

Blog

В. Н. Сагатовский издательство томского университета томск-1973